***
— ненавижу тебя! — она закричала, бросая вещь в руке. ею оказалась эта чертова серебряная медаль. — саш, я не понимаю, — ответила аня, смахивая скопившиеся в уголках глаз слезы, а затем ловко поймала медаль, что чуть не прилетела ей в голову. — убирайся из моей комнаты! — снова крикнула саша, указывая на окно. — мне прямо туда выходить? — улыбается щербакова в последний раз за этот вечер. и за день. и за неделю. — можешь и туда, — выплевывает в гневе трусова и даже, кажется, не жалеет об этом, — плевать. — как скажешь, — пожимает плечами аня, — когда приедем домой, обязательно последую совету. ты только мне скажи: я в чем виновата? — ты постоянно хочешь казаться идеальной, чтобы тобой все были всегда довольны, — через каждое слово тычет пальцем ей в грудь трусова, — но как только ты оказываешься вне камер, ты показываешь свою сущность! — серьёзно? — ком в горле мешает говорить и щербакова сглатывает его; горло щемит, а глаза жжет, но ей, в общем-то, плевать, — и какая же я, по-твоему? — ужасная, — трусова проговаривает это достаточно четко, но в ушах шатенки звенит, а сердце предательски сжимается в груди; ребра сдавливает и дышать становится труднее, когда мир в ее глазах теряет краски, а внутри не остаётся ничего, кроме пустоты и продирающей жилы боли.***
— ань, ты в порядке? — нет, — компания неловко затихает. — а что, кто-то из вас в порядке сейчас? — она улыбается и опирается спиной на спинку сидения на трибунах. — вы с ней поговорили? — заботливо спрашивает женя, присаживаясь на корточки рядом с кареглазой. — можно и так сказать, — выдыхает щербакова, в следующий момент делая вид, будто «ниточка торчит» и ковыряет шов курточки. — ясно, — говорит алина и сочувствующе смотрит на подругу, — все наладится, вот увидишь. — была бы здесь камила, она бы все решила, — шепчет загитова на ухо медведевой и та кивает. валиева улетела рано утром, оставляя их один на один с проблемой. остальные так же покинули пекин еще неделю назад; благо, с ними остался морис, что так же заявлен на участие в показательных выступлениях. — хочешь, мы поговорим с ней? — спрашивает с надеждой медведева, заручаясь поддержкой своей девушки. ответом служит отрицательный взмах и опущенная вниз голова. «не плачь, идиотка» — мысленно дает себе подзатыльник щербакова и до скрежета сжимает пальцами края сидения. абсолютно пустой диалог. такая поддержка сравнима с тем, когда человеку с астмой говорят «ну ты просто дыши глубже». и аня ненавидит себя за то, что не может принять такую поддержку. потому что толку от такой поддержки… никакого. как и от нее самой. она сжимает губы, чтобы не засмеяться от собственной мысли, пришедшей в голову быстрее, чем хотелось бы. но аня не винит друзей в подобной реакции.***
в душе аня провела руками по телу, смывая всю грязь и пот, скопившиеся за времи тренировки. когда она опустила руки к ребрам, пальцы пробежались по шрамам. слезы смешались с водой в душе, когда она тихо рыдала, не желая, чтобы кто-нибудь из находящихся поблизости людей услышал ее в самые слабые моменты. самые старые шрамы были белыми на коже, новые же, сделанные утром, все еще неприятно пулсировали под подушечками пальцев. на самом деле, она бы никогда не подумала о том, что станет человеком, который прибегнет к селфхарму, но это было до того, как саша причинила ей боль. тысячи раз трусова, стоя перед ней на коленях, умоляла простить, обещала исправиться. и аня снова и снова верила. а еще, не понятно по каким причинам, но она испытывала сильную подавленность, ненужность и — даже несмотря на то, что все друзья были рядом — бесполезность. чувствовала себя никем. она долгое время пыталась справиться со всем этим самостоятельно. желание попросить о помощи и рассказать все саше росло с каждым днем, но щербакова молчала.