***
Быстро поняли кромешники, что заговор то был бесчестный. Ух, как рвал и метал государь, как страшен он был в гневе праведном. Кто посмел?! Кто осмелился на его людей верных руку поднять?! То не токмо супротив кромешников заговор, а супротив царя, супротив государства. Лично воеводе верному, коему токмо и мог доверять, приказал найти сукиных детей. Ясно было, что средь опричных предатели прячутся. Не мог такое дело государь никому, окромя Алексея Даниловича, поручить. К боярину Басманову царь всегда прислушивался, его советам внимал. Знал он об преданности Родине опричника, знал об истовом желании Алексея Даниловича величие Царства Российского преумножить. Всегда кромешника верного государь средь остальных выделял за его честность, отвагу, храбрость. Нашёл в нём царе ту самую русскую душу, что за Отечество своё стояла бы до последней капли крови. И не ошибался Иван Васильевич. Ни разу не ошибался. Умел он людей нужных вокруг себя собирать. Глядели царские очи в сердце, видели все помыслы, думы потаённые наружу доставали. И никто понять не мог особой государевой милости. Если в заслугах Алексея Даниловича мало кто сомневался, то вот сыну-то его да княжичу Вяземскому отчего государь благоволил? Не оттого, что Афанасий как-никак родственником приходился, не оттого, что Фёдор лицом был басок, а оттого, что видел он в тех юношах ту чистоту души, ту искреннюю верность Родине, ту дерзость да смелость, которых в себе не всегда находил. В руках таких людей была Отечества судьба, на плечах таких людей держалось всё государство.***
Алексей Данилович быстро нашёл зачинщика. Ох, как был удивлён боярин. Рында Иван Михайлович Разбитной средь остальных кромешников не был приметен ни силой, ни храбростью, ни родословной. Рыжие волосы, зелёные глаза, курносый нос. Сам ростом невелик, худощав. Простой паренёк шестнадцати лет. А такой ли уж и простой? Никто и не знал, откуда этот мальчишка в слободе взялся. Никто не помнил и когда опричником он стал. Вечно тёрся подле Ивана-царевича. Ни в пьянках, ни в драках не участвовал. Всегда приветлив, ко всем добр. Казалось бы, обычный неприметный рында. А в тихом омуте черти-то отплясывали… И носит же земля такую паскуду. Сын собачий. И откуда же столько гнева? Откуда же столько ярости безумной в сердце этого мальчишки? Откуда же столько яда в словах гнусных? Не находил Алексей Данилович ответов.***
Всю казнь воевода глаз с Федьки не спускал. Возмужал его сын, возмужал. И в чём же штука: не битвы ратные его закалили, не служба государственна. Никогда б в жизни не подумал, что любовь девушки простой сына его ото сна греховного пробудит. Вот он, его Федя. Нет в нём жеманства, не ломается он как девка. Вот он, его сын. Кровь от крови, плоть от плоти. Во взгляде сталь, в повороте головы уверенность, во взмахе руки твёрдость. Таким он его воспитал, таким выростил. Он знает: чужды Феде бабские выкрутасы. Всё этот чин его треклятый. Светла подняла глаза на кравчего, лёгкой улыбкой одарила юношу. Федя ответил ласковым взглядом, прижал девушку к себе, крепче и сильнее укутал в шубу, которую опричники делили на двоих. «Вместе?» «Навсегда». И сердце воеводы дрогнуло. «И хорошо, что с Сицкими ничего не вышло. Нет, не под силу Варе было Федю оживить. Роду-то она знатного, а разве есть в том толк, коли сын родной несчастлив? Надобно свадьбу-то играть. Хорошая девчонка эта Светлана. И поскорее, а то уведут девицу». Решил Алексей Данилович с Федькой поговорить: пущай коли так любит, то зовёт Светлану замуж. К ноябрю-то уж надо справить свадьбу. А там может и царь Федьку в покое оставит. Ему ж разве много надо? Чтоб Родина стояла твёрдо, семья — полная чаша да дети были счастливы.***
Казнён рында, выдохнули друзья. Всё. Закончилось. А в душах всё ж тревожно. Не спешил квартет расходиться. Знали, что тягостно на сердце станет. Столько мыслей вихрем в голове кружилось. Хоть немного, да рында своего добился. Посмурнели друзья, задумались крепко. — Я, конечно, понимаю, что со стороны мы уже превращаемся в нечто вроде клуба анонимных алкоголиков, но может… выпьем? — Света вопрошающе смотрела на друзей, пытаясь поймать хоть чей-то взгляд. — Мне… Нам в приказ нужно, — Афоня положил руку на плечо Алёны. — Ага, хотя от выпивки я б не отказалась. Но там ещё возня с отчётами… — девушка накрыла руку княжича своей ладонью. — Будто не вы Оружейным заправляете! Нужно им! Хозяйственные, вам там головы ещё не распекло от пушек да железа? Смотрите, сыскались тут важные птицы! Пойдём, Света. Вдвоём напьёмся! — А что злой-то такой? Чего взъелся, Басманов? — подняла Алёна бровь. — От тебя набрался! Ну? Вы с нами? Али приказ для вас важнее нас? — Ну смотри, чуть что — твоя голова в ответе будет, — усмехнулся княжич. — И вот завсегда я крайний! — Ну, Федь, понимаешь, работа у тебя такая. Крайчий называется! — рассмеялась Света.***
Опосля четырёх бутылок браги опричники уж вовсю ржали как лошади, вспоминая все те приключения, которые коллективно нашли на свои жопы. — Слушайте, народ, а давайте в бутылочку? — Алён, ты щас серьёзно? — Света недоумённо глядела на подругу. — Нет, блять, по приколу. Ты подумай, это ж такой ебейший шанс! Ну когда ты ещё столько сенсаций узнаешь да поржёшь от души? — Ну, ржём мы и так денно и нощно, а для сенсаций можно этого немного ночью распинать да поспрашивать. Столько узнаёшь, бывает! Да, Федя? — Да что опять тебе надо, свет мой?! — Так, всё. Правила. Эй! Жирафы да рафинадные, смотрим сюда. Афоня, дай-ка пустую бутылку. Вот. Кладём в центр. Крутим. На кого укажет, тот должен честно ответить на вопрос. Ну а ежели не захочет отвечать, то выполняет действие, которое ему назначит тот, кто крутил бутылку. Ясно? — Алёна обвела взглядом круг друзей, положив предмет, временно исполняющий обязанности Мойры, в центр. — Хуясно. Давайте уже начнём что-ли, — оружничий схватил девушку за руку, притянув шатенку к себе и заключив в крепкие объятия. Не ожидав такого резкого порыва чувств от своего княжича, опричница удивлённо ойкнула. Глядя на всё это, Басманов ухмыльнулся и обнял свою девоньку. — Афонь, ты хоть понял, на что подписался? — усмехнулась блондинка. — А у меня есть выбор? — Нет, — Алёна откинула голову на плечо Вяземского. — Басманов, крути. Ты — крайний. После нескольких кругов бутылка замедлилась и её горлышко указало на Свету. — Когда шубку мне вернёшь, свет мой? — изогнул бровь Федя, в упор глядя на девушку. — Когда ты сто рублёв отдашь! — опричницы заржали на всю слободу. Кромешники переглядывались, ничего не понимая. — Какие сто рублёв? — ошарашенно спросил Басманов. В долг вроде не влазил… «Кредитов» этих ихних не брал… — Убыточных! — задыхаясь ответила Света. Девушки уже лежали на полу. Хохот переходил во всё более истеричный ржач. — А ежели сурьёзно? — важная синица ака Басманов веселья не разделяла. — А ежели сурьёзно, то уж никогда. Токмо с трупа снимать, Федя, токмо с трупа, — улыбнулась вмиг успокоившаяся Света. На девицу нахлынули воспоминания.***
— Что, тоже шубу отжала? — Ну не тебе ж одной в мехах ходить. Греют соболя? — Ага. А тебе шубка-то не великовата? Девицы вертелись пред большим зеркалом в причудливой раме. Две головы волновал единственный насущный вопрос: «Как же так шубейку подвернуть, чтоб и каблучком звонче топнуть, и по шапке удобней звездануть?» — Нет, ну принципы принципами, а физиологию не отменить. У вас ж с Афонькой такая разница в росте! Ну не подвернуть эту шубу! — Пф, на вредности подвернётся. — И то верно. — Свет, ну ты б хоть под Басманова закосы фильтровала! Нет, баско-то баско с одним рукавом на плече, но шуба-то пол подметает! Так, мать, не шевелись, счас тебя так закутаем, такое кимоно организуем, шо сам Федя позавидует! — Алён? — Чего? — А она ведь васильками пахнет. — Ну, ясен хуй. Твой же василёчный. — Нет, ты послушай. Она ж взаправду Федькина и в самом деле им пахнет. — Ну да. А в чём-то юмор-то? — Да ты понимаешь, он живой. Он живой. Засыпаю на нём, сердце под ухом бьётся, руки тёплые, дыхание горячее. По саду слободскому с ним гуляю, он со мной говорит. Со мной. Голос его бархатный, вкрадчивый, родной. Это он, Федя. Мой Феденька. Он живой, и мне вообще больше ничего не надо, если он есть. Он живой. Так страшно в один миг очнуться и понять, что это всё лишь сладкие видения дрёмы. — Света, я тебя, конечно, очень горячо люблю, но также горячо могу и врезать Дусей, чтоб в тысяча сорок пятый раз одна светлая головушка уяснила, что это всё взаправду, и перестала каждый раз замирать при виде Басманова! Мать, вот ты замуж за него выйдешь. Каждое утро будешь в ступор входить от осознания, что оно твоё?! — Буду. — И почему я не сомневалась. Так, ты чего, ревёшь? — Нет, это всё Федя Басманов. — Да ё-моё! Уж сколько месяцев прошло, а она всё по Басманову ревёт. Иди сюда, обниму что-ль… Блять, ебучая шуба! — Алёна, сделав шаг навстречу подруге, запуталась в полах отжатой одёжки и, запнувшись, полетела на пол. Девушки разразились пронзительным хохотом. Вот оно какое, счастье-то!***
Света крутанула бутылку. Алёна. — Ну как? Всего тебе здесь хватает? Иль чего-то недостаёт? Может назад? В Англию? Алёна призадумалась. Нет, в «Англию» она б съездила. И дело ж даже не в комфортах, кофейнях, такси да отоплении. По родным скучалось. И скучалось ой, как сильно. Хотя… Да и не в том же дело. Было страшно. Очень. Всё, что она так долго строила, всё, чем жила, чем дышала, исчезло враз. Ни любомого дела, ни уверенности в будущем. Ни-че-го. На миг закрыла глаза. Вспомнилось былое. Вот она, подпирает спиной стенку университетского коридора. На обеденном перерыве созвон со знакомой. Машка. Она знала её давно. Очень давно. Даже слишком. Когда-то их вечно сравнивали, пусть Маша её и старше на шесть лет. Такая же настырная девчонка, такой же рьяный геолог. Победы на олимпиадах, место на бюджете в лучшем вузе, надежды на успешную карьеру. Но… Не вышло. Сорвалась. Как так? Вышла замуж. Казалось бы, в чём же трагедия? Семья — это важно, семья — это нужно. Но… Не стало той девушки-учёного. Бытовые проблемы отняли время от исследований. Разрушились все прочие мечты. И что же Маша? Нет, она никогда особо-то и не жалела. Но всегда грустила о проебанных возможностях. Алёна не помнила подробностей того разговора. В памяти засела лишь одна фраза. «Не допускай моих ошибок. Тебе это не надо. Ты ж совсем не домашний человек. Слушай, у тебя есть всё, чтоб стать тем, кем мы обе мечтали. Не проеби это, выйдя замуж и засев дома. Копти на полной скорости вперёд. Проживи эту жизнь за нас обеих». И тогда Алёна лишь отмахивалась, мол, ну кому ж я окромя себя сдалась? Да и какая ж любовь? Я жрать не успеваю! А что ж сейчас? Что ж ей осталось? Она ведь совсем не из того теста. Что её ждёт? Замужество, дети, хозяйство… Она боялась этого. Боялась как огня. Ведь за всеми бытовыми проблемами она потеряется. Она смотрела на Свету и тихо радовалась за подругу: та обрела здесь себя. Это её место, её судьба. Словно девушка и не из двадцать первого века свалилась. А вот Алёна… Совсем другое дело. Не тех она нравов, не тех взглядов. Да вот токмо не одна она. Вот они. Федька, Света, Афонька. Рядом. Не дадут здесь пропасть, не оставят. Да и кто ж её так понимает, ежели не они? А там их нет. И сможет ли она без них теперь? — Осталась бы, — улыбнулась девушка. — Конечно, скучаю, но здесь у меня есть все вы. А без вас уже нифига не получается! Бутылка описала круг. Афонька. — Ну что, мой дорогой товарищ, отвечай. Когда ж мне повышения по службе в приказе ждать, а, собака ты сутулая?! Компания дружно рассмеялась. Афанасий заулыбался. — Нет, ну по пизде ж всё пошло! Обычно хорошеньким секретаршам мигом повышение дают, а я чем хуже?! Я ж ещё и пашу! — возмущалась девчонка. — Ну взять хотя бы Федю! Вышеупомянутый опричник недовольно фыркнул, а Света заржала ещё громче. — А ты разве заслужила? В приказ токмо пришла, а уж чего-то хочешь. Если не веришь, спроси у Феди: он тебе расскажет, сколько я сил убил, чтоб оружничим стать. Вот как своё отслужишь, там и посмотрим. У нас всё токмо по справедливости. И запомни: дружба дружбой, а служба службой. — А, значит, мы всё-таки друзья? Ну и чё мы тогда руки постоянно распускаем? И чё ты вообще в моих хоромах забыл? Э! Ты куда полез?! С друзьями вообще-то не целуются! Вяземский, иди нахер! — девушка отчаянно сопротивлялась и уворачивалась от настырного княжича, но вскоре была повалена навзничь. Понимая свою беспомощность и безвыходность ситуации (а точнее, используя эти причины как отмазку), опричница таки дала себя поцеловать. Федя и Света задыхались от смеха.***
— Дима, твою мать за левое колено по крапивному полю, конодонт ты недоёбанный! Тебя чертить какие косоёбы учили? Переделывай всё нахер! Это не пушка, а хуйня из-под коня! Емеля, какой кабарги ты здесь ошиваешься?! Ты должен экспедицию на Урал собирать! Живее, живее, а то как вспомню свои башкирские корни да как садану по виску! Алёша, на каких там границах железо застряло, сопло тебе в бочку?! Пулей полетел на эти самые границы! На горбу тащить будешь! Борька, не лезь под руку! Укушу! Миша, ты куда с отчётами потёпал?! К Афанасию Ивановичу?! У княжича что, мало дел?! Я же русским языком сказала: всё, что касается горного дела, ко мне! Лично в руки! По приказу носилось нечто маленькое и очень агрессивное. Дело в том, что это нечто с широты своей природной наглости само провозгласило себя правой рукой оружничего. Никто эту кандидатуру не одобрял, но и пикать лишний раз боялись. Уж научены чугуном сковородки треклятой. Сам Афонька долго отнекивался от помощи и уверял девчонку, что она может в приказе появляться токмо для виду и порядку. Нет, ничего не надо. Гуляй, отдыхай, живи. Если б Алёна не знала Вяземского, то восприняла бы эти слова как личное оскорбление. Но девица таки одержала победу, чему Афоня втихую несказанно радовался и ещё полдня лыбился довольной воблой. И как тут не лыбиться, коли зараза, сердцу милая, на себя взяла добрую половину его работы? Нет, согласитесь, одно дело — секретарша-любовница. Другое — секретарша, которая не токмо в отрицательно-выёбистой форме позволяет приставать, но ещё и на себя огромный фронт работы берёт! Оружничего на месте не наблюдалось. Его заботливо и не без матюков любимая зараза выпихала из приказа с лозунгом: «Хватит работать! Иди отдохни. С мужиками там бухни, на рыбалку сгоняй. Как вы там отрываетесь? Вот и шуруй! У тебя сегодня выходной. Кто приказал? Я. И шоб до завтра тут не появлялся!» Обескураженный таким яростным напором, княжич не нашёлся, что ответить, а посему без лишних вопросов покинул помещение и ушёл шароёбиться по слободе. И ещё скажите, что девчонка не по нему! Да с другой бы и не выдюжил. Где ж ещё такую сыскать? Прежде чем отправиться пить, надо найти вечного собутыльника. Впрочем, Басманов мигом отложил все дела и обещался явиться через полчаса, то бишь, через час.***
К ответу призвали Басманова. Афоня прищурился и с лёгкой усмешкой в голосе громко спросил: — Ну что там по сеновалу, Федя? — Алёна, несдержавишись, прыснула в кулак: с лицом вышеуказанного опричника происходили забавные метаморфозы. Кравчий покраснел, икнул, побледнел и замер в следующие три секунды. Афоня как всегда знал, куда нужно бить. Бо в этот раз пострадало б либо Федькино самолюбие, либо мир да лад четы Басмановых. Ну а нечего поясничать! Света не сводила с опричника задумчивый взгляд, прожигая в кравчем огромную дыру. «Вот же Вяземский гад! Зачем так измывается? И всегда ж найдёт, как так ударить, чтоб и попасть, и в самое яблочко! И что же Свете потом говорить? Чай, обидится, как узнает о споре-то…» — Был, Афанасий Иванович, — с уверенностью твёрдым голосом ответила будущая Басманова. Хозяйственные смотрели на девицу охренелыми взглядами. К удивлению Феди Света ему и слова не сказала. Видимо, потом прилетит скалкой. Успеется ещё… — А вы, я так понимаю, за бортом нынче? Вот так вот, Афоня. Алёнка девчонка строгая, с ней не забалуешь. Остаётся токмо замуж звать. Другой дороги до сеновала нет. Если б Федя не сидел в тупняке, он б отбил ладони во время громких оваций. Да вот шевелиться-то опасно. Пришлось молча смотреть на свою девочку, взглядом выражая благодарность, гордость и восхищение.***
— Ну я пойду с мужиками бахну, деньги на столе, шуба на кровати, пожрать — только свистни, тебе принесут. — Ты правда думаешь, что я лишилась примерно всего только ради шубы? Мне может быть ты нужен, а не соболя! Федя замер в дверях покоев. Обернулся, широко распахнутыми глазами уставился на Свету. Осеннее солнце отблесками играло на золотой макушке, синие глаза смотрели с грустью, разнуздывая душу. «И как ей это удаётся? Как она сердце рвёт одним взглядом, одним словом, одной печальной улыбкой?» В голове юноши промелькнула шальная мысль. — А знаешь, что? А пошли они нахер, душа моя! Пусть без меня бухают. — Запрёмся в покоях и никуда не выйдем? — Да. Только не думай, что всё закончится токмо задушевными разговорами. — Чай на столе? — изогнула бровь Света, не ожидая, что Басманов поймёт. — Счас будешь ты! — юноша в несколько широких шагов приблизился к девице, притянул её к себе и с жаром поцеловал. Спор Басмановым в тот день был благополучно выигран.***
Длань заместительницы Мойры указала на Афоню. Федя гаденько усмехнулся: — А что ж у тебя там с Еленушкой-то было? — Оооооо! Мы с Алёной внимательно послушаем! Княжич не дрогнул и даже не изменился в лице, но Федька слишком долго знал друга, чтобы увидеть мелькнувшую в глазах оружничего угрозу. «Убью». Меткий выстрел. Око за око. — И чего ж услышать желаешь, недоокольничий? — язвительно спросил Афоня. — Правду. — Так ты её знаешь. — Так то ж я знаю. А Алёна-то ничего не ведает. — Ну а что тут сказывать-то?..***
А и было то дело всего с год назад. Слыла Елена Дмитриевна первой слободской красавицей. Да и приданное за нею было. Бегали за девкой и земские, и опричные. Да всё одно — птица была гордая. Осиротела девушка. Отец — славный воевода в битве погиб. Просватали девицу за сына княжеского. И всё бы ладно да складно, свадебку вскоре сыграли. Да такую, что, вся Александровка гремела. Да вот следующей ночью… Что приключилось-то! Ой, что приключилось! Видели девки теремные, видел конюший, видел стремянной. Украли девицу-то! Увезли со двора! Помчался муж несчастный за любовью своей. Нашёл горемычную. Не успел далеко разбойник увезти его Еленушку. Взыграла кровь в супруге молодом. С саблей на лиходея кинулся. Да пал он в битве равной… Убежала Елена. Ноги сами до слободы донесли. Нашли воеводову дочь девицы теремные. Заплаканная, в порванной сорочке, перепуганая до смерти, искала девушка помощи, защиты, утешения. Гудела на утро слобода. Украл девицу Афанасий Иванович Вяземский. Так ведь не просто со двора увёз, так ещё и силою взял! Чудом тогда голова опричника цела осталась: токмо брат прощение Афони у государя смог выпросить.***
— Ну как, Алёна, тебе сказочка? — усмешка не сходила с уст Басманова. — Неплохо. Я оценила. Токмо держать девку-то надо было! Шо ж она убежала-то? Я б привязала, чтоб не рыпалась. А так… Как-то тухленько вышло. Афоня, крути! — Ну что, сахарная. Откуда ж вы такие взялись? Чай, не из Аглицких земель-то. Долго мы эту байку слушали. Пора уж и правду рассказать. Света метнула на Алёну быстрый взгляд. Девушка еле заметно кивнула и громко объявила: — Токмо не ржём, не прерываем, в ступор не входим. Да, поверить сложно, но я подписываюсь под каждым словом этой женщины. — Ну что, ребятки. Мы из будущего. — Вот не поверите, но это звучит куда правдивее, чем сказка про Англию. — А? Да? И нахер мы эту биографию на всякий ебучий продумывали? — раздосадованно хлопнула ладонью по ноге Алёна. (По своей. Оружничего она с недавнего времени и пальцем не трогала. Это, кстати, был единственный неприкасаемый в её кругу. Неприкасаемый этого не знал, но догадывался). — А подробности-то будут? — вытянул шею Федя. — Значит так… Выслушав историю длиною в полтора часа, опричники явно прихуели. — И вы не знаете, как назад вернуться? — начал Афоня. — А нахер нам назад? — удивилась Света. — Нет, назад мы уж точно не собираемся. Там нет опричнины, там нет нашей России, там нет русской души, там нет вас! И как же вы нас раскусили? — кинула девушка удивлённый взгляд на Федю. — Свет мой, да нет ничего в жизни проще. Ну вы ж душою русские! Ну нет на свете нигде больше девок таких! Вы же наши! Да плевать, откуда вы. Из прошлого, из будущего. Нет, интересно, конечно, но не в том же дело! Вы — наши. А большего-то и не надо, — притянул к себе Басманов блондинку. — Сегодня вопросами вас мучить не будем, но вот завтра… И какая ж мне хозяйственная девчонка попалась, что поскользнулась на ею же пролитом масле! Даже сахарная так не лажала! — Ну, Афонька, сам сказал: «Что на голову свалилось, с тем и буду мучаться». Ловлю на слове, — улыбнулась шатенка.***
— Свет, а ты когда-нибудь задумывалась, где же мы? — задумчиво протянула девушка, вытянувшись на кровати. Блондинка отложила книгу и удивлённо посмотрела на подругу: — Как где? В прошлом. — А точно ли? — Ну а в чём тут сомневаться? Летнее солнце ласково пригревало, заботливо подсушивая мокрые после бани пряди волос. Уж две недели миновало, как они здесь очутились. — Понимаешь, Света, что-то тут не так… Всё смешалось в какую-то кучу. Ежели мы в прошлом, то откуда здесь Серебряный? — А ведь правда… Может, нас как-то в эту историю закинуло? — Да я уж думала, а всё одно — не может быть такого. Афоня-то аж на пятнадцать лет младше. Не могло быть так. — И то верно. И где же мы тогда? Ну не сон же это? — Так вот в том-то и дело, что я уже третий день голову ломаю. Кабы это всё не мой сон. — Значит, у нас сны одинаковые. — А вот это уже неясно. Ибо ежели это мой сон, то и ты в нём мираж. Откуда мне знать, что ты не проекция тебя в моём сне? — Может, кома? — А вот тут, честно, хуй знает. Что видит человек в коме? — Послушай, но ведь во снах нет ни запахов, ни вкусов. А мы же это всё чувствуем. — Но что это тогда? Паралелльный мир какой-то? — Не знаю. Да и что с этими мыслями делать? — Сюда б пару каких нормальных магов, чтоб разобраться. — Ага… Может, не будем усложнять и, опустив те моменты, сойдёмся на том, что это всё же прошлое? По крайней мере, это куда лучше, чем бояться, что это лишь сон, от которого однажды мы очнёмся. — Так я того и боюсь. Очнуться. — Значит, даже если так, нам надо прожить эту жизнь здесь так, чтоб ни о чём не жалеть. — Верные мысли, Света. Ну, пойдём Скуратова донимать? — Только за Федей с Афоней забежим. — Само собой разумеющееся!***
Бутылка описала новый круг. Федя. — Ну, Басманов, за какими такими ты там девками до меня бегал, а?! — А ему с первой про всех рассказывать или токмо про Сицкую? — подлил керосинчику Вяземский. — Ой, можно подумать, ты токмо за Еленой бегал! Я так понимаю, нахлестались-то по бабам оба, токмо Васильевна с Дмитриевной были апогеями ваших любовных похождений. Так? — пресекла попытку Афони кольнуть кравчего Алёна. — Так, — выдохнули опричники. — Ну шо, Светлана Батьковна, последнее слово за Вами. Но ежели глядеть от начала, мы тут до вечера засядем. Бо, зная этот дуэт, там баб не пересчитать. Ну, ежели, ясен хуй, засчитывать туда и все банные подглядки. — Ну уж не настолько, — протянула Света. — Нет, а ты сама посуди. Один — боярский сын, другой — княжеский. При должностях, подле царя. Да и мордахами оба вышли. Ну не могло быть там до нас всего по одной бабе! — Не могло. Ладно, Федя. Давай, рассказывай, что там с Сицкой! — Да что там рассказывать-то?!***
Шёл Федьке семнадцатый год. А кравчеству со всеми из него вытекающими уж второй. Ох, и несло Басманова, ох, и несло. Любил мальчишка по краю ходить, любил «затейничать». Да так он затейничал, что от кола токмо милость государева спасала. Ну кому ж знать было, что за всеми «шалостями» масштаба слободского пиздеца скрывалось простое желание ребёнка укрыться от всех бед этого мира? Алексей Данилович то не знал, но нутром чувствовал. Не его это Федька. Вот и стал вертеть да крутить, как же сына-то вернуть? Вот и придумал. Надобно Федьку женить, чтоб дурь из головы его да государя эту содомскую повыбить да чтоб мальчишка хоть отдушину какую средь этого бесовства нашёл. Глядишь, и потеплеет, глядишь, и оттает. Долго Басманов-старший судил, долго рядил. Невестку надо ж по уму выбрать. Чтоб и сыну люба, и нравом ладная, и по хозяйству могла, и душою добрая. А оно само получилось. Приезжал в слободу как-то Василий Сицкий. И дочку свою с собой прихватил. Там-то Федька и поплыл. Не смог супротив красоты девичьей устоять. Начал было перед девкой выкрутасничать да пыжиться, аки голубь какой. Да вот токмо там и пыжиться не пришлось. Поплыла и девонька. И всё было хорошо. Плыли коллективно. По одному курсу. Но Титаник на то и Титаник, чтоб об Айсберг уебаться. Да и какой весомый Айсберг! Сам Василий Сицкий против союза того был. Чтоб его дочь да за кравчего?! Да ещё и за содомита?! Не бывать тому! Да не было дела молодым. Всё по слободе голубями влюблёнными носились. Носились, носились, да до сеновала долетели. Как говорится, шёл, упал, очнулся — сено, Сицкая, терлик в стороне. Ну, бывает. Токмо было-то не раз. И не два. И не три. Бесстыжая баба, в общем, подвернулась. А с приезда Сицких токмо две седьмицы минуло! А батька Вари всё в отказную. Уж и убёгом хотели, да струсила девица. Не таких она нравов, видите ли! Ага, не таких. По сеновалам с молодцем бегать — не таких. Для убёгу, значит, порядочная, а для… Ладно, что-то мы отвлеклись. Не долго радовалась девка, не долго кравчий пировал. Уехали Сицкие. Умчалась вдаль Варя. Ой, как Федька закручинился! Ой, как загоревал красный молодец! И свет не мил, и жизни без Варюшки нету, и душа не поёт, и сердце не так гулко бьётся. Короче, полный букет. Но тут уж то ли время лечит, то ли жизнь волчья калечит, но через полгода все любовные стенания сошли на нет. Не надолго. Вот как-то ехал было Федька по своим делам, а тут на голову две наглые бабы свалилось. Впрочем, это уже совсем другая история…***
— Федя, а ну отвечай. Ежели Варя, не дай Господи, приедет, по кому страдать будешь?! — Алёна впилась взглядом в очи кравчего, прожигая в опричнике дыру. — По Свете, — решительно ответил Басманов. — Вот, Алёна, видишь! А ты всё на на моего мужика бочку катишь! Федя, куда поплыл? Увижу рядом с Сицкой, так мне Дуся не нужна — сама управлюсь. — А я и не сомневаюсь, свет очей моих. Ты у меня всё можешь. — Не подлизывайся. — Буду. — Естественно будешь. Ты же Федя Басманов. — А, даже не содомит уже? — Не в этом контексте. — Кон… Контесте?! Это ещё что за придурь? — Басманов «незаметно» приобнял Свету. — То, Федя, от чего зависит, когда содомия — это хуёво, а когда — вынужденная мера, — девушка придвинулась ближе к опричнику. — В твоём случае это первое, — шепнул Афоня. — Хозяйственные, я всё понимаю, что вам везде порядок нужон, но уж сюда-то не лезьте! — возмущённо буркнул Федя. — Крути, рафинадный, — лениво усмехнулась Алёна. — Ну что, хозяйственная, отвечай. — Так ты вопрос-то задай. — Так счас задам. — Вот и задавай. — Так ты заткнись сперва. — Так ты не отвлекайся на мой пиздёж. — Резонно. — Афоня не вякай! — раздалось с двух сторон. — Молчу, молчу, — поднял руки оружничий. — Да завалитесь вы оба! — А ты не нервничай. — А ты не подначивай! — А ты не ведись! — Хозяйственная, уебу! — Ой, как нам страшно… — Давай, звезди. Проёб в приказе, за который тебя чуть не уебал Афоня. Оружничий рассмеялся. — Лучше действие! — воскликнула девушка. — Что, всё так плохо? — язвительно уточнил Федя. — Я не собираюсь разглашать информацию, из-за которой пострадает мой авторитет! — сопротивлялась опричница. — А ты уверена, что твой авторитет не подпортит действие? — усмехнулась Света. — Его не подпортит отсутствие опыта игры у Басманова. — Так я и на ушко ему кой-чего шепнуть могу… Вяземский смотрел на разворачивающуюся сцену с огромным интересом: — Света, помогай Федьке! — Афоня, ты предатель, — зашипела Алёна. — Просто дружба. Ничего более, — улыбнулся княжич. — Значится так, дорогуша. Отбираешь бухло у Грязного, выливаешь его на голову царевичу, бутылку кидаешь в Серебряного и делаешь это всё так, чтоб никто ничего не успел понять. Ну что? Действие дано, надо делать. А действие-то было многоэтапное. Да, заморочились друзья, заморочились. Алёна поднялась и полетела выполнять заданное, по пути подхрюкивая от распирающего её смеха. Первой жертвой ебанутой стал Грязной. На полном ходу, не останавливаясь, девушка пролетела мимо главного русского алкоголика, забрав у него из рук бутылку. Алкоголик впал в ступор, смотря на уносящееся нечто и хихикающую компанию, бегущую за этим нечто. Опосля лёгкого забега девушка влетела на крыльцо, сшибив трёх рынд, а оттуда вылила содержимое бутылки прямо на голову несчастному Ивану. Реакции юноши она увидеть не успела, так как ломанулась менять дислокацию. Через 10 секунд в Серебряного полетела бутылка. Полетела метко. Прямо в темечко. Улепётывала из кустов девушка тихонько задыхаясь от смеха, собирая на кафтан все репейные колючки, которые попадались на пути. Картина была шикарная. Креативной троице понравилось: царевич бегает по двору, матеря всё на своём пути и ища виноватого; Грязной до сих пор стоит в ахуе и лупит взглядом на крыльцо; Серебряный в нокауте. Благодать, что ещё сказать?***
Прибежав обратно, рассевшись по местам, отдышавшись, вдоволь наржавшись, задохнувшись от дикого ора, ребята вернулись к игре. — Ну что, Светлана Басманова, оправдались ли Ваши ожидания? — усмехнулась шатенка. Федя и Афоня в непонимании повернули на девушек головы, вытаращив глаза. Пояснять никто ничего, конечно же, не собирался. Но опричнице и так всё было ясно. — А знаешь, да, — задумчиво протянула Света. — Неужели? — Не сейчас. Позже расскажу.***
Света Басманова по мнению Алёны и целой округи «паче Христа возносила» всегда. Вот как понеслась тиктоковая мания, как расфорсили фильм девяносто первого года, так и понеслось. Не сразу, конечно, но всё уже тогда было предрешено. Предрешено этим молодым и дерзким опричником. В голове рисовался идеальный образ кромешника. Сердце верило: такой её Басманов. Бесхитростный, смелый, отважный воин, преданный Родине, семье, себе. И поначалу вот этот, тутошний Басманов совсем в канву не вписывался. «Прав был Толстой!» — зудела Алёна. Токмо верила Света, что это не так. Не Федора он. И недолго ж Федя под маской скрывался. Шальная императрица оказалась матрёшкой. Обернулся ехидный, разгульный молодец раненной душою, растревоженным сердцем, травмированным судьбою ребёнком, нуждающемся в ком-то, кто его поймёт, кто не осудит, кто шапку из рук вырвет, от порога оттащит, к сердцу прижмёт, поймёт, услышит. Феденька. Но теперь… Увидела девушка, что там, глубоко в израненной душе скрывался тот самый юноша, что так знаком был опричнице. То, что дал сил и веры, тот кто был рядом, тот, кого она так хорошо знала. Фёдор Алексеевич Басманов. Опричник из смелых, дерзновенных мечтаний. Да, это он. Она не сомневалась. Как бы глубоко не спрятал себя кравчий, как бы не закрылся ото всех, вырвалась наружу его душа. Смела все преграды на своём пути, защитила, спасла. И видел то Алексей Данилович, знал он, что лучше нет невестки, ведь опричница его сына нашла. Не Сицкая. А Светлана. И не было дела да знатности, приданного да прочих морок. Токмо рядом с этой девонькой оттаивал кромешник. И пело сердце отцовское, на счастье сына глядя…***
— Товарищ хозяйственный, какой у тебя был главный проёб на службе, за который тебя чуть не казнили? Дмитриевну и колдуна в расчёт не берём. — Какую из? — поднял голову Федя. — Ту, которая идиотка, ясен хуй, — ответила Алёна. — Было дело пять лет назад… — начал Афанасий.***
А и было дело то в походе Полоцком. Дядька его, Александр Иванович, тогда с собой Афоню взял. Хотел юнец делу ратному научиться. Да и пора уж было. Четырнадцатый год Афанасию шёл. Братья-то его уж не первый год службу несли. Вот и в этот поход тоже поехали. Памятный был то поход. Приехали они тогда в Великие Луки. Сотни тысяч людей в семь полков стали. Большое войско на Полоцк двинулось. Всё необычно для Афони было. Да и без дела парень не сидел. Шустрого княжича то и дело гоняли с поручениями. Старшие братья-то лишь посмеивались, видя то, с какой же гордой мордахой Афоня брался за очередное дело. Уж февраль морозцем ударил. Решил царе крепость штурмом взять. Да не вышло: выбили оттуда литовцы стрельцов. И начало тогда войско русское из пушек по граду палить — трещали стены, гудел воздух. Не хотели литовцы града терять, да не хотели и сдаваться. Начались тогда переговоры. Афоня же в то время подле дяди крутился. Там ядра принеси, там орудия помоги перетащить. Со всем справлялся княжич. Вот и заметил его царе: парень шустрый, соображающий, да и есть в нём какая-то жилка той хозяйственности, которой многим государевым людям не достёт. Надобно было орудия ближе к стенам городским поставить, чтоб осаду сподручней вести. Пока пушки от лагеря перекатывали, Афоне приказ дали: был в лесу один полк запрятан, что на случай битвы б на подмогу пришёл. Вот и должон был юный княжич воеводе о планах государя рассказать. Побежал Афоня до полку спрятанного. Нёсся княжич вихром, ветром. Передал поручение да обратно умчал. Вечером в главный лагерь воевода полка того прибыл. Зол был, яростен, в гневе страшен. Афонька ж в то время подле царя крутился. Как завидел воевода Вяземского, так сразу на него налетел. За грудки схватил, благим матом обложил: «Ты почто, стервец, литовцев окаянных в лагерь привёл?! Отвечай?! Чай в сговоре с ними, собака ты иудомордая?!» На удивленье царёво рассказал воевода, как дело было: «Этот твой паршивец не просто весточку передал, а цельный отряд за собою привёл! Налетели литовцы, так там половина наших из-за этого нехристя полегло! Надо б казнить собаку такую!» Не ведал тогда Афонька, что царь на него не гневался, не ведал, что вчистил государь воеводе по первое число. Как же так полк да не смог с отрядом справиться?! Паршивый, значит, воевода. Да всё одно Афоня боялся. Он и царю на глаза ещё с седьмицу не показывался. А братья-то лишь подначивали, мол, казнит тебя государь и ухом не поведёт!***
— А что ж это я да об таком да не ведал?! Ну, Афоня, ну даёшь ты! Это ж надо так! — Да как так вышло-то?! — недоумевала Алёна. — Да те собаки меня увидали, да и решили выследить, куда ж я так бегу. Вот и выследили. Всё одно… Я ж их сам туда и привёл… — Ну нет в том твоей вины, Афоня! А что ж это полк супротив отряда не выстоял-то? Так воеводу винить надо, а ни как уж не тебя! — поддерживала друга Света. — Так люди ж полегли. Знаешь, вроде умом и понимаю, что не виноват, а сердцем чую, что всё не так быть могло, коль не моя б ошибка, — опустил голову княжич. — Да ладно уж тебе, все тут не без греха! — улыбнулась Алёна и обняла оружничего. Света и Федя подорвались с мест и присоединились к объятиям. — Ну-ка, Алёна, рассказывай. Вы с кравчим-то токмо цапаться могёте, али бывают у вас минуты прояснения? Это так он тебя бесит али это у вас… Как её?.. Коммукация такая? Света покатилась со смеху: — Коммуникация, Афонька. — Да чёрт с ней! — ругнулся оружничий. — Как тебе сказать, товарищ, оружейных дел мастер, мне ж Федька уже родственник. А что стебём друг друга вечно, так можно подумать, будто у вас двоих всё по-другому работает! Ну классно ж он сердится! Реакция вообще убойная!***
Августовское солнце нещадно жгло всё вокруг. Федя направлялся к конюшням. Опять ему царь поручение дал. Съезди, мол, к Голынёву да припугни, чтоб псам своим разбойничьим приказал с дорог убраться. Ежели будут ещё на обозы налетать да люд простой аль служилый грабить, то посносят всем головы разом. — Эй, Федуля Алексеевич, — окрикнул его женский голос. — Чего тебе, Алёша Дмитриевич, — повернулся к источнику беспокойства Басманов. — А поехали вместе? Так хоть веселей будет. — Ну собирайся, окаянная. Долги ли, коротко ли ехали, а доехали таки до лагеря разбойничьего. Знали опричники в лицо тех лиходеев. Знали и разбойники людей государевых. До поры до времени был у них, значится, нейтралитет. Мол, вы нам о смуте какой докладываете, так мы вас и не трогаем. И всё б ничего, так начали бузить окаянные. Учинять грабёж по землям опричным стали. Вот и приехали кромешники порядки наводить до о договоре напомнить. — Какие же люди к нашему двору пожаловали! Здравствуй, Фёдор Алексеевич! — Ты бы тон свой вежливый засунул себе куда поглубже, Алексей. — Ба! А что это такое приключилось, что смурной такой? Али соболей за службу мало дали? Али сабля затупилась? И что ж это ты за девку к нам привёл? Никак невеста? — Упаси, Господи. — Сестра? — Да не дай Бог! — А кто ж тогда? — Коллега. Опричница, — спрыгнула девушка с коня и подошла к Голынёву с Басмановым. — К делу. — И когда ж девок в опричнину брать стали? — усмехнулся Алексей. — Тогда, когда ты, собака иудомордая, перестал своих псов при себе держать. Что за вздор они чинят? Отчего на опричной стороне беспорядки устраивают? — пошла кромешница в наступление. — Ты б напомнил людям своим о договоре нашем. А то полетят головы. Главарь разбойничьей шайки рассмеялся: — И кто ж мне указ? Вы?! — Царь-батюшка. — Плевать я хотел и на царя, и на вас! Здесь наши земли, наши порядки. А коли вам что-то нравится, так мы мигом это исправим! Дюжина разбойников мигом выхватила сабли. Завязался бой. Тыл к тылу, спина к спине прикрывали друг друга кромешники. И завязался бой неравный… Ага, конечно. И вы поверили? Дюжина на двоих? Нет, Федя и Алёна, конечно, индивиды ебанутые, но и инстинкт самосохранения там работает. Ломанулись друзья в чащу. Так быстро никто из них не бегал никогда. Трещали ветки, орали птицы. Опричники неслись во весь дух. Так бы и добежали до Урала, но… — Блять! — Что случилось?! — в прыжке развернулся Федя и с беспокойством взглянул на девушку. — Я на гадюку встала! — Ебать, тебя угораздило! Отпрыгнуть успела? — Я сейчас на гадюке. Обеими ногами. Я ей на голову встала, чтоб она не тяпнула. По-моему, она дохнуть не собирается. — И что делать будем? — А хуй его знает. — Гадюки своих не кусают. — Вот поэтому ты мимо и пробежал спокойно. — Резонно. Так, мать. Я, конечно, не практичный и хозяйственный, но идея у меня есть. Попробуй сейчас с неё как можешь далеко отпрыгнуть. — Так она ж достанет! — Ладно. Прыгай в мою сторону, я подхвачу и перекину тебя подальше. — А если тебя укусит? — Свои своих не кусают. Ну, прыгай! Картина была ебейшая. Девушка прыгнула навстречу Феде, Басманов схватил её в воздухе и откинул дальше вперёд. Гадюка лишь охуело подняла на это глаза, посмотрела на двоих придурков и уползла куда подальше. — Не ушиблась? — улыбнулся Федя, даже не пытаясь скрыть усмешку. — Шоб тебе Света так давала, как ты меня швырнул! Кромешники заржали на весь лес, перепугав ворон на соседнем дереве. — Поднимайся, окаянная. Вроде убежали. — Спасибо тебе, Басманов. Таких охуенных друзей у меня ещё не было! — девушка крепко обняла кравчего. — Ага. А у меня — таких охуевших. Побежали до слободы? — А куда бежать-то? — пробубнила девушка ему в плечо. — А хуй его знает…***
Игра продолжилась. — Басманов, а тебя как в курс дела по содомии ввели? Лекциями про Зевса и Ганимеда? — Хозяйственная, ты допизделась! — вскочил с места кравчий и погнался за пулей вылетевшей из комнаты девушкой. Афоня и Света с громким хохотом вывалились из палат и помчались вслед. И пусть на них смотрели, как на идиотов. Пусть про них шептались, что они от лукавого. Ведь если вместе, то разве есть до других дело?