✹ 𐰼 ✹ ✽ ✹ 𐰼 ✹
— Чимин, — донеслось сверху — оттуда, где была расположена кровать Юнги. — Ты спишь? Мин Юнги до сих пор пах выстиранным бельём и овсянкой. — Не-а, — в руках Чимина шуршали страницы учебника, он по привычке проверял сколько ему ещё страниц осталось до завершения. — Ты готовил доклад по теме стволовых клеток? — Мин свисал своей русой макушкой с койки, волосы коротеньким водопадом тянулись к земле, забавно так. — Да чтоб я сдох, — с полной, как ему казалось, уверенностью произнёс Чимин. Все остальные уже спали, все остальные уже видели сны, все остальные тоже боялись сдавать завтра доклад, но это им спать не мешало. Чимин выключил фонарик и потянулся потрепать макушку друга: — Спи давай. — Волосы мягкие, нежные. — Завтра видно будет. Чимин зарылся под одеяло, в тот день он прочёл про жителей Андаманских островов, которые дули на ладонь человека, с которым им предстояло расстаться. Это, действительно, как думал Чимин, почти до колик мило. В приюте всегда было комфортно, даже в морозные январские дни. Он садился у окна и смотрел на то, как вьются снежные хлопья за ним. Они танцевали, падали и снова взмывали вверх. Чимин в детстве очень хотел попробовать их на вкус, представлял их сладкими и такими нежными-нежными, а когда всё же попробовал, не падал духом и мечтал стать такой же снежинкой: красивой и уникальной. Не такой как все. Что тянется своеобразными конечностями в разные стороны. Он смотрел на то, как снегоуборочные машины плавили белую вату под своими панелями подогрева, а вода струйками бежала в канализацию. Иногда Юнги тоже сидел с ним и смотрел, как и друг, в окно, но спустя минуты уже сдавался и уходил прочь играть в «Беги-беги». Юнги нравились игры в стиле инди-хоррор, а Кисену, например, симуляторы вождения. Чимину нравились шахматы, но играть с ним почти никто не хотел.𐰼 ✹ 𐰼 ✽ 𐰼 ✹ 𐰼 ✽ 𐰼 ✽ 𐰼 ✹ 𐰼 ✽ 𐰼 ✹ 𐰼
Чимин вытащил наушник — реальность щедро напоминала о себе, с лихвой. С кухни доходили до жути привычные звуки, а радио шипело теперь не только у него в голове, но и на всю комнату. Пак потянулся к иллюзорному солнцу, которое где-то там, определённо, было, и отключил тридцать третью волну. Из лабиринтов проводов раздался приглушённый смех: — Геко, это умора. Я действительно мечтал об электроовце, когда был ребёнком, — Су-су не терял настроя. — Я расскажу тебе шутку получше: «Разговаривают два человека. Один говорит: «Не думал, что доживу до момента, когда люди смогут заниматься сексом с роботами». Второй ему отвечает: «Ещё раз повторяю, оставь в покое пылесос!». Следом пустили искусственные аплодисменты, записанные столетиями назад — мёртвые уже давно, и Чимин с тоской осмотрел тот угол, в котором сидел в прошлый раз Чонгук. Плечо по-прежнему хранило тепло его щеки. Чимин в детстве мечтал о новых кроссовках и чтобы мама приехала и забрала его из этого жестокого мира. А сейчас ему всего-навсего нужна машина времени — такой же комплект электродов и стальных шестерёнок, из которых состояло его тело. Разве это сложно? За окном тоже зима, но уже лишённая прежней детской магии.𐰼 ✹ ✹ 𐰼
Когда к ним приехал Хван, он долго рассматривал детей, что сидели, сложив свои младые ножки и ручки на его обозрение, а Чимин сидел в углу и разглядывал сад из-за прутьев решётки. Он ждал маму, а дядя с щетиной и в розовых солнцезащитных очках слабо напоминал ему его мать: как минимум переизбытком волос на лице. Мужчина рассматривал детей, будто пришел в приют выбрать щенка для дочери на Рождество. Долго смотрел, а потом перевёл взгляд на Чимина и оторваться уже был не в состоянии. Пак его старательно игнорировал, положением век демонстрируя свою незаинтересованность. Тем же безразличием. Хван что-то шепнул воспитательнице, которая с нервной улыбкой на лице теребила в пальцах платок на разгорячённой шее. — Иди, собирай свои вещи, — вдруг раздалось над ухом, нарочито заботливо. — А я не хочу, — пробубнил Чимин, по-прежнему гуляя глазами по улице. — Он мне не нужен. — Никто не спрашивает. В спальне было тихо, где-то в стенах журчали трубы, тихо грелся о батарею старый приютский кот. Ровные ряды двухъярусных постелей были застелены. — Чимин, это благословение, — воспитательница закрыла за собой дверь. — Почему бы вам не предложить ему Юнги? — промямлил Чимин и сам же словил спазм от сказанных слов. — Он ведь куда умнее меня, — солгал он напоследок. — У нас тут не буфет, — возмутилась женщина. — Пак, я не могу предлагать людям вас, как наименования в меню, — пухлые женские руки вынимали из его шкафа старенькие футболки. — Быстро собирайся и не разглагольствуй. Чимин лишь гневно сгрёб всё кучей себе в небольшую спортивную сумку и выдавил подобие довольной улыбки: — Энциклопедию забрать можно? — И получив одобрительный кивок воспитательницы, прижал книгу плотнее. Уходя, он отдал Юнги свои носки с изображением забавных зелёных инопланетян, которых так никто и не обнаружил, а тот в ответ прислонился щекой к его груди. — Береги себя, — прошептал Мин, а ладонями разгладил джинсовую ткань на спине того так, будто отправлял друга в опасную экспедицию. Чимин поцеловал его в покрывшийся испариной лоб: — И ты себя. В приюте всегда было тепло, как Чимину не будет ещё долгие-долгие годы. Новый мир ждал его за дверцей серебристого, словно тонкая медицинская игла, автомобиля. Как только салон втянул в себя парня, Хван установил путь до «Дома» и обратился к тому, кого Чимину видно не было: — Как он тебе, — голос его будто доносился из другой комнаты, а глаза прикрылись довольством, — Наби? Спустя недели Чимин осознает: голос этот иных свойств не имеет — приглушённый, даже окажись чужие губы над самым ухом, а Наби — не более, чем ласковое имя той игле, что несла его из родного города в точку, названную Домом. Его везли долго, далеко и, если он правильно помнил, под Шуберта. Чимин трижды по дороге задремал и ещё раза четыре просился в туалет. Особняк, в котором он прожил три года, был завидный. Три этажа абсолютных изысков, которые, однако, сиротскому мальчику лишь претили. Когда Чимин выбирал себе спальню, то очень жалел, что Юнги не взяли вместе с ним. В доме было уйма комнат, а гулял по неприглядным коридорам почему-то он один. За ним тенью передвигались домашние андроиды. Их было с полноценный футбольный клуб, но Чимин помнил лишь нескольких: Лайла — кухарка; уборщица, которую Чимин называл Нефертити из-за египетского вида стрелок у глаз; Эл — местный медбрат, чьё лицо напоминало слой потрескавшейся штукатурки; и Горох — почти металлолом, другие андроиды ходили и подбирали за ним тут и там брошенные предметы, причитая себе под нос. Однажды Горох повернулся к Чимину, когда тот сидел в библиотеке, и не поднимая глаз, произнёс: — Тебе здесь не место. О, старый бесполезный Горошек, как ты был прав. — Окажись мы с тобой в пору нижнего палеолита, — начал на третий день Хван, препарируя стейк в тарелке. — Нам бы пришлось сейчас охотиться на бизона, убить его копьем, освежевать и отделить мясо от общего делимого, — его нож срезал алый кусок говядины с основания, — и лишь потом готовить. Они ужинали за овальным столом в зале с бирюзовыми обоями. Стол был длинный, почти два метра в длину. Они сидели, отделённые друг от друга бесполезными канделябрами и вазами с фруктами, и было не совсем понятно, отчего Чимину казалось, будто Хван находился прямо напротив… разве что не дышал ему в лицо. — Теперь же это буквально в течение часа выполняет прекрасная Лайла, — мужская рука указала на девушку, та без единого намёка на эмоции сложила ладони в замок. — Разве это не поразительно, а, Чимин? — Чимин лишь прикидывал, по какой причине Лайла была названа прекрасной. Отсутствие интереса в чужом взгляде подтолкнуло Хвана на тяжёлый вздох. — Нам следовало чуть раньше познакомиться, моя оплошность, — он разместил приборы крестом поверх своего блюда. — Ты ведь знаешь «Соуль-интерпрайз», так? — Кто их не знает? В тарелке Чимина стейк остывал, а пюре было удосуженно вниманием лишь наполовину. Андроиды обслуживали их с особым прилежанием. — Ты прав… Я был директором разработческого отдела последние, — он осёкся, — десятки лет. Только вот, недавно мне пришлось уйти. Это, если так можно назвать… — Хван задумался, повисла тишина, в которой Нефертити звенела баночками с очистительными средствами где-то этажом выше. — Не сошлись характерами, — предположил парень, дабы прогнать эту безмолвную слякоть. Хван поддержал его инициативу, в его глазах загорелось крохотное пламя. Увы, совсем не доброе. — Можно сказать и так, — он смотрел на Чимина, как воодушевлённые и немного накачанные сахарной ватой дети смотрят на любимых зверей в зоопарке. — Ты веришь в Аспан, Чимин? — Нет. Лицо мужчины выразило тень какого-то неодобрения, подталкивая на защиту, на аргументацию. — Нет, — и Чимин защищался, — нет доказательств её существования. Они словно играли в шахматы, а Чимин уже заранее проигрывал. Обречённая партия, которой он по глупости своей позволил начаться. — У меня они есть, Чимин, — Хван промокнул губы накрахмаленной салфеткой. Морщины обрамляли уверенность в улыбке. — Я тебе всё расскажу. И рассказы его были жуткие, что лезвием скальпеля разрезали кожу. Чимин и был его доказательством. Любимым зверем, которого Хван смог из зоопарка выкупить. — Так будет лучше, — слышал он перед тем, как проваливался в долгий, тягучий сон после каждой трапезы. И каждый раз, когда Чимин просыпался после очередной операции, он рассматривал потолок с ровным рядом софитов. Лучи расползались в разные стороны красивыми строчками. В поту казалось, что красивее он, вероятно, ничего не видел. Чимин рисовал их, чтобы запомнить. Двенадцатиконечная звезда. Небо, полное звёзд, прямо у него над головой — куда ближе, чем то, что возвышалось над небоскрёбами. Хван приносил тогда ему фисташки. Чимин ни разу не спрашивал, почему именно их. Мужчина стучал в дверь, будто ему было действительно важно, насколько корректным являлось его появление и садился рядышком, разглаживая белоснежную простынь. — С каждым разом ты всё прекраснее, Чимин, — несколько фисташек исчезало сразу, теряясь в тени чужого рта. — Тебе не больно? И Чимин мотал головой, потому что физической боли не было, шрамы рано или поздно заживали, кожа постепенно приживалась. Он мотал головой. Хотя больно ему было. Очень. — А вот это мы, пожалуй, уберём, — Хван потянулся к прикроватному столику и передал стакан с водой одному из своих металлических протеже… кажется, Элу. — Тебе теперь необходимо потреблять куда меньше воды. — Чужая рука разместилась на Чиминовой, и он бы, возможно, поморщился. Определённо, поморщился бы, если бы ту ощущал. — Это всё в рамках изучения. Чимин снова кивнул, сглатывая шершавый сухой ком. Хван просил его много и часто рисовать, чтобы отслеживать способности новых биопроцессорных граблей. — Снова звёздочки, — выдыхал он, принимая из искусственных рук альбом. — Они, я заметил, тебя очень вдохновляют. — Что в голову приходит, то и рисую, — бесцветно произносил Чимин, удаляясь к себе. Чимин часто задавался вопросом: почему он ни разу не сбегал за первые три года? Может, всё дело в ядовитой, отягощающей уверенности Хвана в невозможности побега? Может, Чимин всегда знал, что он не герой, что он не победитель, да и с Мэри Сью у них чертовски мало общего. Он осознал это ещё когда его оставили у дверей приюта, оставили с перочинным ножом в кармане — как символ борьбы; ещё когда впервые открыл глаза на этой планете и в этом отрезке времени. Ему во снах виделось, как андроиды при исполнении вылавливали его на улицах этого чёрт-знает-где и привозили в заботливые руки папочки, чьё сердце обливалось кровью в минуты разлуки. Он сквозь дрёму слышал жалостливое: — Я уже потерял всю веру, сынок мой, никогда. — Кивок какого-нибудь андроида. — Никогда. — Повторный кивок. — Больше не сбегай. Он пытался не есть, он запирался в каждой из спален, очевидно проверяя каждую дверь на прочность. Но проигрывал. Шах. Когда Пак Чимину исполнилось семнадцать, он уже не являлся тем Чимином, который сюда впервые приехал. И не оттого, что тело его состояло из холодной стали, а потому что он позволял себе отдаваться чужому. Хван был очень аккуратен — до ужаса, оттягивая прикосновениями Чиминово наказание. Он рассматривал тело с довольством истинного флориста, вырастившего самую прекрасную розу. Он любовался, пока Чимин без единого намёка на эмоции смотрел в сторону, старательно не замечая липкого взгляда и языка, бегающего в воздухе. В нескольких миллиметрах над его пупком. Чимин смотрел на полку у кровати, на которой неизменно мокли в вазе ромашки. Он смотрел и не позволял себе плакать, когда тот самый язык, смоченный вязкой слюной скользил по его шее, бёдрам и паху. — Ты прекрасен, — слышал он. В него медленно и с наслаждением вторгались. А он. Он смотрел на ромашки.С солнышком внутри.
Любит — не любит.
Хван получал этими цветками изрисованные конспекты, находил их на оконных стёклах и мылом на зеркалах в туалете. — Совместное проживание порождает схожие интересы, да, Чимин? — спрашивал он, неясно чему улыбаясь. У Пака явно на то не было повода. — Мне нравятся твои ромашки. А Чимин ромашки ненавидел. За два года он снизошел до своего же разума: пожалел его, сам себя спас, привыкнув. Смирившись. А Хван нашел подход к своему созданию. Где-то у основания чужого члена. В тени очередной ночи он прокрался пальцами и оттянул кожу в самом, как оказалось, восприимчивом месте. На пробу, по-прежнему с благоговейной заботой.Любит.
— Тебе нравится? — в самое ухо, обжигающе. А у Чимина ноги тряслись в доказательство. Не нужно было слов, что теряли свою значимость с каждым приливом горячей ряби на его-то холодное, почти лишённое жизни, тело. — Нравится? — снова и снова. Не лишённое ещё окончательно, живое. И в истоме он отвечал, на грани с мазохизмом: — Да. Чимин оставлял за собой узоры, чтобы обозначить своё существование, чтобы они красным горели и приковывали внимание, чтобы когда он начнёт забывать себя, они пылали огнём, напоминая о детстве, напоминая о семье, которую он увидит лишь на Аспане. А Хван был болен, и дело было вовсе не в умалишенных тараканах в его черепушке. А в самой обычной, тривиальной онкологии, которую даже для их прогрессивного времени диагностировали слишком поздно. Спасение своё он искал в Чимине. Свою надежду, свою собственную панацею. Если выйдет с Чимином — они обретут свой Аспан. — Ты только представь, — наставлял он своего пасынка. — Люди смогут перемещать свою память, хранить её и восстанавливать, люди смогут жить вечно. И Чимин верил в его успех, ведь тоже надеялся на лучшее будущее. Тоже хотел, чтобы у его родителей были бесконечные «сердечки». А если быть точнее: одна вечная жизнь. Ограниченность которой и привела его в нынешнюю точку пребывания. Вот бы только её изобрели чуть раньше. Если бы Чимин справился, то, может, маленькие мальчики и девочки, такие как он, Юнги и Кенсу жили бы долго, счастливо и каждое утро просыпались в своих спальнях со своими мамами и папами. Но, когда наступил тот день, он не справился. Он испугался. Он бы очень хотел быть сильнее. Очень хотел бы, правда. Но не ценой собственной памяти. Снова снег собирался в сугробы, но уже на бескрайнем саду трёхэтажного особняка. Медленно заносило деревья, медленно утопали в снегу статуэтки с милыми ангелочками. Чимин думал, что если бы тут пролетела вереница плавящих машин, то под окном разлилось бы целое море. Чимин бы наконец его увидел. Может, Аспан не такая хреновая планета-мираж, если на ней существовали моря и океаны. В дверь постучали, отрывая Чимина от череды размышлений. Он вышел из оцепенения, что было затишьем. Глаза словили чужие. Хван расстегнул верхнюю пуговицу домашней рубашки. — Не в настроении? — спросил, подходя и устало вздыхая. Видно — уже совсем слаб. — Впрочем, когда ты в нём был? — Хочу на улицу, — Чимин снова отвернулся к окну. Он слышал шаги по дорогому ворсу ковра, замшевые тапочки давили узоры, вышитые из шёлка — тоже своего рода шифры, только другой природы. Хван остановилось позади и тоже смотрел в окно, на зиму… в наилучшую из её форм. — Мы это уже обсуждали, Чим-и. Мужчина уложил руку на его выбритую макушку и ласково так провел по пробившимся из неё волосам. А Чимин загрёб ту крупную ладонь и поцеловал, оставив: болезненные — для него, сладкие — для другого, следы от своих губ. Разместил исцелованную себе на талию и сам же потянулся к мужчине - просился на ручки. Его целовали, как это всегда бывало, неспешно, напиваясь его робостью, впитывая запах с поверхности его кожи. Его уложили на постель, разгорячённого. И полный желания взгляд оглаживал его искусственные руки. Но в Чимине бурлила не податливость, а адреналин, что бешеным темпом разливался по его венам. Он взобрался сверху, на уже немолодое тело Хвана. С колотящимся в груди, как бешеное, сердцем, вошел в того, больно разрывая чужое нутро, которое от переизбытка чувств лишь беспорядочно дергалось. Вдавливая.Не любит.
Не мстительно, а закономерно. Чимин вынул свой драгоценный нож из-под подушки и вознёс его к небу: так высоко, что, просто упади, он бы уже покалечил плоть. — Ты не убьешь меня, — в глазах Хвана была всё та же дезориентирующая толкающая в пропасть уверенность. — Не сможешь. — С чего такая определённость? — Я тебя знаю, — справедливо. — Ты — это я, Чимин. У Чимина скрежетом по горлу от паршивого осознания, от ощущения собственной трусости и беспомощности; его — подопытной крысы, которая просто не сможет уничтожить собственного создателя. Это создатели рушат свои творения. А творения способны лишь лишить тех простого-человеческого — любви. Чимин (преисполненный любовью) металлической рукоятью ножа ударил по челюсти, в то самое место, что лишает сознания при повреждении. И в минутах безмолвия сбежал. Энциклопедия, которую он так рьяно прижимал к груди, была о разного рода верованиях. На обложке — рога из понятия тенгрианства. В историях Тенгри душа жила вечно, вечно двигалась куда-то. Тот самый Тын, что существовал духом. Чимин в это не верил, но сдался. Ведь думать, что мамы и папы не стало вовсе — не хотелось, неудобно, страшно. То, что его не станет тоже — тем более. Человек пришел к идее вечной жизни, поскольку бесконечен сам космос, управляющий этой самой жизнью. Однако, человеку никогда не хватало времени застать смерть черного полотна, обволакивавшего Землю. Если мы не видим смерти, это ещё не значит, что она не ждёт, не сидит где-то за углом. Играя в шахматы. Дверь ему открыл Горох. Вовсе не был он глупым гвоздём, коим его считали в особняке. Далеко не самым глупым. Пак подарил ему тепло своего сердца, обнимая в благодарность. Может, это то, чего андроидам не хватало больше всего? Горошек, что же с тобою стало? Чимин первой же попуткой направился в город. Неужели так просто? Ответ всё прежний. Унесло его в этот город, в этот клоповник, в эту койку за сто рацей в месяц. Марс, директор сего шапито, долго рассматривал Чимина исподлобья, сканировал на предмет наживы. Все его куколки были при работе: Лола работала администратором в баре для модульных транссексуалов, Тэхён в ночном клубе «Вейн», а Ченсу - танцовщицей по вызову. Чимин знал, что его черёд тоже скоро настанет. — На, питайся. Совсем одни гвозди останутся… может статься, — в руках Тэхёна сэндвич, в руках Тэхёна забота на грани выгоды. Расценивай как хочешь, но есть по-прежнему хотелось. Они сидели на кухне в пять утра, после Кимовой смены. Чимин принял подобие опеки, облачённое в еду — принял свою участливость в жизни клоповника. — Марс — деспотичный тиран, но он трудится на лучший из укладов, — Тэхён разместил подбородок на ладони. — Ты красивый, он тебе выбьет место в модельном, зуб даю. Отдавать зубы не понадобилось, Пака, действительно, полюбили… истинной коммерческой любовью. Если бы он был способен продавать все свои недостатки, то стал бы безумно богатым, может статься. Только богатыми становились его новые работодатели, по причине очередного обогащения, впустившие однажды в студию мужчину в белом плаще. Белый. Вышедший из моды по причине «неудобности» — слишком высока вероятность от белого перейти в серый, а затем и вовсе слиться с оттенком уличной грязи. Не выгодно, с маркетинговой точки зрения. В один из осенних дней, с год, надо думать, назад, к Чимину подошли из-за спины, тот случайно чуть не разрезал подкравшемуся щёку. Белый плащ был безупречно белоснежен, но не нов. И осознав, что никто не собирался его увозить, Пак опустил свой нож. — Занятное приветствие, — Чимину протянули руку. — Ким Намджун. — Столь широкой улыбки Чимин не видел никогда, ровные ряды такого количества зубов — и подавно. — Директор «Аркайв». «Аркайв» — главный конкурент «Соуль-интерпрайз» на рынке кибернетики, основанный в студенческом кружке восемь лет назад. Их андроиды выглядели, как непрописанные NPC-персонажи, но выполняли некоторые функции, своим конкурентам не подвластные. — Мне просто интересно, позволишь? — Намджун протянул руку в попытке прикоснуться к чужому биопроцессорному предплечью, но вовремя себя остановил. Из одной ладони в другую он перекладывал чемодан с портативной лабораторией — набор для продвинутых кибернетиков. — Я хочу лишь снять некоторые замеры, просканировать… я заплачу. Сколько хочешь? Чимин всем телом напрягся, осознавая, что Марс, вероятно, уже получил свою долю. Паку не чужд человеческий эгоизм и дела до прогресса «Аркайв» ему, стоит заметить, не было никакого. Он был готов развернуться и безмолвно уйти, окончив свой рабочий день, но в глазах Намджуна не было ни злого умысла, ни похоти. Да и, откровенно говоря, Чимин давно не ел настоящего мяса. — Извини, — Намджун склонил голову учтиво, — но для этого нужно раздеться. Чимин оглядел студию, будто это не он оголялся здесь на потеху модульных ехидн, и кивнул неуверенно. Одежда полетала на спинку стула, а тело покрылось датчиками и мурашками. В чемодане было предостаточно приборов, название которых Чимин не знал. — Тебе сколько лет? — Намджун смотрел в крошечный монитор, но обращался явно к Паку. — Двадцать пять… — тот протёр глаза и добавил, морщась словно от боли, — вроде. Движения Кима ощущались бережно. Он часто моргал, испытывая, надо полагать, свой робототехнический восторг. — Это, — начал он на придыхании и Чимин уже заранее съёжился, не желая слышать слов восхищения, но Намджун затих. Выполнив свою работу, он собрал принесённые инструменты и кивнул, прощаясь: — Ты всегда можешь ко мне обратиться. — Понял, — бросил Чимин, натягивая обратно толстовку и надеясь не иметь в будущем необходимости обращаться к Киму за деньгами. Вообще никогда ни к кому не обращаться. Оторваться от мира. Исчезнуть. Перестать следовать чужим законам. Чимин любил клубнику, которая в доме Хвана была запрещена. Любил туманные утра, что переходили медленно в солнечные дни, которые он видел в далёком детстве и которые так боялся забыть. Сохранил. Чимин любил, когда пробуждение пахло оладьями и апельсиновым соком. Чимин любил свой баланс, что серым комком ваты держал его неустойчивый мир. До той самой встречи у Соли-ди, после которой ему нужно помочь сохранить родную память, того, кто оказался на его месте. Кто пострадал из-за его трусости. Перед кем у него незыблемый долг. Спасти. Для себя самого, в первую очередь. Спасти и сохранить.