Людей сближает школьная скамья и другие несчастья

      Время уже давно перевалило за два ночи.       В чашках остывали остатки недопитого чая, а на подносе неподалёку лежали крошки от съеденных тайяки — господин Торино заносил их аж дважды, и все прониклись этим непривычно заботливым и хозяйственным мужчиной. Хизаши уже вовсю клевал носом — из всех присутствующих ему одному были непривычны ночи без сна, в доме семьи Ямада за распорядком дня очень следили. Чуть не оглохнув от очередного его звучного зевка, Яги с Айзавой переглянулись с взаимной усмешкой и снова уткнулись в учебники — время было ценно.       Не то чтобы Шота сильно верил в успех всей этой аферы, он пошел на неё скорее просто от безвыходности и потому что помнил: проще согласиться с Хизаши, чем объяснять, почему «нет». Но надо отдать должное: в такой атмосфере материал ложился куда комфортнее чем с листа учебника. Ребята, легко орудуя иностранным языком, на пару разыгрывали сценки для иллюстрации разницы использования времён, Яги вспоминал какие-то песни в качестве примеров и даже пытался придумать собственные для лучшего запоминания правил. Получалось так себе, но общий посыл был ясен. И, как ни странно, благодаря всему этому хаосу, разрозненные знания Шоты начали выстраиваться в какое-то подобие понимания. Они буквально совершали чудо.              — Не акцентируй внимание на переводе, думай о том, в каком случае какое время используется. Какую мысль пытаются передать в конкретном случае. Например, в Past Simple главное — когда что-то произошло, время события. Я напишу тебе основные признаки, чтобы ты не путался. А пока тренируй слова-якоря, — постучал он пальцем по уже подготовленной таблице, — они тебе тоже помогут определиться. Как, например, yet и already.       — I’m afraid, Hizashi has fallen asleep already.       — Да, точно! — обрадовался было Яги успехам своего товарища, а потом все понял и тихо хохотнул. — А… ты об этом.       Ямада спал, оперевшись локтем о стоявшую рядом кровать и сдвинув ладонью не только свою щеку, но и бессменные очки, которые теперь чуть ли не на лбу оказались. Наверняка, думал, что вот сейчас, только на секундочку глаза прикроет, а потом — бац, и уже выводит звучные рулады носом. Только разве что слюна из приоткрытого рта не текла, и на том спасибо.       — Разбудить его? — снизив голос до шепота, кивнул в его сторону блондин, откладывая учебник.       — Да не надо, пусть спит, — смилостивился над ним Шота, — все-таки это моя вина, что мы здесь торчим, — добавил он со вздохом.       — Это не так, — что-то в голосе Тошинори, даже приглушенном, заставило Айзаву поднять на него глаза. То ли то, как скоро он это произнес, то ли то, с какой решительностью. — Это была наша идея. Точнее, моя идея и решение самого Ямады поддержать её и позаниматься с тобой. Позаниматься всем вместе. Ты не можешь нести вину за чужие решения, за чужие поступки или ожидания. Только за свои собственные. Ты можешь винить себя за то, что проспал урок, не сделал в свое время домашнее задание, не обратился за помощью раньше. Но ты не можешь винить себя в том, что мы сейчас здесь с тобой. Потому что мы сами этого хотели, понимаешь? — Тошинори мягко, но серьезно смотрел на него. Он знал, о чем говорит. Он сам это проходил не так давно.       А Шота только беззвучно перебирал губами, ошеломленно уставившись на этого невероятного блондина. Он не знал, что ему ответить. Что он мог ответить? Вот так легко, одной фразой этот парень переворачивал все его представление о жизни, освобождал его от вечных оков вины, от опасения, что любые его поступки могут привести к последствиям, за которые только он будет нести ответственность.       Это будет его вина, если с мамой что-то случится. Это будет его вина, если она расстроится из-за его успеваемости. Это всегда была его вина, что бы он ни делал.              — Я… вернусь завтра вечером, — он до последнего не знал, как подступиться к этой теме, но откладывать еще больше было уже некуда. Через десять минут ему надо было выходить на автобус.       Мама вскинула голову. Он так и знал, что она будет недовольна.       — Куда это ты собрался? У тебя появилась девушка? Кто она? — ну почему она всегда думала об этом.       — Не говори ерунды. Какая девушка, — он криво усмехнулся про себя. Даже если бы у него кто-то появился, это точно была бы не она. Но маме об этом знать было необязательно. Было страшно представить, насколько далеко это уведет его от столь желанного ею образа идеальности своего сына. — Мы собираемся вместе с Хизаши у одноклассника, будем готовиться к тесту по английскому. Он обещал подтянуть.       Как же нервировало оправдываться. Почему нельзя было просто сказать «я ночую у друзей» и услышать в ответ «веди себя хорошо». Почему все должно было быть так?       — Напрягаешь других людей из-за собственной нерасторопности? — в её взгляде было столько разочарования, что хотелось сквозь землю провалиться. — Что ж, иди. Но не забудь вернуться завтра к ужину. Иначе мне будет очень больно от того, что не только твой отец, но и ты меня бросил.       Это был удар под дых. Он выскочил из квартиры, на ходу хватая пальто и шарф, и надел их, только когда оказался на морозном воздухе улицы и почувствовал, как тело прошибает озноб.              И теперь…       Он никогда не смотрел на вещи под таким углом. Он никогда не думал, что так тоже можно. Ему никто никогда не говорил… такого. А ведь он столько раз ждал этих слов. Чтобы кто-то снял с него этот груз вины, не его, навешанный на него, пригвоздивший его к месту, оттягивающий шею раз за разом, склоняющий все ниже к земле, пока у него не останется своих желаний, своих чувств. Груз вины, из-за которого он перестал общаться с соседской девчонкой, с которой они дружили с детского сада. Из-за которого он боялся каких-либо отношений. Потому что мама расстроится, если он её оставит. Ведь так поступил отец, а он не должен быть похожим на него. Ведь он её любит, любит, не смотря ни на что, и не хочет, чтобы она покончила с собой, раз она никому не нужна. «И тогда ты поймешь, как был не прав, Шота! Поймешь, как поступил со своей мамой!» Он так боялся. Он так постоянно боялся этого…              — Эй, ты в порядке?! — Тошинори не на шутку перепугался, когда заметил, что Шота не просто выпал в прострацию от его слов, а его реально начало потряхивать. А уж когда у него на глаза неожиданно навернулись слезы, он и вовсе запаниковал. — Айзава. Шо… — он споткнулся на полуслове, но все же совладал с собой и продолжил, робко ступая на чужую территорию, — Шота.       Его пальцы дрогнули. Он хотел сейчас прикоснуться к Айзаве, чувствовал, что должен был, но не знал, мог ли он? В отчаянии бросил быстрый взгляд на Хизаши: может, разбудить его? Он точно знает, как надо поступить. Он всегда знал. Да без него они бы даже здесь сейчас не были! И наверняка, он знал, что делать с Шотой, как ему помочь. Они же давно дружат. Не даром же он тогда случайно заикнулся о доме Айзавы, что-то там было точно не так.       Нет, черт — он решительно тряхнул головой — он же сам только что разглагольствовал о том, что надо нести ответственность только за свои поступки. Он не может постоянно опираться на кого-то другого. Даже если содеянное понесет за собой последствия, он будет готов принять за него вину. Но это было его желание. Это было его решение.       И, ухватив податливого сейчас брюнета за запястья, он потянул его на себя, пока не заключил полностью в свои объятия, перехватывая ладонью за шею и бережно, но крепко утыкая к себе в плечо. Тот дышал как загнанный зверь, точно у него была паническая атака — быстро и рвано, так что сердце едва поспевало за дыханием. И Тошинори чувствовал его биение как свое собственное.       — Извини, Шота, извини, — он понятия не имел, за что конкретно извинялся: то ли за то, что называл его по имени, то ли за то, что так бесцеремонно влезал в чужое личное пространство, то ли за те свои слова, которые сработали как триггер на обычно таком неэмоциональном брюнете. Что бы ни вскрыл он, какие бы плотины ни снес, это был не просто поток, это было цунами. Он мягко гладил его по волосам, прижавшись щекой к макушке — так всегда делала Нана, когда ему было плохо. Когда он больше не мог притворяться, скрывая за улыбкой свои настоящие чувства. Когда они выплескивались наружу отчаянием и болью, и только она могла собрать воедино его истерзанную душу. Теперь её не было рядом, но она научила его, как это делать. Как помочь близкому человеку, когда хочется забрать его боль, но ты не в силах. Так вот что всегда чувствовала она.       Постепенно чужое дыхание стало ровнее, только пальцы все так же судорожно сжимали рукава его рубашки.              Было тепло. Было так спокойно и уютно, что хотелось закрыть глаза и отпустить свое сознание на волны этого размеренного спокойствия. Он даже не помнил, когда последний раз ощущал себя таким защищенным, таким убаюканным. Когда мама гладила его по волосам с такой нежностью. Кажется, это было еще в средней школе. Когда он был «маминой радостью», «лучшим мальчиком». Она так его обожала. Она столько для него делала. А потом ему стукнуло 14, и «он перестал это ценить». Но это неправда. Он всегда был благодарен ей за заботу и внимание, просто в какой-то момент их стало слишком много. Ему захотелось чего-то своего. Своей жизни. Своего общения, друзей, любимого человека. Просто он вырос. Ему нужно было уже выпорхнуть из гнезда, а ему подрезáли крылья и привязывали к клетке. Красивой, удобной, но клетке.       «Хочу быть как папа», — сказал он как-то. Папа взрослый. Он может уходить, когда вздумается, и приходить, когда хочет. У него есть свои друзья, машина, классная работа в большом здании, где столько людей, что даже лифтов четыре, чтобы все успевали вовремя возвращаться с обеденного перерыва. У него есть даже подруга, точно как у Шоты. Он видел их, когда приезжал к папе на работу. Интересно, он с ней тоже с детского сада дружит? Или уже со школы?       Тогда он еще не знал всего, глупый наивный ребенок. Не знал, что свобода отца — это не дар, а мамино проклятье. Не знал, что, обронив эту фразу, тоже станет проклят. И уже, как ни будет стараться, как ни будет сам запирать себя в эту золоченую клетку, отдавая от нее ключи, ничего не поможет вернуться к их прежним отношениям. Теперь он всегда будет не «маминой радостью», а «отцовским отродьем, таким же как он, который не ценит то, что ему дают».       «Хочешь, чтобы мамы у тебя не было, да? Ну хорошо. Вот умру — тогда пожалеешь». Он не хотел жалеть. Не хотел, чтобы ей было плохо. Поэтому делал все, что она просила. Держал её в курсе всех своих перемещений, отвечал на все сообщения в течение дня, а их порой доходило до 20, рассказывал, с кем виделся, переставал общаться с теми, кто ей не нравился. Только чтобы она была рада. Только чтобы она была жива. Ему просто хотелось снова быть ее «лучшим мальчиком».              Он уже давно понял, что ладони в его волосах — не мамины. Глупое наваждение, как он только мог поддаться ему. Догадался и о том, чьи они были. По широкой груди под своей щекой, по теплым пальцам, которые он узнавал от одного прикосновения, по ткани школьной рубашки, в которую он вцепился в каком-то порыве отчаяния, и по легкому запаху кокосового шампуня. Яги, нет… Тошинори его обнимал. А еще называл по имени и извинялся за это. Ну что за придурок. Пожалуй, самый лучший придурок в его жизни, прости, Хизаши. А самый худший — он сам, потому что самолично его оттолкнул. И вот за это уже он точно мог чувствовать свою вину. Но только не сейчас, только спустя еще пару мгновений, пожалуйста. Спустя еще несколько прикосновений к его волосам и глубоких вздохов, зарождавшихся где-то под его ухом, в глубине чужой грудной клетки, отчего та мерно покачивалась, убаюкивая его.       Потому что кто знает, когда еще раз…              — Я в порядке, — наконец, подал он голос, мягко выпутываясь из чужих рук. Не делая резких движений, чтобы это не выглядело так же грубо, как тогда в парке, когда он впервые принимал от него помощь. Только в тот раз Яги раскапывал его из-под снега, а в этот — из-под его убеждений. — Спасибо, теперь в порядке, — уточнил он все же, помявшись, чтобы не умалять старания блондина. Хорошо, что хотя бы чувствовать неловкость сейчас было в рамках разумного поведения, за этим можно было скрыть её истинную причину. То, как ему хотелось снова оказаться в его объятиях.       — Я могу спросить, что случилось? — осторожно подал голос Яги. Он тоже выглядел несколько смущенно, но разве можно было выглядеть иначе, когда у тебя на руках ни с того ни с сего почти что рыдает здоровый парень, твой одноклассник?       Шота открыл было рот, чтобы ответить «нет», но тут же закрыл его обратно. Наверное, тот все же заслуживал каких-то объяснений.       — Мама, — он потер глаза. Было уже поздно, хотелось спать, и после всего прочитанного и пережитого они болели пуще обычного. А капли он, конечно, не взял с собой. — У нас… сложные отношения последние пару лет. И я всегда знал, что у нее есть свои… «особенности», которые я, может, и не понимал, но принимал. Но только сейчас я осознал, что все это время она мной еще и манипулировала. Моим чувством вины. И твои слова… — он то складывал, то раскладывал на столе письменные принадлежности, подбирая фразы, — в общем… спасибо.       Наверное, он ожидал, что тот сейчас просияет от этой благодарности, улыбнется своей белозубой улыбкой и будет продолжать блистать в качестве лучшего репетитора по английскому языку. Ладно, кроме шуток, у него и правда неплохо получалось. Но он его опять удивил. В очередной раз дал понять, что все его ожидания поступков от людей трещат по швам, когда дело касается Яги. Он был слишком сложен, слишком непостижим.              Тошинори лишь покачал головой и неожиданно откинулся назад, опираясь на выставленные руки и смотря в потолок. Тишину в комнате нарушало лишь размеренное сопение Хизаши. Тот уже стек щекой на постель и, подмяв покрывало, теперь чувствовал себя вполне комфортно, даже не представляя, что пропускает.              — Да, в общем, не за что. Просто пару месяцев назад я был на твоем месте.       Брюнет тактично молчал, не решаясь даже в ответ проявлять любопытство. Оставляя все на самого Яги: захочет — расскажет, нет — так нет. Но раз уж у них сегодня анонсировалась ночь откровений…       — Кое-кто погиб. Близкий мне человек, — он снова замолчал, и Шота все же решил помочь. Тем более что его уже поймали с поличным в коридоре.       — Твоя мама?       Он кивнул.       — Нана, она… — он слегка потер свой затылок, и Шота узнал этот жест — неуверенность в своих словах. Теперь определенно, — я не знал её до пяти лет. Жил с её родителями. Она была полицейским под прикрытием, участвовала в крупном деле по захвату наркокартеля. Можно сказать, буквально «жила» работой, и я был в тот момент лишний в её жизни. Но не подумай, она не бросила меня, — он спохватился, бросая быстрый взгляд на юношу. Тот слушал с максимальной сосредоточенностью, а его сердце в это время снова отплясывало чечетку. Яги пускал его туда, куда точно не было доступа никому. Даже если кто-то в школе и был в курсе подробностей его переезда, они точно не знали, что это, на самом деле, значило для юноши. Что это было за чувство? Особенности? Взаимного доверия? Он никогда не ощущал такого раньше: возможности открыться кому-то полностью, не боясь быть непонятым или осужденным. Даже Хизаши не знал всего о его жизни. У него была счастливая полноценная семья, которая заботилась друг о друге, о нем. Разве он понял бы? И он никогда не ощущал такого в ответ. Да, его друг всегда казался открытой книгой, но он был таким для большинства, не стесняясь своих настоящих чувств и не стараясь скрыть их от посторонних глаз за яркой улыбкой. А Яги был другой. И, оказывается, мало кто знал, какой он — настоящий.       А тот тем временем продолжал:       — Она просто меня защищала, сейчас я это понимаю. Иногда она передавала письма, и бабушка зачитывала их мне перед сном. Я знал, что где-то есть женщина, которая меня очень любит и скучает, хотя и не понимал, почему. А когда дело было закончено и она вернулась, я так и не смог привыкнуть называть её мамой. Все-таки сначала она была для меня просто незнакомой женщиной с очень грустными глазами и яркой улыбкой. Но она очень старалась наверстать упущенное время и в итоге стала лучшей мамой, какую я мог себе выдумать к пяти годам. Моей лучшей подругой, моим первым и главным учителем в жизни. Она понимала меня с полуслова, точно с первых дней и всегда была рядом. А потом…       Он повел плечами, тема была неприятная, болезненная. Да, раны уже зажили, но шрамы в душе все еще кровоточили, когда их касались. Хотелось спрятаться, сжаться в комок, чтобы отголоски этой боли его не достали. Он склонился к столу и уперся лбом в его холодную поверхность, закрывая глаза. Нужно было просто сказать это вслух.       — Потом…       — Новый год уже наступил? — Хизаши, зевая, устало тер глаза. На его щеке отпечатался след от смятого покрывала, упавшие очки покоились на коленях, челка была непривычно растрепана. Само очарование спящей красавицы. — А вы чего это? — сморгнул он, улавливая какую-то гнетущую атмосферу в комнате. Что он пропустил?       В воздухе повисла недосказанность. Ребята смотрели на него с легким порицанием: момент откровенности был если не упущен, то, как минимум, отложен до следующего подходящего случая. Однако, в глубине души Тошинори был даже рад — наверное, сейчас он еще не был в состоянии сказать это. Признать, что её больше нет.       — От зависти места себе найти не можем. Хорошо тебе спится, предатель? — спас положение Айзава.       — Виновен! — вскинул он руки и с силой хлопнул себя по щекам, приводя в порядок. — Но я снова в строю! На чем вы остановились? So, what's the plan?       — I think that's enough for today, — надо было признать, что после всего произошедшего за последние полчаса о дальнейшем постижении английского языка можно было забыть. Они все были слишком измождены: и физически, и морально. — Давайте лучше спать. А завтра продолжим. Я провожу вас в гостевую комнату, — Яги поднялся, разминая затекшие ноги и неглубоко приседая, чтобы вернуть питание мышцам. Даже несмотря на предстоящие каникулы у него еще были запланированы тренировки до нового года, и надо было быть в форме. — Правда, есть один нюанс. Там всего одна постель, — начал он неуверенно, но резко продолжил, увидев, как помрачнел и без того обычно мрачный парень, — но она большая!       — О, мы как-нибудь переживем это досадное обстоятельство, правда, Шота? — не скрывая энтузиазма в голосе, Ямада подхватил сумку и поспешил первым за дверь, так и норовя привычно притянуть к себе своего друга. Но тот уворачивался как строптивый кот от нежеланной ласки.       — Учти, будешь лезть обниматься, я тебя подушкой придушу, — меланхолично отозвался он, на секунду задерживаясь на пороге. Ему так хотелось остаться еще ненадолго с Тошинори. С тем новым Тошинори, которого он теперь узнавал и который ему все больше нравился: теперь не только своей теплой улыбкой и полными ясного неба глазами, но и его хрупкой душой, мягкой заботой и такими нужными словами.       — Шо, ты такой бесчувственный!       Они вышли из комнаты. Пока ребята с тихим смехом спускались по лестнице, хозяин дома смотрел вслед понурому брюнету и думал: вот бы он остался с ним еще ненадолго.              * * *       «Семьдесят восемь баллов», — Айзава глазам не верил.       В прошлом семестре он со скрипом еле дотянул до пятидесяти. Но теперь… целых семьдесят восемь! Может, это была ошибка? Он перевел взгляд на иероглифы, подписывавшие бланк — они точно означали его имя и фамилию, да и почерк был определенно его. Вот на этом пункте он чуть было не выбрал неверный ответ, но затем вспомнил Тошинори с его:       Where have you been?       Where are you going to?       Он знал эту песню, хотя она явно выпадала из репертуара, которым его спонсировал Мик. Этого исполнителя часто крутила его мама, напевая себе под нос, пока готовила ужин, и дальнейшие строчки сами всплывали в сознании:       I want to know what is new       I want to go with you.       Айзава со стоном уткнулся в парту. Какого черта. Он же все сделал, чтобы не страдать, так почему же ему было еще хуже, чем когда Яги пытался с ним подружиться. Ведь сейчас они были друзьями. Вот только теперь ему было этого мало.              — Все плохо?! — кто-то с искренней обеспокоенностью в голосе навис над ним, и Айзава почувствовал, как длинные пряди коснулись его оголенной шеи, вызывая легкую щекотку. — Быть того не может, там точно какая-то ошибка. Давай сюда, — лист из его рук потянули, и он последовал за ним, снова принимая вертикальное положение.       — Семьдесят восемь?       — Сколько-сколько?! — к ним тут же подлетели, и Айзаву чуть не снесли, прижимая к столу и выхватывая из чужих рук лист. Но он даже не возмущался, только улыбался, терзаемый чужими объятиями. Все-таки это была их заслуга. — Чел, это ж супер! Ты почти меня догнал. У меня всего восемьдесят пять в этот раз, че-то я сплоховал. А у тебя? — он обратился к Тошинори, который с улыбкой смотрел на эту такую противоречивую парочку непохожих друг на друга друзей.       — Девяносто два.       — Я тебя почти ненавижу! Раньше я был самым крутым в английском, — вздохнул Ямада, патетично закатывая глаза. Будь это кто другой, он бы определенно скрежетал зубами от зависти, но для Шоты он хотел самого лучшего, и новенький более чем этому соответствовал.— Ладно, раз тут все теперь улажено, можно, наконец, готовиться к вечеринке! Яги, ты не занят? Можешь помочь мне перенести аппаратуру в актовый зал?       — Без проблем, — тот оттолкнулся от парты брюнета и, одобряюще похлопав его напоследок по плечу, направился вслед за одноклассником, как вдруг их остановил чужой оклик.       — Ребята, — они одновременно оглянулись, и Шота внезапно почувствовал себя самым счастливым на свете. Пусть не все было идеально, но сейчас он действительно был рад тому, что есть. — Спасибо.