А что, если компьютер, который постоянно спрашивает «Вы не робот?» просто пытается найти свою маму?
* * *
«Желаете попробовать себя в роли родителя? Или, дайте угадаем, жаждете вернуться в годы своей необузданной молодости? У нас есть решение — абсолютно новые андроиды поколения «Мама, ты не понимаешь», доступны по предзаказу…» У Чонгука в семье был робот: совсем молодой, с нерастаявшим ещё нежным металлическим «жирком». Они звали его Рори, как предки звали красного короля. Происхождение имени было Рори таково, что управляющими им планетами являлись Марс и Плутон. Преимущества, которые получало имя Рори от этих планет: упорство, энергия, рвение, работоспособность; недостатки: жестокость, ненависть, зависть. Мама Чонгука была одной из немногих воспитательниц в детском саду. Он назывался, кажется, «Бабочка». В дом всегда попадали списанные инструменты для мелкой моторики. Говорят, она развивает ловкость и склонность человека запоминать детали. Отец возвращался домой в костюме из вельветовой ткани, очень мягкой, ее приятно было уминать в ладонях. В воздухе висел запах сдобы и стирального порошка с экстрактом лаванды — так пахло по субботам. Тезис: у Чонгука был старший брат. Родители относились к Рори, как к родному сыну. Как и полагалось старшим детям, он убирал, следил за младшим, помогал матери в разработке учебного плана, умел готовить, вышивать, играть в «двадцать одно», знал наизусть все столицы мира и, ни больше ни меньше, считал себя вундеркиндом на домашнем обучении. Разве что не конструировал истребители на досуге. Завидная семейная идиллия, за исключением одного отдающего скрежетом «но»: Рори не знал того, что он робот. Таковой была идея Соуль-интерпрайз для линейки андроидов «Мама, ты не поверишь»: модель программируется по вашему запросу и соответствует всем параметрам современного подростка. Чон Джесон и Чанми долго не могли завести ребёнка: больное женское сердце, протяженный стресс отца, который он какое-то время безжалостно топил в стакане спиртного. Они обзавелись Рори, ища спасения, но уже спустя год тихие, словно падение пера, молитвы были услышаны и обрели наконец долгожданную форму. С появлением Чонгука изменилось слишком многое. — Рори, Рори, — детский голос Чонгука такой, оказывается, забавный. Он совсем немного шепелявил, — смотри, это жижка из кра-крахмала. В руках Чонгука, грозясь вытечь сквозь пальцы, переливалась смесь из набора юного химика. На запястье все ещё алым горел след от удара — брат постарался, что-то не поделили… родительское внимание, надо полагать. Случается. Рори распластался на диване, без особого интереса наблюдая за Чонгуком и легкой суетой в стенах дома. — Чонгук, — он склонился над младшим, ноздри его надулись, — это чистые амилоза и амилопектин, достань уже свои глаза из жопы. — Рори, сколько тебя просили не выражаться? — мать складывала в ровные ряды разноцветные контейнеры для еды: желтые — для сэндвичей, фиолетовые — для кренделей, голубые — специально для Чонгука — доверху, наполненые спелой клубникой. — Тем более в отношении брата. — Его доводы необоснованны. — Он ребенок, — не сдавалась мать. — Он глупый ребенок, — процедил в ответ Рори, и в самых краешках глаз Чонгука защипало от просящихся наружу слез. Контейнер ударился о поверхность стола со стуком в разы громче обычного, и женские глазки блеском недовольства поднялись к подростку: — Ты наказан, останешься дома. Чонгук, ты собираешься, нет? — она с сочувствием смотрела, как смесь скатывалась по рукам сына. — Гуки, ну же, давай быстрее, а то папа уже заждался. — Но… как же брат? — промыв руки спросил Чонгук. Он спешил за матерью к выходу. Закрылась дверь, играло автомобильное радио, женщина перебирала в руках ключи. Они так приятно звенят. Побрякивают… старые-добрые друзья детства. — Рори не может поехать, — проговорила она мягко. — Он будет думать над своим поведением. В ту субботу они вернулись поздно. Чонгук плохо помнил пикник, тот выдался таким же как и многие другие, что они проводили по выходным. Однако Чонова память сохранила на удивление располагающий день: минимум домашнего задания, максимум свежих ягод, деревце под названием тополь и пёс, которого разрешили погладить. Вечером они вносили в дом палатку и полупустые корзины, содержимое которых не смогли осилить. Чонгук тогда волочил за собой порвавшуюся сетку для игры в бадминтон. Их вымотанные, но по-прежнему радостные возгласы все еще хранили в себе запах скошенной травы и сэндвичей. Разбиваясь о бездушный холод квартиры. Коридоры встретили их неприятной тишиной, словно из всего мира высосали все привычные эмоции. — Рори, тебе надо было видеть Чонгука, — неуверенно позвал старшего отец. — А, Ро… Дверь на кухню тихо заскрипела, наводя свои правила игры. Скрипы удвоились, а затем утроились, и уже спустя секунды металлический скрежет заполнил собой всю вселенную и маленькое созвездие. Отец медленно и с заметной опаской заслонил собой младшего сына… или, вернее, единственного. Они обнаружили Рори у раковины с разбитой вдребезги рукой. В брюшной полости торчал кухонный нож максимальной степени заострённости, словно робот точил его самолично все те часы, что семья наслаждалась незатейливыми играми на пикнике. — Внутри… — Рори поднял взгляд полный саднящего ужаса к родителям, — металл? — Его голова теперь, казалось, ничего общего с человеческой не имела. — Но в книгах у людей, — голос его доносился до Чонгука с каким-то опозданием, — эритроциты, тромбоциты. Там совсем не… — Дорогой, ты что наделал? — Мама пыталась говорить спокойно, подбирая слова, но выходило это откровенно из рук вон плохо. — Вы меня обидели, я был зол. — Андроид вынул нож из брюха и надвигался теперь на застывшее в двери семейство. — Я был ужасно-ужасно зол, и потому вонзил в руку, а там… А у вас, — он оскалился, — у вас тоже? Чонгук смотрел на переворачивающийся вверх-дном мир, он ведь тоже совсем не знал, что его брат — не более, чем робот. — Рори, солнце, послушай. Давай поговорим, опусти нож. — Ты меня за дурака держишь, что ли? — разбитая рука, нервно дергаясь, поднялась к людям. — Как вы могли? Мужчина рукой пытался направить Чонгука к выходу, но тот сопротивлялся, обвивая пальцы на отцовской ветровке. Все внутри его молодого тельца застыло, словно он был больше не Чон Чонгуком, а бесполезным осколком камня. Отец все отпихивал его к выходу, притягивая за собой жену, но та стояла на своем в попытках с Рори договориться. — Мы никогда тебе не врали, ты был… — ее голос дрожал, словно туго натянутая тетива, — и остаешься нам сыном. Острые уголки его губ поднялись в стороны, полные безумия: — Как бы не так. — Дверь закрыта, — моментально подчиняясь острому оскалу, произнесла дверь. — Открой дверь, — скомандовал отец, все настойчивее утягивая за собой жену и сына к выходу. — Отказано. — Пароль: Гуки, — не сдавался он. Отец выбивал дверь всем, что попадалось под руку, а затем и самим собой, но металл не поддавался, мягкие шаги робота-подростка надвигались. Коридор, казалось, сужался, безжалостно уменьшаясь в размерах. — Пароль был изменен. Отказано. — Слушай меня, — кричала мать, вытягивая руки вперед — Рори, нет! Стоп! — Мама, — поднял он глаза, в которых нет жизни; в которых лишь холод полного безразличия и записанной на жесткий диск агрессии, — ты не понимаешь. Чонгук не должен был всего этого видеть. Это точка невозврата, как упасть в прорубь и поддаться течению. — Мама! Ма-ама! — бился он в истерике, как бьются сквозь толщу льда. Все произошло слишком быстро, не оставляя им вариантов на спасение. Ни одна команда полицейских бы не подоспела к тому моменту, ни один тяжелый предмет бы не защитил их от нечеловеческой силы мальчика-робота. Ничто в этом мире не дало им шанса на продолжение мирной семейной жизни. Все детство Чонгука прошло слишком быстро, отражаясь в каждом взмахе ножа. Детство рассыпалось на крохотные крупицы. Острие вонзалось в плоть, хлюпая. Женские крики поступали из другой плоскости, и Чонгуку оставалось лишь броситься под тот же нож, чтобы защитить собой. Своим собственным лицом, оставляя под глазом шрам. Заливавшая тогда глаза кровь скрыла от него ужасы, которые сейчас бы просто разорвали его несчастный компьютерный мозг. Кровавые следы покрывали стены его родного дома, того места, где ему, как казалось, должно быть уютно и спокойно. Кровавое всё. Зона комфорта лопнула изнутри, раскромсав на части то сокровенное, что у него было. Чонгук ненавидел андроидов. Один такой стал причиной ненавидеть их всех. По простой, понятной, до жути элементарной причине. Чон Чонгук уже умер. Мешая Хвану в этой бестолковой голове, совсем не наоборот. Он зажмурил глаза что есть мочи и увидел себя ребенком, увидел впервые далёкое прошлое. Однако, стоило ему открыть их вновь, мир оставался прежним. В этом мире у него есть крохотная квартира на Сано, в которой они с Чимином еле помещаются, деформированный пес, отсутствие работы и куча психологических проблем, с которыми не прийдешь на сеанс к психотерапевту. Даже он, того глядишь, покрутит у виска и скажет: «Там вон, в мире, какие проблемы: нет рабочих мест, восстания, андроиды грабят супермаркеты, беспризорщина, а ты, молодой сильный офицер в отставке, таким дерьмом грузишься! Он, видите ли, причина всех бед!». Позовет, как пить дать, своих коллег, чтобы все дружно над Чонгуком посмеялись. Забавно будет, слов нет. И мир все тот же: машины с ласковыми именами рассекали влажный воздух, небоскребы росли и тянулись вверх, Чонгук по-прежнему человек с искусственным мозгом. Его уже давно в этом мире не существовало, ему тут давно не место. Что ему надо делать в таком случае? Ответ закономерный: Не зажмуривать глаза. Люди давно потеряли веру в бога, который смотрел на нас, смертных людей, через иконы своих паломников. Они обличили его в новую форму. «Все наши решения так или иначе влияют на исход событий». Бог — он во всем. Истина, что глаголет даже устами ведущих Кибертрындеца. Только вот… однажды наука оскалилась и безжалостно лишила всех религии, лишила веры в то, что человек близок к чему-то великому; теперь он один на один с безвыходностью и неминуемостью смерти. А Вера нужна всегда. «Дядя Алдо, я привез вам речных раков, совсем мелкие, но лучше в этом году и не найти уже». «Чонгук-и, качели слишком высокие, смотри, не свались. Не ребенок, а наказание». «Твоя душа очаровательна, я хочу связать ее со своей». И Чонгук тоже очень-очень хочет. Все эти голоса кружили в его подсознании, вытанцовывая самый затейливый танец и извиваясь каждой своей нотой. Они словно краски, что заполняли собой узоры. Неужели это не смешно? Неужели это не изрывает в смехотворные клочья? И Чонгук смеялся. Громко, радостно и от души. Как смеялся бы не он сам. Не Чонгук. А тот самый монстр, прорываясь наружу.* * *
Квартира на Сано все так же давили своими невысокими стенами, потолок нависал угрожающе низко. Сокджин и Хосок морщились, словно в психиатрической клинике проводили день открытых дверей, и им довелось понаблюдать за самым опасным для общества душевнобольным. Они будто сострадали ему, но, на самом деле, просто жалели, как жалели незнакомцев, просящих милостыню вдоль тротуара и облезлых бродячих животных. Чимин вышел из комнаты: наполовину оголенный и полностью озабоченный, вышел в одних боксерах и с заспанными, но дикими глазами. Он прожег взглядом доблестных полицейских и спросил: — Вы что наделали? Хосок не отвечал, смотрел изучающие. Явно предполагал, что парфюм и легкая блузка принадлежали кому-то женского пола. Чимин открыл рот в попытке что-то еще им сказать, но передумал и присел перед Чонгуком на корточки: — Чонгук, посмотри на меня. — Тот все еще посмеивался. — Всё в порядке. — Чонгук водил головой из стороны в сторону, как заведенная игрушка с моторчиком, его словно лихорадило во время болезни. — Пожалуйста, — просил Чимин по-прежнему мягко. Сам он выглядел, как обеспокоенная мать. Его ладонь легонько царапало оголенное колено Чона, в другое толкался крошечной мягкой головой Пиксель, тикали часы. Это привело в чувство, спасло от звона в ушах. На какое-то время. — Они сняли их с производства. Вроде выплатили штраф господину Цзяню в виде недвижимости на «Парадайз лейн». Потом всё… — Сокджину это тоже давалось нелегко. — Замяли. Шихек интересовался этим делом, но насчет большего я не в курсе. Он ведь тоже ничегошеньки почти не знал, им двигал лишь страх. Как же Чонгук его понимал. А вот тот, кто знал, скрестив руки на груди, скрывал за переносицей горящую смесь из размышлений. У Хосока на лице были лишь нечитаемые эмоции. — Чонгук, если Хван, действительно, как-то с тобой связан, то, пожалуйста, пойди нам навстречу, — продолжил Ким. — Эти андроиды… — Почему до сих пор люди ими пользуются? — перебил бывшего коллегу Чон. — Они не верят, что андроиды по-настоящему взрываются. — Не верят? Чего же они ждут? — спросил Чонгук скорее риторически. Неужели они ждали, что Поллок постучится в их дверь с просьбой послужить музой для новой картины? — Чонгук, у меня двое детей, — говорил Сокджин несмело, его руки расположились на коленях, все еще нервно те поглаживая. — Я уже отвез в центр нашего домашнего робота, но они посещают школы, ходят в торговые центры, у меня сердце не на месте. Пойми меня. — Я никого не убивал, — не узнавал Чон собственный голос, связки словно разорвало от смеха. — Я никого не убивал, — повторил он зачем-то. Наверное оттого, что Хосок и Сокджин смотрели так, будто… не верили. Тоже совсем не верили. — Это все на уровне какой-то, — Ким с недоверием поглядел на грозный вид Чимина, — догадки. У нас нет полномочий тебя арестовывать. Пытаться других убедить в том, что в тебе сидит память другого человека, которая хочет пробраться наружу и всех убить… как бы это сказать? У нас такой привелегии нет. Мы пришли к тебе, как люди от народа. — Он коснулся воротника своей выходной рубашки, подчеркивая то ли отсутствие полицейской формы, то ли воздуха. — Ты можешь сознаться, — подал наконец голос Хосок. Кажется, он говорил о чём-то крайне страшном. — Мы начнем исследования, тебя, как Хвана, вынут и допросят. А тебя, как Чонгука, будут пытаться вернуть. Блеф. Блеф. Но вдруг не? — Сколько их уже не было? — спросил Чонгук, рассматривая Пикселя отсутствующим взглядом. — Взрывов. — Сегодня днем произошел очередной. — Где? — Мы имеем право раскрывать тебе информацию только при отношении к делу, — Сокджин уже вообще ни на кого не смотрел. Чайник, который Чонгук включил по пробуждении, вскипел и характерно пикнул, извещая о своей готовности, но никто, увы, на его зов не реагировал. Чонгука уже, казалось, вообще ничего не удивляло. Он запрокинул голову к потолку и просто захотел, чтобы тот сменился на чистое небо, а Сокджин и Хосок на каких-нибудь белочку и хомячка. Чимин тоже не был в восторге от незваных гостей, он громко сглотнул и поднял взгляд полный неприязни к полицейским: — Чего вы от него конкретно хотите? — Мы хотим, чтобы он прошел с нами в участок, — ответил Хосок, — и сдался лично, чтобы мы могли начать расследование. Тело Чимина дрогнуло, словно в него запустили легким разрядом тока. Он указал на дверь: — Уходите! — Мы проследим, чтобы все прошло без вреда самому Чон… — Пошли вон, — гаркнул Чимин. — Но если все сделать правильно… — Я сказал: на выход! — голос Пака сорвался на хрип, словно изодранная металлическая пластина; тоже не узнать. Сокджин поднял руку в попытке досказать, но Чон Хосок его прервал: — Ничего, мы уже уходим, извините, что побеспокоили. Сокджин приподнялся, разминая конечности, будто сидел неподвижно целую вечность, и Чонгук только сейчас заметил, что в голове Кима пробилось вдвое больше седых волос. Хосок в последний раз обвел глазами Чимина, как-то без особого доверия поджимая губы, и, кивнув хозяевам, направился к выходу. Сокджин все косился на чайник, вероятно не отказался бы всё же от кружки какой-нибудь настойки от сдающих нервов, но обреченно вздохнув, последовал за капитаном. — До встречи, Чон, — бросил напоследок Хосок с интонацией пророка. Они ушли. Внесли свои коррективы в шаткий порядок Чонгука и скрылись, оставить двоих пить чай в ночной тиши. Чон сидел, упираясь локтями в колени, а Чимин — рядышком. Это было похоже на дешевую сцену в драмкружке. — Они это дело тоже списали на неверную эксплуатацию, — произнёс Чонгук тихо. — Всего лишь результат поломки… Замяли, уроды. Нас всех замяли. — Чонгук, послушай, — Чимин глядел в окно, за ним неоновые вывески разрезали собой тьму. — Нам еще не поздно уехать. — Куда, Чимин, — Чонгук мял лицо, как кусок засохшего теста. — Куда? Достань свои глаза… — он оборвался, ощущая в себе вырытую яму. — Куда угодно. — Ты видел ту схему. Это болезнь, и она прогрессирует. — Так давай просто жить для себя, — интонация его становилась мягкой, но отчаянной. — Просто в домике на мысе, наш сад с ирисами. Ирисы, Чонгук, я читал, как за ними ухаживать. Это только кажется сложным. — Что ты несешь, Чимин? — непонимающе спросил Чон. — На протяжении всего вегетационного периода растения регулярно пропалывают, рыхлят почву, — Чимин говорил так, словно вёл передачу по садоводству. — Очень осторожно и поверхностно, чтобы не повредить корни, и удаляют увядшие цветки. Единственное, что здесь для Чонгука звучала резонно — удаление увядших цветков. — Это иллюзия, это всё не взаправду, — произнес он на одном дыхании. — Как качать себя адеролом под тридцать третью волну, пока твои мозги не лопнут. — Что ты предлагаешь? — слова Чимина дрожали. — Покончить с собой? — Предлагаю сдаться, они могут постараться мне помочь. — Неужели ты, действительно, считаешь, что этим мразям можно доверять? — А как без доверия, Чимин? Чимин выглядел как ребенок, которого оставляют у стен детского дома, Чонгук не мог позволить прожить тому этот отрезок юношества снова и, более того, не желал становиться тому причиной. Пак вопреки всему самоотверженно слез с дивана. — Давай я встану перед тобой на колени, — он опустился на колени, пошатываясь. — Давай, пожалуйста, — Чимина водило из стороны в сторону, он был готов упасть и распластаться на ковре, но всё еще смотрел Чонгуку прямо в глаза и почти молил его остаться. — Знаешь, наш мозг… он воспринимает все иначе. Если вдруг вспомнить о том, как однажды, допустим, мимо нас пробежала собака, то там. — Указательный палец коснулся виска. — Активизируются те же нейроны, которые получили информацию в самый первый раз. Нашему мозгу плевать, видим мы всё это на самом деле или только у себя в подсознании, — Чимин опустил руку на пол. — Все эти иллюзии — это тоже часть нашей памяти. — Но это будет неправдой, — произнес Чон. — Я и так слишком долго жил во лжи. — Разве так не было лучше? Разве, зная все теперь, ты доволен? — Я увидел своих родителей. — Чимин не смог этому перечить, Чонгук устало провел пальцами по щетине. — Ты прав, так не лучше, но иначе просто нельзя. Какое-то время они молчали. Чонгук протянул ладонь и коснулся нежной Чиминовой щеки, она напоминала мягкий антистресс, который хотелось трогать и трогать. Он разглаживал побледневшую кожу и не знал, кого ему жаль больше: их с Паком или Пикселя. Чимин еле пошевелил пухлыми губами: — Кто придумывает эти правила и кто должен им следовать? — Мы сами их придумали, и сами должны подчиняться. Чимин собирался возразить, но видно было, что он этого, на самом-то деле, не хотел. Веки казались совсем неподъёмными. Он запустил пальцы в пропитанные потом волосы, но ладонь в них застыла. В дверь стучали. Словно раскатами грома: Тук-тук-тук. Неужто Поллок? Полминуты они смотрели друг другу в глаза, собираясь с силами. Затем Чимин встал и, переступая по половицам как можно тише, подошел к двери. Пока он смотрел в глазок, Чонгук видел лишь его спину, и отчего-то горячий ком опускался и поднимался по горлу как лифт крупного бизнес-центра в час пик. Рука Чона отправилась на поиски випона… держал на всякий случай меж подушек дивана. — Чонгук, — прошептал Чимин, и Чон поднялся, борясь с головокружением. — Он просто ходит и всё. Туда-сюда, — Пак обернулся, глаза его были распахнуты и наполнены ужасом. — Мне страшно. В рыбьем глазу Чонгук увидел андроида, отшагивающего из одной стороны площадки в другую. Его туфли отстукивали звонкими ударами, которые поднимались и заполняли собой, казалось, весь подъезд. Когда он заканчивал обходить пространство по периметру, то приближался к двери и принимался биться в нее, как если бы за той находился его блок питания. Не демонстрируя эмоций, он усердно барабанил в металл. Громкое эхо заливало квартиру, перекрывая все остальные звуки. Чимин вжался в угол, как беспомощный загнанный зверек. Казалось, чем дольше тянуть, тем страшнее будет становиться. Удары звучали словно самая изощренная на свете пытка. Чонгук сжимал оружие, в котором заряда всего-то на один выстрел. Пока дверь медленно открывалась, Чонгук прокручивал в голове десятки возможных сценариев, каждый из которых хуже предыдущего. В голове пульсировало, руки готовы были отстукивать в бешеном темпе, но андроид лишь застыл и протянул Чону из кармана… Чонгук не сразу понял что. Те самые цветы, что дети беспризорники приносили Чимину, дабы он сплёл им венки. — Закрой двери и жди меня, — задал установку Чон и вылетел, толкая по пути андроида. Чонгук не хотел этого признавать, но он уже знал, что если Чимину приказать, то тот бесповоротно повинуется.* * *
Вой сирен и отголоски восстаний где-то близко, но в то же время чёрточки далеко бежали по растрескавшемуся асфальту, плелись по небоскрёбам и не давали спать тем, кто снимал квартиры в огромных пентхаусах. Нигде не было спасения от общественного недовольства, которое висело в воздухе и облаками поднималась в небо. Тучами. Чонгук бежал, как никогда в жизни. Холодный осенний воздух разрезал легкие на огромные куски, заливался в нос и горло ледяными дозами. Кирпичная кладка с новой порцией разноцветных рисунков столкнула его с краской одного единственного цвета. Его самого в последнее время нелюбимого. Ты уже не успел. Пам лежал в своем углу, буравя пустым меланхоличным взглядом пространство перед собой. Он видел что-то, о чем Чонгуку можно было только догадываться. — Пам! — позвал Чон, борясь с одышкой. — Где дети? — Я? — андроид смотрел на Чонгука, как смотрят на незнакомцев. — Эх, откуда же мне, старому жалкому роботу, знать такие вещи? Я всего лишь отвернулся пострадать в уголке, а когда повернулся обратно… было уже темно и пусто. Почти то же самое, как если бы Чон допытывал мешок с шурупами. Вопреки холоду в нем разгоралось ярость, он рывком поднял андроида за железные плечи. — На что ты здесь сидишь? Ты, жалкий кусок металла, — не сдерживался он. — Ты знаешь почему тебя выкинули из окна, Пам? Знаешь?! Потому что один из твоих собратьев убил мою семью. Он убил… — Чон опустил на землю совсем ослабевшего Пама и опустился сам… на колени, касаясь ими шершавого асфальта, — нас. Но Пам лишь с напускной печалью смотрел на Чонгука, безразлично считая автомобили, что пролетали за чужой спиной. Руки ослабли, бросая груду бесполезного скопления проводов на землю. Чонгук опустился на тротуар, и голова его, забитая до кроев, совсем уже отяжелела. Он думал: живут ведь как-то люди с диссоциативным расстройством. — У них все будет хорошо, — произнёс андроид с лицом старшего брата. — Если не сейчас, то потом обязательно. Они же люди. У людей всегда все хорошо. Даже после войн и эпидемий они все отчего-то радуются дальше, смотрят глупые видео и едят маленькие такие тортики, — он со скрежетом соединил указательный и большой пальцы, — с разными слоями. Живут. Но не в тех случаях, когда твоя личность — серийный убийца с изощренными наклонностями. Чонгук сидел вдоль дороги, смотрел на то, как трескается асфальт и местами расходится плитка. В трещины зелеными ростками пробивалась жизнь, находила в любом случае выход наружу. Чонгук смотрел на детские рисунки, на молодое идеализированное представление Странника, которого Хван, действительно, считал родным отцом. Все эти маленькие трупики, маленьких представителей человечества. Которые на Чонову душу не должны были приходиться. Пока он здесь, они будут погибать. Пока жив Чон Чонгук, все остальные будут задыхаться. Всё, что вырывалось у него реакцией на всё в последнее время происходящее: — Вот же блядство. Звон мешал думать. Путает. Чонгук уже не слышал экскурса робота в молекулярную кухню, он беспорядочно бежал по периметру глазами и с ужасом осознал… Что не помнил, как он сюда пришёл. Ничто ему не напоминало причины. Ничто не приведило к ответу на вопрос: «Зачем?». Чья это кровь стекает по бетонным ограждениям? Этот закоулок выглядел бездушно, словно никогда и никого тут не было, словно это место мертво уже очень давно. Оно мертво, Чонгук. Дай мне вернуться и все будет хорошо. Дай этому миру новый шанс. Чонгук бы так всему и поверил, с радостью бы отдал управление. Что ему мешало? Полицейский долг? Месть? Любовь? Звон усиливался, как если бы у самого уха колотили в исполинский колокол. — Уйди! — бил он себя по ушам. Хаос это… — Прочь! Это Красиво.* * *
Чимина тошнило. Из него наружу выходила вся боль, что он без жалости к себе накапливал. Страх выливался, но легче не становилось. Какой-то безнадежно замкнутый выходил круг. Холодный керамический ободок унитаза, его ладонь, что в нее упиралась, голова, которая склонялась над этой конструкцией. Ему бы адерола и под тридцать третью, где всё всегда хорошо. А не это всё. У Пак Чимина нет к этому миру ни требований, ни вопросов. Возможно… лишь один, и то риторический: «Неужели он не заслуживает?». Из коридора послышались нервные постукивания в дверь. Перед Чонгуком так раскисать было нельзя, ни в коем случае. Не задерживаясь на пороге, Чон проскользнул внутрь и скрылся в спальне. — Что случилось? — проглатывая горькую слюну, несмело спросил Чимин, но вопрос его остался проигнорированным. Пак наблюдал за рванными чужими движениями, сердце снова пустилось отбивать набатом. Хотелось просто прислониться к чужой спине, хоть как-то успокоить, но Чон все судорожно сканировал квартиру на предмет… — Ты что-то ищешь? — снова спросил он. Наконец Чонгук поднял взъерошенную голову к источнику звука, глаза сверкнули в приглушенном свете: — Ты прав, нам нужно уехать. Собирай свои вещи. Его словно таскали за поводок, не позволяя бешено носиться по спальне в поисках, надо полагать, чемодана. Он был будто хищный зверь, что обнюхивает свою территорию после нападения чужаков. Всё спрашивал: — Где этот чертов чемодан? Чимин с недоверием смотрел на дорожную сумку, что торчала из-под кровати. Она там лежала с самой первой их встречи в этой квартире — Чимин помнил точно, чего, судя по всему, нельзя было сказать о Чонгуке. Чимин ведь этого и просил: уехать, податься как можно дальше от этого ужасного «здесь», но теперь отчего-то все казалось каким-то неправильным. Неверным. Он потянулся, чтобы прикоснуться к спутанным на затылке Чоновым волосам. — Чонгук, постой, — остановил он того настороженно. — У нас ведь нет чемодана. Рука замерла, так и не прикоснувшись к Чонову телу. И тело это подняло голову как-то неестественно, как-то совсем не так, как ее поднял бы Чон Чонгук. И голосом говорило по-прежнему Чоновским, но тоже не так. Из Чимина выбили весь возможный воздух. — Привет, мое сокровище, — Чонгук бросил вещи, которые лишь для вида складывались на кровати. — Давно не виделись. У Чимина в голове всё разлетелось в сверкающую пыль. Чонгук подошел схватил того за оставшуюся руку с такой силой, что она треснула. В спину врезалось и разбилось вдребезги стоявшее у стены зеркало, а затем и край стола вонзился в мягкий бок, пуская по туловищу жгучую патину из боли. — Отпусти, — пригрозил он, забыв, что это никогда Хвана не останавливало. Он пытался, правда, пытался отбиться, но на него с той стороны давил монстр, что управлял Чонгуком и, вылезая полностью, пытался ухватиться за всё, чем является Чимин. Для Пака разом перестали существовать последние годы его жизни. Он просыпается, заново привыкая к рукам и ногам, которые совсем не хотят его слушаться. Он долго и истошно зовёт на помощь, но его мольбы разбиваются о ворс ковров и рельеф обоев ненавистного особняка. Он слишком часто и много плакал, но совсем никто этого не знал. — Я так по тебе скучал, сокровище, — прохрипел Хван, носом вдыхая всего Чимина. — Так скучал. Но это же Чонгук. Это Чонгук своим голосом произнёс, что очень скучал. Это губы Чонгука и запах тоже его. — Только теперь ты уже не такой красивый, — но слова он выплевывал уродливые. Тело беспощадно вдавливали в холод стены, над головой угрожающе тряслась книжная полка. Дыхание столь родное, но в то же время до жути опостылевшее, насильно пробивалось ему в дыхательные пути. Чимин думал, что снова истошно кричит, призывая о спасении. Но, на самом деле, не издавал ни звука. Не мог. — У Чонгука в голове… — прошептал Хван, — это совсем иные ощущения. Чимин, ты хочешь знать, что было после того, как ты оставил меня умирать? Я тебе расскажу. Чимин не хочет. Не хочет больше сказок, которые обращаются в страшилки… Только. Бежать-то некуда. Уже давно. — Я знал куда ты убежал, — начал Хван, — но что-то внутри не давало мне тебя взять и, — он ударил по стене в паре сантиметров от Чиминового лица, тот резко дернулся. — Обида, Чимин. Ты меня не на шутку задел. Ты не думал об этом? Чимин мотал из сторону в сторону головой как запущенные часы гипнотизера. Не в силах остановиться самостоятельно. — Чонов нашли всего спустя несколько недель после твоего побега и еще спустя каких-то минут семнадцать после происшествия, — продолжал Хван преисполненный злорадства. — Совсем немного, считай, разминулись. Жалко, не так ли? Робот тоже был деактивирован — самоуничтожился, — мужчина оскалился улыбкой Чонгука, которая ему совсем-совсем не шла, — как после Колумбайна. Видать, не выдержал, но… знаешь, как я был заинтересован: мой робот что-то наконец почувствовал. Мне дали добро на обследование и, к моему счастью, в мальчике еще осталась мозговая активность. Ты только представь! Так еще и племянник моего Дохляка, — Чонгук выглядел грустно, но глаза по-прежнему с довольством смотрели прямо в Чиминову душу. От этого контраста мозг был готов ретироваться. — Алдо долго не соглашался, хотел отпустить племянника, но… за ним ведь был должок! Чимина швырнули на постель, как жалкий манекен, у него с всего-то одной граблей никаких шансов против крепкого Чонова тела. Все вокруг заливалось тонкой пеленой слез, а тело — свинцом. — Я нашел Дохляка уже совсем отчаявшимся: потерял всех, кого мог. В этом мы с ним были как всегда очень схожи. — Чимин не мог заставить Хвана заткнуться, не мог лишить себя слуха. Ему придется узнать, чем оканчивается эта сказка. — Сознание мальчика по имени Чонгук постепенно гасло, терялось на периферии. Мозг его был поврежден настолько, что внести свои изменения туда оказалось куда проще, чем в здоровую структуру. Пиксель лаял как сумасшедший. — Только, — Хван гаркнул, — что-то пошло не так, его память записалась поверх моей. Алдо пришлось растить подростка в одиночку, он совсем угас, совсем как забытая свеча. Мы договорились: он вынесет всех андроидов в театр, за которым мы ставили опыты, чтобы на него повесили весь этот срам. — Я не понимаю, — лишь произнёс Чимин сдавленно. — Чего? — Кто тебе, монстру, все это позволил? — Шихек помог с документами, — Хван звучал так, словно очень хотел, чтобы ему задали именно этот вопрос. — Он и о тебе знал. Мой такой же папочка, каким я когда-то стал тебе. — У Чимина огнем пылала спина, а на шее — чужие пальцы, совсем не Чонгука, медленно сжимались, уничтожая последние принадлежавшие ему островки жизни. Отделяя друг от друга мозг и сердце; разум и чувства. — Будучи кем, могу тебя и уничтожить. Чимин закашлялся, судорожно глотая пустое пространство перед собой. Он не хочет умирать. Никогда не хотел. Даже в самые худшие моменты своей жизни. Он просто хотел попробовать пожить. — У любой истории есть конец, вот что я успел понять, сидя здесь. Ко-нец, — отчеканил Хван. — Ужасное слово. Чимин думал, что готов к этому. Он ведь знал, что подобное может случиться. Но надеялся, что сможет Чонгуку помочь. Но с руками обвивающими шею, он чётко понимал, что былая уверенность рассыпалась в ничто. В подобные минуты даже отравленный воздух казался спасением; казался самым драгоценным, что у них было. — Чонгук, пожалуйста, — на грани шепота, к которому лишь один он и был восприимчив. Чон слышал, словно тонущий слышит зов с берега. Как сквозь страшный сон Чимин окликал его по имени, и тот мотался внутри, пробиваясь обратно. Пак это по родным зрачкам видел и продолжал звать, совсем неясно какую надежду теплея. Но… главное ведь верить, так? — Чонгук… я, ты, наш дом на мысе, — говорил он, пока слезы ровными струйками стекали по щекам, а голос уже совсем обессиленными толчками выбивался из трахеи. — Только я и ты — Последнего грамма воздуха хватило лишь на: — Пожалуйста, любимый. Пак Чимин еще не успел пожить, услышьте его. Чужая хватка ослабла. И дыхание снова наполнило Чиминовы легкие, позволяя собой травиться. А Чонгук повалился обессилено, прикрывая свои глаза. И у Чимина, наверное, действительно, проблемы с перцепцией раз он желал обнять человека, который мгновением назад пытался его лишить жизни. Пак Чимин тоже совсем нездоров. Когда Чонгук успокоился, то встал и запустил опустошенный взгляд в сторону. — Он хотел убить тебя. — Слезы тоже скатывались с его щек и пропитывали собой раскрасневшуюся кожу. Казалось, всё, что их окружало уже пропиталось морями внутри них. — Я хотел убить. — Всё в порядке, Чонгук, — слова Чимина сопровождались саднящим жжением в горле. Но больно не от этого, а от произнесённых слов; больнее грубых ладоней на шее. — Это был всего лишь кошмар. Чимин медленно прислонился головой к широкому лбу — его неизменный жест заботы, который был нацелен расслабить Чонгука. Они сидели вот так — в обнимку, прижимаясь друг к другу лбами. Пот с лица Чимина скатывался по вискам Чонгука, тишина трещала, часы тикали. Это уже не казалось прикольным… мерные тихие их: тик-тик-тик. Чимин ощущал себя брошенным в пропасть камнем. Чонгук ощущал себя, по-меньшей мере, пропущенным через мясорубку куском человечины; тряпкой, которую выжимают после стирки. — Да, ты прав, — согласился он. — Кошмар, не более.* * *
Однако Чонгука не отпустило. Он водил по дну стакана воду с криво застывшим льдом, сидя на краю измученной постели. Она скрипела под их с Чимином весом, готовая развалиться. Лед напоминал осколки стекла, а вода не вносила ясности. — Почему ты живешь в такой маленькой квартире? — спросил Пак. Снова Чимин это делал — снова пытался перевести стрелки и забыть былое. — Я копил на что-нибудь большее, — ответил Чон. Снова Чонгук ему поддавался. Чимин проводил указательным пальцем по лопатке Чонгука, и тот стыдливо прикрыл глаза. Он чувствовал на себе теплые подушечки пальцев. Эти двое привыкли к температуре тел друг друга. Совсем-совсем друг к другу привыкли. Чонгук расшифровал хаос. Который теперь стал порядком. Хаос — это плохо. Порядок — хорошо. Но хорошо и плохо — это одно и тоже. Только под разными углами. Пока Хван его руками вершил ужас на этой самой постели, Чонгук был там — на изнанке, где нет ни времени, ни места. Он был тоже под другим углом. Расставив наконец все элементы воедино и получив все ответы на свои вопросы. Любой психотерапевт бы похвалил его за удачно закрытые гештальты. Но, закрыв их, Чонгук не знал: правильно ли поступил? Ведь теперь решение всему лишь одно. Окончательное, бесповоротное. А раньше казалось — пойдет. — Как клубники хочется, — произнёс он, убирая стакан и потягиваясь к потолку. Чимин отвлекся и перевалился через плечо Чонгука, словно услышавший от строптивого больного желание лечиться: — Я принесу. Он смотрел… с благодарностью. Не оттого ли, что Чон ему подыгрывал? Чонгук старался казаться расслабленным, даже если внутри него рушились города и взрывались вулканы. Даже если внутри него гасли галактики, он будет Чимину улыбаться: — Правда? — Конечно, я мигом. — Будь осторожнее. Чимин поднялся и, наспех одевшись, вышел из квартиры. Его теплый, но грустный взгляд еще какое-то время висел в воздухе: — Дождись меня. За Чимином плавно и бесшумно прикрылась дверь и, конечно, на замок, потому что Чонгуку уже не доверяли. И комната погрузилась в размеренную тишину. За окном целый город, целый мир. Поменялась лишь форма. Содержание же оставалось прежним. Он знал, что план Чимина, какой бы он ни был милый и пушистый… и план, и Чимин — это, в любом случае, лишь игра со временем. Чонгук все же немного сжадничал и одолжил его на немного, чтобы провести чуть больше минут с Чимином в их воображаемом мире. В этом доме на мысе Рас-асейр с ирисами на заднем дворе. Чонгук встал и сделал глубокий-глубокий вдох. Ему интересен совсем не кислород, а запах жасминового парфюма и шампуня для крашенных волос. В чужих вещах он нашел предмет, мысль о котором не покидала его уже давно. Бывший офицер полиции натянул футболку и в последний раз позволил себе поплакать. Как взрослому мужчине. Прости меня, моя любовь.