В конце концов, именно такой человек и нужен… Который сам приходит, когда необходим… Которого никогда не нужно просить… «Клиника»
Трибуны не смолкали. Кто-то, безусловно, в шоке смотрел на двух девушек на арене, одна из которых истекала кровь на руках у другой, но остальные ликовали или же возмущались. Никогда прежде ещё никто из бойцов не убивал себя, но и никогда ранее не сражались синигами друг против друга. Серрано берёг таких бойцов, давая своим зрителям насыщаться их страданиями и болью. Но сейчас что-то изменилось. Диего решил сломать одну из своих рабынь, понимая, что ни голод, ни избиения не помогут ему достичь этой цели. Падме в ступоре смотрела на захлёбывающуюся девушку в своих руках. Момо была бледна, она умирала, но всё равно улыбалась ей. Синигами крепко сжимала руку Кучики, словно утопающий соломинку, ведь только эти тиски удерживали двадцатого офицера. — Шинохара… зачем? — нашла в себе силы одолеть шок и прошептать Падме. — Вы… Вы сильнее, чем я, — Момо говорила еле слышно, но Кучики понимала каждое слово, впитывала его в себя, подобно губке. — И важнее. Вы сможете отсюда выбраться и спасти всех, кого держит Серрано в рабстве. А я всего лишь Момо. — Не говори так, — Падме стиснула девушку в руках сильнее. Её лавандовые глаза защипали слёзы горечи. — Каждая жизнь бесценна. — Каждая жизнь бесценна, но они не равнозначны. Падме слышала это ранее. Так говорила её мать. Нацуми утверждала, что жизнь — высшая ценность и перед смертью все равны. Но не в течении бытия. Тут дела обстоят иначе, особенно, когда они касаются тех, кто эту жизнь защищает, защищает её баланс. — Синигами. «Боги смерти». Мы, как никто другой, должны понимать, как устроен этот мир. Безусловно, все жизни бесценны, жизнь — высшая ценность. Но они не равнозначны, нет. Как бы люди не радели за равенство всех и вся, но само слово «равенство» — лишь фантазия, иллюзия. Разве жизнь кого-нибудь из Руконгая равна жизни офицера Готея? Или жизнь рядового жизни Главнокомандующего? Больше сила → больше ответственность → больше значение. Это как непреложный закон. Кажется, сам смысл жизни заключается в том, чтобы сделать её значимее. Образовывать себя, передавать опыт ближним, взращивать в себе сильную личность. Слёзы сорвались с ресниц, прочертив две сверкающие влажные дорожки по бледному лицу Кучики. Падме приложилась лбом ко лбу Шинохары. Момо улыбалась окровавленными губами — девушка больше не боялась смерти, что стояла у неё за спиной. В конце концов, синигами ожидало перерождение, а, может, она станет звездой. Не небожительницей, но небесным светилом, что указывает путь в ночи заблудшим путником. — Заберите мою душу с собой, Двенадцатая, — прошептала Шинохара. Через миг девушка испустила последний вздох, еле слышный, но прозвучавший для Кучики подобно удару набата в колокол. На щеку Момо упало две жемчужные капли. Серрано был доволен собой. На его лице сверкала широкая удовлетворённая улыбка. Пусть толпа не достаточно насладилась долгожданным боем, его задумка удалась. Конечно, он не предполагал, что Момо покончит с собой ради старшей по званию, но расчёт был на то, что именно Кучики выживет в этом поединке. И эта победа станет тем крестом, что переломит ей позвоночник. Падме аккуратно уложила бывшего двадцатого офицера на песок, которым была покрыта арена. Трясшейся рукой она закрыла веки Шинохары. — Прости… — шепнула Кучики. Следом за секундным отчаянием и горем, пришла ярость. Падме дрожала всем телом, сжимая рукоять оружия, выданного Момо, которое Двенадцатая вытащила из её раны несколько минут назад. Пока зрители пребывали в смятении, Кучики подняла голову, находя взглядом ухмыляющегося Серрано, что сидел в своей ложе, обустроенной будто бы для императора. На экранах высветилось лицо синигами, перекошенное от злобы. Её глаза могли бы сжечь всё и вся вокруг, если бы только обладали этой способностью — столь сильно в них горела ненависть. Собрав накопленные крупицы своей силы, Падме вложила их в прыжок на скорости сюмпо и последующий удар. Она вышла из мгновенной поступи в метре над Серрано, замахиваясь на него катаной. Никто на трибунах и ахнуть не успел. Даже Гриммджоу, без труда улавливающий передвижения синигами, удивлённо наблюдал за этой «глупейшей», по его мнению, особой, которая действовала слишком поспешно и необдуманно. Всего миг отделял девушку от мести, но когда её клинок начал опускаться прямо на голову ухмыляющегося и отчего-то не двигающегося Диего, он повстречал чужое занпакто. Варгас, что охранял своего господина, защитил Серрано. Его руки под натиском Падме дрогнули, но мужчина сумел выдержать эту атаку. Недаром рабов Логова истощают и даже перед боем не дают полностью восстановить свои силы. Кучики в шоке смотрела на Бруно, будто на предателя. Наивно было полагать, что его маломальское сочувствие не позволит служить такому ублюдку, как Диего. Ведь все эти годы Варгаса ничто не смущало, так отчего арранкару сейчас меняться? Бруно выбил катану из рук замершей девушки. У неё больше не было сил и дальше стоять на сжатых духовных частицах, отчего она шагнула назад, вставая на каменный борт, что окружал ложе Серрано. Нужно было бежать. Или броситься на Диего с голыми руками, ведь покинуть Логово всё равно не удаться сейчас — одна против всей своры арранкар божка местного разлива Кучики не выстоит. Через миг нестройный поток мыслей прекратился. Варгас ударил синигами рукоятью своего занпакто по голове, лишая ту сознания. Девушка начала падать, но Бруно схватил её за запястье — Падме повисла в воздухе, словно кукла. — Чудно, — протянул Серрано, который так и не поднялся со своего места на кресле, подобном трону. — В темницу её, Варгас.***
Падме казалось, что она попала в замкнутый круг, петлю времени. Она снова лежала в грязной, сырой, до потемнения в глазах вонючей камере, не в силах даже подняться. На неё надели ошейник, блокирующий реацу, и перестали кормить — только носили воду с подозрительным запахом, в которую, скорее всего, что-то добавляли, дабы Кучики большую часть суток только и делала, что спала. Девушке даже что-то кололи. Синигами подозревала, что это что-то не давало ей умереть голодной смертью, поддерживая жизнь в организме. Казалось, что прошла вечность. Но на самом деле минуло лишь трое суток. На последний день Падме пришла в себя, когда почувствовала, что её окунули в воду. Нахлебавшись мыльной жидкости от удивления, она вынырнула из ванны — той самой, что находилась в комнате, в которой синигами жила, будучи бойцом арены. Рядом стояли знакомые служанки, а у дверей — Варгас. Арранкар был отвёрнут от девушки, которую обнажили и засунули в тёплую воду. — Что… что происходит? — спросила Кучики, не понимая, отчего это её решили помыть. Служанки принялись хлопотать вокруг, намыливая девушке волосы и растирая мочалками тело. — Тебе повезло, лотос, — отвечал Бруно. Мужчина со сложенными на груди руками смотрел в приоткрытую в спальню дверь. — Ты понравилась одному очень важному и опасному арранкару. Другому Серрано не решился бы тебя отдать. — Меня покупают? — Падме удивлённо ахнула. Она не знала, радоваться ей или нет. Покинуть Логово было пределом её нынешних мечтаний, но не в качестве рабыни другого не менее мерзкого арранкара, чем Диего. На ответ девушки Варгас ответил согласием. Кучики молчала, позволяя служанкам мыть себя. А затем — наряжать, заплетать и красить косметикой, скрывая бледность кожи и прочие изъяны, причиной которым было пребывание в темнице и вообще в этом месте. То, что надели служанки на Падме, было трудно назвать платьем. Бархатный чёрный наряд представлял собой лиф, скрывающий аккуратную грудь, (не мешающую в бою, но прельщающую мужчин) лишь сверху и наполовину, приподнимая её. Этот лиф был соединён различными золотыми цепочками с ошейником и юбкой-русалкой длиною в пол. Кучики было стыдно только смотреть на это, не то, чтобы надевать. Но выбора ей не дали. Только собрали волосы на голове, открывая изящную красивую шею, и обули в туфли на высоком каблуке. Когда Падме и Бруно остались наедине — мужчина вёл рабыню по коридорам к нужному месту, — она спросила: — Если я сделаю что-нибудь необдуманное, как Исбэль… Меня не продадут? Варгас молчал. Сперва девушке показалось, что он не ответит, но арранкар вдруг заговорил: — Не советую этого делать. Тот, кто тебя заполучил, гораздо сильнее Серрано, от того он и уступил, хотя никогда не признается. С тобой новый хозяин точно совладает, и, судя по слухам о нём, церемониться вряд ли будет. И Логово покажется раем. Больше Падме ничего не спрашивала. Девушке было страшно представить, какому извращенцу отдаёт её Диего и что тот сделает с ней. Варгас привёл синигами в ранее незнакомое ей место и остановился перед красивой дверью, покрытой позолоченной фигурной резьбой. Арранкар постучался, голос изнутри позволил войти. Но сам Бруно лишь отошёл, наказав Падме дальше идти одной. Девушка молча повиновалась, с содроганием сердца ожидая скорой встречи со своей судьбой. Кабинет Серрано был просторен и дорого обставлен, но Кучики его не особо осматривала. Её взгляд зацепился за хозяина этого места. Диего был напряжен, словно волк, загнанный в угол, готовый прыгнуть на охотников, заведомо зная, что умрёт в тот же момент. Арранкар скользнув взглядом по зашедшей девушке, и на его лице расплылась улыбка, от которой Падме вздрогнула. Очевидно, Диего был рад хотя бы тому, что синигами и дальше будет страдать, только уже будучи в подчинении у куда более безумного сородича. — А вот и ваш товар, Ваше Величество. Кучики перевела взгляд влево. За столом Серрано сидел знакомый голубовласый арранкар. — Ты? — не веря собственным глазам, счастливо выдыхает Кучики, чувствуя, как напряжение, сковывающее её тело, лопается, словно мыльный пузырь, а с сердца падает монолит тонн в четыреста. Это был он. Король Пустоши. Гриммджоу Джагерджак. — Ну привет, сладкая, — арранкар расплылся в широкой хищной улыбке, осматривая свой трофей. — Давно не виделись.