***
Ещё солнце встать не успело, а Света уж выползла из уютного плена кровати. Во мраке ничего невозможно было различить, а потому девушка двигалась тихо и осторожно, аки дикая кошка: за месяцы, проведённые в слободе, она так отработала схему раннего подъёма и последующих за ним действий, что могла её выполнять с закрытыми глазами, но пробуждение при этом Басманова сулило бы полный провал, а потому шпионская незаметность была необходима. Но Света ж дрыхнет как сова до обеда. Какие такие утренние подъёмы? А вот такие. С первого дня сожительства с главной слободской цацой уравновешенный историк понял, что для того, чтоб парня со двора не увели, нужно баской балии соответствовать. Биологические часы сами подстроились под необходимый ритм. Дел было много. Расчёсывала, ополаскивала крапивой и укладывала длиннющие волосы, умывала отваром шиповника лицо, готовила маску с простокваши (хочешь быть ахуенной — умей вертеться в отсутствие косметоса, варганя его по бабкиным рецептам из подручных средств). После утренней суеты осторожно залазила в кровать, раскладывала волосы по подушке, прикрывала глаза и ждала пробуждения Федьки, который, опосля того, как продирал синие очи, нежно целовал свою красу в лобик. Вот и сейчас Света, погрузившись в собственные раздумья, совершала утренний ритуал. Девушка как обычно нанесла маску и в ожидании просто мерила комнату шагами. И всё было б хорошо, если б не внезапное столкновение. Не со столом, не с сундуком, а с телом. Ладно, хоть не труп. Живое такое тело. Выше метра восьмидесяти ростом. Тело явно такого столкновения не ожидало, а потому заорало синхронно со Светой. Пред девушкой предстал Басманов со взлохмаченными волосами, заспанными глазами и белой рожей. Тоже, значит, масочки делает. Но хули вскочил-то так рано?! Девушка уселась на кровать, опричник встал супротив. — Нет, ну ты, конечно, горлица моя, выглядишь баще некуда! — Федька смотрел на Свету не мигая, будто боясь уснуть в стоячем положении. Скрестил на груди руки. — Да кто б пиздел! — кромешница кинула насмешливый взгляд на гнездо на голове кравчего. Да, сейчас она хоть в плане причёски выигрывает, коли с масками счёт сравнялся. — Пиздел?! Да это ты мне тут пиздишь уж который месяц! Ага, конечно: встаёт она бодрая и красивая по утру; волосы не помялись и не разлохматились; лицо не как у полуживого алкоголика, а словно токмо из бани вышла! — юноша стал активно размахивать руками, напоминая своим видом потрёпанную жизнью мельницу. — Да сам такой же! Тоже ведь не в первый раз так делаешь! — Да я этой хуйнёй заниматься начал исключительно из-за тебя! — Из-за меня? То есть, ты хочешь сказать, это я с дуба рухнула и начала вставать ни свет ни заря?! — Светла приподнялась с кровати. — Так я ж чтоб наверняка! — Придурок! — Придура! — Что сказал? — взгляд девушки посурьёзнел. Кравчий верно понял, что продолжение разговора на эту тему сулит ему уебанием скалкой и ссылкой на ночь под забор. Ладно хоть не сковородкой: Дусей Афоньке прилетает, жалко горемычного. А почему под забор? А это место заменяло разнесчастным кромешникам, вляпавшимся в любовные муки, привычный мужикам двадцать первого века гараж. За косяки из палат ребят выставляли — вот кромешники и ночевали под забором, философствуя, жалуясь и размышляя о превратностях ебанутой судьбы. Припомнив прошлую такую ссылку, закончившуюся недельной простудой, кравчий умело ушёл от ответа: — Говорю, маска у тебя какая, свет мой? Из чего будет? — Простокваша… — Сметана лучше. — А как мы ни разу не столкнулись до сегодняшнего в этой утренней суете? — А вот хер его знает, золотце моё. — Значит, заканчиваем эту гонку вооружений? — Да, — зевнул юноша. — Если честно, мне как-то западло в такую срань вставать. — А как же ты все эти месяцы вставал? — Что не сделаешь для любимой зазнобушки? — Ты любимой зазнобушке такую бытовую мозгоёбку организовал! Ладно, маршируем смывать маски и ложимся досыпать? — Света подошла к Феде. — Именно, главное — не проспать. — А что можно сегодня проспать окромя завтрака? — Мы ж с теми должны встретиться. — Ну, встанем за три часа. Должно хватить. — Четыре. Три — это мало, — запротестовал опричник. — Согласна, погорячилась с тремя. — Ну вот и договорились. Жертвы эстетического восприятия мира отправились смывать хэнд-мэйдовские масочки.***
Вместе проснулись, как и договаривались, за четыре часа до встречи с дружками-пирожками. Как оказалось, биологические часы в отсутствие электронных и механических работают превосходно. И снова шаманские обряды по удвоению собственной красоты растянулись на целую вечность. Через два часа стадия ухода за собой любимыми сменилась стадией превращения в главных bitch-царевен всея Руси. Небесно-голубая бархатная ферязь, бархатные же сапожки с вышивкой затейливой, серёжка золотая в ухе звенит, яхонты в перстнях на свету играют, вороные локоны чуть ли не до плеч спускаются. Красен кравчий царский, глаз не отвести. Да токмо этого ему мало. Пред зеркалом сидит, ресницы красит, будто и без того взгляд его бесовский душу не пленяет. Шёлковый летник синеву глаз подчёркивает, голубая лента змейкой косу оплетает, в правом ухе серёжка Басманова, на тонких длинных пальцах перстни сапфировы. Борется девица за место пред зеркалом с молодцем, локтями голубки пихаются. Уж пятый раз историк стрелку перерисовывает. Ну, на то и уравновешенная, что всё ещё кравчего не выпихала окончательно. Всё равно перед выходом будут вместе по всей комнате носиться в поисках ожерелья жемчужного для Светланы. Вот там и поорать можно будет.***
Супротив же хозяйственные да практичные. Нахрен ломать комедию, коли можно просто отстать друг от друга и спать? Вот и спали. Без всяких там вывертов. И так оба ложатся поздно, какие ещё там хитрые схемы? Да и зачем они нужны, коли княжич её уж пять раз, будучи абсолютно трезвым, в хламину пьяную дотаскивал до комнаты? Да и зачем Света эту кутерьму затеяла? Всю жизнь так не набегаешься. Всё равно один раз наплюёт на утренний свой обряд, и тогда насмарку месяцы ранних подъёмов пойдут. А тут ещё и полтора часика сна выгорает. Так практичная и достигла полного дзена да похуизма в отношении утренних ритуалов. Нет, всю положенную бабонькам хурму она делала, а точнее первую её стадию, но токмо после адекватного подъёма. А вот краситься было тупо лень. Да и Афоня мозги этим, конечно же, не ебал, что не скажешь о кравчем. Тот сначала пытался подшучивать, но после фингала, не сходившего неделю, понял, что иногда нужно затыкаться и лишний раз не нарываться. — Который час? — потянулась девушка в кровати, высвобождаясь из тёплых объятий. — У нас есть двадцать пять минут, — зевнул Афанасий. — Значит, добежим за две минуты, шесть пойдёт на постановку мозгов после сна на место и утреннюю рутину, а пять — на то, чтоб одеться… — Лежим ещё двенадцать минут? — Именно, — девушка уткнулась носом в плечо опричника. — Афонь? — Ммм? — юноша приоткрыл глаза. — А как ты так точно время определяешь? — Так знамо дело, по солнышку. — По солнышку? Афанасий Иванович, харе пиздеть! К какому колдуну шарахался на этот раз? — девушка ударила княжича по груди кулаком. — Так ты ж в чародейство не веришь, — на губах княжича расползлась усмешка, но глаза помрачнели. — Я-то нет, а вот ты — да! Внушая себе веру во всякую колдунческую херню, твой мозг становится способен на то, чего бы ты не смог сделать при обычных условиях. А аутосуггестия — вещь сильная. Вот скажи, ты как именно это делаешь? Она у тебя произвольная или непроизвольная? — договорить девушка не смогла, точнее, ей не дали. Оружничий накрыл голову кромешницы подушкой. Алёна начала сопротивляться и яростно мычать, но княжич ещё несколько секунд не давал ей вырваться. Наконец, опричник поднял подушку, и кромешница откашлялась. — Ты что творишь, идиота кусок?! А если б я задохнулась?! — Вот в следующий раз и придушу, коль опять достанешь, — спокойным тоном ответил опричник. Девушка перекатилась на другой бок, повернувшись к юноше спиной. Слёзы сами потекли из глаз. Опричник положил руку на её плечо и встревоженным голосом спросил. — Алён, ты ревёшь что ли? — развернул к себе, повалив её на спину, а руки сжал над головой, чтоб не отбивалась. — Ты знаешь, как я испугалась. Ты, чёрт тебя дери, ненормальный! Я ведь реально думала, что ты меня убьёшь, — истерила опричница. — Дурочка, да как ты такое могла подумать? Я ж люблю тебя! И всё это в шутку было! — Так любишь, что душишь? — А в том, что ты меня бьёшь, никаких противоречий нет? — А ты силы сравнить не хочешь? Да мне в жизни тебя не прибить, а вот тебе меня придушить легче лёгкого! — кричала девушка, а слёзы всё текли по лицу. — Какая разница! Покуда ты меня будешь бить, я буду отвечать тем же. Надоело мне это терпеть! Хочешь к себе доброго отношения — усмири свой нрав! Ясно? — рявкнул опричник. — Ясно, но, пожалуйста, никогда так больше не делай. — Не буду. Коли ты повода не дашь. Я ж тебя всем сердцем люблю, но и себя тоже уважаю, — юноша ослабил хватку и поцеловал девушку. Она сразу воспользовалась моментом: оттолкнула княжича и выпрыгнула из постели. — Ты меня укусила! — оружничий стирал с губ кровь. — Если ты думаешь, что я тебя простила, то очень сильно ошибаешься! — девушка молниеносно собралась и выбежала на улицу, вдевая на ходу в уши серебряные серёжки и утирая остатки слёз. Позже во двор вышел Афанасий. Этих нигде не было видно. Через десять минут Света и Федя выбежали на улицу. Во время опричного выезда они не могли не видеть напряжения между друзьями, которое буквально резало воздух.***
После указания оборзевшему боярину его места и отъезда в слободу кромешники разошлись по своим делам. Света побежала в Посольский переговорить со Штаденом, Алёна же направилась к государю по поводу Горного приказа. Федя***
Слова государя ударили по опричнице громом. — Не даю дозволения на Горный приказ. — Царь-батюшка, отчего же? — Не твоё дело. А коли умная такая до дела горного, определяю тебя в Оружейный. — В Оружейный?! Ни за что! — девушка так активно мотала головой из стороны в сторону, что перезвон серёжек раздавался на весь кабинет. Государь громко хлопнул по столу: — Не тебе это решать! В Посольском от тебя толку никакого! Всё на подруге твоей держится, а ты ни в одних переговорах себя не проявила! Сказал, что Оружейный — значит, Оружейный! И не вздумай перечить! А про шашни твои с оружничим я знаю, так, коли доложат, что ты работу плохо выполняешь да его от дел отвлекаешь, я тебя, — царь погрозил кулаком. — Пшла отсюда! — девушка пулей вылетела из кабинета и сшибла рынду, направляющегося к Ивану Васильевичу. Идея перевода под начальство Вяземского, учитывая утренние события, не радовала. Так ведь и ещё одна напасть: утеряла казённую саблю. А за такое лично пред оружничим отвечают. Этого ещё не хватало! Афанасия она и видеть не желала. Значит так, скажет, как есть, но унижаться не будет. Вот ещё! Девушка открыла дверь в приказ с ноги. — Здрасьте, народ, теперь вам придётся терпеть меня ежедневно — я с вами работаю! — гаркнула кромешница. Среди опричников пошли шепотки. Во многие головы зародилась догадка о том, что девушку сюда пристроили как раз таки из-за шашней с оружничим. Эта догадка сразу же шёпотом стала передаваться от человека к человеку. — Где тут кабинет Вяземского? — спросила Алёна. Ей сразу же указали, куда идти. Зашла снова с ноги. Афанасий обернулся. Он был крайне удивлён, увидев девушку. — Помириться пришла? — склонил юноша голову на бок, на губах заиграла улыбка. — Ещё чего. У меня к тебе две новости, Афанасий Иванович. Первая — я теперь тут срок отбываю. Государь отмёл идею Горного приказа, а меня сюда перевёл. Заметь, не по моей воле. Вторая — я проебала саблю. Нет, не раскаиваюсь, — на её удивление юноша был спокоен. Он медленно подошёл к девушке. Та отступать не стала, но смотрела ему прямо в глаза. С упрямством и гордостью. Опричник обхватил талию Алёны и резко впечатал девушку в стену. Та, опешив, даже не сопротивлялась. — Казённое добро разбазариваем, да? За такое ответ держать нужно, — зашептал ей на ухо, приподняв, продолжая прижимать к стене. Девушка опиралась на его плечи, чтоб не упасть. В голове нарезала круги лишь одна мысль: «Что за бес его попутал?» Оружничий впился в её губы, подхватил под бёдра, проложил дорожку поцелуев к шее. Наконец поняв, что вообще происходит, Алёна начала сопротивляться. Девушка била оружничего по груди: — Убери руки, ты что творишь?! Если ты сейчас же не прекратишь, я заору на всю слободу! — княжич поставил её на ноги. Девушка выбежала из кабинета на всех порах. — Всё равно моей будешь! — рассмеявшись, крикнул ей вслед опричник. Под удивлённые взгляды кромешников, работающих в приказе, выбежала на улицу. Сердце гулко стучало в груди. Глаз выцепил Басманова. Девушка схватила юношу за руку и начла на него орать: — Ты что с моим мужиком сделал, падла?! Он обнаглел вкрай! Сейчас… Сейчас… — опричница задыхалась от быстрого бега. Кравчий флегматично приподнял бровь: — Я сделал?! Это твоих рук работа. Я ж тебя предупреждал, что в этом тихом омуте черти водятся. Поблагодари себя. Говорил же: с Афанасием шутки плохи, а ты всё не слушала. Вот и доигралась. Ты эту кашу заварила — вот сама и разгребай. Будет тебе уроком. А сейчас отстань, я на кухню тороплюсь, — девушка выпустила руку кромешника. Опричник, отошедший от неё на несколько шагов, лишь обернулся и сказал, залившись смехом. — А засос у тебя красивый на шее, красноречивый! — девушка ещё несколько минут стояла, смотря в никуда. Волосы трепал ветер, опричницу легонько потряхивало, горло душили слёзы. Сердце грозились вырваться из груди. Голова была словно в тумане. Из состояния какой-то внутренней тревоги она не выходила с самого приезда в Москву. Кажется, она больна. И очень сильно. Только, не ангина это, не ОРВИ, не коронавирус. Имя этой болезни — Афанасий Вяземский. Крепко же к себе привязал, колдун чёртов.***
День клонился к вечеру, делать было нечего. Света и Федя внезапно вспомнили о существовании Попугая. Кромешники уже второй час бились над разнесчастной птицей, пытаясь научить её говорить. Они сами, словно Попугаи, стояли и повторяли одно и то же слово: «Опричнина», желая заставить ворона его прокаркать. Безрезультатно. Первым сдался Федя. Он развалился на кровати и с усмешкой наблюдал за мучениями Светлы. В голову пришла одна мысль. Кромешник встал и медленно подошёл к девушке сзади, нежно обнял и горячо зашептал на ухо: — Какая же ты у меня красивая и умная. Знаешь, там на конюшне одна проблема случилась… Переебать бы её надо… — Так пускай конюший и переёбывает, — Светла накрыла руки опричника своей. — Видишь ли, там проблема-то не на конюшне, а в сарае. И попросили лично нас переебать, понимаешь? — юноша зарылся носом в её волосы. — А что за проблема? — на губах Светы расползалась улыбка. Конечно, такие жирные намёки она хорошо понимала, но вот позабавится над кравчим — милое дело. Такую возможность упускать нельзя. — Ну знаешь, такая… Там люди на сеновале часто ебутся, нас попросили разрулить. — Да? И лично меня что ли? — Агаа, — протянул кромешник, — голос его становился всё более вкрадчивым. — Так сходи прямо счас да запри сарай, чтоб не еблись, — девушка из последних сил старались не заржать, но, сделав серьёзные лицо, повернулась к кравчему и произнесла: — Чего же ты стоишь, Феденька, иди, иди, — выпроводила опричника из комнаты и закрыла дверь. Тут же скатилась по ней и заржала во весь голос, упав на пол. Попугай громко и отчётливо орал одно слово: «Переебать». Через полчаса опричник вернулся, было, в комнату, но наткнулся на закрытую дверь. С опечаленной моськой попёрся под забор. Там встретил Афанасия. — О, и тебя выперли? — поинтересовался оружничий. — Ага, токмо в этот раз меня опять ни за что, а вот тебя — за дело! — Чего это? — удивлённо покосился кромешник на друга. — Я думал, что такое правило спора, как «не брать силой», было очевидно, Афанасий, — зашипел на него кравчий. — Не отнекивайся, я с ней сегодня говорил. Хоть пальцем девку тронешь супротив её воли — не жить тебе, Вяземский, помяни моё слово. Я ведь не посмотрю на то, что мы друзья. Это я тебе ещё Елену Дмитриевну не припоминаю, а мог бы. На меня наговариваешь, Иудой кличешь, а сам-то далеко не Христос. Я, может, и не первый муж на деревне, но прекрасно знаю, что такое честь. Ты своих демонов-то попридержи на привязи, а то сгубят они тебя. Один раз я тебя спас, а в следующий уже не буду. Лично государю сдам. Коль кичишься своим титулом да именем родовым, то не позорь их. Думаешь, что тебе всё можно, раз государь тебя к себе приблизил? Так вспомни, что короток век людской. И она ведь терпеть не станет, потеряешь её, коль коней не придержишь. А если решит тебя пришить, то я первым ей помогать буду могилу копать. — Пропизделся? Это ты мне рассказываешь, содомит окаянный? — Уж лучше быть содомитом, чем девок насильничать. — Басманов, ты сейчас сурьёзно?! Ты как такое понадумать мог? Да я б дальше, коль она б не попросила, и не зашёл бы никогда! Ты бы, прежде чем речи громкие складывать, думать наперёд научился! Да где ж такое видано, чтоб я ей зло какое учинил? Нет, вот что за молодёжь пошла?! Им троим, значит, наглеть можно, а меня за это все вместе заживо закопать готовы?! — Ты, между делом, тоже «молодёжь». Меня всего на месяц старше! Но смотри: я тебя предупредил. Дружба дружбой, а уебание за пригрешения — по расписанию! — накал беседы спал, Федя заливисто рассмеялся. — И это меня Фёдор Алексеевич Басманов за грехи упрекает. Дожили…