* * *
В бронированном автомобиле пахло древесиной, терпкой мужской саливой и дохлыми надеждами. Чимин открыл окно, позволяя воздуху разбавить их сомнительную поезду толикой чистого воздуха. Он водил нижней челюстью из стороны в сторону и, надо полагать, мечтал отмотать время вспять и во что бы то ни стало спрятаться тогда в номере. Чонгук сжимал в руках своё оружие, которое потерпело моральное унижение — никто его даже отбирать не стал, и держался из последних сил, чтобы прямо сейчас не выбить очередную дверь. Машина резко завернула, огибая семнадцатый этаж очередного бизнес-центра, и в дверце что-то брякнуло, привлекая внимание Чимина. — Извините, я возьму? — он потянулся к бутылке с водой. — Жуть, как пить хочется. Его бесподобно проигнорировали. Щетина сложил руки на широкой груди и свёл брови к переносице, пряча за ними пародию на бурную мозговую деятельность. Чимин залпом осушил половину бутылки и протянул остаток Чонгуку, который принял ту с непередаваемой усталостью. Зубочистка вытянулся во весь рост и, закинув ногу на ногу, медленно и с особым наслаждением чесал себе затылок. Чон изучил их безмятежность, и рука отчего-то спустилась на колено, послабляя хватку. Он тут по сути единственный, кто представлял существенную опасность. Единственное звено, готовое подорваться в любую из секунд. Тик-тик-бум. Однако… взрыва не последовало. Лишь Ккум-тощи за окном, долгожданный кислород в салоне и бутылки в дверце неустанно брякали. Автомобиль остановился, плавно опускаясь на частную парковку «Соуль-интерпрайз». Зубочистка и Щетина вылезли первыми, словно туристы, что вываливаются из двухэтажного автобуса на очередную экскурсионную точку. Они потянулись к снова затянувшемуся небу и закурили в ожидании, пока Чимин с Чонгуком выйдут следом. — Боишься? — спросил Чон у Чимина. Пак, не отвечая, вышел. Небоскрёб самого крупного монополиста в городе вздымался без устали к рванным облакам, и по необходимости достраивался. По прихоти. Одного единственного человека, который вышагивал к Чонгуку навстречу, сжимая и разжимая в руках крохотный эспандер. — Вот мы и встретились, — Ли улыбался широко, показывая мир своим новым зубам. Чонгук чуть ли не видел в них своё зачуханное отражение. — Можно было выслать мне сообщение, — пожал он руку мужчины — вяло так, без интереса, — а не отправлять двух бугаев. Зубочистка и Щетина, как казалось Чонгуку, даже обиженно переглядывались. Ли же всем видом источал полную удовлетворённость своей операцией. К нему подошла девушка, совсем тихо шумя механизмами в спине. Передавая помощнице свой эспандер, директор в приглашающем жесте направил руки в сторону двери: — Как насчёт плодотворной прогулки? Я устрою персональную экскурсию, — голова склонилась набок, обращаясь уже к андроиду. — Сколько такая стоит, Ани? Мягкая интонация её, не думая, выдала: — Такой услуги нет, Господин Ли. Ли круто развернулся на каблуках к двери, размахивая подолом своего пиджака изумрудного оттенка и произнёс бесцветно: — Именно.♖
Чимин запихал руки в карманы, сильно оттягивая края кофты. Кепка скрывала его глаза, и Чонгуку оставалось лишь идти как можно ближе, чтобы в нужный момент… хрен его знает. Может, даже совместно разнести самый дорогостоящий небоскрёб в городе: ножичком и пестиком. Ли шагал неспешно, довольно рассматривая стены своего здания, вероятно, в тысячный раз. Каблуки его туфель отстукивали мерно: раз-два, раз-два костяным звуком. В обрамлении драгоценных, не уступающих в цене самим полотнам багетов гостей приветствовали: «Тайная вечеря» Да Винчи; «Влюблённые» Магритта; «Постоянство памяти»… Чонгук по уже закономерной иронии не помнил кого. Завидная, стоит заметить, коллекция, которая в один из годов… кажется, в 2189, неожиданно обесценилась. Многие, включая Ли, быстро прибрали к рукам подобные произведения искусства. Чон глядел на те и думал: искусство не умрёт никогда. У него такое свойство, как смертность, просто-напросто отсутствовало. Однако, голодая, человек с высокой вероятностью поджег бы пару-тройку картин, чтобы согреться и сварить себе супчик. Бедная Джоконда… хотелось верить, что грибной суп был бы как минимум с приправами. Ли подошел к стеклянному лифту, который Чонгук, готов поклясться, видел где-то по телевизору, и преподнес к детектору персональный ключ. Чон украдкой взглянул на Чимина, который беспрекословно присоединился к мужчине. Нездоровая была у Чимина привычка — подчиняться, а у Чонгука — следовать за ним хвостиком. Лифт тянул их ввысь, демонстрируя стеклянными стенками дверей прелесть каждого из этажей: склады, цехи, бухгалтерии, отделы тестирования и наконец… Ровные ряды одного и того же лица в тысячи вариаций заполняли собой гигантское, размером с три баскетбольных поля, хранилище. Помещение подобное тем, в которых пасутся военные самолёты. Однако усыпано оно, словно солью, одной лишь моделью андроидов, которую Чонгук ни разу не видел на улицах Кущи. Лицо глядело, не моргая, в пустое пространство перед собой. Очень знакомое, до трещин в памяти. Ли следил за выражением Чона и вылавливал намёки на иные эмоции. Будто дожидался, как ему, наверное, казалось, закономерной реакции. Чонгук лишь сжимал челюсти, приводя себя в порядок. Что бы там ни было — подавать виду уже никак нельзя. Лифт летел дальше. — Сто пятьдесят третий этаж, — женским голосом из динамиков. — Прошу. Дверцы раздвинулись, позволяя пассажирам пройти прямиком в кабинет директора. Это было слишком очевидно по исполинского размера декорациям и вычурным элементам инетерьера. Красной ковровой дорожки разве что не хватало. Впрочем, как оказалось, та имелась чуть дальше — к выходу на просторную террасу. — Миленько, — Чимин направился прямиком к холодильнику с напитками. Если бы Чонгук Чимина не знал, то предположил, что парень чрезмерно легкомысленно подходил к ситуации, но по напряжённым скулам и руке, чуть что тянувшейся к внутреннему карману было ясно — тот тоже, справедливо заметить, изводил себя не на шутку. Ли с видом императора обошел небольшой стол, предназначенный для игры в шахматы. Фигуры блестели хрусталём, собирая в себя самые крохотные намёки на солнечный свет. Подправив пиджак, он сел в кресло из красной кожи и, очевидно, ждал, что Чонгук проделает аналогичный путь. Чон огляделся: девушки-андроиды в выглаженных жакетках поверх белоснежных блузок и в узких серых юбках посматривали на него исподлобья, натыкаясь на нахмуренный вид. Чонгук всё же осторожно повторил маршрут и расположился в кресле-близнеце по левую руку от господина Ли. Открывался эксклюзивный на связывающий с противоположным зданием стеклянный мост с километровым бассейном в нём. Вдоль тянулись два ряда тахт и торчащих рядом с теми зонтиков. Люди плавали в обнимку с андроидами и рассекали небольшое количество невиданно чистой воды. — Хочу признаться, мне ещё не приходилось так внимательно рассматривать секс двух мужчин, — острые скулы директора смотрели прямиком на Чонгука, а в руках уже болтался и переливался гранённый стакан с алкоголем. Когда работаешь в полиции, вопрос конфиденциальности испаряется моментально, стоит впервые изъять переписку между сутенёром и его клиентами. Чонгука чужое заявление не удивляло, нет. Ему было отвратно. На теле, на душе. Желание отмыться стекало по коже, пробиваясь сквозь поры. — Всегда что-то приходится делать впервые, — произнёс он, неопределённо рассматривая людей на мостике. Чонгуку тоже предложили алкоголь. Он с недоверием изучал содержимое, но, притупив свою тревогу, пригубил что-то похожее на ликёр. — Ты ведь понимаешь, по какой причине мы здесь собрались, — получая непоколебимое Чоново молчание в подтверждение своих слов, Ли аккуратно продолжил. — Просить кого-то добровольно стать предметом опытов — как минимум, некорректно. Да и, если подумать, это всё пока что покрыто пеленой некой тайны. Понимаешь, — мужчина явно пытался объясняться словно с четвероклассником. Такому учат на курсах для юных политиков-манипуляторов. — Об этом не расскажешь общественности — зыбкое, однако, дно. Очень многое приходится скрывать ради их же блага. Чонгук по-прежнему молчал без особого желания поддерживать диалог. Он наблюдал за детьми, которые учились плаванию под чутким руководством тренера андроида и, мог поклясться, что дело не в алкоголе, чувствовал некое чуждое себе умиротворение. — Хван… Хван работал на меня долгие годы, — Ли осекся и добавил как-то неправдоподобно, для галочки, — как сотрудник. Он ушел, потому что его требования начали превышать работоспособность. Мы решили поместить его под домашний арест, — тут Ли помахал свободной рукой в воздухе. — С некими условиями. Три года. Три года он работал над своим проектом, о котором говорил лишь вскользь. Все, даже, надо признаться, я… верили, что у него ничего не выйдет. Однако вышло. Это мы узнали только сейчас… Когда офицер полиции принимает особое участие в деле о взрывах. Чонгук отчего-то вовсе расслабился: некоторые мышцы обмякли, словно теплое тесто. Они не знали о Чимине… даже если и знали, то не тронут. С каких пор он беспокоился о чужой жизни больше, чем о своей собственной? Чимин все ходил вдоль стен и рассматривал чужие семейные фотографии — вся свита Ли светло улыбалась, будто добродушно спасла человечество от эпидемии ВИЧа. Пака эти фото явно нисколько не вдохновляли. — Но не могу же я на уровне предположений скрутить тебя и заточить в лаборатории, — всё тягуче размышлял Ли. — Варварство. — От такого человека, как вы, слышать о варварстве, — Чонгук говорил столь очевидную правду, — занимательно. — Разумеется. Кто я? — уже расфилософствовался тот. — Деспотичный бизнесмен, что тихо и незаметно контролирует большую часть страны. Находит уловки и переделывает их в великие открытия. — Как вы использовали Хвана, к примеру. Ли смотрел куда-то сквозь окно, его не интересовал пейзаж за ним. Директор очевидно пытался казаться расслабленным, задавая светский тон их обмену искренностями. — Ты только представь, Чонгук, какие это высоты! Если доработать эту систему до логического конца, столько проблем станут просто неактуальными: болезни, катастрофы, генетика. Всё так несущественно… — мужчина повернулся к Чону. — Выгрузи память и живи хоть в крохотной флешке. Даже айдолы ушли на задний план с их человеческим фактором, — он мечтательно заулыбался. — Прекрасны, так и вижу: танцуют без еды и воды. Что-то неприятное в этом «идеальном» мужчине в конце-концов должно было просочиться, как мышь сквозь заборную щель. Чонгук опустошил бокал и поморщился: — В чем тогда их отличие от современных айдолов? — В том, что они не люди. Искусственные, понимаешь? Искусство, — он поднял руки к потолку, — верх того, к чему стремится человек — создать себе подобного. Но искусственный интеллект — это как искусственный секс, которым занимаются куклы в подвале Ли; это как искусственный сыр, который жрет сосед Чимина в клоповнике. Вместе с искусственным умрет всё настоящее, всё то, что так грело Чонгука, что было так ему дорого. А корень всему этому — он сам. Он сам убийца и сам жертва. В этом круговороте из снов и меток, в котором нещадно застрял. — Как жаль, что у нас искусство и искусственный — вещи однокоренные, — Чонгук позволил себе грустно улыбнуться. Он не спрашивал: «Вам не кажется?» или «Не считаете ли Вы?», не оставлял пространства для пустых слов. Если мир станет искусственным, он перестанет существовать вовсе. Некому будет дарить счастливое детство, некому будет получать подарки на рождество, некому будет по-настоящему ждать дома, и завязывать галстук по пути на работу. Никто не будет страдальчески испытывать боли; никто не будет знать, как это бывает хорошо — ее не испытывать. — Я предоставлю тебе все условия, — Ли уже не сомневался в исходе. Чимин уже не писал кругов по кабинету, его более не интересовали чужие фотокарточки. Он присел подальше от панорамных окон, не желая смотреть в сторону бассейна. Все пил и пил какой-то, найденный в мини-баре лимонад. — Вы бы сами пошли на подобное на моем месте? — Я бы пожил для себя какое-то время, — Ли вдруг поерзал в кресле. — Но в итоге все сводится к одному: жертвенность — наивысшая точка сочувствия к миру. Подарить людям больше, чем им смог подарить Господь Бог. Чонгук лишь старательно пытался словить глазами Чиминовы. Отчего-то очень нужно было смотреть в них, когда дело касалось «Пожить для себя». — В случае моего несогласия? — Вероятно, это стоило спросить в самом начале. А, вероятно… и не стоило, зная, что под слоем милой беседы скрывалась прямая угроза, которая работала беспрекословно: — Я найду как договориться, — напал Ли, пуская красноречивый взгляд на Чимина. Плавно характер их беседы перешел к неприятному исходу. Индекс раздражённости в Чонгуке превысил всякие показатели нормы — Ли намеренно его провоцировал, проверяя диапазон допустимых Чону, эмоций. Проверял того, уже заведомо начав свой эксперимент. — У меня тоже имеется своего рода туз в рукаве, — несомненно стоило начинать именно с этого, но ликер, надо признаться, был высококачественным. — Я более не работаю на полицию и ее интересов не разделяю. Мы с вами в патовом положении. Обоим я нужен живой. — Чонгук отставил опустевший бокал и встал, расслабленно потянувшись к потолку. — Оба знаем слабости друг друга, — он обошел кресло и поравнялся с шахматной доской. Ли с заметным напряжением следил за чужими движениями, пальцы добела стягивались вокруг стакана. — Это не дает тебе преимущества, — начал он, но Чонгук водил головой из стороны в сторону. — Я знаю многое, к своему сожалению, — голос спокойный. — Знаю, что вы боитесь пчел, что у вас непереносимость лактозы. Знаю и кое-какой секрет о вашей образцовой семье, — он для большего эффекта направил взгляд к фотографиям. — Как знаю и то, что ваша компания. — Чонгук толкнул хрустальную ладью. Весь ряд фигур падает на пол, разбиваясь в сверкающие дребезги. — Скоро рухнет. Девочки подбежали собрать осколки стекла и свернуть получивший свою порцию хрусталиков ворсистый ковер. Вероятно, через пятнадцать секунд его уже заменят новым. Ли поднялся для самого себя неожиданно: — Ты не посмеешь, — вырывалось у того. Говорил он не с Чоном, с Хваном внутри него. Не довольный своей эмоциональностью мужчина скривился. — Ступай, но деваться тебе в любом случае некуда. Чонгук посмотрел на переливающееся на поверхности бассейна отражение неба. Он, помнится, хотел отмыться. — Если моя худая память мне не изменяет, то вы обещали мне лучшие условия.* * *
— Я боюсь, — Чимин приоткрыл один глаз, силясь рассчитать расстояние между дном бассейна и дном города, и предсказуемо снова закрыл его, — высоты. Люди уже покинули территорию мостика. Андроиды разбились на парочки, шезлонги на группы, Чимин вот-вот разобьется на составные: — Нет, нет, не-а, — мотал он головой беспорядочно, как статуэтка-болванчик. — Не поступай так со мной. Чонгук стоял уже по плечи в воде, крохотные волны бились о грудь. Плавать — это почти как летать. Но Чимин, определенно, его взглядов не разделял, страхом своим отталкиваясь от мостика всё отчетливее. Мысленно Пак где-то очень-очень далеко. Видеть его таким непривычно — оголенным психологически. Чон произнёс: — Пока ты со мной, бояться нечего. И Чимин как-то совсем мило съёжился, так по-детски прикрываясь. Чонгук только повторно раздвинул руки: — Доверься. Сколько на одно «доверься» затрачивается моральных сил. Чимин обреченно оглянулся по сторонам и, надо полагать, осознал, что деваться ему уже некуда. Разумеется, он мог прямо сейчас бежать в коридоры «Соуль-интерпрайз», но ждали его, если совсем честно, в одном лишь месте. В этом треклятом бассейне с прозрачным дном на высоте четырёхсот метров. Пак глубоко вдохнул и так же выдохнул, надеясь, что не закричит сейчас на весь город. Он присел на корточки и буквально прополз по полу к краю бассейна. Лишь мышцы Чонгука, которые покрывались каплями воды, приводили в подобие чувства. В момент страха всё когда-то имевшее смысл сводится лишь к его предмету. Совсем чуть-чуть. Главное, не смотреть. Главное… Не дав возможности Чимину всласть упиться своим же ужасом, Чонгук подхватил его за предплечье и притянул к себе — торс к торсу. Чимин даже не успел завизжать. С закрытыми глазами он каждый сантиметр чужой кожи чувствовал по-особенному. Вода расплескивалась за грани бассейна и обреченно летела по направлению к земле, от мысли об этом по затылку мчалось стадо мурашек. Копытцами: цок-цок-цок. Чонгук прижался носом к промокшим волосам на Чиминовом виске: — Видишь, — тонкая полоса губ защекотала ухо, — совсем не страшно. Вдвоем не страшно. Чимин вонзился ногтями в спину Чонгука (Чон ему сейчас — весь мир, на котором зиждется его существование), а ногами обхватил талию. Вода теплая — контрастом к погоде. Дыхание у Чонгука мерное, совсем спокойное — контрастом к происходящему… не плаванию, разумеется, а вообще. Странный он человек, этот Чон Чонгук. Даже на грани экзистенциального ужаса оставался непоколебимым. Чимин просто не имел права быть трусом. — Давай сбежим, — предложил он, даже не шепотом, не стыдясь, не прячась. Он достаточно посвящён в безнадегу ситуации: им нет выхода из этого города, нет вылета с этой планеты. Они обречены поскольку живы. Таков удел души. Чонгук это понимал тоже. Он бессознательно набрал в свободную ладонь горсть воды и полил ею оголенные плечи Чимина. — Люди умирают. — Люди умирают каждый день. — Из-за меня, — добавил Чонгук, и Чимин не знал, что тут ответить, но решил постараться. Он покачал головой: — Ты тоже стал жертвой настоящего убийцы. И прислонился теснее, живот покрылся мурашками от соприкосновения с чужим. Мягкие губы припали к шеи, у Чона она — изумительная. Просто водил ими туда-сюда и совсем не желал рассматривать Чонгука, как своеобразный временный роман. ВИЧ когда-то разнесли гомосексуалисты. Нет причин, нет следствий, люди просто умирали быстрее и мучительней. Нет виновных, нет наказуемых. Лжеприрода, так они говорили. Лекарство в крови тех, кто болен — излечение в самом сердце болезни. В Чонгуке оно тоже имеется, в это надо верить. Иного попросту не оставалось. Чонгук попытался отцепить Чимина, но тот, казалось, приклеился намертво, будто суперклеем помазанный. — Я не хочу, — почти заныл он. — Просто попробуй. Обреченно оглянувшись, Чимин попробовал плыть самостоятельно: с полминуты изучал свои ощущения и, вероятно, вспоминал, каково это — самозабвенно плескаться в воде. Капли летели ввысь, и за мелким дождиком смех Чимина звучал как симфония. Флейта, сольная партия. Его искренне радостное лицо — как личная панацея. Забываешь, что в мире существуют хворь, что кто-то там за что-то там борется. Забываешь, что жизнь — не более, чем отрывок на бескрайнем таймлайне. Забываешь, что в вышине имеется гигантское небесное светило, оно ведь не в космосе, а вот — напротив, резвится в воде и совсем не гаснет. Забываешься вообще. Короткий вдох — очень долгая, длинной в вечность, тягучая-как-мед пауза — продолжительный выдох. Однако, когда Чимин спиной прислонился к бортику, то застыл в лучших традициях оловянных солдат, а глаза его округлились в немом ужасе. Чуть ли не визжа от леденящего страха, он снова впился в Чонгука и зажмурился как… — Как маленький, — улыбка Чонгука сама просилась наружу. — Я прям спиной, — задыхаясь, произнес Чимин. Побледнел весь. — Оно прям сзади… Чонгук лишь бесстыдно смеялся, разглаживая глянцевую спину, и покачивался в воде, убаюкивая. — Ужасно, — посетовал он с наигранным трепетом, за что получил кулачком по предплечью. — Давай выбираться, пожалуйста-пожалуйста, — Чимин, казалось, молился. Было бы различимо, не смейся Чонгук с таким задором.* * *
В душевой кабинке номера высокие стенки, а за ними — ванная комната. Чимина эта определенность успокаивала, он просто водил мочалкой по груди, расслабляя остатки своего тела. Что ему делать со всем этим будущим? Мочалка красноречиво молчала, просто терлась своими краешками о кожу. Мыльная пена скатывалась по спине, а Чонгук где-то там, в спальне, выбирал им ужин. Что ни делай с прошлым, настоящим, будущим, но есть хочется всегда. Когда Чимин вышел из ванной, растирая волосы полотенцем, то обнаружил Чонгука за просмотром второсортного теле-шоу. Какие-то астронавты просвещают массы в прелести жизни на космической станции. Желая присесть, Чимин даже не рассматривал ни одинокое кресло (оно ведь холодное), ни еще как минимум три свободных места рядом с Чонгуком. Он просто сел тому чуть ли не колени и скрестил свои ноги. Когда чужая рука приземлилась на лодыжку, он будто ощутил легкое касание. То есть, ощутил там, где о возможности подобного уже никто не помнил. — Странно находиться не в лав-отеле, а в обычном, да? — поднял он голову к Чону, тот всерьез задумался. Чонгук отложил планшет. Заказ электронной совой отправился на цокольные этажи, прямиком на сковородки андроидов-кулинаров. — Шикуем, — произнёс Чонгук так, будто говорил о происходящем на другом континенте. — Что же, значит, у нас не «лав» теперь? — Это что-то другое, — Чонгук подтянул Пака ближе, голос его расплавленным металлом залил все вокруг, — больше. Чимину казалось, что он может вобрать в себя дыхание этого человека напротив, сделать его объемным и поселить под сердцем. Его губы примагничивались к чужим на неизведанной тяге. Раз — и сцеплены. В мягких объятиях. Потому что желается. Между телами шуршали халаты, между лицами — улыбки. Улыбки немного грустные. Отчего только грустные? За что грустные? У Чонгука — особенно. — Ты теперь что, боишься меня? — спросил Чимин. — Не тебя. Номер, разумеется, превосходил своей роскошью все, что им проходилось видеть в Соли-ди. Как ни крути, а богатая жизни даже светится иначе. Сюда и ночь по-другому прокрадывается, и звуки другие. Даже голос Чонгука роднее. Может, свойство у него такое — с каждой минутой становиться все значимее? С полминуты они молча разглаживали морщинки на лицах друг друга, прислушиваясь к дыханию. Неважно в какой последовательности — главное, что есть. В этой неге раздался дверной звонок. — Ваш ужин, — послышалось из-за двери.* * *
Чонгук снова проснулся от дикого кошмара, и снова в поту. Его руки все еще горели: призрачно проделывали операцию на чужое сердце, разрезали человеческую плоть и вынимали страшный крайне мало напоминающий человеческий орган. Кровь лилась по его рукам, скатываясь к изгибу локтя. Чонгук размазывал ее судорожно, пытался вытереть о простынь. И бесповоротно разбудил Чимина своими беспорядочными движениями. Простынь всё не пропитывалась, оставалась белой, как белый ком бумаги. А кровь все ползла по рукам, будто ожившая сколопендра Лишь чужое прикосновение к разгорячившимся щекам его привели в осознанность, вытянули из-под толщи сонного паралича. Вдох. Вдох — вдох — вдох. — Эти кошмары, Чимин, — сказал он в появившуюся у губ Чиминову грудь. Запах жасмина успокаивал нервную систему. Ладонь Чимина приземлилась на лоб и зачесала уже мокрые от пота волосы назад. Словно мама, что укачивает своего ребёнка, он укачивал сейчас своего бывшего офицера полиции. — Тшш, — успокаивал он. — Ничего из этого не взаправду. А Чонгук и не знал, что взаправду, а что вымысел. Словно русская рулетка — Правда — Неправда. Он упал на Чиминовы колени и произносит: — Я так устал. И это, пожалуй, единственное верное утверждение. — Я подумал, — начал Чимин скованно. — Мы можем обратиться к одному моему… знакомому. Ему надо позвонить и договориться о встрече. Чонгук продемонстрировал Чимину взгляд, полный немого вопроса. Который Пак, безусловно, распознал. — С директором Аркайв, — он аккуратно отстранился, Чонгук поднял к тому голову, и слез с постели. — Я сейчас. Чон проводил глазами зацепившего по дороге сотовый Чимина в соседнюю комнату, а затем наткнулся на неприглядность смежной двери. Немного повалявшись, он так и не смог заснуть, веки все не смыкались. Пахло выстиранным бельем, мятным шампунем и совсем немного родным жасмином. Не считая приглушенных, неразборчивых слов Чимина, в номере стояла мертвая тишина. Казалось, можно вынуть нож и разрезать ту на куски. Чонгук поднялся и решил одеться. Неважно: выйдет у них с Аркайв или нет, ему чертовски необходимо выбраться наружу из вакуума современного гостиничного сервиса и поддаться привычному шуму города. Одевшись, он присел на край кровати — в тишине простынь зашуршала до ужасного громко. Сейчас он дождется Чимина и… Чонгук замер. Маленькая, размером с соринку, мысль прокралась к нему в голову и уже не желала вылезать наружу. Осознание того, что они с Чимином, проще говоря, были «парой», ударило громом среди ясного неба. Встречались. Состояли в отношениях. В какую бы тривиальщину не скатывались определения, факт оставался фактом… — Чонгук? — вдруг раздалось над головой. Чимин встал прямо, безуспешно скрывая свое довольство. Его большой палец металлической руки тянулся вверх, как в кульминационной сцене какого-нибудь эпичного блокбастера, а уголки губ — в стороны. Закончил, видимо. Договорился. Пак Чимин… его парень. Насколько это утверждение верно? А как иначе назвать то, что между ними? — Ты меня слышал вообще? — его лицу столь однозначно шло легкое ребяческое удивление. Чонгуку будто было явно мало чужого (помимо двух собственных) разума в голове. Он хотел пробраться в недра Чимина и узнать его изнутри. Узнать то, как выглядит мир сквозь пакчиминовую призму. Тот с большой вероятностью был совсем иной, ведь… сколько людей — столько и миров. Даже если они стоят друг напротив друга в номере отеля «Соуль-интерпрайз»; даже если вот так пересекаются, накладываясь поверх. За робкой озадаченностью последовала озабоченность. Надо полагать, Чимин думал, что Чонгука снова крыло бренностью бытия, но в действительности… — Я люблю тебя. Первое, что пришло на ум. «Правда» или «Неправда» в таком случае просто напросто не работали. Вылетело и всё. Связал себя окончательно. Привязал, если быть точнее. — Что? — Чимина заглючило. Тишина стала нестерпимой, к ней прибавились вспотевшие ладони и учащенное сердцебиение. Двоих взрослых парней. Чонгуку не обязательно слышать подобного в ответ, ему достаточно того, что Чимин по-прежнему рядом. Чон, как ни в чем ни бывало, произнёс: — На метро поедем, спрашиваю? Чимин отмер, зачесал волосы и как-то неуверенно осмотрел номер — совсем без надобности, просто глаза деть некуда. И чем дольше он разглядывал определенный предмет, тем яснее становилось понятно: сколько бы столетий ни прошло, а человек одинаково бессвязно реагирует на выражение глубокой симпатии. — Можем на такси, — не сдавался Чонгук. — На метро дешевле, — на автопилоте сопротивлялся Чимин. Оба, как один, перешли на шепот: — Закажу такси. — Закажи. Бедный, бедный Чон Чонгук… Столько бед на его душу, а тут еще и самая неподъемная из них — признание в любви.