Драбблы по Моцарт, рок-опера

…Ни с того ни с сего, это случается с ним снова. Вольфганг за фортепиано смотрит перед собой, нахмурившись. Он не двигается и от сосредоточения забывает дышать, вслушиваясь в голос. Но не снаружи, а внутри себя. — Моцарт. На этот раз ему приходит на ум всего только это, голос не продолжает. И всё же в этом коротком воспоминании достаточно характера, чтобы полностью захватить внимание гениального композитора. Вольфганг ощупывает звуки, как слепой изучал бы пальцами лицо перед собой. Первое, что можно расслышать и почувствовать: обращение к нему властное, но не жёсткое. Оно требует уважения к себе и заслуживает его тем, что рассчитывает на его способность к диалогу. Но если проникать в голос дальше, то за официальным, бросающим ему вызов тоном, за легчайшим итальянским инозвучием в расстановке акцентов есть что-то ещё. Точно есть, ведь этот голос в его голове нисколько не надуман самим Вольфгангом. Он сохранился в его памяти так точно, как идеальный красочный отпечаток лёг бы на белоснежную бумагу. И благодаря своей безупречной способности к запоминанию, сейчас Вольфганг снова слышит Антонио Сальери так сверхъестественно отчётливо, будто тот обращается к нему, стоя здесь же, рядом. Но в это же время рядом с Вольфгангом строго интересуются совсем другим, недовольным женским голосом: — Маэстро, я всё ещё здесь. Вам это интересно? Вольфганг наконец выдыхает через нос, очнувшись. Он смотрит на Катарину Кавальери перед собой, и поза маленькой сопранистки в этот момент проникнута осуждающей его, весьма большой надменностью. Она не ставит руки в бока, как сделала бы Констанц, а наоборот, в возмущении разводит их в стороны от локтей. — Может, я вообще вам мешаю? — Нет, нет! Простите. На самом деле, я внимательно слушал вас. — Пока не перестали. — Дива сводит брови к переносице, с обвинением склоняет голову на бок. — Я ведь могу и обидеться. — Не надо! Я вовсе не хотел вас обидеть. — Вольфганг начинает подкреплять свои слова выразительными жестами для убедительности. — Вы исполняли чудесно, просто я задумался о чём-то постороннем. В глазах Катарины уязвлённость сменяет сомнение, а сомнение быстро сменяет интерес. Она так удивлена, что даже посмеивается. — О постороннем? Во время обсуждения музыки? Это что-то новенькое. Не думала, что с вами это возможно! Её замечание справедливо. На самом деле, оно настолько весомое, что Вольфганг не отшучивается и не заигрывает с Кавальери, чтобы вернуться к первоначальному занятию, как, скорее всего, сделал бы в любой другой раз. Он хмурится и отвечает с долей задумчивости. — Вена раскрывает мне меня с новых сторон. С этого места разговор не продолжается сам собой. Катарина ничего не отвечает, только смотрит умным изучающим взглядом из-под длинных ресниц, и Вольфганг чувствует, что с его стороны есть необходимость добавить что-то ещё. — Знаете, у меня так много дел в последнее время. Наверное, я отвлёкся из-за этого. — Верю. Я не знаю никого, кто работает больше вас, да ещё и так потрясающе. Однако же, когда я смотрела на вас сейчас… — Катарина останавливает сама себя изящным жестом. Даже коротко прижимает указательный палец к своим губам, решив точно передумать. — Нет, мне, наверное, показалось. — Что? Говорите. — Нет. Я думаю, это будет излишним. Вольфганг чувствует малопонятное ему волнение и встаёт со своего места. Ему отчего-то кажется, что Кавальери и впрямь может помочь ему понять что-то важное о том, что происходит с ним в последнее время. Обращаясь к ней, он неосознанно прикладывает руку к сердцу: — Мадемуазель Кавальери, прошу вас. Мне очень интересно, что вы увидели. Я не могу оценить себя со стороны. Но я доверяю вам. Кавальери странно относится к его искренним словам о доверии. Она становится не строже, нет, но словно бы обеспокоенной за него. — Как скажете. Вы выглядели так, что я бы решила, что вы не заняты, а влюблены. — Влюблён?.. Вольфганг чувствует слабость в руках, будто ему вынесли страшный приговор. Катарина же приподнимает брови и кивает, улыбаясь ему с дружеской усмешкой. А затем плавно отводит голову в сторону и пожимает плечом, делая театральный жест от себя с уже напускным недовольством на лице. — И, к сожалению, не в меня. Вольфганг не откликается на этот шутливый флирт. Он замечает, что сидит с приоткрытым ртом; сглатывает и мелко трясёт головой, как если бы хотел прийти в себя. Влюблён? Но ведь… Нет, нет. Он уже был влюблён, он чувствовал себя тогда совсем иначе. Нет, быть не может. — О, нет. Вы ошибаетесь. Это не влюблённость, а профессиональный интерес. Я пытаюсь разобраться в одном голосе. Катарина вдруг смотрит на него холодно, как могла бы смотреть, отыгрывая задетую смертным богиню. Впрочем, в её звучании появляются вполне человеческие ноты претензии и неприязни: — Уж не том ли, который вернулся в Кернтнертортеатр? Вольфганг сперва даже не понимает, о ком она. А затем неловко посмеивается. Нет, тут она неправа. — Вы думаете, я хочу заполучить себе в оперу Алоизию? Но это же такая глупость. — Выбирайте слова осторожно, маэстро. — Я клянусь вам, что не сравниваю вас с Алоизией! Вас вообще нельзя сравнивать! — Ах, правда? — Кавальери часто хлопает ресницами, по-видимому, изображая дурочку. — И всё же здесь это делали много лет. А лично вас её голос заинтересовал как никакой другой, это знают все. Вольфганг чувствует насмешку в свою сторону. Ну, конечно, об его историю с Алоизией сплетники, наверное, чуть не стёрли губы и здесь, и в Маннхайме, и в Мюнхене, и в Зальцбурге. Он не хочет вспоминать об этом сейчас и злиться, и, всплеснув рукой, возвращает разговор к его сути: — Послушайте! Это не Алоизия Ве… Ланге. Совершенно неважно, кто это. Важен сам голос. Мы ведь и с вами встречаемся именно за этим! Ваша техника безупречна, это знают все. — Маленькое движение бровей Катарины выдаёт, что он устыдил её, вернув ей её насмешку искренним восхищением, хотя и не стремился сделать это осознанно. Вольфганг же продолжает: — И мы с вами сейчас работаем только над самим образом, чтобы за написанием музыки я мог представить себе все нюансы вашего артистизма. Ведь голос — это целый персонаж. Целая история в эмоциях. Прямое проявление души в любой момент времени. Если кто-то в Вене и понимает это, действительно понимает, то это должны быть вы. Договорив, Вольфганг видит в голубых глазах мадемуазель Кавальери, что сумел дотронуться до неё так, как не делали уже давно. Словно бы дал ей знать, что видит её за её сверкающими украшениями, за её макияжем и всем её образом. Катарина смотрит в сторону и отходит от него, чтобы встать у окна, за которым дом по другую сторону проулка греется на тёплом послеобеденном солнце. Со своего нового места Кавальери говорит: — Это лестно, что вы рассуждаете со мной об этом. Обычно никто не уделяет актёрской игре достаточно внимания, всех волнует только техника. — Вольфганг имеет желание сказать много нюансированных вещей на этот счёт, но Катарина смещает его внимание в другом направлении, которое очевидно занимает её саму: — До вас такие разговоры у меня были только с одним композитором. — Кто он? — спрашивая, Вольфганг тут же чувствует, что знает ответ. — Маэстро Антонио Сальери. Он был моим учителем много лет, вы знаете. Он в том числе сделал меня той певицей, которой я являюсь сегодня. Я не стыжусь это признавать. Любой драгоценный камень только выигрывает от благородной огранки. А Сальери тогда был несколько младше вас сейчас, но уже был великим учителем. И носил чёлку на одну сторону… Я даже была немного влюблена в него. Вольфганг пытается представить только что услышанное и, помимо веселья, чувствует ещё и какое-то тепло. От последних же слов он может только неловко выдохнуть: — О… — Да, «о». Обычно я… — Не влюбляетесь? Кавальери усмехается. Поводит головой и плавно оборачивается к нему. — Поверьте, совсем не так. — Вольфганг слышит в её словах какой-то юмор, но не может его расшифровать. — Но я хотела ему нравиться, и он очень нравился мне. Он поддерживал, вдохновлял меня, и к нему хотелось прислушиваться. Однако если вы слышали, что мы были любовниками, — слухи далеки от реальности. — Да, я понимаю. Это то, что подозревают всегда, когда композитор и дива хорошо работают вместе. Про нас с вами ведь говорили то же самое. Катарина направляется к диванчику у стены, но проходя мимо Вольфганга в этот момент выразительно задирает брови: — И вы заставили те слухи разрастись, когда поцеловали меня на репетиции, — Вольфганг может только рассмеяться. Катарина усаживается на диванчик и занимает половину от него своим пышным платьем. Её красивое лицо в этот момент как будто бы оказывается подсвечено приятным воспоминанием. То, что она говорит дальше, раскрывает, что так оно и есть: — Раз вы позволили себе отвлечься посреди нашего разговора, я тоже сейчас вспомнила, как мы пели с ним вместе похожей на эту осенью много лет назад. — С кем? — удивляется Вольфганг. — С Сальери? — И слышит, как его сердце начинает биться очень скоро от этого предположения. Катарина расправляет складки своего платья и, очевидно не чувствуя ничего подобного, только пожимает плечом. — А вы не знали? У него очень сильный голос, очень. И он великолепно умеет прочувствовать текст. Он сам мог бы быть певцом, если бы захотел. — А кто он?.. — Тенор, конечно же. Вольфганг говорит себе, что в этом не должно быть ничего удивительного. Хороший получится учитель пения из того, кто сам петь не умеет! Но всё же. Эта мысль, мысль о чужом голосе, его преобразовании, его возможностях, и завораживает и… смущает, да, очень сильно смущает его. Чтобы не заострять внимание на этой части разговора молчанием, Вольфганг неловко посмеивается и признаётся: — Мне сложно в это поверить. Во всё это, я имею в виду. — Вы совсем не обязаны, но вы ещё плохо его знаете. — Почему вы говорите «ещё»? — Вы же собираетесь остаться здесь в Вене, не так ли? А раз так, то вам придётся иметь дело с Антонио, хотя бы иногда. Я думаю, он будет здесь всю жизнь, если сам не решит перебраться куда-нибудь ещё на склоне лет. Вена много для него значит. — Я не уверен, что это так. То есть, — Вольфганг разводит рукой для уточнения, что немного возвращается назад в разговоре: — до сих пор мы успешно не общались. Почему это должно измениться? — А вы этого не хотите? Вольфганг фыркает, но делает это без веселья. Моцарт. — Я не думаю, что этого хочет маэстро. — Уклонившись от ответа таким образом, Вольфганг начинает думать о том, чтобы перевести тему. Но долгая обида, которую он не выражал ещё никому, всё же заставляет его пожаловаться: — В последний раз, когда мы разговаривали с ним дольше минуты, он посоветовал мне помнить о своём месте. Вольфганг старается не выдать голосом, что обижен он не советом, над которым только посмеялся, а последовавшим за ним долгим равнодушием. Катарина же, как кажется, не сосредотачивается на его словах, выбирая из них для себя самое главное. Она говорит ему тоном наставления: — Маэстро Моцарт. Антонио Сальери хороший человек. Но у него есть обязательства и внешний образ, как и у всех нас. Я бы даже сказала, что больше, чем у всех нас. И, кстати, именно поэтому, если вы вздумаете рассказать Антонио, что я назвала его хорошим человеком, я рассмеюсь ему в лицо и скажу, что вы всё выдумали. Пауза. Вольфганг разводит руками. — Я сделаю вид, что я понимаю. — Императорский двор — это театр. Все мы играем определённых персонажей. — Это мне ясно. Я имею в виду, я не понимаю, зачем это нужно. Зачем? Я всегда хотел быть только собой. — Для защиты. Для успеха. Не все из нас гениальные композиторы и не все в принципе знают, каково это. — Что «это»? — Быть собой. — Катарина бросает взгляд на напольные часы. — Ну, да ладно. Давайте заканчивать этот разговор. Иначе мы оба ошибёмся. Я подумаю, что вы не ветрогон, а вы, что мне есть дело до других людей. Катарина приподнимает руку, жестом подзывая Вольфганга проявить любезность и помочь ей подняться. Вольфганг охотно помогает ей и замечает с дружеской улыбкой, ещё держа её маленькую аккуратную руку в своей: — Знаете, я теперь немного лучше представляю, почему вы такая восхитительная актриса. Вы хорошо в них разбираетесь. В людях. Катарина останавливает его пальцем, мол, ни слова больше. Перед своим уходом она говорит ему ещё одну важную вещь. — И, маэстро. Не беспокойтесь. — Когда Вольфганг бросает на неё непонимающий взгляд, Катарина кивает ему и уточняет: — Я не скажу вашей жене о вашем профессиональном интересе. Вольфгангу враз становится совестно перед гуляющей сейчас где-то Констанц. Он ведь даже не подумал о ней, когда зашёл разговор на такие позорные для неё темы. Но ведь из них двоих, на самом деле, он никогда не был влюблён в неё, и она это знает. Что сделало бы всё ещё более неловким, если бы она заподозрила. Но... неужели это правда? Оставшись один, Вольфганг садится за фортепиано, спрашивая себя за игрой, через неё, стараясь услышать в ней ответ. Он влюблён в Антонио Сальери? Я хотела ему нравиться, и он очень нравился мне. Вольфганг представляет себе его персонажа: и того, которого он думает, что знает, и того, который не хочет, чтобы его знали. Маэстро Моцарт. Антонио Сальери хороший человек. Да. Так оно и должно быть. Он ведь тоже сразу почувствовал это. На самом деле, услышал с первого же, так и не отпустившего его слова.