***
Уж пора, скоро отправятся в путь-дорогу. Света и Федя не могли налюбоваться друг другом. То девушка шубку на кравчем поправит, то опричник косу Свете через плечо перекинет. Лепы молодые, под стать друг другу. Во всей слободе бы не сыскалось баще пары! То-то люди головы выворачивали, когда опричники, за руки взявшись прогуливались. Бесстыжие. На людях не токмо обнимались, так ещё и целовались. Ходили так важно, словно хвастались друг другом. Посмотрите, мол, какая краса мне досталась, ни за что не отдам. Да и не ровня вы ни мне, ни ей. Девки Светлане обзавидовались, сплетни за спиной распускали, всё шептались да козни строили. Как так? Какой-то иноземке их Федюшка достался! Парни пороги Посольского оббивали, моля, чтоб хоть взглядом удостоила. Красавцами первыми на слободе слыли. Говаривал люд, мол, скоро уж и свадьбу справят. Толков о Сицкой, что раньше прочили молодому кравчему в невесты, больше не шло. — Понял, что не так. Давай, вынимай одну серьгу из уха. — М? — Света кинула удивлённый взгляд на Басманова. — Меняться будем. Ты одну свою оставишь, а другую мою вденешь. Я также. Вот. Совсем другое дело! Идём, голубка моя. Пусть все видят и знают, чья такая краса на Москву едет! Стоит ли говорить, что вновь весь люд слободской об них глаза сломал?***
Алёна в то время донимала государя. Казалось, что у Ивана Васильевича скоро на серьёзных щах глаз дёргаться начнёт. Все замучили. Приказы, бояре, князья, воеводы, кромешники. Всё беспорядочным вихрем крутилось в голове. — Царь-батюшка, сам посуди, это ж какая оптимизация сил трудящихся! В Оружейном тогда все силы да умы токмо на военные дела пойдут. Люди меж горными да вооруженческими проблемами разрываться перестанут. А новый народ обучим. А вот если ещё и меня во главу приказа поставишь, то вообще выиграешь! У меня знаний касаемо этой отрасли много, в этом ты лично убедился. Я ж и методы разведки знаю, и поиски организовать умею, и кой-какие крутые инженерные решения по добыче выдать могу! Царь слушал вполуха да думал в полголовы. А что ж и не попробовать? Может и выйдет что умное из этого Горного приказа. И вправду, в Оружейном порядок будет, да и с рудой напруга разрешится. А коли не выйдет, зря казна потрачена будет, так казнить виноватых завсегда можно. — Даю добро. Опосля Москвы разберёмся. Иди, помогай к отъезду собираться. — Благодарствую.***
Кравчий со Светланою деятельно выбирали вина, которые стоило привезти с собой. Нет, московские погреба, конечно, не пустовали, но в слободе-то весь смак собран! Отбирая лучший фряжский алкоголь, Светла как всегда подстёбывала кравчего. Ну святое ж дело! — Федь, а, Федька? — Что, голуба моя? — моська Басманова высунулась из-за полки, уставленной бутылками. Характерно звякнули разные серёжки. — А вот почто ты мне такой? — Ты это к чему, свет мой? — в глазах юноши промелькнул испуг. — Летники мои воруешь, подводку я в последний раз видела, когда Ной ковчег строил. Да и где это видано, чтоб мужик своей бабы краше был? — А я тебе об том уж как два месяца талдычу! — донёсся издалека голос Афанасия. — А я про твою бабу вообще молчу! — огрызнулся в ответ Федя. — Вот и правильно, — отозвался Вяземский. — А ты чё там вообще распизделся? Давно не били? — всё сильнее заводился кравчий. — Ничего не слышууу! Хочешь по-мужски поговорить — приходи, потолкуем. А, ты ж токмо по-бабски тренькать могёшь, — в голосе оружничего читалась явственная насмешка. Федя вспыхнул, закатал рукава ферязи, взял за руку Свету и с самой сурьёзной моськой отправился взыскивать с товарища за пиздёж. Агрессивный стук каблуков чётко выражал мысли юноши: «Рожу набью». Танком въехал в погреб да, чтоб поэффектней зайти, хлопнул дверью. Холод мгновенно окутал цепкой паутиной. — Ты с дуба рухнул, дебила кусок! Дверь нахера закрыл?! Как мы вылазить будем, не знаешь, пересыпок ты недоёбанный?! — по обилию ругательств сразу стало понятно, кто ещё застрял в погребе. Алёна и Афоня доставали еду для погрузки в возки. — Ну, гений мысли! Побычить пришёл? Молодец, побычил! А ключи-то в обратной стороне двери! Как выбираться предлагаешь?! Можем тобой дверь попробовать протаранить. — Не ори, тепло быстро растратишь, — абсолютно спокойно прервал поток яростных мыслей Афоня. — А ты… Ты… Да ты вообще молчи! Сам эту кашу заварил! Чай, не ребёнок, чтоб так дурачиться! — не унималась Алёна. Опричница ударила юношу по груди. — Да заткнись ты, уже зубами стучишь! — Афоня снял с себя шубу, укутал ей девушку, развернул Алёну и крепко прижал к себе. Во-первых, чтоб не простыла, а во-вторых, чтоб наконец замолчала. Света в это время наивнимательнейшим образом осматривала дверь. — Нихера не знаю, сделать ничё отсюда нельзя, — вынесла кромешница экспертный вердикт. — Ну, заебись, вы молодцы, — протянул оружничий. — Крайний — кравчий! — воскликнула Света. — Ну вот! Завсегда я виноват! — А кто ж ещё, Феденька? Служба у тебя такая, — хлопнула девушка ресницами. — Иди сюда, радость моя, а то перемёрзнешь. Басманов сидел на каменном полу, прислонившись к стене. Юноша приподнял полу собольей шубы и, когда девушка примостилась подле, завернул в меха кромешницу — вместе было теплее. Федя слышал биение сердца опричницы, крепче сжал тонкую талию, носом уткнулся в золотые волосы. Холод начал клонить в сон. — Нет, ну вы посмотрите, они ещё и спят! — донёсся возмущённый голос из-под горностаевой шубы. — Да успокойся уж! — прикрикнул Вяземский. — Думать мешаешь. — Я ему ещё и мешаю! — шатенка плотнее куталась в меха. Федя и Света, ни о чём не тревожась, прикрыв глаза, подсевши друг другу как можно теснее, упоённо сопели в унисон. Девушка уронила голову на плечо кравчего, а юноша отдал кромешнице почти всю шубу и сам лежал почти не укрытый. — Вот смотри, Афонасий, счас замёрзнут и помрут. Помрут! Помяни моё слово. Если переохлаждённый организм клонит в дрёму, поддавшись мороку, человек может заснуть навсегда! Пойдём хоть попинаем, а то вдруг уже издохли? Афоня мученически закатил глаза. Ну, раз всё не затыкается, осталась одна метода. Резко развернул к себе и поцеловал. В этот момент дверь в погреб открылась. — Ебать, какие страсти! Сначала орут, как оглашенные, потом целуются, — в дверном проёме показался сам Иван-царевич. Юноша поёжился, поправил шапку и прошёл вглубь погреба. Приблизился к Феде и Свете, наклонился: — Я проверить, вдруг померли. Алёна и Афоня прекрасно понимали, что это лишь предлог. Иван-царевич всё не мог смириться с тем, что такая краса досталась не ему, а какому-то кравчему. Хотя, почему какому-то? Тому, которого ебёт его отец. — Лапы убрал, глаза назад вкатил, отошёл на шесть вёрст! — рыкнул Басманов, зло сверкнув глазами на государева сына. — О, порядок, живы! Хотя, я б был не против, если б кравчий окочурился… — закончив фразу, Иван-царевич опрометью кинулся бежать. Басманов ломанулся вслед. А за ним и оружничий с девицами… Позже четвёрка возвращалась в погреба за винами и едой, которые были благополучно забыты. Дальнейшие сборы прошли в штатном режиме.***
В лесу было зябко, ветер морозил так, что дрожь пробирала до костей. Деревья кружили голову пестротой цветов, казалось, что они принарядились к шумной ярмарке иль праздничному гулянию, которое сорвалось в последний момент, оставив нарядных гостей в растерянности посреди серой и сонной площади. Птицы покидали свои гнёзда, стаями улетали прочь. Сиротливо выглядывали редкие грибы — осень нынче была дождливой, но кроме слякоти ливни ничего не принесли. Опричный отряд медленно ехал на Москву. Алёна со Светой скрылись из поля зрения Афони и Феди. Опричники облегчённо вздохнули. Устали от девок, страсть. К кромешникам подрулил сам Серебряный. Резвый поприветствовал воеводу неприязненным ржанием, конь Афони громко фыркнул. — И не противно тебе рядом с опричниками, княже? — насмешливо вопросил оружничий. — Чай, не заметил, что подле содомита пристроился? — изогнул бровь Басманов. — Вы всё шутки шутите, — мрачно отозвался Серебряный. — Тебе чего надо, юродивый? — грубо оборвал воеводу Афанасий. — Ты думаешь, мы тебе козни против девонек наших забыли и простили? Хоть пальцем тронь, Богом клянусь, лично на кол отправлю! — Федя крепче сжал поводья, а в глазах сверкнули молнии. — Да больно надо мне об них руки марать. Я и вам зла не желаю. Молодые, удалые, горячие. Жалко мне вас. Пропадёте, с тропы праведной свернёте. Легко ваши сердца охмурить да думы смутить. Пригляделись бы внимательнее, призадумались крепче. Мне-то теперь видно, что не ваша вина в тех злодеяниях, что творите. Что ни день, то новый грех. Да токмо не ваших душ это деяния. Любовь сердца опутала сетями, разум помутила. Сам такой же. Посланы вам девицы эти не Господом-богом, а дьяволом-искусителем. Во лжи свой путь здесь начали, так чего же ещё от них ждать можно? Не англичанки они, вот вам крест. Много я повидал немцев, так эти девицы на них не похожи. Дерзкие, наглые, в Бога не веруют, а… — Довольно, — оборвал Никиту Афоня. — Нешто ты нас за дураков каких держишь? Думаешь, мы и без тебя не разобрались? Да они ведь душой русские! Родине нашей преданы, служат ей от чистого сердца. Измены не терпят и даже помыслить о ней не могут. А что до Господа? Так разве набожностью человек ценен? — Кто из нас не Иуда, а кто Христос? Любят крепко, дерзко, пылко. Так токмо наши девушки могут. Чувствам себя полностью отдают, не лгут для выгоды своей. Ни за богатством, ни за знатностью не бегут. Им ведь только счастье и нужно. Чтоб страна сильна, да любовь крепка, — продолжил Федя. — А как же их придурь? Ну ведь это чисто русская придумка! Нет ни одного немца, что додумался бы бутылку открывать, разбивая её об сосну! — Да и баски наши девоньки — ни одна англичанка красотой не сравнится. — Ты на девочек-то все грехи смертные не вешай. Никакие они не искусительницы. да и мы не дураки, всё понимаем. А русскости в них поболее, чем в тебе, Никита! — Вот-вот. Ты за все годы ни разу такой преданности стране не выказал, в Литве с носом тебя оставили, а они за несколько месяцев сами, без роду знатного доказали, на что способны, так что государь их ценит поболее некоторых бояр. Князь, за неимением ответных слов, развернулся и отъехал в хвост. Говорить было нечего.***
Трещало пламя костровое, мерцали звёзды в черноте небес, могучие сосны отбрасывали длинные тени на освещённую огнём пожухлую траву. Опричники грелись небольшими кружками у мечущихся в темноте костровых отблесков. Вот и наш дружный квартет отвоевал самое лучшее и укромное место, развёл большой костёр да сел потеснее вкруг. Громкий треск иногда заглушал тихие разговоры, искры долетали до ветвей ели. Как оказалось, Федя удачно прихватил с собой балалайку. Опричнику показать свои таланты не дали — музыкальный инструмент тут же оказался в руках у Светлы. Девушка хорошо играла на гитаре, а потому проблем с бренчанием на балалайке не возникало. Пропев один мотив, компания принималась делиться внезапно пришедшими мыслями и переходила на новую мелодию. — А я говорю, почти все проблемы у людей решаются простым и изящным способом. Бутылочка хорошего вина завсегда хорошо делает своё дело, — проницательно заметил кравчий. — In vino veritas, — молвила Алёна. Свете на ум мгновенно пришла одна песня. Девушка начала наигрывать мелодию и тихо запела. Вскоре и Алёна подхватила. — Одна принцесса мечтала о принце, О том самом принце на белом коне. Но принцы не едут и кони не скачут… Да, этот сюжет знаком вам и мне. Устала принцесса сидеть в старом замке, Открыла бутылку хмельного вина, Глоток за глотком, бокал за бокалом И в небе с драконом кружится она! Сами того не заметив, кромешники наконец согрелись. Даже сбросили свои шубы. — Вот! Правильная песня, — дослушав, отметил Басманов. — Надо её девизом кравчих сделать: «In vino veritas, Множество истин, Множество истин, а правда одна: Если тебе очень грустно и плохо — Просто возьми и выпей вина!» Сразу видно, что умный человек песню сочинил! — Света, дай-ка мне балалайку, — протянул руку Афанасий. Девушка передала оружничему музыкальный инструмент. Афоня перебрал струны, а после под задорную мелодию выдал куплет: — Опричник Фёдор Басманов по преданию любил ночь. Он не считал это обманом, То, что с ним творили под куполом звёзд, Кто его знает — он мудр был иль глуп… — Афонька, прибью! — вскочил с места Федя. — Отдай балалайку! — Афоня, продолжай, — с блестящими глазами поддержала Света и подсела ближе к опричнику. Алёна в это время за шиворот удерживала кравчего. Как она это делала при том, что опричник был выше её — вопрос интересный, но куда интереснее те куплеты, которые через полчаса звонко, задорно, во весь голос пела Света: — Ой, снег-снежок, Белая метелица, Говорит, что любит, Да на хую вертится! К тому времени стихли все разговоры, каждое ухо было навострено в сторону квартета, а Федя Басманов сгорал от стыда.