Людей сближает школьная скамья и другие несчастья

      Он видел, как по чужой шее пробежали мурашки, заставив тонкие темные волоски подняться над кожей, и не мог сдержать улыбки. Словно чувствуя ее, брюнет завел руку назад и старательно растер заднюю часть шеи. Но так и не обернулся. Его голова не сдвинулась ни на миллиметр — такой выдержке можно было только позавидовать.       Пожалуй, его стоило бы пожурить за то, что он дразнит своего одноклассника. Но, с другой стороны, он же ничего не делал. А просто смотреть никто не запрещал.       — А, это Айзава. Айзава Шота, — кивнула в сторону закрывшейся за одноклассником двери девушка с огненно-рыжими прядями, убранными в высокий хвост. Кажется, она представилась Акеми, когда он подошел к ней на перемене. — Странный он.       Она сидела на своей парте и покачивала в воздухе ногами в шерстяных чулках, явно польщенная тем, что симпатичный новичок обратился к ней.       — Странный? Почему?       — Молчаливый и как будто не от мира сего, — она пожала плечами, поправляя свою прическу, — никогда не поймешь, что у него на уме. Ни с кем не общается, кроме Ямады. Как только спелись, не знаю. У них же ничего общего!       — А Ямада — это… — он кажется, уже догадывался — во всей утренней ситуации только один из учеников не смеялся и был искренне взволнован случившимся.       — Хизаши Ямада. Блондин с вооот такими волосами, — оставив, наконец, в покое свой хвост, она провела ладонями от лба вверх, изображая чужую прическу, — ооо, вот он тебе понравится! Главный заводила класса! Ни одна вечеринка не проходит без него. Впрочем, как и происшествия. А еще у него свое радио-шоу прямо здесь, в школе. По утрам пятницы. Говорят… — она снизила свой голос до доверительного шепота, чтобы Тошинори придвинулся к ней ближе, и чуть подалась вперед, как бы невзначай вываливая в декольте рубашки свою грудь. Тому ничего не оставалось, как поддаться на провокацию, но взгляд он тактично отвел, чем только раззадорил девушку.       — …говорят, это потому что он любимчик у нашей завучи, Немури-сенсей. Он часто пропадает у нее в кабинете. Кто знает, какие у него еще выдающиеся способности, кроме отличного музыкального вкуса, — девушка заговорщически улыбнулась, придвигаясь еще ближе к чужому уху.       Кажется, на них уже начинали подозрительно посматривать. Тошинори не слишком резко, но решительно отпрянул, скрывая секундную неловкость за обаятельной улыбкой и, сделав шаг назад, уселся на свою парту, оставляя между девушкой и собой безопасное расстояние.       — Вот как. Буду знать.       Пора было ретироваться. Судя по всему, девушка явно намеревалась перевести диалог на него самого, а вот на эти вопросы он пока не готов был отвечать. Поэтому он искренне обрадовался, когда зазвучавший было в воздухе вопрос «А что ты…» был прерван громким воскликом одного из особо шумных парней:       — Эй, Яги! В футбол играешь?       Он смотрел на чужую спину перед собой. На растрепанные темные волосы, которые едва прикрывали длинную шею, такую белоснежную, словно ее обладатель вообще никогда не появлялся на солнце. На выступающие под кожей позвонки, уходившие за помятый воротник рубашки. Вряд ли ее сегодня гладили. Похоже, Айзава не был педантом, в отличие от своего друга, который, даже балагуря на переменах, не переставал выглядеть как с иголочки.       Был урок английского. Учитель у доски рассказывал о различиях Past Simple и Past Continuous, но Тошинори слушал его в пол-уха, благо что эта тема была ему отлично знакома, и, подперев подбородок, продолжал свое наблюдение за сидящим впереди одноклассником. Тот нервно постукивал карандашом по странице тетради — тема точно ему не шла. Тяжело вздохнул — худые плечи поднялись вверх и резко опустились обратно, словно под невидимым грузом. Не отпуская карандаша из пальцев, поднял руку к лицу: то ли чтобы потереть переносицу, то ли чтобы почесать лоб. А затем и вовсе упал лицом в раскрытую тетрадь, что-то обреченно бормоча себе под нос.       Тошинори не мог сдержать улыбки. Айзава действительно был не похож на своих одноклассников. Но, насколько он сам был немногословен, настолько же был красноречив его язык тела. Его не надо было слушать. На него достаточно было смотреть — он это понял за то короткое знакомство, три урока и две перемены, пусть даже на них тот стремительно исчезал из класса. Странно, что остальные не поняли этого за то время, что они учились вместе. Разве что и не хотели понимать.       Как минимум, все кроме одного.       Тошинори перевел взгляд вправо и встретился с подозрительным прищуром зеленых глаз. Ямада смотрел на него. И, судя по взгляду, он определенно видел, на что, а точнее — на кого, последние минут 10 смотрел сам Тошинори. И кажется, ему это не нравилось.       «Что поделать, дружище, — он подмигнул парню, даже не пытаясь скрыть следы своего преступления, а наоборот, словно подтверждая свою заинтересованность в умирающем на парте брюнете, — кажется, не ты один разглядел в нем самородок».       Почему?       Он и сам не мог сказать точно. Он редко на кого-то «западал», причём неважно в каком смысле. Он всегда был душой компании — да, но он никогда ни к кому не привязывался. Встречные лица проплывали мимо, едва касаясь его течения жизни, одаривая его вниманием, выискивая выгоду или желая просто приятно скоротать время, и он позволял это делать, не требуя ничего взамен, но и оставаясь в итоге: каждый при своём. Нет привязанностей — нет боли от их потерь. А уходить могут все, даже самые близкие — это он, увы, знал не понаслышке.       Но в этот раз хотелось сделать исключение. Возможно, им двигало праздное любопытство, понять, что же это за человек, который закрылся ото всего мира. Может, именно это подогревало внутри слабую надежду, что такой точно не предаст и не откажется от того, что станет ему дорого. Если станет, конечно.       А быть может, дело было в том, что в этот раз запали на него — буквально, в том смысле, что сама жизнь, казалось, подставила парню подножку, опрокидывая его в чужие руки.       Тошинори посмотрел на свою ладонь. Сжал её и затем отпустил. Худые угловатые плечи под его пальцами — он чувствовал, как по ним пробежала крупная дрожь, когда он ещё держал его, незнакомого на тот момент юношу, вглядываясь в его встревоженное лицо, чтобы узнать, все ли в порядке. Дрожь, которая незаметно передалась к нему, когда темные выразительные глаза с удивлением и лёгким непониманием поднялись на него.       Блондин снова сжал пальцы и посмотрел на уже вернувшегося в вертикальное положение парня. Перевёл взгляд обратно на руку и разжал её. Снова посмотрел на чужую спину.       «Интересно, а что если…»       * * *       Его точно молнией шибануло — не меньше. На голову вылили ушат ледяной воды, а затем запустили за шиворот несколько льдинок, которые заскользили по коже, оставляя обжигающе холодные следы. Его пробрало так, что в первый момент он едва удержался, чтобы не всрикнуть от удивления, если и не подпрыгнув на месте, то как минимум дёрнувшись от неожиданности.       А все от того, что он почувствовал прикосновение чужих пальцев к своей лопатке. Задержавшись там всего на мгновение и словно не замечая следовавших за ними мурашек, они проскользили выше до плеча и тихонько сжали его, потянув на себя. Совершенно будничный жест, чтобы обратить на себя внимание, но почему же от него резко стало так тяжело дышать.       — Что делаешь после уроков? — тихий шёпот обжег ухо, заставив вновь поёжиться от заполонивших кожу мурашек. Ладонь чуть помедлила, но все же исчезла, оставив после себя отпечаток тепла, расползающийся под тканью пиджака, как пролитое масло на глади воды.       — Иду домой, — он чуть обернулся через плечо.       — Может, пройдёмся? Покажешь район.       Айзаве надо было срочно к врачу — по всей видимости, сердце в этот момент у него застряло где-то в районе трахеи и это было определенно несовместимо с жизнью.       Новенький хотел пройтись? С ним? От одной этой мысли бросало одновременно и в жар, и в холод. Потому что с одной стороны, он и сам этого безумно хотел. А с другой, это привлекло бы слишком много внимания и перетолков со стороны одноклассников, а он не мог себе этого позволить. Его жизнь и так была не то чтобы сахар, портить её ещё больше он не был готов. Даже ради обаятельного блондина, чья одна лишь улыбка заставляла его внутренние органы играть в чехарду.       — Нет, — он закусил изнутри щеку и метнулся взглядом в сторону Хизаши, подсознательно ища поддержки. Но как назло, тот как раз обсуждал с учителем рассмотренный пример.       — Почему же?       В голосе новичка и правда слышался азарт, а не сожаление, или ему показалось?       — Айзава! — голос учителя заставил его подпрыгнуть на месте не хуже недавнего прикосновения, — ещё одно замечание и останешься после уроков. Хватит вертеться.       — Тч, — Шота раздраженно скрипнул зубами, склоняясь обратно к столу и показывая всем своим видом, что диалог окончен. Да что этот Яги себе позволял? Вот так нагло вторгался в его спокойную жизнь, все в ней переворачивал (ещё никогда он не оставался после уроков! Только если по собственной воле, чтобы поспать в тишине класса), да ещё и вёл себя так, словно все просто обязаны были плясать под его дудку. Ну уж нет, «душа компании», с ним такое не пройдёт.       Ворча про себя и чуть ли не булькая от негодования как кипящий чайник, он не слышал, как позади него тяжко вздохнули.       Тошинори начал понимать, что в этот раз все легко не будет. Чтобы подружиться с этим парнем и пробиться сквозь его панцирь неприступности, ему придётся приложить недюжинные усилия.       Он снова посмотрел на Ямаду.       «Интересно, как у него это получилось?»       Если бы этот вопрос задали Айзаве, он бы обреченно вздохнул и, понурив голову, признался, что ему просто не оставили выбора. И вообще он до сих пор находится в заложниках, поэтому если вдруг вам нужен этот слишком шумный блондин, заберите, пожалуйста — он как раз хотел вздремнуть в тишине.       В Ямаде чудесным образом сочеталось подростковое желание быть крутым, искренняя забота и почти что детская непосредственность с налётом бестолковости. Знаете, как в детском саду один малыш подходит к другому и говорит: «давай дружить»? Вот также и он в первый день их учебного года завалился к своему однокласснику на парту в самом наглом порыве и заявил: «Я буду звать тебя Шота, ок? Думаю, мы подружимся».       Слова «нет» он просто не слышал. Более того, он в принципе не задавал вопросов, на которые можно было бы ответить отказом. Он просто брал инициативу в свои руки и делал так, как считал нужным.       Таскался за Айзавой по школе, без остановки рассказывая шутки и истории из своей жизни, рассуждая обо всем на свете и ни на минуту не замолкая. При этом умудряясь в процессе переключить своё внимание на проходящих мимо и, не потеряв из поля зрения Шоту, догнать его и продолжить четко с того места, где остановился.       Притаскивал ему свою любимую музыку и не просто оставлял на столе с напутствием «послушай!», а самолично вставлял диск в плеер, а наушники в чужие уши. И смотрел с восторженной улыбкой и поднятыми вверх пальцами: «круто же, скажи!»       Он покупал им билеты на концерт и скидывал Шоте только место и время, где они встречаются. Но справедливости ради, никогда не тянул Айзаву в эпицентр мероприятия, позволяя отдыхать так, как тому было комфортно — даже если это в стороне у стенки с бутылкой уже тёплой колы. Подходил, вставал рядом и показывал большие пальцы вверх: «круто же, ну!» И Шота улыбался, отвечая тем же жестом свободной руки: «да».       Вытаскивал его на улицу в те моменты, когда замечал, что синяки под глазами друга становятся темнее привычного, а его мрачность выходит даже за свойственные ему рамки нормального. И на удивление много тогда молчал, не влезая в обстоятельства, о которых ему не хотели сообщать, но и не желая оставаться в стороне. А затем вдруг вспоминал какую-то шутку, и вся напряженность ситуации улетучивалась так же стремительно, как толкаемые ветром по небу облака, оставляя лишь ощущение приятной пустоты и… благодарности.       Оглядываясь назад, Айзава мог бы сказать, что Ямада принес в его жизнь то, чего в ней, оказывается, не хватало: энергии, смеха, поддержки, чувства расслабленности рядом с кем-то. Он не просил этого и вряд ли считал себя заслуживающим таких подарков судьбы, но его и не спрашивали, а просто всучили все в руки под растерянный взгляд и сказали: «теперь это твое, пользуйся на свое усмотрение». Айзава действительно ценил их дружбу и, каждый раз размышляя об этом, тихо улыбался себе под нос той единственной улыбкой, которую видели от него только самые близкие.       А их было не так и много.       Что касается Хизаши, то он бы на этот вопрос только хмыкнул:       «Да я как его увидел, сразу понял: он без меня пропадет, — и рассмеявшись, добавил бы уже тише, — ну или я без него.       Оставалось только самое сложное — добиться расположения этого угрюмого сыча, а это была еще та задачка. Сколько сил было потрачено, вы не представляете! Сколько нестерпимо долгих минут молчания мне пришлось выслушать в процессе — сущее мучение! Да он же на момент нашего знакомства из музыки знал только Чайковского и народные новогодние песни — представляете мою душевную боль?!       Но это того стоило, — Хизаши безусловно улыбался бы, размышляя об этом и вспоминая все проведенное с брюнетом время, — это определенно того стоило. Вы больше нигде не найдете такого чуткого и внимательного парня. И я сейчас даже не об эмпатийности, хотя и в этом ему нет равных. Скорее о том, что ничего не ускользает от его внимания, даже если он об этом не говорит. Иногда я только диву даюсь, какие сокровища сокрыты в его молчаливой башке. И может, однажды все-таки узнаю.       Шота — это книга, которую никогда не устанешь читать. А еще человек, который никогда не предаст, но которого очень легко сломать окружающим. Поэтому я всегда буду рядом, чтобы это не случилось. Говорить, чтобы заполнять его тишину. И молчать, когда ему больше всего хочется кричать.       Вот и все».