Холодной думай головой. Ведь в мире все закономерно: Зло, излучённое тобой, К тебе вернется непременно.
Женщина за прилавком смотрела на граблю с каким-то недоверием, но Чимин ей по какой-то немыслимой причине улыбался. На улице было холодно настолько, что оставалось лишь уподобиться местным бездомным: свернуться в теплый ком и спрятаться в стенах капсульного отеля где-нибудь поблизости. Чимин такие на дух не переносил, в них всегда слишком душно и, не считая давящих со всех сторон стен, еще и крутили до боли безвкусную музыку. Чимин со всем своим внутренним багажом привык к просторным холлам, каждое размером с теннисное поле и к спальням с высокими потолками. У них с Чонгуком, может, и небольшая квартирка, но это ведь пока. Совсем ненадолго. — А у вас еще свежее нет? — спросил он у недовольной продавщицы. Она подпирала огромную кудрявую голову культей без пальцев. Такие протезы, как у Чимина, ей могли лишь сниться. — Мне только самая свежая нужна. — Бери что дают, — гаркнула она, рассматривая то, как Чимин раскручивал в ладони побитую жизнью ягоду. — Ничего вы в маркетинге не понимаете, — вздохнул он. — А мне и не надо, — она обиженно отвернулась, кудри разлетелись в стороны. — Коль пришел за всякими биогенетическими дерьмами, так иди в гипермаркет. — Да мне и у вас нравится, — Чимин добродушно сложил клубнику в пакет. Его улыбка в эту до жути холодную ночь, как и во всей этой промозглой жизни, ее откровенно сбивала с толку и даже не оставляла возможности как следует погавкаться. — А у вас фамилия не Ким… случайно? — поинтересовался он, как интересовался бы у приятельницы. Она некоторое время колебалась, словно не помня, как ее зовут, но, на самом деле, просто не хотела признаваться. За Паком уже образовалась небольшая, но многим недовольная очередь. Женщина пустилась искать что-то под прилавком и уже спустя мгновение вынырнула: — На, сдачи нет почти, — она протянула ему «Карманный словарик для выживания в Ккум-тощи». — Денег нет, на. Чимин посмотрел на книжонку с сочувствием и все же ту принял, умещая пакет с клубникой, несколько помятых купюр и словарик меж пальцев одной руки. — Благодарю, — поклонился он и ушел прочь. Ушел, оставляя мать Тэхена позади: работать, работать и еще раз работать. Интересно, как он там вообще?***
Чимин проходил вдоль магазинов уровня «дешево и сердито» и думал, что Чонгуку непременно пойдет укороченная джинсовая курточка. Они теперь, правда, оба безработные, Чонгук, к тому же, немного в розыске, а Чимин без образования, но это даже добавляло ситуации некой перчинки. Над головой, подрезая медленно плетущийся грузовой автомобиль, пролетел новенький «Фислер», они сейчас популярнее некуда. Чимин на минуту задумался, как сложилась бы его жизнь, попытай он все-таки удачу в модельном бизнесе. Кто знает, может, еще чуть-чуть: несколько сезонов упорной работы, график без выходных и литры пролитых слез — и он бы красовался не только на билбордах, но и выступал бы на частных показах. Где-то вдали щелкали вспышки и слышались тихие восторженные «Вау». Ноги остановил его у входа одного из бутиков, Чимин всмотрелся в витрину, что маняще привлекала продрогших прохожих. Выставочные андроиды, превозмогшие статус «металлолом», улыбались Чимину из-за полированного стекла. В отражении: он — уже покоцанный, совсем не похожий на себя с рекламных щитов, небоскребы позади и светящиеся фонари кругом, что парили над парковками. У Чимина, действительно, могло быть другое будущее, но… как же хорошо, что он его не выбрал. Модельный бизнес был похож на колесо, в котором без устали бежит крохотный пушистый хомячок; бежит, пока сердце его не взрывается. Стоит только сделать шаг в сторону и болезненно, но вырваться из своего замкнутого круга, как там — целый мир, куда более разнообразный, чем повторяющиеся раз за разом перекладины. — Двигайся, чего приклеился? — толкнули Чимина в сторону небрежным плечом и тихо пробурчали себе под нос. — Наркоман. Мир вокруг полон голосами, запахами и формами. А Ккум-тощи же не спал никогда. Особенной этой ночью. На лицах прохожих куда больше нескрываемого страха и озабоченности, чем обычно. Кто-то шел с восстаний, кто-то на, а кто-то те старательно избегал, но идти куда-то, никакого отношения к происходящему не имея, было уже невозможно. Пока ты об этом знаешь, ты так или иначе причастен. Чонгук жил в скромной высотке, каких-то тридцать этажей. Чимин поднялся по лестнице, потому что сил не было терпеть лифт, так и норовивший узнать: почему у Пака такой вымученный вид и почему тот решил выбежать в столь поздний час за пригоршней ягод, словно важнее их в мире уже ничего быть просто не могло. Так оно, вероятно, и было. Перед дверью Чимин остановился, как если бы в нем прижали педаль тормоза. Клубника рухнула, забилась о кафель с тихими: пух-пух-пух и рассыпалась алым костром вокруг Чимина. Он даже не старался Чонгука окликать — электрический замок был расплавлен последним выстрелом випона, а дверь болталась, как неприкаянная. Даже не спросишь, что случилось. И так все ясно. В квартире уже никого. Даже не дождавшись пока ягоды перестанут раскатываться по полу, Чимин уже ринулся на поиски, как бойцовая собака, услышавшая команду. Ей всего-навсего нужно одно слово, чтобы оттолкнуться от земли и бежать в неизвестном направлении, полагаясь лишь на чутьё. Точно должна что-то обнаружить. Обязана. Лестничный пролёт размазанным пятном пролетел мимо. Чимин бежал вдоль улиц, которые внезапно опустели из-за дождя. Это ему даже на руку. Капли падали на кожу и где-то внутри разрушали ее структуру, медленно атакуя. Дождь — не самое страшное, что сейчас творилось в городе, это как принять душ из разбавленного средства для снятия лака. Делов-то. Пролетая мимо забитых закусочных, он выискивал хоть кого-нибудь небезразличного: — Зонтик есть? — спросил он на лету у безучастно курящей девушки. Он даже не дал ей время как следует подумать, она достала зонт с алюминиевыми дисками из корзины у стеклянной двери и протянула Чимину, не высовываясь из-под навеса. При этом взгляд свидетельствовал — сама когда-то была в такой ситуации. Он принял зонт и ринулся дальше. Это как бежать от ли за самой смертью, смотря какую цель преследуешь. Его тяжелые ботинки давили лужи, те с ужасом расплескивали в стороны, жалея, что оказались именно здесь и именно сейчас. Надо думать лишь о цели, лишь о том, как Чонгук сидит в полицейском участке. Потому что если думать о беге, думать о пути, то можно запутаться в собственных ногах и упасть, покатившись по мостовой и оказаться под колесами бетономешалки. Он не в полной мере осознал, как ворвался на территорию полиции, как, не реагируя на крики охранника, перепрыгнул через клумбы, что так и норовили отдалить его от цели, как толкнул телом массивную дверь. Как наткнулся на непроходимую толпу заспанных тел в форме, бросая несчастный зонтик. — Чонгук! — орал он. — Чонгук! — Вы кто? — спросили откуда-то слева. Такое количество полицейских здесь, надо полагать, собиралось лишь на зрелища. Что-то случилось, и это что-то бешено носилось над головами заспанных полицейских. Они больше походили на разбуженных мух, чем на защитников города. Так оно, на самом деле, было всегда, просто сейчас они ещё не успели включить режим работы. — Выведите его. Какие-то огромные грубые лапы схватили Чимина за туловище, явно не понимая, как скрутить ему руки. Их смущало все: отсутствие одной из них, порванная и потемневшая местами кожа, взъерошенные волосы, капли едкого дождя на них. Их смущало, что случилось «что-то», чего они не понимали, но вертелись вокруг, словно насекомые, летающие около светодиодной лампы. — Где Чон Чонгук? — не сдавался Чимин, пытаясь вырваться. — Под допросом, — ответили из-за спины. — Мне нужно к нему. — На каком это основании? Чимин бегал глазами по периметру холла, пытаясь зацепиться хоть за одно знакомое лицо, но те, стоит полагать, сейчас были в самом сердце здания — сидел и допрашивали Чонгука. — Чон Хосок! — орал Чимин, как потерпевший. Руки на секунду ослабли дезориентированные, но спустя полсекунды принялись сжимать граблю Чимину вновь. Ощущай он ее, то ему бы сейчас было бы чертовски больно. — Уводим его. — Ким Сокджин! — вновь разрывался Чимин, призывая своих полуночных гостей. Из-за угла как по заказу или, по меньшей мере, магии вылезла голова рядового Кима: — Да чего он разорался? — У Кима лицо такое… словно его неделю, если не месяц держали на депривации сна. Он поднял опустошенный взгляд к тем, кто с удовольствием Пака сворачивал. — Пропустите его. Подавляя удивленные взгляды, Чимина все же пропустили. Сокджин указал следовать за ним и направился в темень коридора. Коридор казался вселенски бесконечным, словно Чимин заходил и выходил с одного и того же конца. Все, видимо, уже стянулись у комнаты допроса, и оттого каждый миллиметр выкрашенных в серый цвет стен сдавливал похуже, чем в капсульном отеле. Сокджин наконец отворил одну из дверей и прошёл, протискиваясь через незаинтересованную в его появлении толпу к окну. Он остановился, снова указав на место рядом с собой, и отвернулся к окну, за которым Чонгук общался с капитаном полиции Ккум-тощи и, вероятно, довольствовался тем, что обошёл Чимина.***
Кажется, где-то капало. Кап-Кап-Кап. Комната для допросов должна быть изолирована от всех иных звуков на этой планете, но где-то, черт возьми, капало. Чонгук стискивал зубы как можно сильнее, чтобы боль и скрежет заглушали эти уродливые капли в мертвецкой тишине. Они словно разрезали ее на тонкие слои, которые складывались у Чона под ногами. Время от времени можно было расслышать, как сглатывал Чон Хосок, а ещё реже — как он дышал. — Мы кого-то ждём? — спросил Чонгук, смотря на капитана исподлобья. — Премьер-министра, — ответил тот. Отчего комнаты для допросов везде серые? Чонгук ни разу не задумывался об этом, когда служил в полиции. Кажется, тут лишь он, Хосок и холодный металлический стол. Но в действительности за зеркалом по правую руку собрались десятки взволнованных глаз. По дороге все отступали в стороны при виде бывшего коллеги. Наиболее удивленным выглядел сержант Шин, он неистово гладил своё пузо и покусывал нижнюю губу, как бы сочувствуя своему рядовому. Некоторые молодые полицейские думали Чонгука обыскать, но Хосок лишь повёл головой, и те, совсем не понимая сути происходящего, поникли. Чонгука завели и посадили туда, где он ранее видел лишь подозреваемых в совершении зверских преступлений; тех, кто одним взглядом мог пустить крупицы ледяного пота по позвоночнику. Теперь здесь сидел он. Чонгук устало смотрел на ладони Хосока, они совсем немного дергались. Странно, ему не приходилось видеть капитана в таком состоянии. — Нервное, — оскалился он, демонстрируя свою наблюдательность. — Совесть — дело не хилое. Это что-то в Хосоке пробудило. Правильнее даже сказать… кого-то. Челюсти капитана набухла, а глаза залились краской. Он просунул руку куда-то под стол, и Чонгуку на мгновение показалось, будто ему хотят что-то передать. Но капитан лишь отключил звукозаписывающий аппарат и погрузил слушавших их дыхание в безмолвие. Можно представить, как они там все переглядываются в недоумении, но Ким Сокджин их успокаивает. — Чонгук, ты ведь догадываешься, как я добрался до этой должности, — Хосок смотрел на царапины, бороздившие стол. — Иногда надо делать так, как требуется, а не по… совести. Он вздернул подборок. Его острые части лица тоже резали происходящее на части. — Вы тоже хотите вечной жизни, капитан? — Я хочу жизни своим близким. Он полез к себе в нагрудный карман, около секунды думал, стоит ли ему показывать Чонгуку содержимое, и вытянул фото пятилетней девочки. Она очень похожа на отца: те же резкие скулы, острый нос и бескрайний холод в глазах. — Вам ее жизнь дороже десятков таких же детей? — спросил наконец Чонгук предметно, но Хосок не отвечал. Детей больше нет. Чонгук думал об этом снова и снова. Он теперь не в силах забыть то, что так упорно пытался вспомнить. — У тебя ведь тоже есть за что бороться? — вдруг произнёс Хосок. — Разве ты бы так не поступил на моем месте? Чонгук честно пытался представить, смог бы он пойти на убийство ради Чимина. Именно Чимина, ведь на того намекал Хосок, да и других вариантов у него, на самом деле, не было. Когда он поступал на службу, то проходил эту веками актуальную загадку. Выбор Чонгука в «проблеме вагонетки» казался очевидным… до поры до времени. — Я бы долго над этим думал, — признался он, — а затем, лишь свихнувшись, сотворил подобное. Хосок словно знал, что нечто подобное Чонгук ему и ответит, потому он устало опустил взгляд на свои руки: — Я готов жертвовать, Чонгук, мы просто слишком разные. Таков мир и его правила — каждый борется за что-то своё. — Это отнюдь не тот мир, в котором здорово быть вечным, — заметил Чонгук. — И отнюдь не тебе это решать. Понимаешь, — Хосок говорил это даже не бывшему рядовому, а, казалось, самому себе. — Не мы определяем время, а время определяет нас. — Как глубокомысленно. Проще говоря: вы предлагаете мне умереть за благое дело? Чонгуку никто не отвечает. Дверь отворяется. В неподвижную тишину ворвались звуки, они, словно удар по голове, выбили все мысли: голоса, перешептывания, урывки ругательств, писк авраев, сообщающий об обострении восстаний. Однако все почему-то по-прежнему были здесь, никто не думал тушить разгоревшееся пламя. Все наблюдали за Чонгуком. Чуяли просто, что здесь интереснее. Но среди всех этих звуков он слышал высокое: «Чонгук, я здесь!». Он здесь. Чонгук не знает: радоваться этому или плакать. Наверное, это и есть любовь. — Приветствую, — произнёс Шихек, словно явился на встречу выпускников. Вошедший не выглядел разгневанным или, как минимум, подавленным. Кто ещё здесь бездушное создание? Туша премьер-министра опустилось на место Хосока, которое тот любезно уступил. В крохотную комнату для допросов вошли еще двое — судя по всему, телохранители Шихека, и двумя глыбами застывают за его спиной. — Ты сделал правильное решение, — пролепетал Бан, пробежавшись взглядом по Чону. — Я в тебе не сомневался. Это маленький шаг для тебя и огромный, — он раздвинул руки в стороны, обнимая огромный скоп воздуха, — шаг для всего… — Зачем? — лишь спросил Чонгук. Бан понял, о чем именно говорил Чонгук, но продолжал отыгрывать свою реплику, как герой какой-нибудь безнадежной кинокартины. Чонгуку уже не нужны были дедуктивные навыки или витиеватые расследования, чтобы понять: Хосок и Шихек намеренно вывели наружу Хвана, убив… Хосок, Шихек, Хван, дети… все это не должно было сойтись в одном уравнении. — В первую очередь, — как ни в чем не бывало продолжал премьер-министр. Казалось, он безотрывно смотрел прямо на шрам Чонгука. — Мы хотим остановить этот казус с андроидами. Если в тебе, действительно, находится решение, то для тебя это долг, как для полицейского. Ты станешь героем. Рука Шихека упала на поверхность стола, и ладонь терпеливо дожидалась Чонгука. Пальцы расслаблены, но Чон знал точно: положи он свою, точно вцепится, как Венерина мухоловка. Стать героем. Чонгук ведь так этого хотел. Он выпрямился, хрустя шеей. Спина заныла, как если бы его скручивали в десятках неестественных поз. — Хорошо, я сейчас попытаюсь прояснить ситуацию, — предложил Чонгук любезно, словно демонстрировавший свой арсенал хоязин скобяной лавки. Хосок и Шихек заметно взбудоражились, готовясь к безжалостному монологу. — В 2178-м рождается парень по именно Хван Сондык, самый обычный парень со свихнувшейся мамашей. Он был всего лишь достаточно гениальным, чтобы разрушить весь этот мир, — пожал плечами Чон. — В 2190 году Хван был арестован за модульные эксперименты, которые он проводил со своим школьным приятелем, моим дядей Цзянь Алдо, — он поднял голову и обратился непосредственно к премьер-министру. — Однако… вы его выкупили и отправили к Ли. — Шихек подправил очки указательным пальцем и в движении читалась проступающая нервозность. — Он создаёт модели, которые считает своей армией богослужения, и разрабатывает прототип своей вечной жизни. В 2197-м он впервые продвигается в создании пересадки памяти. Примерно в это время выходит линия «Мама, ты не поверишь». Феномен постепенно сводит Хвана с ума, он разбрасывается словами, вредит имиджу компании и уже не контролирует производство, — Чонгук сглотнул вязкую слюну. Воды нигде не было. — Ли отправил Сондыка на… своего рода пенсию, дав разрешения на свои разработки. На основании этого Хван забирает из приюта мальчика по имени Пак Чимин и, — Чон сделал глубокий вдох, смотреть в сторону зеркала было невыносимо, — ставит над ним эксперименты. Спустя несколько лет Чимин сбегает из дома, но вы находите для Хвана вариант получше, — он снова заглянул в глаза Шихека, которые теперь горели огнем, — в лице… — Уголки губ сами тянутся вверх. — Умирающего меня. Алдо угрожают и лишают большинства прав. В 2214-м году Хван пересаживает свою память, которая, активировавшись, должна была способствовать смерти тех андроидов и людей с ними живущих в качестве жертв, как в Храме народов урода Джима Джонса. Но его разум не прижился и активизировался лишь спустя столько лет. И все, — Чонгук откинулся на спинку металлического стула, который как никак кстати бодрил покрывающуюся туманом память. Спокойствие его лица допрашивающих дезориентировало не на шутку. — Это всё контролировали вы. Несколько секунд, что длились, по меньшей мере, вечность они сидели в тишине. Все это он увидел на изнанке, пока Хван царапал ему просторы сознания. По этой правде он младше Чимина, а все нынешние документы — не более, чем фантазия сидящего напротив человека. Хосок расчесывал шею, та покрывалась красными следами. Губы премьер-министра растянулись в хитром полумесяце: — Мне больше нечего добавить. — Никто здесь не собирается мне помогать. — Смотри, мы тебе не враги, Чонгук. У нас сейчас просто разное понимание процесса, но еще немного — и все наладится. Ты поможешь нам, а мы сделаем все возможное, чтобы помочь тебе. Мы, наше государство, поднимемся на новый уровень. Вся планета будет стягиваться к нам, это такое…***
Из разговора Чон Чонгука с Ким Намджуном в исследовательской «Аркайв»: — Ты заметил, что роботы ведут себя странно в твоём присутствии? — спросил тогда Намджун. — Могут сказать, что-то иное или связаться с тобой. Может, дать какие-то знак?. — Заметил. — Потому что ты — исходник. Вы все как в одной большом облаке, понимаешь? — Кажется, понимаю. — Ты можешь передавать информацию и запрашивать дальнейшие с ней действия, — Намджун рассматривал двухмерного Чонгука на дисплее. Он набрал побольше воздуха в легкие, чтобы рассказать то, чего не должен был слышать Чимин. — Я не силён во всей этой религиозной мути, но если это тот самый способ жертвоприношения, то он будет происходить пока Хван не пробудится и сам его не «отключит». Но тебя в любом случае уже обратно не отдаст. У любого действия есть противодействие: не будет чипа — не будет последовательности. — И нет никакой панацеи, так? — грустно улыбнулся Чонгук, смотря на Кима. — В чипе лишь детонатор, там нет волшебного набора цифр, которые спасут человечество. Они возьмут меня, как подопытную крысу, всеми правдами и неправдами? — К сожалению. Вот здесь, смотри, — Намджун аккуратно прикоснулся к Чонову виску указательным пальцем. — Тут находится небольшой компьютер, в, так скажем, отделе памяти, но, увы, это не аптека милого доктора. Если он перестанет связывать андроидов, то они в теории могут либо перегореть, либо обновиться. А чип — не флешка, а, скорее, нейронный стимулятор, на котором ты смешиваешься с памятью Хвана и кодом активации. На данном этапе я могу лишь получать с него информацию, а не видоизменять ее. — Намджун качался в кресле, раскручивая в пальцах карандаш. — Как бы грустно это ни звучало, но панацея искусственной жизни… в ее отсутствии.***
По-прежнему капало. И лишь Чонгук понял: Это у него в голове. Кап-Кап-Кап. — Разочаровали вы меня, — сказал Шихек, нанося удары толстым указательным пальцем по металлической поверхности стола. Дверь трещала под чьим-то напором, кто-то был намерен оказаться не где-нибудь, а именно в этой до жути противной комнате допросов. Ее, эту дверь, изводили настолько, что наружность пробивалась приглушенными шумами. У этого кого-то было явное намерение и уйма отчаяния. И этот человек — Пак Чимин. — Позвольте мне его увидеть, — попросил Чонгук. Хосок и Шихек переглянулись, не пытаясь что-то друг в друге подметить. Бан коснулся волшебной кнопки под столом и любезно позволил: — Пусть входит. Чонгук представил домик с кирпичной кладкой как итальянское мороженное. Он ведь именно этого разговора избегая, просил Чимина купить клубнику. Интересно, что с ней стало? Чимин буквально влетел и опустился Чону на колени, обнимая. Мокрый… трясущийся, словно нежная ива на сильном ветру. Весь он такой: нежный и беззащитный, но неимоверно сильный и устойчивый. Чонгук сомкнул руки за его спиной, но осознал, что это Чимина уже не успокоит. — Зачем ты так? — спросил он. — Это должно было случиться. Чимину не нужно знать, что случилось с детьми, это его просто уничтожит. Чимин должен верить, что Чонгуку обязательно здесь помогут. Чимин зарылся носом в Чонову шею, согрел своим дыханием, и мурашки побежали по телу, шепча: «Ты все еще жив». Чонгук щекой потерся о чужие волосы — вдыхал запахи, с которыми уже успел попрощаться. Думал, успеет. Снова они друг друга нашли. — Ты ведь позаботишься о Пикселе? — спросил он, вспомнив о щенке. — Не надо, — всхлипывал Чимин жалостливо. От этого тона сердце протыкалось свирепыми пропитанными ядом стрелами, но Чон не позволял себе этого показывать. — Пожалуйста, — просил он как можно спокойнее. — Обещай. Он ест только тот корм, который я ему покупал. — Чонгук, я не… — Пообещай. — Хорошо. Чонгук взял в свои Чиминову холодную ладонь и легонько-легонько на нее подул. — Я обязательно найду тебя. А Чимин и слова выдавить не может, они вдруг резко и бескомпромиссно потеряли всякий смысл. Он лишь обхватывает Чоново лицо и целует, целует; Целует. Запах Чимина, что изводил его с ума. Его холодная статная фигура, снисходительно глядевшая на него у входа в Гнездо. Его звонкий смех, который виртуозно играл на каждой струне Чоновой души. Его открытость и наивность к тем, кому, на самом деле, готов был отдать душу. Контраст тех чувств, которые они друг к другу испытали. Всё это закрутилось в водяную воронку, ещё немного и — в ней можно захлебнуться. Может, это не худший из концов? — Я так тебя люблю, — снова признался он. — Да как ты смеешь? — хрипел Чимин. — Оставлять меня… И всему миру вокруг — не быть. Весь мир это нечто ненужное, и к Чон Чонгуку с Пак Чимином не относящееся. — Это еще не конец нашей истории. Пришла очередь Чимина просить: — Обещай. — Обещаю. Чоновы прогнозы непогрешимы. Чимин коснулся чужого шрама и вытер скатывающиеся с него капли. Чонгук не плакал, это всего-навсего остатки того моря, что билось внутри. Шторм прекратился. Открылась дверь, чьи-то шаги устало поплелись к ним. А Чимин хватался за ладонь Чонгука, пока их разнимали, держался что есть сил. — Подождите, — вырывался Пак. — Тогда, у Соли-ди… я ничего не искал. Я думал, что мог бы кого-нибудь подцепить, чтобы переночевать в отеле… Чимина уводили, повторяя по пути: — Всё, всё. — Чонгук, — почти кричал Чимин, сопротивляясь. — Я тоже, — захлёбываясь собственными слезами. — Я тоже тебя люблю. И улыбается. Очень старается. Кап. Дверь закрывается. Тишина выползает из своей пещеры. — Чонгук, ты готов? — спросил капитан из своего угла. — Да, — спокойно ответил Чонгук. Он готов. Рука Чон Хосока изящно спустилась к устройству передачи звука под столом. Какие-то несложные манипуляции, и комната допросов была теперь снова связана со всем остальным миром. Капитан вернулся в свой угол и скрестил руки на груди. Чонгук почувствовал, как его бывшие коллеги потянулись к тонированному окну, сканируя его искривлённое тело. — Мы тебя слушаем, — произнес Шихек, снова радостно улыбаясь. С его пиджака на Чонгука смотрел большой, слишком большой для такого человека, значок его предвыборной кампании. Одним лишь веянием длани Чонгук лишит невинных кошмаров, а виновных уверенности. Он прикрыл глаза в попытке сделать то, чему его учил Намджун: пустить по внутренним каналам потоки своей энергии; рассказать друзьям новости из своей жизни. Все ждут, когда он повернется и откроет богохульные очи на правду, спасет несчастных от бессонниц. И в полицейском участке этого еще не знали, не могли себе представить лица людей, что слепо боролись за свою правду. Никто не видел того, как те опускали куски арматур и осколки бутылок в прозрении. Никто еще не обращал внимания на штатских андроидов, что вдруг встали, отложив свои беспрерывные дела, и подняли головы к белому в черную крапинку гипсокартону на потолке. Чонгук, который сидел сейчас в комнате для допросов — проводник, существующий, чтобы всем помочь. — Чонгук? — Хосок еще ничего не подозревал, еще уверен был в своем триумфе. Мысли перестали протекать, капли больше не отдавались эхом, коридоры не плелись в темноту подвала. Люди будут знать, за что им бороться, против кого. Чимин позаботится о Пикселе. Дверь снова открылась, проклятая. Вбежал сержант Шин, в глазах — непередаваемый ужас, подстать стилю сегодняшнего дня. — Капитан Чон, господин премьер-министр, — тараторил он. — Это важно. Сержант словил на себе озадаченные взгляды и, отмахиваясь от них, расположил перед премьер-министром планшет. Устройство разрывалось от новостей. — Все андроиды города приостановили свою работу и, как один, говорят о виновности премьер-министра и круга его приближенных лиц в последних событиях, — констатировала неизвестная ведущая. — На границе Мулла мой коллега. Данук, как слышно? Фигура Шихека дрогнула, но продолжала поглощать происходящее на дисплее. Какое-то время из планшета доносились бессвязный вой толпы, взрывы и треск разбивающегося вдребезги стекла. Руки Хосока дергались как куриная туша с отрезанной головой, в некоторых местах его синяя рубашка пропиталась потом. — Это Кан Данук, я веду репортаж с места событий, — раздался севший голос репортёра. — Мы наблюдали за восстанием, как андроиды… — он заглотнул едкий воздух. — Андроиды остановились и начали говорить одно и тоже, даже сейчас. Смотрите! Камеру наведи на них! — Есть те, кто творит зло и те, кто за ним наблюдает и не делают ничего, — произносили тысячи голосов. Чонгуку необязательно слышать, ведь источник информации не в тоненьком планшете на столе, а в нем самом. Он знает, что сейчас андроиды-сотрудники муниципалитета Ккум-тощи выпускают фотографии Шихека, Хвана и Капитана Чона на небоскребы, стирая со стеклянных поверхностей рекламы косметических средств и новых моделей кибер-плюс, которые пришли на место Чимина. — Виновны, виновны, виновны, — скандировали андроиды уже по инерции. — Ах ты паршивый подонок! — завизжал Шихек, брызжа слюной из искривившегося рта. Он бросился через стол к Чонгуку и, зацепившись за воротник, потянул того за шиворот. Телохранители моментально вытащили свои пушки — такие отделу полиции не видать, и направили в голову допрашиваемого. Крохотные ручки злого человека трясли Чона из стороны в сторону, но он лишь ухмылялся. — Что же? — спросил один из самых опасных людей в мире, Чон Чонгук. — Убьете меня? Премьер-министр застыл, его ноздри надулись, втягивая как можно больше воздуха. В комнате уже почти не осталось порядочного кислорода. Его голова на туловище без шеи повернулась к зеркалу, за которым каждый ему теперь — враг, и видел он только свое багровое лицо. — Тварь, — рассвирепел он, и откинул Чонгука обратно на стул, как если бы он был убийцей его семьи. Маленький человек схватил своих телохранителей и, прикрываясь ими, словно щитом, выбежал из комнаты. Капитан полиции Чон Хосок бросился к двери и закрыл ее своим персональным ключом с внутренней стороны — ему нужно было время, чтобы унять головокружение. Он скатился к полу и пропотевший уже насквозь уминал дрожь в теле. Шихек его с собой не забрал. Люди обязательно начнут следствие, они несомненно разберутся. Им достаточно мысли, что Чон засеял в их головы. Тот ответ, которым он их разбудил. Обществу никогда не станет легче, ведь самое большое человеческое бремя — собственное тело. Обществу никогда не станет легче; никогда, пока оно живо. Словно распухший неуемный младенец, оно разбрасывало погремушки и падало с горшка, ударяясь широким лбом о ножки обеденного стола. Но Чонгук очень близок к тому, чтобы освободить его от стягивающего слюнявчика, себя — от звона в ушах, а Чимина — от чужих рук на шее. И… Полный любви и сострадания, полный надежды и веры в будущее, Чонгук достал тот самый предмет, который принес из дома — карманный нож Чимина приятно ощущался в ладони. Его рукоятка, словно была создана для того, чтобы казаться Чонгуку решением. Нож, который должен был совершить путь к его виску еще с самого начала; еще с того самого дня, как Чимин пытался вонзить его в своего насильника. Тот убежал и спрятался внутри Чонгука. Чон его чувствовал, весь спектр чужих эмоций, из которых самый мощный — гнев, и все свои силы прикладывал на то, чтобы их подавить. В то туманное утро он увидел во сне свою судьбу: мягкие черты лица, тепло чужого тела, свою первую и последнюю любовь, которую запомнил навсегда и будет хранить в памяти сколько это будет возможно. Пока не наткнется вновь в том мире, где их души будут целы. Где они будут вместе. Ходит вера о планете Аспан. Рай, в который космической пылью, собираясь по частицам и вырываясь из пучин Млечного пути, попадает каждая истосковавшаяся душа. Люди слишком очевидно избегают реальности и умирают столь же тихо, что и бабочка, приземлившееся на лист неважно какого грабинника. Они умирают, не зная точно: существует ли Аспан на самом деле, и этого незнания им достаточно. У них нет Бога: Иисуса, Будды или Аллаха; лишь холодная, безразличная ко всему материя. И в безразличии её — величайшая из возможных… мудрость. Чонгук ее видел во снах. Не только в чужих, но и в своих собственных. Но такой планеты не существует. Больше не. Естественно хотелось верить, что если мы действительно разбиваемся на атомы, то они, это микроскопические частицы, хотя бы улетают в космос — туда, где они ещё никогда не бывали. Или бывали? Чонгук вознаградит их всех смертью. Он поворачивается к потускневшему, словно из него выкачали все живое, своему капитану и сквозь улыбку парирует: — Не такие уж мы и разные, капитан Чон. Чонгук тоже готов жертвовать. То была красивая планета, полная морей, океанов и сладкого пьянящего аромата раннего утра. То была та же самая планета, покрывшаяся небоскребами (миллиметр за миллиметром), в котором уже не осталось животных и насекомых, что ели бы других насекомых… Была эта запутанная система, что сохраняла всем жизнь. — Нет! — кричал за стеной Чимин; кричал так громко, что рушились любые законы шумоподавления. Рушился сам Чонгук. Карманный нож Чимина, доставшийся ему от друга детства, вонзился в висок и совершил несколько оборотов вокруг своей оси. Вонзился в то самое место, куда Чонгуку вживили бомбу замедленного действия. Наступает темнота и я собираюсь вздремнуть. Тело Чонгука обессилено опустилось на колени, затем повалилось вперед и оказалось на бетоном полу. Дверь наконец выбили вовсе. Чимин оказывается у Чона — тоже падает на колени, разбивая их на металлические осколки, и припадает к безжизненному телу. Он выкрикивает чужое имя, что уже успело стать его же плотью и кровью, почти своим собственным. Он руками собирает рассыпанные по полу микропроцессоры и кровь, что льется из виска любимого человека. Таким же алым костром. — Чонгук! — голос его… Чонгук бы таким никогда его не узнал, разрывался до лопнувших голосовых связок. — Верните все назад! Верните как было! Ублюдки. — В горле шипела тридцать третья волна. — Гниды, чтоб вы все сдохли! — орал Чимин, его крик волнами поражал противников. Он замолк на полсекунды, чтобы унять подступающую тошноту, но уже через несколько секунд выкрикнул снова. — Чонгук! Но никто не отзывается. Совсем-совсем никто. Чимин не мог остаться один так быстро и безвыходно, он не мог утерять свою точку опоры, свою нить, что спускалась к нему с неба. Его вой, словно пса, что потерял своего хозяина, трёхкратным эхом отражал от стен, но Чонгука совсем не будит. Он позволяет себе позвать его в последний раз: — Чонгук… В глазах пелена из морской соли. Она раздирала сетчатку, а организм уже был не способен производить звуки. Чонгук лишил себя кошмаров, он наконец освободился от боли. Которая теперь заливала Чимина, забивалась в него раскалёнными гвоздями. И в конце кажется, что море полно крови. Она ведь, как и море, тоже соленая. Чимин схватился за свой нож, что носил под сердцем, которым защищался от мира, готовя на самый худший из исходов, и уже в открытую скалился иронии. Он вынул его со скрежетом в сердце и посмотрел на острие, направляющееся к собственной груди. Ее трясло, как поломанный комбайн, потому что трясся весь неустойчивый мир. «Ты не сможешь», — слышал он ту фразу, что его тогда остановила. То самое острие, что поразило Чонгука. Может, это и есть не худший из исходов? Если бы его рука в тот день не дрогнула, то Чонгук бы не страдал так сильно. Он бы умер еще ребенком, без сожалений и мук. «Ты не сможешь». И Чимин правда не сможет. Не сможет теперь жить вот так. Капитан Чон Хосок даже в вакууме, даже прощаясь мысленно со своей больной дочерью, даже желая Чимину смерти, в любом из раскладов бросается к Паку и выбивает нож из незавидной металлической хватки. Выполняет свой долг. Врываясь из какофонии, в которую обратился полицейский участок, к Чимину подбежал Сокджин. Он смотрел на Чонгука — на то, как его кровь пачкала одежду Пака и текла в разные стороны от тех, к кому он недавно приходил домой. Он перевел взгляд к Чон Хосоку, который смотрел сквозь пространство совсем неясно куда, и скривился так… словно человек, которого он считал авторитетом, оказался наемным убийцей. Он бы многое отдал, чтобы это оказалось неправдой. Чимин не слышал ничего, из того, что происходило вокруг. Та тишина, что так пугала Чонгука теперь поселилась в нем, расползаясь по внутренним стенкам. Зачем он только ушел за той клубникой? Впрочем, долго бы он смог бежать от? Он смотрит на черты лица Чонгука, которыми восторгался. Смотрит на губы, которые целовал. Смотрит на того, кого, к несчастью, полюбил и погубил. Голова залитая раскаленным сплавом тяжелых металлов опускается к Чоновой. Чонгук ведь обещал. Все эти сказочные дали, которые они изучают во время субботних молитв. Все те, картинки, которые печатают в честь поздравления ко дню рождения. Все это — Земля. Только очень-очень давно. Та, Земля, которой больше нет. Куда души, действительно, возвращаются. Где Чонгука уже давным давно заждались.