Part 1
Стайлз лежит на спине на твёрдой земле. Ему холодно, к шее прилипли листья, а в боку четырёхдюймовая* рана, сквозь которую он, по-моему, чувствует свои рёбра. Вокруг него так много крови, что ему кажется, будто он плывёт по пруду, а небо над ним гораздо темнее, чем было минуту назад, и говорит это о многом, учитывая, что он находится посреди тёмного леса глубокой ночью. А хуже всего то, что он один — совершенно один, лежит, вдыхая запах льющейся из него крови и с проткнутым деревом боком. Он должен злиться на Скотта. Он должен злиться на Дерека. Или Питера. Он должен быть так зол, так невероятно зол — на кого угодно, на кого можно было бы свалить вину за это. За то, что он всерьёз вот-вот истечёт кровью до смерти на земле в лесу весь в грязи и с прилипшими к шее мокрыми листьями. Или он должен быть зол — просто в ярости — на себя, потому что хотел увидеть мёртвое тело. Потому что потащил своего лучшего друга в лес и тот в итоге стал оборотнем, а Стайлз оказался в постоянной смертельной опасности. Но он не злится, он просто устал, ему грустно и, может быть, страшно, но всё это словно ускользает вместе со светом. А самое худшее, пожалуй, то, что он не стал бы ничего менять. Что он принял бы всё те же решения, что он бежал бы в лес снова и снова. Последнее, о чём он думает, закрывая глаза, это: «Это убьёт моего отца».***
Первое, о чём думает Стайлз, когда снова открывает глаза, это «Что?». Он несколько раз моргает, вглядываясь в лицо своего отца и пытаясь понять, что тот говорит: — Я так рад, что ты очнулся. Какие у тебя отношения с Дереком Хейлом? — Стайлз понимает слова, но в предложении не больше смысла, чем раньше. — Я не понимаю это предложение. — Стайлз пытается потрясти головой, чтобы прояснить её, но тут же сожалеет об этом. Всё вращается. — Я в больнице, да? — Да, и я очень рад, что ты очнулся и жив, и я бы обнял тебя, но у тебя в боку всё ещё заживает огромная рана, которую я не особо хочу тревожить. — Его отец делает паузу. — Мне не нравится, что ты с ним встречаешься. — Папа, на дворе 2012, нельзя быть гомофобом. — Я не гомофоб, и ты это знаешь. — Его отец потирает подбородок. — Мне не нравится, что ты встречаешься со взрослым человеком, у которого были такие серьёзные проблемы с законом. Со мной. Я — закон. — Он слегка пожимает плечами. — К тому же, сейчас 2013. Глаза Стайлза округляются как блюдца, потому что, Господи, он был в отключке несколько недель, и это не первое, о чём упоминает его отец? — Что?! — Просто шучу. Ответь на вопрос. — Господи, можно мне минуту? Я только что, чёрт возьми, путешествовал во времени. — Стайлз любит своего отца, и он действительно благодарен за то, что сейчас жив, в сознании и всё такое, но Боже. — У меня нет никаких отношений с Дереком? Если не считать того, что иногда мы находимся в одной комнате. Или машине. Или в лесу, я полагаю. Ты спрашиваешь меня об этом сейчас, потому что думаешь, что я слишком дезориентирован, чтобы лгать? — Да. — Стайлз видит, как лицо его отца сменяет одно выражение за другим — сначала растерянное, затем задумчивое, сбитое с толку, снова растерянное, и, наконец, заканчивая слегка смиренной усталостью — и как же он ненавидит то, сколько лишнего беспокойства он ему доставил, насколько иначе его отец выглядел раньше, насколько моложе. Стайлз сглатывает, у него першит в горле. Он проспал как минимум несколько дней. У него во рту ужасный привкус. — Так почему ты спрашиваешь? — Он доставил тебя в больницу — если точнее, принёс тебя, — и был здесь почти каждый день, пока ты был без сознания. А их, кстати, четыре. Просто любопытство, вот и всё. Отцовское любопытство. Беспокойство. Стайлз трёт глаза, морщась от налипшей на них корки: — Это отвратительно. Могу я принять душ? Какой сегодня день? Который час? — Стайлз пытается сесть и чувствует, как каждая унция энергии, которая была у него всего секунду назад, вытекает из него через перевязанную рану в боку. — Ох. Как же больно. — Он прижимает к боку ладонь, и давление на него вызывает волну тошноты, исходящую, кажется, от самых его ног. — Боже, я всё ненавижу. Его отец кладёт руку ему на спину и держит перед ним фасолевидную ёмкость. — В основном это из-за морфина. Стайлз с трудом сглатывает и отталкивает миску для рвоты. — Пытаться сесть снова я в ближайшее время не собираюсь. Может, вообще никогда. — Я выйду в коридор, проверю свои сообщения. Мелисса отобрала у меня телефон — сказала, что он мешает твоему отдыху. Я скоро вернусь. Стайлз на секунду закрывает глаза и пытается сосредоточиться на жаре, исходящем от раны в его боку. Быть отброшенным Альфой так далеко — отстой, но получить отломившейся от дерева веткой в рёбра было намного, намного хуже. И глупо. Присутствуя и активно участвуя в драке с полудюжиной оборотней в итоге быть одолённым деревом. — Ты быстро поправляешься. Голос Дерека так пугает его, что Стайлз вздрагивает, распахивая глаза. На него снова накатывает тошнота и начинает кружиться голова. — Меня сейчас вырвет. На тебя. — Поправляешься, но чувствуешь себя неважно. — Видимо, подвергание рёбер воздействию стихии оказывает довольно серьёзное влияние на здоровье. — Появление безоружным на территориальном соревновании по мочеиспусканию между оборотнями тоже может влиять на него. — О Боже, ты это буквально? Ты что, метишь свою территорию между тренировками и размышлениями? Чувак, это так мерзко. Я же постоянно таскаюсь по этим лесам. Если бы Стайлз не знал лучше, он бы сказал, что Дерек чуть не рассмеялся. — Коммерческая тайна. Я мог бы рассказать тебе, но тогда мне пришлось бы тебя выпотрошить. Стайлз слегка машет руками, изображая джазовые руки: — Поздно! — И немедленно сожалеет о своём энтузиазме. — Спасибо, что не дал мне умереть в лесу. — Подумал, что твой отец так легко не отпустит, если в лесу умрёшь ты. — Умно. — Стайлз не может сдержать лёгкую усмешку в уголках рта. — Ты был здесь, пока я был без сознания, чтобы ещё больше ускользнуть от подозрений? Или Дерек Хейл… осмелюсь ли я это сказать? Беспокоился? Дерек отвечает своим обычным пустым взглядом и слегка пожимает плечами: — Стая отступила. Возможно, только пока. Я хотел тебе сказать. Скотт ударил Альфу в лицо за то, что она швырнула тебя в дерево. — Думаю, это даёт ему ещё три месяца звания лучшего друга. — Ворчит Стайлз и пытается сдвинуться на кровати. Больно. — Но после этого всё будет кончено. В конце концов, это его вина, и он должен быть наказан за это. — Можно ли лишение твоей дружбы назвать наказанием? Стайлз закатывает глаза: — Тебе бы в комики. Отец Стайлза входит в палату, не отрывая глаз от телефона: — Мне нужно ехать в участок, но я позвоню тебе, когда приеду домой, и вернусь утром, хорошо? — Он чуть не врезается в Дерека. — О. Дерек. — Шериф. Не буду вам мешать. Выздоравливай, Стайлз. Стайлз видит, как его отец протягивает руку и хватает Дерека за плечо: — Я ухожу. Почему бы тебе не составить Стайлзу компанию, пока не закончатся часы посещений. Я уверен, он был бы признателен. Стайлз чувствует, как его глаза неудержимо расширяются. Даже выражение лица Дерека, кажется, дрогнуло на секунду, прежде чем снова стать непоколебимым: — Конечно. С радостью. Стайлз вообще не понимает, что сейчас перед ним происходит, но он бодрствует всего двадцать минут, так что он сейчас не совсем в форме. Его отец подходит к нему и сжимает его плечо: — Я рад, что ты очнулся. Ты уже выглядишь лучше. Обязательно поспи немного, так что, может быть, они выпишут тебя уже завтра. Стайлз сглатывает комок в горле и кивает: — Спасибо, папа. Как только он исчезает за дверью, Стайлз поворачивается к Дереку: — Выздоравливай? Кто ты? — Я не могу читать его, как большинство людей. Его сердце бьётся очень тихо. — У него есть некоторые проблемы с ним. В жизни бы не подумал, что когда-нибудь будет причина быть благодарным за это. Дерек переминается с ноги на ногу. Почти незаметно, но Стайлз видит, как напрягаются его мышцы, когда он это делает. Это поразительно по-человечески. — Оно сильное. Тебе не нужно беспокоиться. — Мне, вроде как, не совсем удобно, что ты комментируешь состояние сердца моего отца, но спасибо? Дерек кивает и снова замолкает, всё ещё слегка переминаясь с ноги на ногу. — Господи, может, сядешь уже?! Ты нервируешь меня. Я ранен! Тошнит уже. — Стайлз стонет. — Я уверен, что с морфином лучше, чем без, но мой желудок явно не согласен. Меня уже так тошнит из-за этого. Дерек садится на стул рядом с кроватью Стайлза и наклоняется к нему. Затем протягивает ему руку ладонью вверх. — Дай мне руку. — Мой отец просил тебя составить мне компанию, а не ухаживать за мной, как героиня Джейн Остин. Дерек склоняет голову набок и медленно моргает, подталкивая руку ближе к Стайлзу. Стайлз явно смотрит на неё слишком долго по мнению Дерека, потому что он громко рявкает: — Стайлз! — Ладно, извини, держимся за руки, хорошо! — Стайлз осторожно опускает свою руку в ладонь Дерека. — Как самоуверенно с твоей стороны, Хитклифф! Дерек накрывает его руку второй своей и закрывает глаза: — Это Бронте, а не Остин. Стайлзу вдруг становится очень тепло и начинает сильно клонить в сон. Словно огонь в его ране накаляется и разливается по всему его телу, сглаживая боль. Он смотрит вниз на руки Дерека и видит чёрные полосы, идущие по линиям его вен прямо от руки Стайлза. — Ты в поряд… — Заткнись, Стайлз. Стайлз закрывает глаза, позволяя Дереку творить свою магию оборотня, или что бы это ни было, и расслабляется в постели, такой тёплой и… безопасной? Он действительно чувствует себя в полной безопасности. А ещё он голоден. Его желудок успокоился, и теперь ему хочется съесть чизбургер. Или стейк. С кровью. Стайлз морщится. Он не любит непрожаренное мясо. — Ты что, применяешь ко мне магию оборотня? — Заткнись, Стайлз. Стайлз снова закрывает глаза и думает о том, чтобы съесть что-нибудь кроме красного мяса. Спагетти. Гавайскую пиццу. Печенье с шоколадной крошкой и молоко. Но это бесполезно, и ему всё ещё хочется впиться зубами в практически сырой стейк. Когда Дерек, наконец, отпускает его руку, Стайлз открывает глаза и видит, как он откидывается на спинку стула, выглядя более усталым и побледневшим, чем когда Стайлз закрывал глаза. Стайлзу тепло, он ощущает себя как в тумане, вымотанным, а ещё счастливым. Его рука ярко-розовая, и он чувствует румянец на щеках. — Меня уже тошнит от этого. Я имел в виду в этом смысле. Дерек сидит, закрыв глаза и прижав ладони к животу: — Хмм? — Тошнит в том смысле, что от раздражения. Меня это раздражало, а не в прямом смысле тошнило. — Не знаю, меня и впрямь тошнит от твоей непрекращающейся болтовни. Стайлз смеётся. Он ничего не может с собой поделать. Он чувствует себя таким безмятежным и рассеянным, словно на наркотиках — тех, что хорошие. — Это грубо. — Стайлз внезапно поворачивается к Дереку. — Что ты со мной сделал? Я что, теперь волк? Ты обратил меня? Дерек качает головой: — У тебя идёт кровь? Стайлз быстро проверяет свои конечности. — Нет. Ну, может, немного, но это предшествующее состояние. — Я не обращал тебя. Я просто забрал часть твоей боли. — Спасибо. — Стайлз на мгновение замолкает. У него в голове туман, и он немного сбит с толку. — Стой, что? Тебе теперь больно? — Нет. Не особо. Скорее это утомляет, всего на несколько минут, как под конец похмелья. — Ты можешь забирать боль? — Да. Я не могу помочь тебе исцелиться, но я подумал, что это уменьшит эффект воздействия наркотиков. — Мне кажется, это сделало их сильнее. — Стайлз поднимает руку. Она выглядит слишком размытой. Он определённо должен попросить кого-нибудь взглянуть на неё. — Это эйфория. Снятие боли сбивает с толку твои химические процессы. Твоё тело всё ещё думает, что должно выделять тонну химических веществ для обезболивания, но на самом деле боли, с которой нужно справляться, уже не так уж и много. К тому же, ты принимаешь довольно большую дозу морфина. Я чувствую его запах на тебе. От тебя несёт им. — Ты такой хороший. — Стайлз ухмыляется. — Эйфория такая хорошая. — Скотт никогда не говорил тебе, что может это делать? — Скотт — идиот. И тут Дерек действительно улыбается — Стайлз уверен в этом, и это хорошая улыбка, мягкая и сонная, и она длится достаточно долго, чтобы Стайлз успел заметить форму по крайней мере четырёх его зубов. — У тебя хорошие зубы. — Тебе стоит поспать. — Они такие белые. Это кажется противоречащим твоему образу жизни. — У меня есть квартира. Я держу там зубную щётку. — Ты почти разговорчив, когда устаёшь. — Ты разговорчив, даже когда наполовину мёртв. Ты бормотал всю дорогу до больницы. Истекая кровью на мою любимую куртку, ты, чёрт возьми, не затыкался. — Да? — Стайлз никогда раньше не слышал, чтобы Дерек произносил так много слов подряд. Он не думал, что у него такой большой словарный запас. Или что у него есть любимая куртка. Стайлз вроде как решил, что была только одна и целый шкаф чёрных футболок. — Что я говорил? — Ты продолжал угрожать надрать дереву задницу. А потом сказал, что вырежешь на нём своё имя, чтобы оно тебя запомнило. — По крайней мере, ты знал, что я ещё не мёртв? — Я мог слышать твоё сердце, мне не нужен был твой рот. — Это странно. Твоя жизнь странная. Дерек пожимает плечами, всё ещё откинувшись на стуле и не открывая глаз: — Как и всегда. Стайлз замирает, потому что эти четыре слова — единственная и самая личная вещь, которую Дерек открыл ему с тех самых пор, как они познакомились. Дерек ведёт себя мило и разговаривает, и он даже не угрожал причинить Стайлзу боль за всё то время, что он был в больнице. Стайлз помнит слова своего отца о том, что Дерек нёс его на руках всю дорогу и был здесь почти каждый день. — Ты хороший. — Это сарказм? — Нет, но я сейчас слишком добродушен. Из-за эйфории. Но ты принёс меня в больницу и ждал, пока я не очнусь. А потом сделал так, чтобы мне не было так больно. Ты хороший. Спасибо. Дерек отмахивается: — Самосохранение — главный мотиватор. — Ну не скажи. Дерек Хейл хороший. Ты, наверное, любитель обнимашек глубоко внутри этого тела мужчины-модели-из-ада. Большой, гигантский любитель обнимашек. Держу пари, тебе нравятся мультики. Я люблю мультики. Дерек прикладывает ладонь ко лбу и поджимает губы. Стайлз поражён. Этот жест прямо-таки создан для Дерека. — Стайлз? Стайлз как раз откинулся на подушки, засунув руки под одеяло, как ему нравится, и его глаза закрываются каждый раз, когда он думает о том, чтобы держать их открытыми. — Да? — Заткнись и спи.