𐰼
— Это прогресс, сокровище моё. Ты только посмотри, как нейроны сплетаются и рождают новых нас с тобой. Да, они ещё крохи, но когда-нибудь, когда-нибудь, — голос витал в воздухе. — Когда-нибудь мы это сделаем и попадём на Аспан, ты только верь. Чонгук бежал, задыхаясь, от его источника. Он уносился из лабиринтов. Вот сейчас он вырвется на белый свет, а там всегда будет тепло и всегда будет мама. Совсем немного — и он уже в своей спальне с голубыми облачками на стенах. Как выбираться из-под толщины воды с кончающимся в лёгких кислородом. На пределе. Вдох. Он обнаружил себя на полицейском выезде, который все привыкли называть последовательностью случайностей, а Чонгук назовёт тривиально и не востребовано — убийством. Обнаружил себя с руками, прикрывающими собственные уши. Выдох. Он оттянул воротник и расстегнул верхние пуговицы своей синей рубашки. — Три-инити, — раздалось за спиной, где по хронологии событий находилось расплавленное тело андроида и хриплыми обрывистыми звуками кралось по позвоночнику. Чонгук попятился на несколько шагов назад от по-прежнему дымящегося ядра, но мурашки неустанно нагоняли его вне зависимости от того, куда он направлялся. Они, вдохновленные его ужасом липли к телу и смеялись. Оглушительно: Тринити. — Мне надо выйти, — оповестил он Сокджина. И во дворе очередного жилого дома принялся глотать ртом остатки неиспорченного воздуха, который — он уже совсем не понимал — приходил ему во спасение или губил окончательно. Он рвано и обрывисто пытался надышаться, потому что так надо, потому что так делают люди в случае панических атак. Андроиды же блаженно избегали чувств, то была подвластная лишь им роскошь: они плавали в километровых бассейнах, ублажали людей, уходя на рассвете и не забыв забрать свои чаевые. Андроиды — новые моральные уроды их времени, на которых у Чонгука, по непостижимым причинам, аллергия. Андроидная нетерпимость.𐰼
— Ты знаешь, что такое «Тринити»? — спросил Чонгук Сокджина. Они возвращались в участок вдвоем, автомобиль двигался по запрограммированному маршруту и шумел лишь на резких поворотах. Сокджин больше не шутил, анекдоты не поднимали ему настроения. Пальцем Ким расчесывал проступивший на щеке жировик. — Впервые слышу, — ответил тот отрешённо и, как показалось Чонгуку, вполне честно. Чонгук подключил свой аврай к поисковой системе в автомобиле, набрал код доступа и выдержал заслуженную паузу перед запросом. Задавать вопросы, когда ответы на них не приносят удовлетворения, не утоляют жажду знаний; задавать вопросы, когда ответы лишь порождают новые становится с каждым разом всё труднее. За окном день в самом разгаре. Машины неоновыми полосами разрезали неизменный туман. — Запрос: Тринити, — на одном дыхании произнес Чонгук и машинально поморщился. — Запрос отменён, доступ ограничен, — ласково донёс до него женский голос, никому, ни одной живой душе на самом деле не принадлежавший. Сокджин смотрел в окно, притопывая ногой, она, словно неконтролируемая, отбивала бешеный ритм по резиновому коврику. — Чёрт знает что. Ким, надо полагать, очень хотел сейчас думать о своих сладких детках и красавице жене… или, наоборот, очень-очень не хотел.𐰼
Выходя во двор, Чонгук впитывал ночную влажность, она моментально осела в лёгких, заполняя собой каждую альвеолу. Сотовый требовал его внимания, но Чон не в силах был с кем-либо контактировать. Взаимодействия желательно было снизить до минимума. Рабочая смена завершилась часом назад, а он всё блуждал по городу, собирая мысли в порядочную кучку, на которую смотреть было бы не так стыдно. Вот что стыдно, так это не отвечать на вызов собственного дяди. — Чонгук, ты занят? — спросил тот, явно скрывая нервозность. — С работы вышел, — Чонгук пересек парковку, силясь вспомнить на каком ярусе оставил свою Наби. — Твою мать. — Что? — из трубки. Чонгук остановился и стряхнул с ботинка напоминание жизни, в которое случайно вступил, идя вдоль тротуара. Ему очень хотелось верить, что это всего-навсего новомодный биомусор: бургер какой-нибудь. Но знал точно: бургеры так ни на одной стадии разложения не воняют: — Крыса или, может, котёнок, — вдыхая сквозь ткань своего плаща, произнес он. — Ты о чём вообще? — спросили на том конце, явно не улавливая нить разговора. — Наступил. Неважно, продолжай. — Это не телефонный разговор. Можешь зайти ко мне? — и добавили поспешно. — Срочно. Достал пачку: пустая. Чон, конечно, может зайти в ларёк и после разговора, но Алдо подождёт. Его слова ещё долго будут пахнуть бессмыслицей, намеревающейся преследовать Чонгука ночами, как искусный хищник свою жертву. С каждым днём родственнику становилось труднее, его руки изводились трясучкой, а глаза покрывались слоем старости. Мозг единственного его, Чона, родного человека медленно затягивался коркой старческого маразма. Мимо пронесся дрон, намереваясь, очевидно (иначе быть просто не может) сбить Чонгука с пути. Из механических недр механически донеслось: «Ком-Тек — сделай своё будущее лучше вместе с нами». Чонгук, не теряя самообладания, подошел к ларьку с сигаретами и сухо поздоровался с мужчиной за прилавком. По пояс продавец казался человеком — не отличишь. Но, если заглянуть за стойку прилавка, можно разглядеть кривые титановые сплавы на неаккуратных роликах. Почти металлолом. Над продуктовыми рядами висела учтивая табличка: «За прилавок не заглядывать». Спасибо, что подсказали! Но с Чонгуком нет смысла оперировать предупредительными надписями — он больше не улыбнётся, скромно уводя взгляд. Он уже вовсе давным-давно не улыбается. — Вам какие? — спросил металлолом. — Р-32, пожалуйста. — Со вкусом безразличия? Нет-нет, молодой человек, их больше не производят, — андроид наудачу скользнул взглядом по полке с сигаретами, будто не терял надежды отыскать лотерейный билет. — Однако могу предложить новинку: с капсулой внутренней гармонии. — А моментальная и мучительная кончина у вас есть? — спросил Чонгук просто и без издёвки. Сигареты с капсулами разряда «Р» содержат всякого рода забавные элементы: дофамин, эндорфин, витамин д, канцелярский корректор — всё на любителя; всё на утоление человеческих желаний, какими бы специфичными они не являлись. Обществу развитого капитализма очень выгодно, чтобы у людей формировались хотелки. Продавец закатил глаза, очевидно, всё выше пояса в нём функционировало исправно: — Все наши, даже малейшие, решения так или иначе влияют на исход событий, давайте компромисс: «Принятие». Чонгук действительно смирился, принимая пачку из чужих холодный рук. Обменял валюту на медленную, но не менее мучительную, смерть и скрылся во всепоглощающей ночи. Сняв сигнализацию, офицер упал в объятия своей Наби и включил радио: одна волна, другая, третья. Какие-то нездоровые у них с магнитолой отношения — изводят друг друга до костей. — По-прежнему неясно, кто распространяет новый наркотик. Полиция занимается расследованием единичных случаев самовоспламеняющихся андроидов. Наби взмыла в небо, и Чонгук разглядел башню Соуль-интерпрайз, угрожающе торчавшую из общего ландшафта, словно воинское знамя в поле бойни. Ночью город выглядел значительно привлекательней. Это такая закономерность жизни: включался яркий слепящий почти свет, укрывая в своём ореоле все грязные улочки и противные глазу разводы. Чонгуку ничего не оставалось, как безмятежно наблюдать за прогрессом человека в области жизни, сидеть и лицезреть, пролетая километр за километром в вышине. Их с дядей дом был пятнадцатым в третьем ряду на Парадайз-лейн в самом сердце загородного жилого клуба для любителей ровных газонов и коричневых черепиц. Фарфоровые игрушки своими искусственными улыбками провожали Чонов автомобиль. Редкие химикаты в дождях совсем не щадили их розовые бровки и красные губки. А они, в свою очередь, своим видом совсем не щадили Чонгука. — Предоставьте аврай, — охранник лет пятидесяти смотрел на Чона с такой неподъемной усталостью в глазах, что можно было без колебаний сказать — человек! Мужчина поправил фуражку и принял чужой аврай. Какое-то время он молча сравнивал номер машины, его, Чонгука, в прогрессии снижающийся вес, уровень никотина в крови, пониженный сахар и количество эритроцитов со своей базой данных и без особого восторга нажал на небольшую красную кнопочку, снимавшую электронную блокировку с гигантских ворот. — Спасибо, — произнёс рядовой полицейский искренне и унёсся дальше. Их дом был идентичен всем остальным домам в округе, отличаясь лишь набором цифр на входной двери, что Чонгука тоже, надо заметить, раздражало до нервного тика. Он приподнял воротник своей кожаной куртки и без промедлений постучал. Как полагалось — дважды. С минуту он стоял, размазывая под ногами слои раскрошившейся известки и лениво думая снова закурить. В окнах свет не горел и отворять ему явно никто не собирался. — Дядя? — Чонгук постучал вновь. Что-то Чону приходится в последнее время частенько выбивать собой двери. Лишь одно незамысловатое движение — и офицер уже внутри. Он ожидал обнаружить труп, без ужаса или облегчения. Просто… натасканная фантазия. Но не обнаружил ни грузное, ещё более отяжелевшее, тело, ни следы крови. Ни-че-го. Дядя, в первую очередь, его сожитель: немного небрежный, немногословный, но по-прежнему человек. К тому же, достаточно образованный. Чон включил свет и осмотрел привычный, оскомину набивший ему интерьер, не наблюдая ни единых изменений. Он не был здесь уже года два или, может… три. Алдо явно сбежал. В любом случае, в тот факт, что дядю могли выкрасть, Чонгуку верилось с большим трудом. И в доказательство своим, как и полагалось, непогрешимым выводам, он обнаружил оставленную записку. «Чонгук, если можешь, прости меня», — на белой плотной бумаге чёрным мягким карандашом би-два. У дяди был один страх: за ним обязательно, — «Чонгук, ты должен мне поверить», — придут. Никто, однако, казалось, к нему заинтересованности не проявлял. Алдо был склонен к тому, чтобы завести полноценную семью, а нелюдимый подросток в лице Чонгука совсем не годился в послушные сынки или для прочей сопливой сказки. Взрослый же Чон лишь спохватился, что не обнаружил коллекцию маленьких миленьких роботов, которые Алдо собирал до солевых залежей вокруг позвоночника в свете одинокой настольной лампы. Может, он верил, что они его защитят? Чонгук выкурил так много этого «Принятия», что даже не мог должным образом выдавить из себя подобие какой-либо озабоченности. Он собирался было уже уходить, разочарованный безрезультатностью своей вылазки, как из-под записной книжки из глубокой древности нечто сверкнуло золотом своей поверхности в попытках привлечь Чоново внимание. Визитка, совсем крохотная торчала и краем своим строила офицеру глазки. Он спас её от удушья, сжалившись почти машинально. Золотыми буквами в объятиях виноградной лозы плелось аккуратное: «Тринити-клаб, 12.09.22». Сегодня? От чего ты бежишь, дядя?𐰼
— Предъявите приглашение, пожалуйста. Не стоило и сомневаться, скоро любые просьбы, начинающиеся с «Предъявите» будут обрекать их источник на вечные муки и страдания. В последний же раз Чонгук снисходительно выпрямился и, выдавливая улыбку, протянул девушке карточку с виноградной лозой на ней. Андроид поднесла её достаточно близко к глазу, очевидно, сканируя вшитый чип (Чон ненадолго напрягся) и спустя несколько секунд приветственно кивнула офицеру, пустив тонкую нить слюны на визитку, после чего та, словно политая кислотой губка, абсорбировалась. — Добро пожаловать, — как ни в чём не бывало указала она на вход в один из клубов Занга. У Чонгука, справедливо заметить, не хватило терпения вернуть ей схожее добродушие. Необъятный зал, какой он ранее видел лишь на репродукциях и копиях, что хранились в департаменте. Что-то между Барокко и Готикой, какая из направленностей требовала большего внимания — определить сложно, ни одна репродукция не поможет. В любом случае, интерьер Чона интересовал в последнюю очередь. Он лишь следовал толпе, смотря в том же направлении, куда и множество чужих глаз. Воздух завис над головами десятков присутствующих: они шелестели своими платьями и париками, которые терлись друг о друга выбивающимися волосками. Чонгуку очень повезло обнаружить у себя старый костюм ещё со времен его первого года службы, иначе — съели бы. Люди стояли плечом к плечу, что-то от Чонгука скрывали. И лучше, правда, лучше бы Чонгук не видел что. Лучше бы он не приходил вовсе. За витиеватыми металлическими узорами перекладин, этажом ниже, на самом дне: Андроиды, обнаженные. Без тени отчуждения они сливались в процессе соития. За механическими звуками, с которыми соприкасались их искусственные тела, слышно было лишь, как гости сглатывали и подправляли на себе беспощадно обтягивающие сюртуки и сорочки. Чонгук смотрел на противных ему вуайеристов и верхняя губа в отвращении поднималась всё выше и выше. Зубы трещал под давлением его моральных принципов и, будь его воля, он бы прикрыл эту лавочку одним лишь телефонным звонком, но ограниченный доступ в системе диктовал свои правила. Кому-то эти вакханалии были выгодны. Для тех, кто наблюдал за картиной из-за затонированных окон и перебирал толстую пачку рац в своих пухлых ладонях. Наблюдал и широко-широко улыбался, возможно… даже самому Чонгуку. Ужинали эти представители богемы именно такими, как он, рядовыми офицерами. И офицер полиции наконец осознал, насколько он беспомощен в этом неподвластном мире. В смеси неопределимых запахов стрелой, одной лёгкой бессознательной ноткой — жасмин. Чонгук беспорядочно оглядывался по сторонам, его сердце сжималось веянием одной лишь мысли — вдруг Чимин окажется среди тех тел на дне холла. Он на грани коллапса склонился над перекладинами и сквозь собственный ужас принялся рассматривать происходящее: десятки пар андроидов, вне зависимости от половой или модельной принадлежности, натурально подделывали человеческое наслаждение своими незнакомыми Чону лицами, и оттого тело, казалось, обмякло в облегчении. Но… Выраженный запах жасмина по-прежнему водил за нос без устали, Чона не жалея, и тот глазами бежал по мореттам, призванным скрывать довольные физиономии, полные похоти и сладострастия. И взгляд офицера наконец зацепился за знакомый силуэт, как скалолаз цепляется за единственный замеченный им выступ, а воздух вдруг приобрел другую, новую структуру, все звуки стихли и сердцебиение участилось. Чимин! Даже с баутой на лице — Чонгук не мог обознаться. Чимин! Растворился в толпе, в пёстром каскаде венецианского карнавала. Офицер, словно выдрессированная ищейка, пустился по следу — за запахом жасмина с миндалём, за тонким эфемерным духом. Перья, парики, жалкие партии занесли в коридор, но окружили Чонгука в нём лишь полотна с портретами, неизвестных ему людей. Безбожно наблюдавших за его обречёнными поисками, слышавших его зов, но не способных помочь людей. — Чимин, — позвал он, как потерявший в толпе сына отец. — Чимин! Слыша в ответ лишь крики и просьбы прекратить. — Чимин, я тебе помогу, — срывалось само с дрожащих его губ. — Я помогу тебе. Только скажи мне, где ты? Но Чимин Чонгука не слышал. — Потерпи, всё будет хорошо, — шептал он, направляясь на свет в конце коридора. — Всё обязательно будет хорошо, Чимин. Сам Аспан говорит это нам, слышишь? Сам Аспан посылает нам все ответы. В погоне за миражом. Свет оказался не более, чем тривиальным черным выходом. Выбираясь на воздух, он опустился на корточки и стянул бабочку с шеи. Чонгуку надо забыть это, забыть как страшный сон. К счастью, это единственное, что у него получалось безупречно.𐰼
Чонгук оставил порядком уставшую за день Наби на платной парковке в квартале от дома и поплелся в его сторону, сам утомлённый не меньше. Он вяло думал о кружке холодного пива и мягком матрасе, когда краем зрения заметил ребёнка в неестественной позе с неестественными обычно детям выкриками. — Отпусти! — мальчик отмахивался от андроидного пса, извиваясь как уж на сковородке. Чонгук ногой оттолкнул подобие собаки, которая, судя по всему, планировала теракт против людей, размахивая своим железным хвостом, достал свой випон и без раздумий спас человечество от очередной катастрофы. Они должны ему аплодировать, должны до истомы быть ему благодарны, ибо рядовой полицейский с серийным номером девять семь ноль один готов жертвовать собой, чтобы спасти страдальцев от ужасов технологии. Но мальца уже и след простыл. И получил Чон не заслуженные, полные восхищения всхлипывания, а истошное, полное призрения: — Мой сладкий! — женщина кинулась собирать остатки своего, надо полагать, питомца. Механические части катились шестерёнками по дороге, а её залитые слезами глаза поднялись на горе-служителя закона. — Животное. Не благодарите. Под тихие проклятия, он скрылся, словно тень по наступлению ночи, в дверях своего подъезда. Дверь в его квартиру отворялась бесшумно — он намеренно отключил любые упоминания записанных заранее голосов. Лишь Вагнер — его старый друг, сквозь эпохи зыбкого времени разыгрывал композиции, под которые Чонгук мог позволить себе заснуть. Квартира в двенадцать квадратных метров представляла из себя сборище сомнительных наслаждений: телевидение, сон, принятие контрастного душа (ведь так полезнее, а не в целях экономии, ни в коем случае) и холодильная камера. Чонгук расстегнул пуговицы своей измотанной до нервозности рубашки, с хрустом отсчитал костяшки пальцев и с болезненным наслаждением вытянулся во весь рост. Поднимая над собой руки, он почти мог коснуться ими потолка. Телевизор подключился автоматически: прямая трансляция команды астронавтов, которые изучали какие-то Чонгуку неясные явления. Он готов поклясться, что выглядело это не более, чем дешёвое реалити-шоу. Группа, компонующая в себе учёных со всех материков демонстрировала таким вот неприобщённым образом прелести жизни в невесомости: еды в тюбиках, спальных мешков и развлекательных способностей баллонов с кислородом. Кислород — это здорово! — Лин, передай ростбиф, — донеслось из пределов телевизора. Донеслось по сути из самого космоса — прямо в крохотную квартирку рядового полицейского. Автомобили рассекали искусственную подачу кислорода прямо за его окном. Разносились на атомы чужие нетрезвые крики. Сосед снова курил, и струйки дурманящей сативы пробирались сквозь щели общей вентиляционной системы, прямиком в Чонову гостиную. Лин перебирала бортовой набор с тюбиками разных цветов, а Чонгук — упаковки с собачьим кормом. — Пиксель? — позвал он, наполняя крохотную миску у холодильника напоминавшими шоколадные хлопья кусочками корма. Под диваном зарезвились привычные, успокаивающие признаки жизни и, медленно выбираясь наружу, не менее крохотный щенок тявкнул что-то на своём языке, что Чонгук расценил правильно: «Привет, хозяин, ты самый лучший, а все остальные — жалкие ничтожества. Я люблю тебя, несмотря ни на что… гав-гав». Чонгук его тоже, несмотря на отсутствие задних лап, любил. Вот так — просто и безусловно. Пиксель бросился в объятия, забывая о наличии корма — хозяин важнее. — Вот такие мы с тобой несовершенные, — Чонгук чесал указательным пальцем пушистый лоб, — но зато настоящие. Пёс совсем уж завёлся и, теряя над собой контроль, пустился в догонку за собственным миниатюрным хвостиком. Закруглялся, зацикливался, обретал законченную форму. И зубками за собственный краешек — клац. — Глупый-глупый Пиксель, — повторил Чонгук, и Пиксель, разумеется, подобному заявлению был лишь рад. Радость его разносилась через бешено носящийся в воздухе хвост. Как маятник. Туда-сюда. В окне виднелись башня, а на неё роботами-конструкторами возводились жилые кубики, рекламные ролики сменяются пулемётной очередью — боролись за внимание Чонгука, и в отблесках ночных огней он увидел Чимина. Был ли тот в Тринити или подсознание Чонгука снова решило сыграть с хозяином злую штуку — оставалось загадкой. Однако офицер и без того был на дюйм ближе к разгадке, сохранив чужой адрес. Звуки смешивались, сливались в пошлые месива и закатывались в окна Чонгука, заполняя комнату, а затем и его сознание. «КомТек — сделайте», «Неужели роботы заражены и несут прямую опасность?», «Да Геко, всё будет тип-топ, я разве врал тебе когда-нибудь?». Чонгук закрыл уши… закрыл, но был бесповоротно уверен — не поможет. Тип-топ, говорит. Источник всех Чоновых бед — у него внутри. — Звёздочки — это красиво, сокровище, — отражалось от холодных стен коридоров его мозговых извилин, — но знаешь, что будет ещё красивее? Там целый замок, там музей. Только совсем неясно чего. Чонгук видел руку, ту самую, что ласкала его в дурмане ночи над Гнездом. Грудь его покрылась испариной, растекающейся по телу тёплыми струйками. Чон видел её и тоже восхищался — действительно, красиво — подумал он и сладко-сладко заснул. Клац-клац.𐰼
Вечером следующего дня Чонгук отправился в клоповник. Подъезд предсказуемо пах биомусором и бензином, которые за ненадобностью стягивались в неблагополучные районы города. Словно перхоть с головы старика, со стен сыпалась штукатурка, и из пустых проплешин на поднимавшихся смотрели изображения Аспана и изуродованные плакаты предвыборной кампании Шихёка. Открыл Чону парень лет двадцати пяти, волосы переливались мириадами драгоценных камней — стоял посасывал леденец на палочке, пошло так причмокивая. — Вам кого надобно? — спросил он у Чонгука низким, прокуренным голосом. — Тут проживает Пак Чимин? Парнишка подпирал собой стены всего клоповника, казалось, отойди он хоть на миллиметр — и вся конструкция повалится жалкой индустриальной пылью. С полминуты они переглядывались. Парень выискивал какие-либо намёки на агрессию в глазах Чонгука, но затем невинно пожал плечами, отворяя дверь полностью, и закричал через плечо: — Грабля, к тебе пожаловали! — Кто? — раздалось из внутренностей их обетованной голосом, от которого по затылку поползли мурашки. Парень, задрав голову, выжидающе посмотрел на офицера. — Чонгук, — произнёс Чон как можно тише. — Чонгук какой-то! — Это кто? — Мне почём знать? — раздраженно переспросил он, как замученная недалекими вопросами комендантша общежития, и пропустил Чонгука в квартиру, явно желая поскорее закрыть дверь, отгородившись от мира за ней. Щеколда без труда выполнила свою работу, но парень уходить, судя по всему, не собирался — стоял и откровенно Чонгука рассматривал. Чмок-чмок. Общая кухня, общий санузел — стандартное общежитие, в котором, к счастью, андроиды не имели свойства и привычки водиться (Чонгук на это очень надеялся), небольшой истертый годами диван и столик с радио старого поколения — какого именно, Чон не мог определить на глаз. В современном мире такие давно вывелись. Шипела тридцать третья. Мерно, приглушенно. — У вас тут ничего больше не слушают? — спросил он, осматриваясь. — У нас только тридцать третья жалована, — ответили ему с нераспознаваемой хитринкой, и Чонгук решил её проигнорировать. По коридору прошлись мягкие ровные шаги, и парнишка удалился на кухню копошиться в дебрях холодильника — как пить дать, за Чонгуком присматривал. Чимин вошел в гостиную обнаженный по пояс, без особого интереса рассматривая трещину в биопроцессорном предплечье. Поднив голову и заметив Чонгука, он подвис, и тридцать третья на фоне казалась самым подходящим звуковым сопровождением. Пак двинулся назад в коридор, а Чонгук лишь опустил руки, демонстрируя свою безоружность, безвредность… беззащитность. — Наверное, говорить, что я с миром — бесполезно, если не глупо, — заметил Чон. Чимин смотрел долго и пристально, с каким-то до даже сомнением и, лишь убедившись, что прожег достаточно глубокую в Чоне яму, наконец выдохнул: — Пойдём за мной. Он прошел за Чимином в ту самую комнату, откуда тот минутами ранее вышел. В имитации спальни Пак, исходя из увиденного, не имел привычки развешивать фотографии, постеры и разноцветные стикеры. Постель и полочка для одежды, ни больше ни меньше. Чимин вытянул из-под одеяла белую футболку и, натянув её, присел на край кровати, позволяя Чонгуку расположиться, где его душе угодно в пределах одного квадратного метра. Чона не особо волновало его расположение, потому он прислонился к стене и ждал исповеди. — Верни аврай, — приказным тоном попросил Чимин и, как только удостоверение оказалось зажатым между металическими пальцами, спрятал то под подушку. — Какую ты играешь роль в происходящем? — Это вопрос, на который у меня нет ответа. — А на какой есть? Чимин поводил головой из стороны в сторону: — Чонгук, ты помнишь сказку о Лунатике и Дохляке? Он смотрел на свою металлическую кисть, дергая за тоненькие проводки. Чон впервые видел, чтобы кто-то столь небрежно обращался со своим протезом. — Нет, — ответил он честно. Чимин заметно расслабился, указывав офицеру на свободное место среди скомканной простыни рядом с собой. Кивнул так, подзывая. Чонгук поддался, опустился рядышком и сложил руки у себя на коленях. Чимин начал рассказывать, а Чонгук слушать. Голос у Чимина нежный, а усталость выбирается наружу лёгкой хрипотцой. Лишь пару раз тот замолкал, рассматривая унылый пейзаж за окном — не более, чем панели схожего строения напротив, и продолжал вновь. Он рассказывал так, будто история эта отпечатана на жестком диске его сознания. Чонгуку впервые рассказывали сказку, и пусть за окном не ночь, он не в пижаме, не прижимал к груди плюшевого мишку. Он больше не боялся монстров под кроватью, ему уже двадцать шесть лет, он взрослый мужчина, который сейчас всего-навсего позволил голове самовольно опуститься на чужое плечо и прикрыть глаза. Чимин окончил рассказ и обвел свою комнату взглядом - на это ему потребовалось ожидаемо небольшое количество времени. Путь его глаз оборвался на Чонгуке: — Ты мне сам её рассказал, — и посмотрел так, что стало ясно — большего он не расскажет — не сейчас. Чонгук лишь приложил к лицу собственные ладони и растер ими глаза: — Что делать со всем этим дерьмом? — спросил он сквозь пальцы, не надеясь уже на то, что у Чимина есть ответ. — Посыпь его блёстками! — прокричал с кухни парень, который, видимо, буквально пользовался своим советом. Должно быть, со звукоизоляцией в клоповнике дела тоже обстояли… прелестно. За грохотом столовых приборов последовал звук отворившейся двери — как-то совсем не дружелюбно, и подобный тому голос разрезал собой повисшую на полсекунды тишину: — Тэхён, Чимин, вы где? Мне надо за вами отдельно являться, что ли? — Тебе пора, — прошептал Чимин, смотря куда угодно, лишь бы не на Чонгука.