Света с Афоней соревновались в сочинении частушек о кравчем и его содомской службе: кромешники только и успевали передавать друг другу балалайку. Раззадоривались опричники — куплеты становились всё резче, шутки грубее, да голоса громче. Алёна
смеялась ржала лошадью, упав на землю и закрыв лицо руками. Девушка содрогалась от приступа чаечного ора. Токмо кромешница пыталась сказать что-то вразумительное, как её прорывало на ещё более сильный смех. В то же время она неведомым образом успевала вести счёт. Так как говорить Алёна не могла, она семафорила друзьям руками. Света побеждала с отрывом в два очка.
Кромешники высмеивали всё, что могли. Не обошли стороной и должность опричника, и женственную внешность, и некоторую жеманность, и эмоциональность, и тонкую душевную организацию. Другие опричники присвистывали, просили исполнить некоторые частушки на бис и гоготали вовсю.
Троица и не заметила, как Фёдор ушёл. Не было сил у Басманова такие грубые насмешки сносить: он и так со слухами мирится чуть ли не каждый день. Приятный вечер в кругу друзей обернулся болью ран душевных и горечью, нарастающей в сердце. Встал, сжал кулаки, развернулся и ушёл куда-то в чащу. Ни слова не сказал. А и что говорить-то? Рот раскроешь — ещё больше обсмеют. Даже в кругу близких друзей нельзя было избежать столь неприятных разговоров. Содомит, моська бабская. Достали уже. Он ведь не за то так царём был ценим. Да та же Рязань! Хоть бы раз о ней вспомнили. Но нет же, куда интереснее содомию, тьфу ты, Господи, обсуждать. Опять один.
Осень напомнила о себе промозглым холодом. Как же жаль, шубу ведь у костра оставил! Ничего, он птица гордая. Не вернётся за ней. Замёрзнет насмерть, но не вернётся.
Сел на пень, обхватил себя руками и стал ждать, сам не зная, чего. Точнее,
кого. С извинениями.
Приступ смехоточной лихорадки прошёл. Алёна села, покрутила по сторонам головой.
— Ребят, а где Федя?
— Обиделся поди да ушёл, — безразлично ответил Афоня.
— А может мы это, палку перегнули?
— Угу. Как Федю царь у иконостаса, — Света залилась беззлобным хохотом. Оружничий шутку оценил и поддержал громким смехом.
Алёна встала и бесшумно покинула друзей. Пошла по следам опричника: листья и отпечатки сапогов в грязи безошибочно указывали направление, в котором ушёл кравчий.
Казалось бы, чего такого? Ну, не в первый раз же ржут. Да вот только и Алёне внезапно стало опричника жалко. Сколько ж паренёк выносит издевательств — это его нервной системе памятник надо ставить!
Нашла кравчего на сосновом пне. Даже горевать у него красиво выходит, хоть картину с него пиши!
— Плакал? — подошла и села рядом на поваленную берёзу.
— Нет, — отвернулся Басманов от девушки. Гордая птица-алкоголица.
— Пиздишь.
— С чего ли? — возмущённо обернулся через плечо кромешник.
— Глаза красные.
— Продуло, — буркнул в ответ, вновь поворачиваясь к опричнице спиной.
— Угу, конечно. Ну, жалуйся.
— На что?
— Какие мы все тут сволочи.
— Ты главная.
— Да кто б сомневался. Свету ждёшь? Не придёт. А чтоб пришла, тебе тут рабочую смену надо высидеть, — девушка подняла с земли несколько шишек и начала закидывать ими кравчего.
— Ай, ты что творишь, межеумка?
— Когда с людьми общаешься, к ним надо моськой повертаться. Сядь, избушка на курьих ножках, к лесу задом, ко мне передом! — опричник повернулся.
— За что вы так? — взмолился Басманов.
— Мы ж любя.
— Любя содомитом зовёте? Любя насмехаетесь?
— А ты чаще вспоминай про содомию-то. Оттого точно реже ей попрекать не будут. Вот смотри. В тебя влюблена лучшая из девчонок, которых я знаю. Да, порой она бесячая, да, порой шутит больно. И да, Федюша, да, прикалываться над тобой до смерти будет. Ну ты ж пойми, если ей б плевать было, она б за тобой так не носилась. Ты уже сколько лет ей душу выматываешь. Не смотри так. Объяснять всё равно не буду. Человек лишился высшего технического образования, сна, понимания в семье и хороших отношений с людьми. Ради тебя, балбеса. Цени это. Знаешь, Федька, тебе пора перестать принимать всё близко к сердцу. Она пошутит, посмеётся, а ночью всё ж под твоей шубой дрыхнуть будет. Вот смотри, Вяземский же не первый год так над тобой угарает, а ты с ним дружишь. Почему? Да потому что знаешь, что на него положиться можно. Он чуть что — сразу горой встанет. Вот и со Светой так же.
— А ты сюда почто припёрлась? На кой хрен тебе меня успокаивать? — кинул юноша на Алёну недоверчивый взгляд.
— Жалко мне тебя, крайчего окаянного. Ты ж моей подруженьки мужик. Как-никак — родня. Ты смотри, если что, я за Свету тебе таких пиздюлей вставить могу — долго потом отходить будешь, но коли тебя обидят, так уж и быть — подам руку помощи, раскрою объятия поддержки. Коли что надо будет — смело ко мне обращайся. В беде не брошу. Но за Светку, помни, порву! Ну что, горемычный, полегчало? — кромешница поднялась с поваленного дерева.
— Ага.
— Ну, пошли тогда к народу, что жопу морозить зазря?
В то время в лагере нарастал галдёж. Один из опричников встал и выкрикнул, перекрывая остальные голоса:
— Да всей Руси известно, почто Басманов-младший государю нужен! Да он ведь токмо за мужеложство им в опричнине и удерживается! Сам сопляк сопляком, ни на что не годен кроме содомии гнусной.
Света резко поднялась со своего места, громко и чётко произнесла:
— Ты бы рот свой поганый прикрыл. Я тебе за Фёдора Алексеевича сейчас все руки повырываю да на суку за язык твой гнилой подвешу! — опричница направилась к кромешнику, что оказался дерзок на столь ядовитые слова. — Да чтобы вы все знали, Фёдор Басманов служит России верой и правдой! Вспомните Рязань! Многие из вас там были? Многие наступление татар поганых отражали? А он был. И должность получил за силу, удаль да верность Родине. Кто из вас хоть вполовину предан государю, как он? Кто из вас готов ради страны жизнь свою отдать? А Фёдор Алексеевич готов! Вы все тут не ровня ему! Слышите? Не ровня! А кто ещё считает, что не заслужил он места в опричнине, пусть встанет и мне в лицо то скажет, а не будет сидеть собакой трусливой, хвост поджав! — девушка подошла вплотную к кромешнику. — Ну, праведная монашка, за слова отвечать собираешься али токмо ядом плевать можешь?
— Да кто ты такая, чтоб так со мной говорить? — опричник потянулся к сабле. — Вы только посмотрите, кто за нашего удалого воина заступается! — мужчина подошёл к Свете очень близко. Отступать было некуда — сзади только костёр. — Распутная девка. Ну хоть кто-то нашего содомита приголубит! — раздался лающий смех. Опричник схватил девушку за руку. — Ну же, красавица, отчего же назад отступаешь? Давай, расскажи нам ещё о заслугах Федориных, — опричники гоготали.
— Лапы от девушки убери. Иначе со мной дело иметь будешь, — к компании приблизился оружничий. Юноша держал в руке саблю. Опричник отпустил девушку, отступил. Всем было известно, что Вяземский да Басманов — царёвы любимцы. Да помимо того и оружием хорошо владеют. А потому и боялись их кромешники. Не смели дерзить в ответ или насмешничать открыто. Только и могли за спинами шушукаться. Отходя назад, опричник споткнулся и упал в костёр. Заорал благим матом. Начался переполох.
Афоня взял Свету за руку и вывел на середину поляны.
— А тот, кто хоть что-то против неё лично имеет, может подняться да высказаться. Что языки проглотили? Нечего говорить? То-то же! Эта опричница сама заговор фряжский раскрыла, дела государственной важности ведёт. Да ни одному из вас не под силу то, что она одна делает. Постыдились бы! Да и поучились у Светы тому, как службу нести надо. Она любого из вас за пояс заткнёт, — все разговоры стихли. Над поляной повисла гробовая тишина. Оружничий с девушкой вернулись к костру.
Из лесу показались Алёна с кравчим. Никто и слова нелестного о Фёдоре Алексеевиче сказать не посмел.
— Феденька, идём, поговорить надо, — поднялась Света и кинула на Басманова виноватый взгляд.
— Света, да подожди ты! Дай ребёнок зад свой согреет! Токмо с ним трепались. Да, да, про тебя, — Алёна уж успела плюхнуться под бок Вяземского и навалиться на него всей своей тушкой, чуть не задушив княжича в объятиях.
— В таком случае, мы можем великодушно свалить и уступить вам место для ведения переговоров, — поднялся с земли оружничий, предварительно спихнув с себя кромешницу.
— Нет, поглядите, я токмо из лесу припёрлась замёрзшая, а он меня от костра оттаскивает!
— Так ты ж в моей шубе в лес ходила!
— И что?!
— Вредная ты баба, — княжич уж успел отойти от костра, утянув за собой опричницу.
— Зато со мной не скучно, — Алёне в общем-то плевать было на то, куда и зачем они идут. Главное — Вяземский рядом, а значит, есть кого подонимать. К тому же, выводить из себя оружничего — её любимое занятие. А он ж спокойный, зараза такая. Поди достань!
— В Рязань съездить не хочешь? На имение своё взглянуть? — в голове Афони промелькнула блестящая мысль. Уехать из слободы на месяцок-другой, девчонку прихватить с собой, да и донимать никто не будет.
— А кто ж нас отпустит? Тем более, сейчас.
— А что
сейчас?
— Так Горный приказ надо обустраивать.
— Горный приказ?
— Ага, моя заслуга, — гордо ответила Алёна. Афоня остановился и развернулся к девушке:
— Ты, чай, не шутишь?
— Нисколечки. Можешь вздохнуть спокойно. В Оружейном на несколько проблем меньше.
— Так ты ради того, чтоб…
— Ну а ради
кого ещё? Оно мне нахрен не сдалось. Я ж вижу, что вас там упахали. Ты из приказа почти не вылазишь. Вот, больше свободного времени будет. Чаще видеться станем…
— Спасибо, — выдохнул княжич. — Ежели помощь какая понадобится, то ко мне беги со всех ног. Вместе разгребать будем.
— Конечно! А к кому ж ещё, если не к тебе?
— Я даже не знаю, как отблагодарить…
— Ну, шубу я и так беру, когда того пожелаю, денег мне не надо, так что… Ан нет, забудь про акт доброй воли. Короче, как Федька отойдёт, смотри, какую штуку сделай… — Алёна встала на цыпочки, но большая разница в росте не позволяла осуществить задуманного. — Да Афоня, блять, наклонись! — улыбаясь во всю морду лица, зашептала что-то на ухо кромешнику. Афанасий заржал во весь голос.
— Ты кравчего уморить что ли решила?
— Ну, с этим он и сам прекрасно справится. А вот ты у меня смотри! — девушка в шутку замахнулась. — Чтоб раньше меня помирать не смел!
— Так уж и быть, коли помирать буду, сначала тебя прибью.
— Я те прибью! Я те прибью! — Алёна кинулась на юношу. Афанасий убегал от опричницы, заливисто хохоча и подшучивая над невысоким ростом девушки, который не позволял ей нагнать оружничего.
Завершили пробежку по полю кромешники у костра. Того, где царевич вечер коротал. Отобрали у наследника трона российского бутылку и выхлестали оставшуюся брагу.
Пьяновато, но маловато. Отправились совершать вражеский налёт на возок. Ноги уж заплетались, Афоне то и дело приходилось поддерживать пьяную подругу, что норовила куда-нибудь рухнуть. Добрели до несчастного возка. Воровато огляделись.
Чисто, надо тырить. Токмо вылезли из укрытия, как в нескольких шагах от них послышались голоса. Алёна, неожидавшая такого расклада, подпрыгнула на месте, ломанулась обратно в кусты, запнулась об камень и кубарем покатилась в ближайший овраг. Вяземский же преспокойным образом стащил две бутылки браги. Хватился спутницы. Нашёл несчастную через четверть часа спящей в глубоком овраге. Упала, не смогла вылезти, там и заснула. Афоня постоял, подумал, прикинул,
а стоит ли вообще её оттуда вытаскивать, понял, что явно для этого дела слишком пьян, плюнул да и спрыгнул в овраг.
Замёрзнет же, шельма. Токмо оказавшись рядом понял, что если кто тут и замёрзнет, то это он. Она-то в шубе лежит.
Его. Да и хрен с ним! Что-то делать уже явно нет сил. Лёг рядом, обнял крепко, к себе прижал да и уснул.
По утру опричников вытащили из оврага. Благополучно, не считая того, что Алёна своим пищанием как всегда вынесла всем мозг. Закончилось дело тем, что в лагере Афоня тупо прижал спиной к себе кромешницу и закрыл рукой ей рот, чтоб хоть немного отдохнуть от её трёпа. На возмущённое мычание со свойственной ему манерой флегматично насмехаться лишь отвечал:
— Ты что-то хочешь сказать, дорогая? Говори почётче, я ничего не понимаю.
***
Федя и Света сидели у костра, повисло напряжённое молчание.
— Всё ещё дуешься?
— АГА.
— И что тебе сказать?
— Что любишь, жить без меня не можешь. А ежели обнимешь да поцелуешь, то может даже прощу.
— Федя, в этих отношениях мужик ты. Я, конечно, понимаю, что с Иван Васильечем… — Федя поднялся с места и уже начал, было, уходить. Света перехватила его за руку. — Ладно, прости, я не нарочно.
— Ну вот! Теперь она и издеваться начала не нарочно.
— Иди уже ко мне, горемычный ты мой! — Света дёрнула кромешника за руку, тот сел рядом.
— Шубу надень, замёрзнешь: костёр уж прогорает, — буркнул юноша. — Даже дров не подкидывали. Одно что,
хозяйственные. Всё на нас спихнули, свет мой.
— Так значит, не обижаешься?
— Ну как можно на тебя обижаться, когда ты такая же дура, как и я.
— Это реванш?
— Это правда, голуба моя.
— Да, сошлись же как-то два…
— Прекрасных лебедя?
— Ну ежели птичьей метафорой, то тут токмо синички-алкоголички, — на губах опричника заиграла улыбка, в глазах вновь заплясали озорные бесята.
— Ну раз синички-алкоголички, то нужна медовуха!
— Так и чего сидим? Погнали грабить возок!
— Вот это я понимаю, хороший настрой!
Через полчаса пьяные и до одури счастливые кромешники обнимались, целовались, дурели и просто наслаждались моментом. Света положила голову на колени кравчего. Внезапно девушка встретилась с омутом пьянющего небесного взгляда опричника.
— Федь, а знаешь, это ведь так и должно было случиться. Судьбой начертано мне с тобой было встретится. Я ж столько лет тебя ждала, о тебе думала денно и нощно. И бац! Первое, что вижу — кравчий. Федька. Басманов. Тот самый.
Родной. Я ведь тебя
таким и представляла. Всем доказывала, что ты
такой. Удалой, честный, преданный, верный, храбрый, дерзкий, безбашенный, ранимый… Я ведь в тебе душу родственную увидала. Ты ж такой же, как и я. Живёшь ярко, любишь пылко, грезишь смело…
— Ох, девонька ты моя ненаглядная, — Басманов гладил девушку по щеке. — Ты ж целый мир для меня открыла.
Свой. А он оказался таким же. Нет на всём свете ни единого человека, кто б был со мной так схож. Жил моментом, стоял за правду, душой не кривил. И любить-то тебя так просто, ведь сердцу и ключ подбирать не пришлось. Замок-то один на двоих, как и жизнь эта теперь. Также.
Одна на двоих, — Федя наклонился и поцеловал девушку. Нежно, ласково, словно боясь разрушить хрупкость момента, отпустить ту неведомую нить, что навсегда переплела их судьбы, что опутала паутиною. Их любовь не громом ударила, не лавиной рухнула. Нет. Она пришла так легко и естественно, словно они всегда были к этому готовы. Словно ждали этого момента всю свою жизнь, словно и жили только ради этого часа.
J’ai perdu tout le temps que j’ai passé sans aimer.
***
Утром оружничий и кравчий поправляли подпруги на лошадях. Каждый думал о чём-то своём. Фёдор первым начал разговор.
— Что, вижу, шубу твою совсем отжала?
— И не говори.
— Как она в ней только ходит? Алёна ж мелкая, как полёвка.
— Не знаю, я уж предлагал ей свою шубку справить. Раз горностаевая нравится — можно и такую. Так нет же. Отказывается.
— Да, Афанасий, — похлопал Федя друга по плечу, — теперь ты свою шубу токмо летом видеть будешь. Да хоть лучше своей ей справь, всё одно твою носить будет. Девчонки ведь шибко одежду мужиков своих таскать любят. И не дурость это, не прихоть. Она ж ведь в эту шубку завернётся и вживую тебя представит. Твой голос услышит, взгляд увидит. Моя ж такая же.
— Береги её, Федька. Ты ж не знаешь, а она вчера так за тебя заступалась — любого боярина бы загрызла. Как посмел тебя Мишка содомией попрекнуть, она тут же взвилась. Ты б видел. Гордая, сильная, грудью за тебя встала. На гада этого сама пошла. Поверь мне, друг мой, ни одна девка, что за тобой увивается, да даже Сицкая эта, на такое не способна.
Эта ведь с тобой и в ссылку, и на каторгу поедет. Верная. Никогда тебя не оставит. Хорошая Света девка, ой, хорошая. Береги её, Басманов, глаз не спускай. Что хочешь делай, а Света должна у тебя как сыр в масле кататься. И ты смотри у меня! Как узнаю, что девочку обидел, лично уши выкручу. Ты такую никогда больше не встретишь. Не любил да и не полюбит тебя никто также искренне. Не за моську ты ей люб, не за то, что государев любимчик, не за то, что богат, а за всё то, что здесь у тебя лежит, — Вяземский хлопнул друга по груди. — За то, что в душе у тебя. Уж не знаю, чем ты её так одурманил, да вот токмо крепко она в тебе увязла. Ты меня послушай, Федька, как проблемы утрясутся, замуж тебе её звать надо. А то сосватает царь. Это он запросто может.
— Понял. Ни за что не отпущу. Ты ж меня знаешь, я её никогда не обижу. Она ж мне родной за это время стала. Люблю я её, Афонька, более жизни люблю. И нет ни одного несчастья, что нас разлучить сможет.
Я это сердцем знаю. 
