Драбблы по Моцарт, рок-опера

Тёмное вино льётся в бокал на высокой ножке и струйка немного вздрагивает, когда Катарина Кавальери спрашивает обходительно разливающего напиток Сальери: — Вам так не нравится Моцарт? Замерший каппельмайстер итальянской оперы переводит взгляд на роскошно украшенную диву. Катарина сверкает каменьями на платье и на теле даже в неформальной обстановке, а в глазах её почти так же ярко блестит любопытство. — Вы часто отказываетесь приходить куда-то, если он будет там. Это не первый случай. Антонио чувствует пристальность её внимания, чувствует и собственную задержку ответа. Он без нужды оправляет прядку у лица и, раскрыв рот с тихим щелчком губ, выдыхает характерным для него вкрадчивым полушёпотом: — Вы слишком внимательны к совпадениям. Тон Сальери подразумевает: он не оскорблён подозрением, но лишь считает, что Катарина ведёт себя неразумно. Сказав это, Антонио отставляет графин, присаживается на кресло и берётся за свою чайную чашку на блюдце, собираясь продолжать разговор на другую тему. Но смышлённая Кавальери не позволяет приписать себе заблуждение. — Антонио! — Катарина смотрит ему в глаза и прищуривается. — Не обманывайте меня. Я хорошо вас знаю и всё равно не поверю. Сальери отпивает чай из изящного фарфора и тем самым даёт себе время для ответа. Катарина действительно знает его, а он знает её. Она не отступится. Поэтому он решает: если отрицать слишком упрямо, то чужой интерес только заострится. Куда правдоподобнее будет притвориться, что он зажат между предельной корректностью и личным неодобрением. Итак, Антонио поджимает губы и вздыхает. Многозначительно поднимает брови, выдавая достаточно искреннего раздражения для убедительности: — А как же иначе. — Он собирается уточнить: «Моцарт всё делает назло», но сказать это у Сальери не поворачивается язык. В следующие за этим секунды раздумья в его голове возмущается самоуверенный тенор, делающий особый эмоциональный акцент на конце каждого предложения: «Назло, вы говорите? Но чьё зло? Всё, что я делаю, я делаю только для радости, Сальери. Но почему-то именно вы и ваши друзья находите в ней зло!». Чтобы прервать его, Антонио констатирует: — Моцарт всё делает наперекор. — А вы всё делаете в согласии со всеми. Антонио замирает. — Что вы хотите сказать? Катарина лукаво улыбается ему, не показывая зубы. Склоняет голову набок. — Можно подумать, вам было бы полезно поучиться друг у друга. — Вы это невсерьёз. Антонио старается не впустить в голос поднимающееся волнение ни хриплостью, ни придыханием. Всё же у Кавальери тоже музыкальный слух. К счастью, ему это удаётся, а Катарина развивает свою мысль дальше уже иначе. — Знаете, это своего рода чудо, что при дворе Императора ангажированы два таких разных музыканта. — Вряд ли оно продлится долго, если Моцарт продолжит в том же духе. — Ради его же блага я надеюсь, что нет. — Кавальери разглядывает свой маникюр, отставив аккуратную маленькую руку перед собой. Жест изображает равнодушие, но её лицо в этот момент проникнуто серьёзностью с оттенком печали. — Пусть и... будь он другим, всё было бы иначе. Наверное. Сальери издаёт тихое «хм» и приподнимает брови. Вот как? Совсем не в привычках Катарины привязываться к кому-то в их переменчивом музыкальном мире. — Кто бы мог подумать, что этот повеса вам так симпатичен, — бледно замечает Антонио. При этом он не сводит с Катарины взгляда, который мог бы принадлежать и любопытствующей змее. Сальери знает всё, и поэтому ему доподлинно известно, что Кавальери как ходит на дружеские вечера к Моцарту, так и смеётся над ним вместе с Розенбергом в салонных разговорах. Она не недоброжелатель Моцарта, но и не союзник, а лишь рабочее знакомство. Но в то же время, сейчас Катарина смотрит перед собой, и по её глубоко тронутому взгляду Антонио догадывается, о чём она заговорит дальше. — Моцарт... — Он сам. Я не имею в виду то, что он пишет. Сальери уточняет это на опережение, потому что если Катарина заговорит о сочинениях и исполнительстве Моцарта, то он не сумеет выдерживать роль. Антонио не может клеветать на его музыку. Он интриган, это не подлежит сомнению. Но он не святотатец. Катарина осторожно подбирает слова, покачивая вино в своём бокале. — Он несносен, как заигравшийся мальчишка, — говорит она и улыбается вопреки сказанному. И тут Сальери впервые подмечает про себя, что с тех пор, как его любимая дива стала работать с Моцартом, она улыбается иначе, чем раньше. Теплее. — Но, пожалуй, он умеет развеселить. Он удивительно искренен. А что касается его музыки... — Катарина, — резко прерывает Антонио. Кавальери приподнимает брови в удивлении. Он же добавляет: — Не заставляйте меня ревновать. Она хлопает длинными ресницами, а потом приподнимает подбородок и усмехается ему уголком рта, веря его уловке, играющей на её тщеславии. Но дело не в ней и даже не только в музыке. Сальери чувствует, что хотя Моцарт в его голове молчит, тому есть, что сказать. И когда уже гораздо позже они остаются наедине, так и оказывается. «Вы прячетесь даже от друзей». Антонио по голосу слышит, что Моцарт хмурится. Что он переживает за него, хотя отношения между ними двумя уж точно никто бы не назвал дружественными. Совсем наоборот. И всё-таки. Сальери уверен, что и настоящий Моцарт сказал бы ему то же самое, если бы знал его. Этот глупец, подпускающий к себе всех подряд. Можно подумать, вам было бы полезно поучиться друг у друга.