***
Повёл Басманов Свету по дорожке мимо берёз белоствольных. — Хорошо же ты по-русски разумеешь, даже слов бранных поболее многих опричников знаешь. И внешность у тебя чисто славянская. Странно всё это, странно. Хотел кромешник допрос свой продолжить, да вот только вопрос один покоя не давал. ГДЕ. ЭТА. ДЕВКА. ВЗЯЛА. ТАКИЕ. СЕРЁЖКИ. Не выдержала душа кравчего, понеслась пизда по кочкам. — Рассказывай давай. — А что именно тебе рассказывать? — Где серёжки такие взяла, а что за краской глаза подведены? А ресницы свои такие пушистые? Спустя 30 минут парочка уже упоённно обсуждала моду, косметику, причёски да сплетни слободские. Нашёл Федя собеседницу себе по душе, ой, нашёл! — Значит так, горлица моя, я к тебе сегодня вечером зайду — ты поделишься подводкой (чудом эта вещица завалялась в кармане джинс Светы), а я тебе серёжки занесу. Ой, слушай, вчера на рынке тааакие бусы жемчужны прикупил — ты должна это оценить! Забыл Федора и о всех своих подозрениях, и о миссии, самостоятельно себе назначенной. Не было более враждебной немчины, была лишь девица баская — красна ликом да чиста душой. И так легко на сердце было, так не хотелось, чтоб разговор сей прекращался…***
— Лепо ты Скуратову по плечу заехала, ой, лепо! Ты скажи токмо, за какие такие грехи Максимку отоварила? Чай обидел тебя как? — Да то неважно, повод был небольшой, главное — авторитет установила! Бойся опричнина, бойся земщина! Дуся моя всех достанет! Афоня звонко рассмеялся. — Дусей сковородку кличешь? — Ага! — Вижу, перестала дуться? Ты прости, княжна, коль обидел как, не хотел зла тебе причинять. — Это ты грехи замаливаешь, чтоб Дусей не отхватить? Никогда княжич Вяземский девок таких не видывал. Бойкая, дивая, удали в крови кипело поболее, чем у многих мужей государственных. Не было в ней ни жеманства, ни чванства излишнего. Весело текла беседа. Сказывал Афоня про походы да дела слободские, громко смеялся над замечаниями спутницы. Упала стена да растаял лёд. Время клонилось к вечеру.***
По возвращении в комнаты ждал девиц сюрприз. — Ну и чё это за юбка?! — Летник, Алёна, летник, — улыбалась Света, зная, что скоро кипятильник взорвётся. — Царь-батюшка просил вас в одеждах наших быть, чтобы опричников не смущать, — отвечала сенная девушка. — Ты всё ещё здесь ошиваешься?! Брысь отсюда. Весть о сковородочном побоище разнеслась уже по всему двору, а потому девка судьбу испытывать не стала да, не переча Алёне, покинула палаты побыстрее. — Не буду я эти тряпки носить. Да плевать мне, что Грозный сказал! Пусть вся опричнина и земщина знает о нас! Пусть все глазеют! — Алёнк, слышь, кричит кто-то. Посмотри в окошко-то. На дворе стоял кол. Осиновый, большой. На колу сидел мужичок, орал чайкою. Солнышко заходило, птички более не верещали. Леп пейзаж, токмо мужик всю картину портил. Хоть кричал бы потише! — Ладно, русские народные тряпки, так русские народные, не такие мы уж и гордые! Но Алёна была не Алёной, коли со сложившимся положением легко примирилась бы. Знала она, с кем договориться можно. Чутьё у Алёнки было знатное. Вот и сейчас вела её интуиция прямо к цели. Удивлённо оглядывались опричники — девка да в палатах мужских! Но слово молвить боялись. Помнили и сковородку, и Афонькино предупреждение. Дверь в комнаты Басманова открыла с ноги. — Здрасьте, забор покрасьте! — И тебе не хворать. Почто черти принесли? — Дело есть! — Какое такое дело? Скуратова добивать? Подожди, серёжки надену, вместе пойдём. — Не-а. Слухай, ты ж у нас всё по бабьим штучкам. — Тааак, подводку принесла? — Не-а, лучше. Слушай сюда, царский блаженный, я тебе летник, а ты мне кафтан. По рукам? — По рукам.***
Леп был летник на Светлане. Блестели жемчуга в свету свечей, не отвести глаз от шелков, тонкий стан скрывающих. Всё шло девице, сидело ладно да складно. Вошёл Федя в покои девичьи (уж больно подводку заполучить хотелось) да обомлел. Блестит румянец на ланитах, кольца перста украшают, выя длинна, как у лебёдушки. Замер кравчий на пороге, остолбенел, куда девать себя не знал. — Ну что стоишь столбом, проходи, вот подводка. Серёжки принёс? — Ты и без серёжек хороша. — Федя, губу закатай обратно, челюсть подбери.***
Зала залита светом, опричники дружно галдят, словно свиньи в хлеву. Сидит царь во главе стола, справа — самые ближние люди. Вошли девушки в трапезную. Поклонилися царю. Усадил тот девиц по левую руку от себя. Позабавила Иоанна выходка Алёны. По залу пошёл гул. Как можно? Девица да в мужицком одеянии?! Только Вяземский ей приветливо улыбнулся. Разгорелось веселье безудержное, заносили яства ароматные на блюдах богатых, сновал между столами кравчий. Светла всё взгляд не могла отвести от молодца в шубке собольей да в венке васильковом. Хорошо было на пиру. Даже слишком. А где девицы две известные, там всегда что-то происходит. Чаша за чашей набирались опричники. Набралась и Алёнка. Пошла девица в разборки кромешные. — Ты кого хлебнёй моржовой назвал, пёс смердящий! Да коли б ты знал, на кого голос подымаешь, дурак! Я тебя щас как… Удар, ещё один. Валяется Емелька, покатился по полу Прошка. Весело на пиру, весело. Удалью во все стороны разит. Кинулась Света подругу из кучи-малой вытаскивать. Удар. Тупая боль. Пустота. — Да как ты смеешь руку на неё подымать! — то не Алёна верещала (она в доблестной схватке с рындой в нокаут отправилась) — Басманов кинулся лупить окаянного кромешника. И Вяземский не отставал. Ну какой же пир без драки славной? Как опричников растаскивали, девушки уже не видели. Да и неважно это было…