***
Через четверть часа Алёна прогуливалась со своей подругой в слободском саду. Погода была промозглой: ветер дул, казалось, со всех сторон; тучи низко нависали; пахло сыростью и пиздецом. — Как думаешь, не за то ли их отвечать позвали? — кинула обеспокоенный взгляд шатенка на коллегу по влипанию во все неприятности мира. — Не знаю. На кого думаешь, на Серебряного? — Света была погружена в какие-то свои размышления, связанные с утренним происшествием. — Ну а на кого ещё? Он тут хер оборзевший в единственном экземпляре, — Алёна со всей силы пнула сгнившее яблоко, так, словно это была голова воеводы. — Надобно за ним последить. Подловить. — Ага, учитывая, что он за нами шпионит, очень удачная идея! — Так у нас Афоня с Федькой есть, — щёки Алёны слегка порозовели, что не укрылось от проницательной подруги. — Нет, всё сразу поймёт леший этот. Думаю, за ними он тоже наблюдает. Послушай… А вот и пригодились нам простофиля да мастер идиотских подкатов, — от внезапно пришедшей идеи Светла остановилась. — Ты про двух Ванек? — Именно. Царевич сразу ломанётся, чтоб предо мной повыслуживаться, а Разбитной за ним по всей слободе таскается. На них аргентум не подумает. — Ну вот и хорошо!***
— Здравствуйте, други мои славные! Проходите, что ж в дверях стоите? — встречал царь опричников приветливой улыбкой. — Как праздник справили? Хорошо погуляли ночью? Показали девонькам, как на Руси летнее солнцестояние встречают? Афанасий и Федя удивлённо встретились у государевого кабинета. Не ожидали здесь увидеть друг друга опричники. — Хорошо, царь-батюшка, хорошо. Славно Купалии встретили. Да не томил бы ты нас, почто к себе звал? — Афанасий знал, что такие медовые речи обычно сопровождаются отрубленной головой, осиновым колом али ссылкой на худой конец. Государь продолжил, не внемля вопросу Вяземского: — Да говаривают, что с силами нечистыми вы в последнее время тесно сплелись! Дошёл слух до меня один, болотный… Что ты на это скажешь, Феденька? — Иоанн хитрым взглядом окинул своего кравчего, пытаясь отыскать в нём хоть толику испуга, неуверенности, сомнения. — А кто говаривает-то, царь-батюшка? Кто смеет клеветой поганой нашу тебе преданность освистывать? Кол скоро ему готовить будем? — спросил кравчий, в привычной ему, шутливо-надменной манере. Государь шутки не оценил: — Ты это брось, Федора. Коли докажется то, для вас кол справим. Ты кафтан-то расстегни, Федюша. Кравчий широко распахнул глаза, страх обуял его. Права была соловушка, а он, дурак, не послушал. Что же делать? Как же быть? На юношу накатила волна воспоминаний. Беззаботное детство в Елизарово, ласковые руки матери, военные походы с батькой, похвала отцовская и гордость в его глазах, служба слободская, пиры разгульные, встреча с княжной фряжской, любовь и нежность в душе ею рождаемая. Неужто пора со всем этим распрощаться? Тогда, когда он только начал жить, тогда, когда он только полюбил, тогда, когда пред его ногами раскинулся целый мир, а душа начала цвести. — А ты чего, Афонька? И твою морду на болотах видели. Совсем страх потерял, свободу почуял? Сердце ёкнуло, но смятения не показал. Ещё полчаса назад душа пела, нежность в крови разливалась. Как же быстро жизнь человеческая разрушиться может. Мало, видимо, кричала, мало сковородкой била. Почто не послушал? — Ну, что замерли-то? Васька, Алёшка подсобите своим другам. Кромешники не заметили опричников, что подпирали спиной стену. Они подошли к кравчему и оружничему, вскинули ножи, распороли рубахи на юношах. Федя зажмурился; Афоня, казалось, застыл — смотрел сквозь стену, не мигая. — Это, Микита, что?! По какому праву соколов моих оклеветал? Долго я твои выходки терплю! Алёшка, Васька, в темницу князя! — Надёжа-государь, не вини ты меня. То не мои домыслы, то колдун меня обманул. Виноват я пред тобой царе, только не было мыслей лгать. — Последний раз, Микита, последний раз. Ещё одной ошибки я тебе не прощу. Проваливай к чертям собачьим! Кравчий и оружничий покинули кабинет на негнущихся ногах. Что за ангел-хранитель их уберёг от кончины безвременной? Сам Всевышний — их спаситель? Готовы кромешники были к смерти, токмо… не было ладанок. Они и не заметили пропажи. Как так? Впрочем, думы об том облегчение спасения захлестнуло. Шли молча: не было ни настроения, ни желания обсуждать это. Кравчий вскоре свернул на кухни, княжич направился в Оружейный приказ. Хлынул ливень и пошёл град, где-то над Серой сверкнула молния. Слободской двор опустел, вода уносила радости и счастливые воспоминания, оставляя печали и горестные думы.***
За обедом не слышно привычного гула спорящих опричников, тишину не режет заливистый смех, в воздухе висит сонное марево, глаза кромешников слипаются. Иоанн погружён в тяжкие раздумья: царь почти не притронулся к кушаньям да вину. Он сидит, подперев голову рукой, опустив взгляд грозных очей. Скоро послы аглицкие прибудут. Может тогда союз заключён будет? Уж сколько лет он того соглашения добивался, а Лизавета всё ответа прямого дать не может. И не отвергает возможность союза, и согласия не даёт. Ничего, на этих переговорах он своего добьётся. Давно пора уже. Кручинится и княжич Вяземский. Кусок в горло не лезет. Неладно дела идут. Думы смурные голову светлую опутали, связали. Ну точно, происки Серебряного. Им бы токмо его поймать. Царь голословным обвинениям не поверит. В приказе не всё в порядке. Стали не хватать стало. Земли поистощились, железа мало, а фряжское задерживается, уж сколько писали, сколько просили, а не было металла. Государь токмо руками разводит: «Как хотите, а сталь чтоб отличная была. Что до камня — я почем знаю? Сбегай в Посольский али руду болотную пусть люд лучше ищет». Крепко призадумался оружничий — из чего же сталь ковать? Как быть? Где руду брать? Не ведал опричник ответов. Даже Фёдор сам не свой. К слухам и сплетням о себе он привык, к насмешкам и шуткам грубым, а вот к немилости государя… И не токмо в ладанках дело было. Видел кравчий, как Малюта, сукин сын, что-то Грозному нашёптывает, а тот недобрым взглядом в его сторону смотрит. Что плетёт старый пёс? Что удумал, чёрт? И ведь внемлет ему государь, вот что страшно. А ведь Федькино благополучие только за царя-батюшку цепляется. Сейчас надо быть начеку пуще прежнего.***
— Почто звала, горлица? — проворковал царевич. Сейчас этот горе-влюбленный больше походил на мелкого воробья, который сновал между голубями, одновременно пытаясь перед ними выделываться, не понимая, что то, что его ещё не раздавили — совсем не его заслуга. — Ты тут крылья из закрылков-то раньше времени не выпускай, оторвать ведь могу, — буркнула на Ивана Алёна. — А я и не тебя спрашивал, дурная, — царевич окинул её презрительным взглядом. — Ваня, слушай, можно ли тебя попросить об одной услуге? За нами тут, кажется, следит кто-то… — блондинка вкратце пересказала все события. — Не подсобишь? Не поможешь проследить за Серебряным? — Как же такой красавице не подсобить? Конечно, с этого дня князь под строгим надзором. Бедная ты моя девонька! Сколько ж ты здесь натерпелась! — Иван-Царевич неожиданно обнял Свету. Девушка опешила. — Лапы от неё убрал! Счас уши на ноги намотаю! — от гневного окрика кравчего вздрогнула вся тройка. К ним приближались сжимающие кулаки, мечущие молнии очами Афоня и Федя. — Царевич, беги; закопаю собаку иудомордую! — казалось, ревновать должен был токмо кравчий, но княжич, видимо, решил то ли поддержать друга, то ли перестраховаться. Царский сын ломанулся по направлению к лесу. — Ты бежишь вправо, я — влево, окружим пса, — выкрикнул Федя. Алёна и Света кинулись следом — посмотреть, как чистят морду вредной, зазнавшейся, царской заднице завсегда интересно. Из леса уж доносились звуки криков и ударов. Царевич сегодня из покоев больше не вылезет… — Да как ты смеешь, собака смердящая? Разве не понял ещё: моя это девонька, МОЯ! — кравчий уже сломал Ивану нос, а сейчас просто бил его о дерево. Афоня, понимая, что если присоединится, то Россия останется без наследника, курил бамбук в сторонке. Алёна и Света стояли поодаль. Нет, мужикам своим они позже скажут, что у Ваньки миссия ответственная, а пока лепо за мордобоем понаблюдать. — Ставлю на неделю, — присвистнула Алёна. — Не, думаю дня три, и вылезет. Грабли же его любимый инструмент. А не вылезет, так выкурим — надо ж за этим следить, — махнула рукой блондинка. Воротились вчетвером. Федя из принципа тащил Свету на руках, показывая, кому она принадлежит, а шатенка рассказывала оружничем о гениальном плане. Царевича до следующего утра никто не увидит.***
— Почто звал нас, царь-батюшка? — голова Алёны просунулась в дверной проём царского кабинета. Опричницы ввалились в комнату. — Пора вам к делам приступить. Послы нынче аглицкие приезжают. Будете переговоры вести. Надобно нам союз заключить, да ваша задача — добиться соглашения. Что говорить, я вас научу. А как, это уже ваша дума. Вы ж людей своих знаете, найдёте к ним подход, умаслите. Ну всё, ступайте. Загляните в приказ, поспрошайте, как дела переговорные вести. — Хорошо, царе, сделаем всё, что можем и даже больше, — Света протяжно зевнула. — Да смотрите у меня! Не будет союза — мигом головы снесу! А в Англию воротиться попробуете — ваши други-опричники по моему только слову из-под земли вас достанут! А вы что думали?! Погостили в Слободе, повыведывали при Приказе, и на Родину можно? Нет, не уедете вы из Царства Российского! Прочь! — Грозный встал и стукнул по столу кулаком. Кромешниц словно ветром сдуло.***
— Напугал ежа голой жопой, — хмыкнула Алёна. — Это ж его проблемы, что мы здесь навсегда останемся, — Светлана была так спокойна, словно поймала дзен. — Сам себе приговор подписал. — И не говори. Девушки возвращались из приказа, утомившись от долгих наставлений и нравоучений. За разговором не заметили своих другов. — Морды за головы, руки в пол! — кравчий решил встретить девонек так, как умел лучшего всего — с подъёбами, пускай, и глупыми порой, выставив саблю. Девушки вовремя заметили клинок и остановились. — Э, Басманов, ты совсем мозгов лишился? А если б напоролись? — Афанасий возмущённо пихнул товарища в бок. — Я их реакцию проверял, — выкрутился кравчий. — Я счас твою реакцию буду проверять. Дусей. И вообще-то правильно наоборот, — Алёна уже закатывала рукава ферязи. — Не надо. Я реагирую так же хорошо, как карбонат кальция с соляной кислотой, — на всякий случай Федя всё же убрал саблю и отступил на шаг назад. — О! Ебать, Света, ты что, ребёнку мозги химией промываешь? — кромешница удивлённо подняла брови, забыв о недавнем намерении. — Ну ты и бабка-склеротичка, Алёна Дмитриевна. Сама ж им ликбез под пивко устраивала, — ответила Света. Кравчий уже был за спиной своей опричницы и смотрелся крайне комично, выглядывая из-за её плеча. — Аааа, точно. Молодец, Федька, не беспросветный распиздяй, — Алёна одобрительно хмыкнула. — Ладанки — ваших рук дело? — переменил тему Афоня. — Ладанки — это ваших хуёв дело, а вот отсутствие ладанок — наши старания. Что, пиздюлей вам дали? А мы предупреждали! — Света говорила таким тоном, будто отчитывала нашкодивших котов. — Светк, ты права, мы дибилы, — вяло протянул Басманов. — Да кто бы сомневался! — Алёна упёрла руки в боки. — А как вам это удалось? — Вяземский был сильно озадачен. — На Купалиях. Ночью. Когда вы уснули, — улыбнулась Светла. — Вы ж пьянющие были! — Так одно другому не мешает. И вообще, не все уходят в отключку после того, как напьются, Федя, — шатенка тряхнула распущенными локонами. — Спасибо, что ли, — кравчий почесал голову. — Ну идите сюда, горемычные! — Света приветственно развела руки в стороны. Опричники собрались в круг и крепко обнялись, отпуская грусть, тоску и отчаяние. Кромешники и не заметили, как яркое ласковое солнышко заменило собой промозглые тучи, ветер утих, на душе стало покойно. Ведь вместе им и горы свернуть под силу…***
— Федь, а помнишь я тебе про птицу заморскую сказывала? — кравчий и Света нежились в кровати, хоть даже время ужина ещё не настало. Расправились кромешники с делами — можно и заняться любимым делом: понаркоманить мелатонином. — Про… попугая? — Ага. Так вот, Федь, я хочу Пингвина! — Какого ещё Пингвина? Ты ж сама говорила, что они на другом материке живут? Я тебе что, через океан поплыву? — Мог бы и сплавать для меня… — А ворон не сойдёт? — Так уж и быть, ворон, так ворон. Да ладно тебе, я не против! Ворона матам я ещё не учила. — Света! Ты чему зверюшек учишь? Вот срамница! Горжусь! Ради сего интереснейшего предприятия кромешники вылезли из кровати и направились прямиком в лес. Хоть дождь и прошёл, деревья всё ещё были мокрыми, веяло сыростью. Света моментально озябла. Басманов укутал девушку в соболиную шубку. Кромешницу опутал его запах. Васильки… Опричники оглядывались по сторонам. Откуда-то из чащи донёсся громкий и противный кар. — Федюш, вот это оно самое нам надо. — Может более «приятную» птичку поищем? — Нее, тогда весь смысл пропадает. Нужна голосистая. Так, чтоб каркнула… — И вся опричнина обделалась? — Ага. — Вместо Дуси? — Именно. Сей сладкий дуэт был не особо дальновиден, а потому решать, как именно они будут ловить птицу, стали токмо в лесу, обнаружив цель. Даже мешка али верёвки не прихватили. Наугад отправились в чащу на громкий голос…***
— Афонь, ты чего кручинишься, всё из-за ладанок поганых? — вопрошала Алёна оружничего. На слободу опустилась ночь. Было тихо и покойно, но вечернего тепла как ни бывало. Девушка замёрзла даже в своих покоях, даже под одеялом, даже под горностаевой шубой, разложенной сверху, даже в объятиях любимого опричника. — Нет, не в том дело, — Вяземский гладил кромешницу по голове, привлекнув к себе на грудь. — В Оружейном недосдача. Клинки новые ковать невозможно — железа для стали не хватает. — А как же аглицкое? — Не шлют, прости меня, собаки. Что делать — ума не приложу, — тяжко вздохнул Афоня. — И царь токмо руками разводит. А отвечать нам! — Послушай, княжич, есть у меня одна идея. Я с государем завтра поговорю, глядишь — даст добро. Я немного в горном деле разумею, ведь… В дверь снова постучали. Было ощущение, что на этот раз стучали не кулаками, а самим Грязным. — Да ёб твою мать! Какую паскуду на ночь глядя занесло? — гаркнула Алёна. Дверь продолжала сотрясаться. — Да хватит мне снос капитального жилища устраивать! Слышу я, прекрати балагурить. — Ты этих не видела? — раздался голос главного пьяницы из-за двери. — Кого этих? Васька, хватит бухать; я в твоих белках не разбираюсь! — Да при чём тут белки? Царь Федору потерял, а вместе с ним и Светлану с Афанасием. — Боже, блять, милостивый, — протянула Алёна. — Афоня у меня, где остальные — не ведаю. Грязной присвистнул. — Вы это, искать их не поможете? — Да идём, идём, шайтан ты безголовый! — меньше всего сейчас оружничий желал разыскивать жопу кравчего, но куда ж ты денешься, коли за несколько лет эта задница ему уже чуть ли не братом меньшим стала? Через пять минут кромешники уже стояли во дворе. Алёна живо организовала поиски, разбила людей на отряды, обозначила площадь розыскных мероприятий. Если б не минимальное наличие логики у этой девушки, опричники прочесали бы все деревни в округе. Конечно, в конюшни без неё заглянуть вообще никто не додумался — Рарог и Резвый мирно жевали сено в стойле. Значит, где-то здесь окаянные шатаются. Уж ночь миновала, рассвет заниматься начал, как лес огласили радостные крики: «Нашёл!» Заблудившиеся горе-опричники сидели под ёлкой, вцепившись друг в друга и в ворона, что возвещал округу громким и протяжным карканьем. Ну что ты сделаешь с этими рафинадными?