✽
Гудки эхом раздавались в голове, один за другим. С каждым новым стоять становилось всё труднее и труднее, а сердце билось в неестественно сбивчивом ритме. Ответь, ответь. Чонгук наматывал очередную порцию лапши на палочки, уже откровенно запутался: сколько ту наматывал и сколько порций умял. Накручивал и лапшу, и себя. Пожалуйста. — Да? — словно спасательным кругом тонущему. — Как дела? — так неожиданно банально и просто, совсем не по делу. — Откуда у вас мой номер, офицер? — Чимин был удивлён, но в знакомом голосе чуть ли не родная сердцу кокетливая интонация. — Впрочем, не сложно догадаться. Было слышно: Чимин на работе, на фоне щёлкали фотоаппараты, кто-то на иностранном языке переругивался, насколько Чонгук мог разобрать, о несвоевременной оплате. — Может, кинчик попалим? — спросил он, как влюблённая школьница. С полминуты из трубки доносились лишь щелчки и женские голоса, довольные проделанной за день работой и только затем послышался тяжелый вздох: — Заедете за мной? Машины неслись, обгоняя друг друга: сбоку, сверху, снизу. Чонгук какое-то время рассматривал проезжую часть, лапша в чашке давно остыла. На самом деле он уже давно стоял напротив дверей его студии, давно буравил взглядом его окна, надеясь зацепиться за выученный до деталей силуэт. Он, кажется, превращался в самого настоящего маньяка. Чонгук протирался сквозь тернии низкооплачиваемого модельного бизнеса, кто-то из любопытства касался его плеча, а спина уже горела от пристальных взглядов. У всех: что руки, что ноги — протезы разных сложностей, которые они облачали в новомодные шмотки. Он шел в том направлении, что велело ему подсознание. Нашёл. Обнаружил. Как плюс потянувшийся к минусу. Или, скорее, как минус к плюсу. Чимин сидел на полу крохотной студии, упираясь коленями в пол, и тянул себя за края нарочито-изодранной майки. Дроны-фотоаппараты летали вокруг, демонстрируя цифрового Чи на крупный видный всем в студии экран. Взгляд модели полон нечеловеческой, изнеможенной усталости, от которой лёгкие самовольно наполнялись местным прокуренном воздухом. Ткань в руках Пака рвалась вместе с Чоновыми нервными клетками. — Сними, — командовали ему тоном, который Чонгуку совсем не нравился, но Чимин, разумеется, подчинялся и стягивал одежду, оголяясь по пояс. Торс заметно напрягся, кожа с наслаждением стянулась на рельефной поверхности. Чонгука тоже вполне ожидаемая реакция стянулась в паху… сводило сладко под веянием чужого позирования, доведённого до автоматизма. А самозваный фотограф наводил камеру на те самые места, которые Чон был против делить ни с ним, ни со случайными зеваками. — Приподнимись и руку, — фотограф поднял свою правую, намекая Чимину на его механическую, — руку в штаны запусти. Рука Чимина послушно спустилась, в глазах — нечитаемые эмоции. Рука Чонгука же, обратное тому, самовольно поднялась, в глазах — ярость, которую присутствующие расценили как ревность… А ещё что-то на сердце, неопознанное. — Фотосессия окончена, — произнес Чон, как если бы являлся директором всей этой плешивой конторки, подходя к фотографу. — С чего бы? — оторвался тот от экрана и вдруг испуганно замер под весом випона на своём виске. Офицер через оружие чувствовал, как трясло чужое тело. — А, ну раз такое дело. Чонгук огляделся в надежде увидеть полный благодарности взгляд Чимина, но Пак смотрел так, как обычно смотрят на втемяшившийся в остановку товарняк. Не благодарите?✽
Чимин вырывался из его рук, вылетая на тротуар и лавируя между прохожими. — Чимин, да остановись ты, — просил Чонгук, натыкаясь на недовольные лица. Они повсюду, мелькали, как всплывающая реклама — пытались Чимина за собой укрыть. Пак притормозил и развернулся, размахивая кофтой. Её рукава, летящие в стороны, задели мимо идущих подростков. Те, демонстрируя богатый запас обсценной лексики, унеслись прочь. — Ты думаешь, что крутой такой, да? — наехал он. — Как в кино: драма — супер, актеры — золотце. — Я выполняю свою работу, — пожал плечами Чонгук, вынимая пачку с сигаретами и зажигалку из нагрудного кармана. Щёлк. — Ты не имеешь права угрожать своими полномочиями вне исполнения. Сигарета зашипела, тлея. Люди оборачивались на ажиотаж их перепалки. Чонгук заметил, как мамочки уводили подальше своих детей, будто они с Паком торчки, что делят на глазах детишек дозу. Офицер понизил голос: — Ты выгораживаешь этих капиталистических тиранов? — Я спасаю свою рабочую точку! — Чимин снова дёрнулся, разводя руками, кофта сбросилась с плеч. — Ты способен найти место получше. — Да? — переспросил Чимин, грустно улыбаясь. — Ребёнок из детдома без образования. Может, мне податься в Соли-ди? Кулаки сжались, как сердечная мышца при взаимодействии миозина и актина. Однако, всё же не намереваясь причинить Чимину вреда, он приостановил нападение. Они стояли так с полминуты, смотря друг другу в глаза. Чонгук заглядывал, словно опытный сыщик, в самую Чиминову душу, а тот её усердно прятал. — Ладно, я был неправ, — произнес Чон аккуратно, умерив пыл. Офицер на пробу сделал несколько шагов навстречу Чимину и, не ощущая сопротивления, натянул кофту на оголившиеся плечи. Чимин с видом представителя королевской знати потянулся к уже почти доползшей до фильтра сигарете и с позволения Чонгука вынул ту из его рта. — Поехали, — мягко, пока Чимин выпускал с дымом своё негодование, сказал Чонгук. Снятая сигнализация, пристёгнутые ремни безопасности, включившиеся автоматически дворники, два пустых подстаканника и гудение из магнитолы, офицер полиции, выходец из детдома. Чимин. Сидел, сложив руки перед собой на коленях, вид такой уязвимый, что у Чонгука всё изнутри загоралось каким-то несмелым огнём и, ведомый им, он произнёс нечто совсем себе несвойственное: — Извини. К нему поднялась пара бисеринок, зардевшие перед таким неожиданным откровением и снова залились румянцем. Чимин порылся в своём рюкзаке, на дне которого многовековые залежи проживали свои тленные дни, и вытащил карту с музыкой. Чонгук заранее был ему благодарен и уже не видел, на самом деле, смысла подавлять свои мысли: — Спасибо, что спасаешь наши уши. Чимин снова снисходительно пожал плечами, поставил музыку погромче и отвернулся к окну, казалось, полностью расслабляясь — за стеклом Кущи уменьшался и всё отчетливее напоминал макет. Чонгук сглотнул слюну, дабы уши не заложило, и тоже откинулся в кресле, позволяя музыке из далёкого прекрасного прошлого вылиться на него лёгким шлейфом.✽
Чимин долго подпирал собой порог Чоновой квартиры, всматриваясь в периметр помещения, который открывался прямо со входа, и переминался с ноги на ногу. Чонгук тоже стоял и не двигался — наблюдал, давал время освоиться. — Мне нужны ответы, не более, — предупредил он. Пак обречённо вздохнул: — Ладно. На кухне тостер с настоящим хлебом, о котором Чонгук забыл, уходя сегодня утром на работу, рядышком открытая банка с джемом, которую, надо полагать, тоже забыл закрыть. Чимин подметил это, пробежавшись взглядом по столешнице, и на вид ему стало многим труднее. — Так что за кинчик смотреть будем? — спросил он. — Только знай, что на позднюю европейскую волну у меня аллергия. Чонгук вернулся уже в мягких пижамных шортах, в руках сотовый. — Это кое-что получше, — хитрая улыбка растянулась по лицу, словно мягкий пластилин. — Документальный фильм о капитане полиции Ккум-тощи Чон Хосоке. Чонгук убрал подушки с дивана (те башенкой сложились у его ног), освобождая место для Чимина, и плюхнулся на бордовую замшу. Телевизор отображал лабиринт Хосоковых волос — он куда-то явно направлялся. Чимин все никак не трогался с места, как прибитый гвоздями — ему явно некомфортно в неизвестной плоскости. Из динамиков доносились мерные удары столовых приборов о посуду, кто-то неразличимо переговаривался. — Воды можно? — В холодильнике. Чимин кивнул, достал из холодильника бутылку и, присосавшись к горлышку, кажется, немного успокоился. Чонгук не торопил, в нём терпения — незыблемый океан и ещё один питьевой фонтанчик. Всё для Чимина, если тот так и не напьётся. — Привет, Хосок, — произнёс голос из телевизора, и голова Чонгука обернулась к экрану. — Я так рад, что ты решил встретиться. Думал, уже не дождусь. Тут самая вкусная утка в городе. — Я только обсудить работу, Шихёк, не более, — бросил капитан и, судя по изменению перспективы в проблесках его шевелюры, присел напротив Бана. Чимин же опустился на диван, по-прежнему сжимая в руках бутылку: его крохотные пальцы белели. — Жаль, мне иногда так не хватает разговоров ни о чём, — Чимин медленно и с толикой отвращения повернулся к Чонгуку, а скрипучий голос Шихёка продолжал, — тем более с тобой. Их удивлённые глаза столкнулись друг с другом, застыли безмолвно, будто Шихёк мог их услышать. Не шевелясь даже. — Андроиды не будут взрываться хаотично, — сказал он как ни в чём не бывало. — Не вижу смысла избавляться от всех сразу. Убираем андроидов — будут выходить из действия другие машины. — Что-то же заставляет их реагировать последовательно, почему бы просто не изолировать андроидов от людей? Шихёк фыркнул: — Это как если бы болели только, допустим, мужчины, а мы — раз, — он прихлопнул в ладоши, — и эвакуировали всех. Просто следи и расслабься. В новостях уже дали сводку, что это результат неверной эксплуатации. Виноватого нет, а ломать «Соуль-интерпрайз»… это не дело. Челюсти Чонгука прижимались друг к другу как можно плотнее, чтобы ненароком не разойтись в параде гнусных оскорблений. — Но, — возразил Хосок, подбирая слова. — Хоби, — нежно проговорил Шихёк. Чимин снова повернулся к Чонгуку, нос его поморщился, потягивая за собой верхнюю губу: — Хоби? Что это за пошлости такие? Что на это ответить, Чонгук не знал. — Спасибо, нет, — обращаясь, судя по всему, к официанту, произнёс этот самый Хоби. — Что если… — он перешел на шёпот, — что если он всё же изобрёл то, о чём говорил? Чимин словно по команде отставил бутылку и морозом обжег Чоново бедро и, покрывая своим «Холодно», запустил прохладную ладонь под пижамные шорты. Мышцы среагировали на прикосновение моментально и засокращались в бешеном темпе. Жасмин… атаковал его обитель. — Тогда остаётся лишь подождать, — донеслось уже будто не с телевизора, а из другого измерения, размываясь за пеленой из чужого сердцебиения. Чонгук честно пытался услышать продолжение, узнать, чем закончится этот, полный саспенса, эпизод, но слышались только мерные удары приборов по, чёрт бы их побрал, тарелкам, и шёпот Пак Чимина у самого уха: — Просто следи и расслабься, — звучало не так плохо, как не плохо разместились губы Чимина на шее. Как кровь в открытой пробирке, воздух сгустился, приобрел форму, стал ощутимой материей. — Он пытается кого-то найти, что это значит? — спросил Чонгук, пока на это ещё хватало сил. — Как тебе объяснить, что значит «Найти»? Семантику или прямое значение? — ненавязчивые заигрывания Чимина разбились о чужой требовательный взгляд. — Он ищет того, кто эти узоры знает не хуже его самого. — Тебя? — Нет. В голосе Пака столько уверенности, что горло связывало в тугой канат, и слова из него, этого каната, никак не вытягивались. Тянулись лишь ледяные чужие пальцы по родным рёбрам. — Это как объявление о том, что он вернулся. — Ты знаешь, где его искать? Вшитые в запястье Чимина крохотные часы издали тихий скованный писк, напоминая, что время обнулилось, переродилось. Хотя, в сущности, Чонгук так и остался в своём тупике без намёков и ответов. Когда полноценный ответ, принявший материальную форму и высокий будоражащий сознание голос сидел у него на коленях. — Нет, — снова произнёс Чимин, но уже совсем без прежней уверенности.✽
Чонгук жил в небольшом домике, в ещё меньшем, чем тот, в котором он обитал с дядей. У него была спальня в голубую полоску (какую-то… слишком пророческую). Небольшие облачка перебивали эту самую полоску и висели так — без особого интереса, не перемещались по небу, не рассекали солнечные лучи, лишь линиями обозначали своё существование. Как и всё на Земле. А на стене висело изображение Аспана: планета, окружённая лёгкой дымкой. Чонгук часто им вдохновлялся. Мама… мама у него была строгая, но справедливая. Он не знает, так ли оно было на самом деле или он всё выдумал. Выдумал, потому что иначе просто не мог, иначе он бы жил лишь ужасами настоящего. Настоящего, в котором не помнил, как добрался сегодня до работы. Если прислушиваться к образам в своём подсознании, то его ждал финальный элемент, руки беспорядочно носились по рабочему столу. Фигура, без которой невозможно увидеть всей картины целиком. Глазами — рвано по периметру участка. — Никто не видел мой аврай? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. Не хватало ещё остаться без пропуска. Чимин тогда ушел… ушел ведь? В голове помехи, как на тех каналах, которые больше ничего не показывают. Где, мать его, пропуск? И никогда не покажут. — Чонгук, — Сокджин отложил в сторону свой планшет, с сочувствием наблюдая за тем, как Чон пишет круги вокруг своего стола. — Он у тебя на ремне. — Пришли ещё новости… документы повышенной секретности, — раздалось то ли голосом Шина, то ли Пуна. Голос в любом случае неуверенный, и слышно его было плохо. — У Хвана был ребёнок андроид. Кунсткамера — вот что приобретало очертания в воспалившемся Чоновом разуме. А среди них: изрисовывая свободные поля книг, сидел мальчик, ещё подросток с коротко стриженными волосами. Сидел пел себе что-то под нос и рисовал звёздочки, рога и цветочки цветными карандашами. И рука его — позади. В одной из колб с биожидкостью. Чонгук попытался дотянуться, но его, словно беспощадной волной, оттянуло обратно. — Что это за цветы? — спросил; сам спросил. — Ромашки, — ответил ему высокий юношеский голосок. Цветные карандаши веером разбросаны по полу, парня очень хочется отругать за беспорядок, но пухлые губки так умилительно поджаты в порывах творчества, что сердце топится… топится, топится и льётся к ногам Пак Чимина. Он уже вышел на след Хвана, он уже чувствовал его запах, ещё немного и — схватит за его поганый хвост. А имя его хвостику — Чимин, и Чонгуку надо его поймать, как солнечного зайчика. Чтобы вцепиться в него зубами. Или помочь. Чонгук решит это позже. У Чимина, надо полагать, не только рука состояла из биопроцессоров. Он, скорее всего, самый необычный андроид, которого Чонгуку случилось на своём недолгом отрезке жизни встретить. Но предполагать не в его стиле.✽
В его стиле преследовать свою добычу по улицам Ккум-тощи, борясь с дождевыми каплями на лобовом стекле, которые тоже явно что-то имели против Чонгука. Чимин зачесал волосы назад, цвет которых сменил на тёмный совсем недавно, и натянул следом козырёк чёрной бейсболки, а Чонгук всё следовал бесшумно и бесстыдно рассматривал того со спины. Пак вдруг остановился напротив булочной, всматриваясь в витрину со сдобной выпечкой, и спросил, очевидно, у Чонгука в её отражении: — Как долго ты будешь пялиться на мою задницу? — Тебя подвезти до работы? — У меня выходной. Чонгук бросил взгляд на ровный ряд заведений среднего уровня обслуживания, его ладонь пустилась в волосы в попытке сыскать там здравые идеи. Вероятно, у него был план. План, который он помнил. — Тогда, может, поужинаем? — его голосом на неприязнь. Смены настроения Чимина уже Чонгука совсем не удивляли. Он боялся увидеть непоколебимое безразличие в чужих глазах, и оттого даже холодное пренебрежение приравнивалось к спасению. — Я не голоден, — утвердительно. — С чего бы? Ты ведь весь день не ел, — это офицер помнил явственно. Чимин развернулся, равняясь с Чонгуком. Чон боролся с явным желанием взлететь чуть выше, чтобы сохранить своё мнимое превосходство. Но отчего-то ему стало предельно очевидно, что, поднимись он хоть на уровень тридцати-этажного здания, Пак Чимин по-прежнему будет иметь над ним преимущество. — Иногда приходится голодать днями. Тебе, офицер, не понять. Чонгука так пугало отсутствие голода в нём. Он отогнал прочь все липкие, едкие мысли и мотнул головой. Мотнул совсем незаметно, как бывает когда тебя поняли неверно, но Чимин наблюдательно подметил: — Мысли замучили, офицер? А Чонгук всё отрицал. Лишь отрицая можно унестись как можно дальше. — Поужинаем? — снова спросил он. — Поужинаем, — сдался Чимин. Чон разместил Наби вдоль тротуара. Её глазурное, идеально глянцевое покрытие отливало названиями забегаловок, и Чонгук без раздумий повел Чимина в ту же пекарню, что свела их взгляды воедино. Уже за столом Пак, казалось, жалел, что согласился на всю эту авантюру, носки его туфель были направлены к выходу, мысли обращены как можно дальше от офицера, а тело порывалось сбежать. Чонгук сканировал меню, и глаза его застыли отчего-то на фисташковом рулете. — Фисташковое, — поднял он к Паку глаза. — Будешь? У Чимина тут же зрачки дёрнулись, а тело резко оторвалось со стула. Он встал не просто в попытке сбежать, а исчезнуть. — Вернись, — произнёс Чонгук. — Сейчас же. И Пак застыл под тяжестью не ждущего препирательств взгляда. Слышно было, как он сглатывает — громче всех звуков в кофейне. Повиновался, бесшумно опускаясь напротив. — Только не фисташки, — молил почти, — пожалуйста. — Хорошо, тогда клубника, я страшно люблю клубнику, — уже спокойно предложил Чонгук. Вид Чимина был схож с видом человека, которому сообщили о полной ремиссии. Во взгляде — непонятная Чону надежда. — Правда? — тем самым юношеским голосом, и всё внутри отозвалось на столь уязвимую интонацию. — А какой мне смысл тебе врать? — Чон отложил на край стола меню. — Давай друг другу пообещаем: говорить лишь правду. Договорились? Чимин расслабился, откинулся на спинку стула. Ноги еле заметно раздвинулись, а ладони опустились на стол. Своей человеческой на вид рукой он изводил легонько свою механическую. Между пальцами завязались странные, суровые даже взаимоотношения, и Чонгуку отчего-то до дикого захотелось просунуть между ними собственные. Обвить. Сплести. Чимин принял принесённое ему клубничное лакомство и впервые поднял к Чонгуку голову, кивая, мол, договорились, офицер. — Ты ведь знаешь что-то обо мне? Мы были знакомы раньше? А Чимин лишь прятал свое лукавство в то и дело появляющуюся у рта сложенную вдвое салфетку и смотрел своими хитрыми бисеринками в самую Чонову душу, что-то силился там отыскать. Судя по всему, эта способность у них тоже на двоих. — Офицер, ты когда-нибудь прислушивался к волнам по радио под определённой кондицией? Это должно тебе помочь. И больше он не сказал ни слова, молча поедая своё клубничное мороженое. Поначалу даже, как думалось, наслаждался, но быстро потерял к десерту какой-либо интерес. Чон наблюдал за тем, как сидящий напортив молодой человек облизывал чайную ложечку. Со стороны они, должно быть, выглядели так, будто у них простое свидание, свидание двух любящих друг друга людей. Ему вспоминалась та первая их ночь, и… Так захотелось вернуться и прожить её заново. Он позволил себе нечто до банального простое, но такое тёплое-тёплое — прокрался рукой по Чиминову предплечью, и каждое соприкосновение с чужим телом прогрело кончики пальцев в прохладном помещении, в холодном тумане этого вечера. Свидание двух любящих друг друга людей. Людей. Ведь совсем не хотелось верить, что Пак Чимин так от этого понятия далёк. — Может, ты хочешь поехать куда-нибудь? — спросил Чон на грани душевной боли. Чимин с полминуты молчал и покусывал свою нижнюю губу, бросая короткие взгляды прямиком в Чоновы глаза. — Я только в туалет схожу. Чонгук попросил пепельницу и закурил, стряхивая пепел о белые стенки керамического поддона. Кофе и сигареты — бессмертный дуэт, а Чимин всё не возвращался. Минута тянулась за минутой, а та выдергивала за собой десятки других. Чон попросил счёт и безжалостно затушил окурок в его же прахе.✽
Пшш… Чонгука подбросило, прямо за рабочим столом. Кресло его стула полетело в неопределённом направлении, а головы всех его коллег обратились к нему. В голове всё пищало, как бывало перед выездами, и Чон точно знал, что сейчас произойдёт. Сержант Шин выглянул из своей небольшой конторки, только намеревался было рот открыть, как все уже, словно псы, услышавшие вымученную команду, соскочили с мест. Сигнализация поспела следом, но уже совсем никому не была интересна. Доблестные наши рыцари столь сложного времени. Их ждут великие дела, и все точно знают: Не дождутся. — Отчего Капитан Чон выехал с нами? — вот, что теперь популярно спрашивать у рядового Кима. Вопрошающему никто не ответил. Автомобиль остановился у небольшого дома в нескольких метрах от чугунной калитки и выплюнул наружу своих пассажиров. Этот дом. Чонгук его помнил. Половицы отзывались на его чуткие шаги, он двигался он неспешно, восстанавливая то утраченное, что от него осталось. Мама его была строгой, но… Нет, мама его была справедливой, но строгой. Вот сейчас Чонгук побежит в свою спальню — он точно знает, что она третья за повтором на втором этаже. Вот сейчас мама нагонит его и поднимет в свои заботливые руки, сейчас она будет щекотать его и шептать: «Доешь кашу». И смеяться тоже. Он почти слышит, как звонко. Мама, я иду. Мама, я точно её доем. Ма… На стенах их гостиной кровью. Когда-нибудь его голос сорвётся на животный крик, который уничтожит этот уродливый мир; когда-нибудь он подарит людям надежду на светлое будущее. Но сейчас он стоял и смотрел на всё те же картинки из прошлого, переделанные на новый лад, совсем уже Чона не отображающие. Смотрел и пошатывался. Чонгука, кажется, вывели. Несколько других таких же испуганых офицеров, каждый по своим причинам. Его вывели и усадили на выброшенные, должно быть, давным-давно, покрышки: отдышаться, успокоиться, собраться наконец в кучу. — Адерол будешь? — спросил у него офицер Сан, протягивая упаковку седитивного. Сан же? — Нахера мне адерол? Офицер Сан смотрел на чужие трясущие руки и рвано вздымающуюся грудную клетку и совсем не понимал смысл заданного ему вопроса. Сам две таблетки заглотнул, сел рядом на покрышку и спросил: — Ты знал их? — Кажется, да. — Соболезную. — Не стоит. Так они сидели в тишине, рассматривая заброшенный двор и детские качели. Капли бессильно стекали с железных труб и пропитывали собой редеющую травой почву. Мимо ползло радио, как бы дико это ни звучало, и ползло, наверное, уже давно. Никто давно его им не пользовался, давно не слушал. Шумело оно, как и полагается, тридцать третьей. Вяло так шумело и ползло. Сан следил за тем, а потом вдруг… повалился навзничь, как отрубленный от питания миксер. — Офицер Сан? — Чонгук подскочил и поднял с земли своего коллегу. А у того закатились глаза, он вовсю бормотал что-то бессвязное. На лице отчего-то улыбка широкая-широкая, и Чонгук не знал стоит ли звать на помощь. Шумела тридцать третья, а у офицера из кармана торчал блистер с адеролом. И кондиция его располагала к жуткому довольству. Чонгук поднял отяжелевшее тело, посадил его вплотную к дубу, который явно повидал уймы таких же, как и он, запутавшихся, и задавил булыжником бедное радио, даже не думая просто менять волну. И ушел, забрав с собой препарат.✽
В конференц-зале люди в одинаковых формах мерили шагами сокращающееся в прогрессии помещение. Люди всё входили и входили; ждали, когда директор полиции поднимет свою руку в жесте «Начнём». Единственным, кто выбивался из толпы, будто яркая пуговица в чаше с рисом, был неизвестный Чонгуку мужчина в изумрудном костюме. Чон Хосок разговаривал с капитанами других подразделений, изредка на Чонгука поглядывая. Чону под этим взглядом совсем непросто, он вжимался телом в кресло, которое успел сцапать в самом начале. Он пил воду, постепенно приходя в себя, а директор наконец поднял вверх ладонь и выдвинул тем самым ситуацию на обсуждение. «Надо вывезти всех андроидов за город», «Надо закрыть «Соуль-интерпрайз», «Надо отключить питание в Кущи», — голосами разной степени озабоченности. — Господа, если я сейчас поступаю так, — начал Шихёк, поправляя на носу крохотные очки в круглой оправе. Удивительно, у человека столько средств на лазерную коррекцию, а он по-прежнему на стороне этих нелепых карикатурных стекляшек… Вот что значило стабильность. Сидел, сложив свои крохотные ручки на пухлом пузе, столь миниатюрный, что Чонгук даже не заметил его появления. — Это поставит под угрозу мою кандидатуру на выборах и плохо скажется на кампании в целом. Надо найти корень проблемы и устранить его как полагается. — Всего-то два-три случая, чего поднимаете шум? — спросили из пучины зала. Кто-то, кажется, согласился. Жжёт. В рёбрах. И Чонгука вздернуло: — Надо искать Хвана! — забасил он. — Он жив, и это всё его рук дело. Кто-то покрывает убийства ни в чём не повинных людей, пока мы тут попиваем пиво и слушаем «Кибертрындец». Чон Хосок, прикрывая глаза, тяжело вздохнул. — Он умер! — ответили Чону. — Его тело было найдено и опознано! — Всё сводится к нему, — не сдавался он. — Что всё? У вас имеется протокол с доказательствами? Чонгук осекся, явно не имея ни протокола, ни доказательств, но одна зацепка всё же имелась: — Я уверен, что у «Соуль-интерпрайз» есть ответ на этот вопрос. — Мы частная организация и вправе самостоятельно принимать решения касательно своих андроидов, своих бумаг и даже… — обратился к Чонгуку мужчина в изумрудном костюме, — даже касательно ведущих на радио. Позвольте представиться, — он встал, подправляя манжеты пиджака, и оказался удивительно высоким. — Ли Минсок, директор «Соуль-интерпрайз». Некоторые элементы завершили своё путешествие и заполнили пустующее пространство пазла в голове Чонгука. Тот, кто перебирал в руках рацы, стоя за затонированным стеклом в зале с вырытым дном, возвышался сейчас перед ним и высокомерно вытягивал шею. — Пока весь город медленно тонет во лжи, крови и коррупции? — с издевкой поинтересовался Чонгук. — Я знаю о вас кое-что, Господин Ли. — Я тоже о вас кое-что знаю, — мужчина снова важно воспользовался словами, — рядовой Чон. Все разом обернулись в сторону Чонгука, словно впервые его видели. Самого Чона уже лихорадило не на шутку — он рассек конференц-зал, стулья и недоумевающие лица. Подойдя к Ли, он до треска стиснул воротник чужой рубашки и чуть ли не поднял того на полметра выше положенного. Глаза были полны отчаянно кипящей крови: — Вы обо мне ни черта не знаете. Его бы придушить его же воротником. Чонгука снова оттянули, снова увели от центра событий как можно дальше. Он вырвался и покинул конференц-зал, распугивая своим видом сотрудников бухгалтерии.✽
Влажность застыла, как твёрдая ледовая скала. Чонгук пробирался к автомобилю, лицом царапаясь о порывистый ветер с примесью снега. Он снял сигнализацию, но ощущение чужого присутствия не дало сесть в салон. Чимин опирался о забор и наблюдал за мусорными сводами вдоль тротуара, они скатывались друг с друга и ползли по дороге. На Чимине кофточка совсем лёгкая, но не казалось, что он замёрз. Казалось, что он сосредоточен и думал о чём-то слишком великом для этого крохотного мира, но уж точно не о сводах бумажных пакетов и пластиковых приборов. Чонгук остановился в шаге от лакированных ботинок. Ни он, ни Чимин не произносили ни слова, рассматривали друг друга, следы того, как жизнь успела потрепать их с последней встречи. Вблизи Чимин выглядел уставшим. И кофта эта, чёрт бы её побрал, всё спадала. — Я хочу тебе кое-то показать, — сказал он. Вечность Чонгука пугает. Вечность куда страшнее, чем прямая со своей точкой А и точкой Б. Вечность — это замкнутый круг, в котором нет места новому и девственному. Вечность — это проклятие. Когда у тебя есть цель — у тебя есть путь. Когда у тебя нет пути — нет тебя. Да простит Чонгука Конфуций. Дорогой дядя Конфуций, скажи, я ведь всё ещё молодец? Я ведь всё ещё могу положиться на твою милость? Тын — духовное свойство, способность дышать. Оно присуще человеку, скоту, зверям, птицам, траве и деревьям. Этой способности лишены камни. Чимин вёл его за собой, а Чонгук слепо следовал за тем в такт, готовый отдаться в чуткие руки проводника. Если бы их разделяла нещадная возрастная пропасть, и Чимин оказался взрослым, Чонгук, честно-честно, слушался бы его, как родного отца. Если бы Чимин был президентом, Чонгук отдал бы ему все свои голоса. Если бы Чимин оказался Богом, Чонгук, готов поклясться, исповедовал бы его религию. Они шли недолго: буквально обогнули два квартала и скрылись от дронов видеонаблюдения между двумя кирпичными постройками, за которыми, как оказалось… целый мир. Кирпичный мир юных аспанцев. Здесь дети молились на Аспан. Годы меняли кнопочные телефона на сенсорные, годы заменяли конечности на киберпроцессоры, годы валили города и эпохи, но ладони в молитвенном жесте складывались неумолимо. В одной и той же неизменной интерпретации. А на алтаре — возведённый Странник, самодельная фигурка того. Но не из золота и фарфора, а из переработанного пластика. Совсем крохотная, ведь ценность — в голове. Как и целая невиданная планета. Местная ребятня — такие же беспризорники, такие же бездомные, как и Чонгук с Чимином. Они играли во что-то группами, творя и созерцая, а затем, заметив Пака, подняли к тому головы: глаза озарились в приветствии, и подбежали они к нему и нежно заласкались. Чимин в окружении детей — Чонгук готов в очередной раз поклясться — это самое красивое, что он видел… что ему доводилось видеть. Чимин в окружении детей — это сама жизнь, обретшая форму своего содержания. Это сам Чонгук, где-то в отражении Чиминовых красивых глаз. И красивые пейзажи, отблеск солнца на поверхности моря, а ведь были ещё, говорят, озёра — крохотные, прозрачные, как стёкла, версии тех. Дети купались в лучах солнца, смеясь. Смех этот отголосками вернулся к ним спустя годы, ядром убившего себя робота.