И нынче нету в мире том странней, чем Бог, возжелавший бы человека. Он отдал бы девчонке той целый мир И она знала, но сразу же погибало всё, что бы он ни дарил. Отвергаемый каждый раз — коль не видели, то поверьте: И нет в мире печальней вдруг полюбившего Бога Смерти.
«Узнай сама, а потом расскажи мне...» Санкта-Алина. Святая, пожертвовавшая собой ради своей страны. Но как она погибла? Какая мученическая смерть была предназначена ей? В глазах мошки пляшут, пока Алина их с усердием трет, с шумным вздохом падая на мягкий диван. Тонкие солнечные лучи бликами проскальзывают по окну, перетекая по стенам, и останавливаются у ее босых ног; золото по всей гостиной переливами играет, щупальцами по светлой мебели расползается, зайчиками в глазах прыгая. Утро. Алина всю ночь просидела за ноутбуком в поиске хотя бы одной зацепки, но так ничего и не нашла. Большинство людей считало Санкт-Алину очередным мифическим существом, как боги греческого пантеона; другая часть свято верила в ее существование, но даже приблизительную дату, когда она могла жить, не могла назвать. Нет никакой информации, как Санкта-Алина умерла. Где лежат ее святые кости? Где вообще она жила? Кем была по национальности? Ни на один из этих вопросов не было ответа. Алина судорожно перебирает всевозможные детские воспоминания из местной церквушки, куда она ходила вместе с бабушкой, чтобы поставить свечку любимой святой, что их оберегала, и помолиться за здравие ближних. Помнит, как аккуратно поджигала фетелек и ходила, рассматривая всевозможные иконы. Их там было множество, но одна всегда словно манила к себе. Алина помнит, с каким восторгом остановилась возле огромного иконостаса, в центре которого была она. Была солнечная святая. Тогда казалось, что Санкта-Алина — величественная женщина, победившая ужасы того времени, которому принадлежала, но сейчас, воспроизводя все те моменты, когда Алина вставала перед иконой, она наконец-то смогла разглядеть то, что не давало покоя детскому мозгу и мировоззрению. Санкта-Алина была слишком молода. Юная девушка с белоснежными волосами, спадающими по золотому кафтану, что переливался от бликов свечей. Руки были сложены в молитве, глаза прикрыты, а по щекам струились слезы. Святых так никогда не изображали. Но было что-то еще. Какая-то деталь, которую она упускает. В той церкви, где она была вчера, Санкта изображена старше. Две иконы одной святой слишком разнятся в памяти, но отличия стремительно всплывают наружу. Возраст. По преданию неизвестно, сколько ей было лет, но там, дома она выглядела не старше восемнадцати или же девятнадцати. Одежда. Бабушка говорила, что Санкта-Алина на всех иконах изображена в золотом одеянии, но вчера она точно видела что-то белое, помимо волос. Где-то говорилось, что в то время белый цвет могла носить только прислуга. Святую никак не могли в нем изобразить. Слишком просто. Святые должны быть выше людей, должны стать божествами, а не простыми смертными, которые так же ходили по земле. Жесты. На вчерашней иконе Санкта словно вела свой собственный бой. Но в церквушке она и вправду изображена мученицей, со сложенными в молитве руками. Слезы. Она кого-то оплакивала? Свой народ или кого-то близкого? А может себя? Мозг закипает, а из горла вырывается сдавленный стон. Алина подушку со спинки дивана хватает и вдавливает себе в лицо со всей силы. Та, другая Алина, что-то щебечет, но по большая части никакой новой информации не дает. Хранит обет молчания. Хочется взвыть и забыть про все. Стереть эти месяцы из памяти, собрать вещи и вернуться обратно. Вернуться в Россию. Вернуться домой. «Узнай сама, а потом расскажи мне...» Голос Дарклинга в голове пульсацией отдается, проходясь по каждой клеточке тела. Алина мысленно пытается за что-то внутри себя ухватиться, как делала в тех видениях. Хочется увидеть его в углу комнаты, среди ваз с камелиями, которые скоро придется выкинуть. Хочется в нему подойти, заглядывая в самую глубину кварцевых озер, не боясь там утонуть, самолично привязав камни к ступням. Но в последний раз там бушевало море, разбиваясь о мертвые скалы. Там бушевала ненависть, что ядом по крови растекалась, парализуя ее всю. Он ненавидит ее. Он готов был скрутить ей шею, но что-то мешало. Что-то, что она в глазах не успела прочитать. Сейчас бы прикоснуться к нему, погружаясь в омут прошлого, которое ей не доступно, которое она стерла из памяти, не подозревая об этом. Но оно не ее; оно принадлежит той, другой Алине, которая мышкой притихла в глубине сознания. Подушку в сторону окна кидает, поворачивая голову к гаснущему экрану ноутбука. Санкта-Алина. Кто она? Когда-то умерший человек, поплатившийся за свой свет, или же красивая сказка для маленьких детей?***
— Ты вообще сегодня спала? — в ответ слышится протяжный зевок, а сама Алина стекает вниз по креслу, прикрыв глаза. — Ммм... нет. Где ты вчера была? — этот вопрос ей с ночи не давал покоя. Она же обещала, что пойдет с ней вместе в эту чертову церковь. Женя на нее удивленно смотрит, чуть приподнимая бровь. Рыжие волосы огненным водопадом спадают на спину, сливаясь с алой тканью пиджака. Внутри что-то побито скулит и поджимается от вида девушки в этом цвете. Что-то болью пульсирует, а та, другая Алина, хрипит сквозь сжатые зубы, пытаясь что-то донести. — Как «где»? — в голосе неподдельное удивление сквозит, что заставляет напрячься. — Пришла к твоей церкви, прождала себя на холоде около сорока минут, но ты так и не пришла. Потом решила позвонить, но телефон был недоступен. Тебе не кажется, что это я должна задавать такой вопрос? Алина хмурится, струной вытягиваясь по спинке кресла. Как они вообще могли не пересечься? Она точно помнит, что достаточно долго стояла у входа, ожидая Женю, но та так и не явилась. — Я тоже была там. Ждала тебя, — виски стальные когти сдавливают, отчего она лишь сильнее морщится. — Во сколько ты пришла? — Сразу после окончания рабочего дня. Алина еще сильнее хмурится, нервно перебирая пальцами вязаные петельки своего молочного джемпера. Бред какой-то. Они тогда в любом случае должны были пересечься, да и телефон был включен все время. — Ладно, в любом случае церковь оказалась заброшена, поэтому скажи своей бабушке, что Санкта-Алина тебе здесь не поможет, — Женя мягко смеется, нежным движение заправляя выбившуюся прядь из ее идеальной укладки за ухо. Стоп. Как это оказалась заброшена? В легких не остается и частички воздуха, наполняя их выворачивающим запахом ладана. Он всю ее пропитал насквозь и теперь переплетается с ее сосудами, отравляя собой организм. Перед глазами проносятся картины вчерашнего дня: витражи, фрески, множество свечей, белокаменные стены и величественная икона Санкт-Алины, покровительницы сирот и нераскрывшихся даров. Дарклинг. Он тоже там был. «Узнай сама, а потом расскажи мне...» Его пробирающий шепот тенями за ней скользит, мягко окутывая собой. Мороз и полынь с примесью коньяка приятно обжигают ноздри, отчего она неосознанно начинает его высматривать среди сотрудников, но так и не находит. Но чувствует. — Не знаю, но церквушка стояла без единого луча света. В темноте не смогла рассмотреть, но, кажется, она даже чуть покосилась, что достаточно странно для Лондона. Не понятно, почему ее еще не снесли или не отреставрировали, — черт, она задала тот вопрос в слух. — Я поискала еще информацию насчет соборов Святой Алины, но больше ничего не было. О ней даже толком ничего не известно. — Знаю, всю ночь пыталась найти хотя бы что-то конкретное, но не вышло, — о том, что ей все-таки удалось попасть в ничуть не заброшенную церковь, Алина решила умолчать. — Ты же росла в семье, где ей поклонялись, разве нет? — Женя аккуратно к ней чашку чая придвигает, и сама на кресле подкатывается ближе, чуть постукивая аккуратными ногтями по деревянному столу. — Думала, что ты должна достаточно знать о ней. — Я была маленькой, когда ходила с бабушкой на службы, — смотрит на чаинки, кружащиеся на самой поверхности. — Почти ничего из них толком не помню. Только запах и ее икону. Все. Женя лишь кивает, задумчиво перебирая папки на столе. — Слушай, а почему сегодня почти все одеты в какие-то определенные цвета? — Алина осматривается, отмечая Николая в синем костюме с белоснежной рубашкой. Из-за угла выплывает Зоя в синем платье с серебряными узорами на рукавах. Иван в алом свитере и черных брюках. Только сейчас замечает, что на Жене тоже красно-черная гамма. Черная рубашка выглядит слишком непривычно на ком-то, кроме Дарклинга. Никто в их кампании больше не носит этот цвет. Только он. — А, это, — смеется, разглаживая складки на манжетах. — Традиционно перед Зимним балом все сотрудники одеваются в цвет своего отдела. Мы негласно стали называть их орденами, чтобы звучало как-то загадочно. Цвет моего ордена красный. Он для всех, но у нас тоже есть разграничения. У меня дополнительный цвет — черный, что значит, что я одно из доверенных лиц босса, как и Иван. С нас спрашивают все, даже то, что не входит в нашу работу. У Зои синий: она из маркетингова отдела, а это их цвет; серебряная вышивка означает, что она дизайнер. Алина удивленно на подругу смотрит, пытаясь переварить все, что только что услышала. Что. Это. За. Бред? Какой псих придумал весь этот ужас? — Ты сейчас серьезно? Не шутишь? — отпивает чая, обжигая кончик языка. — Черт. — Аккуратнее пить нужно! Конечно, серьезно, — она откатывается к кулеру, а после протягивает ей стакан холодной воды. Алина кивает в знак благодарности и выпивает все залпом, морщась. — Дарклинг давно придумал эту систему. В такие моменты чувствуешь себя чем-то большим. чем просто человек. В голосе Жени маленькими перезвонами тонкая нота печали завывает, наводя на сердце тоску. Кажется, она уже видела людей в одинаковой цветовой гамме. Они в ее видениях периодически мелькают, но Алина этому никакого значения не придала, пытаясь докопаться до сути, которая связывала ее со всем этим. Может нужно искать не только перед собой, но и рассматривать все окружающее? Там прячется целый жужжащий рой тайн, что ее вокруг облепляет, не давая ухватиться хотя бы за одну. Если это все создано Дарклингом, мог ли он уже вспомнить то, что было неизвестно, сколько лет или даже веков назад? Если да, то почему просто не расскажет ей? — Тебе не кажется, что все это, — Алина рукой обводит офис, но указывает на работников. — Когда-то уже было? Нет никакого чувства дежавю? Женя слегка хмурится, отчего между бровей на несколько секунд мелькает крошечная морщинка, но потом снова обворожительно улыбается, раскладывая папки в нужно ей порядке. — Кажется. Мне вообще много чего кажется, — она Алину взглядом прожигает, от которого хочется спрятать далеко-далеко. Изумрудные глаза переливаются в свете ламп, отдавая мягкими бликами. Но вот сам взгляд ее насквозь простреливает, в грудь попадая. Там ребра крошатся, осколками оседая на быстро вздымающиеся легкие. Она смотрит, так, словно за личиной притаился Дарклинг. Это его взгляд. Кажется, что за изумрудной оболочкой вот-вот кварцевые озера мелькнут, растворяясь в дымке зелени. Женя голову наклоняет, чуть приподнимая уголки губ в ухмылке. Его ухмылке. По спине раскаленное серебро растекается, оставляя после себя болезненные ожоги. Она сильнее подлокотники офисного кресла в пальцах сжимает, чуть поддаваясь вперед. Нет, он не может здесь оказаться. Дарклинг сидит в своем мрачном кабинете и проверяет отчеты. Она только что видела, как к нему заходила Зоя. Делает глубокий вдох, прикрывая глаза. Это все из-за недосыпа. Это все из-за всех этих событий. Просто разыгралось воображение и все. Виска касается горячий выдох, отчего она тут же распахивает глаза. За Женей вьются тени, стекая по персиковым стенам к девушке. Они клубятся, с друг другом переплетаясь, подползают к самым ногам Алины. Никто вокруг словно этого и не видит, а Женя все так же ухмыляется, склонив голову. Мыльный силуэт отделяется от стены, беззвучно надвигаясь на Алину. Дарклинг тенью за Жениной спиной вырастает, повторяя жесты девушки. Он ехидно усмехается, наблюдая, как темные щупальца мягко оплетают ноги Алины, переползая все выше и выше. Она смиренно сидит, пытаясь заглушить в ушах бешенный стук собственного сердца, которое вот-вот из груди вырвется, а потом ошметками на холодный кафель упадет. — Соскучилась? — голос шелестом от всех стен отдается, мягко окутывая ее. — С чего такие выводы? — сглатывает ком в горле, пытаясь не дрожать под пронзительным кварцем глаз. — Ты звала меня, а я откликнулся. Он на голову показывает, а потом на грудь. Внутри что-то вибрирует, пуская по костям сладкую дрожь. В голове все звоном отдается, а та, другая Алина, кричит, извивается и умоляет откликнуться, умоляет дать ответ. Нить внутри натягивается и искрится, всевозможными бликами переливаясь. Она связывает их между собой. Плечо словно взывает к Дарклингу, отдавая сначала болью, а потом сладкой истомой, после которой начинает чесаться. Хочется сорвать с себя одежду и разодрать его до крови, потому что мучительно хорошо. Дарклинг внимательно за ней наблюдает, останавливая теневые ленты на шее. Они мягко оплетают ее вокруг, шелком затягиваясь. Он пару шагов в ее сторону делает, обходя Женю, которая словно в той же позе застыла, и подходит вплотную к ее креслу. — Ты даже не замечаешь, как взываешь к нашей связи, — мягко пульсирующего плеча касается, нежно пальцами по нему пробегаясь. Алина судорожно воздух сквозь зубы втягивает, под ласку подстраиваясь. Ей это нужно. Необходимо до воздуха в легких и дрожи в костях. Запах ладана из легких вытесняется морозом и горечью полыни, в которых она готова раствориться, перемешаться с малейшими частичками, лишь бы всегда находиться в этом облаке. — Я ничего не могу найти о Санкт-Алине, — шепчет тихо-тихо, чтобы их никто не услышал. Чтобы она саму себя не услышала. — О ней почти ничего неизвестно. — Постарайся, мерзлявая Святая. Мягкие касания стремительно растворяются вместе с тенями. Вместе с морозом и горечью полыни. Алина часто-часто моргает, замечая на себе встревоженный взгляд Жени. За плечо хватается, ощущая легкие отголоски чужих касаний. Та, другая Алина, что-то щебечет о каких-то ничегоях и Каньоне. Может быть она все-таки сошла с ума? — Все хорошо? Ты побледнела? — Женя ближе пододвигается, заглядывая в глаза. — Да-да... Женя, ты ничего странного не видела? — Нет. Ты просто сидела и в одну точку смотрела. Задумалась? — Алина нервно сглатывает, кивая в ответ. Да, она задумалась настолько, что ей теперь Дарклинг всюду мерещится. Он фантомом за ней следует, заставляя всю сотрясаться от страха. Или от чего-то большего. В ожидании чего-то большего. — А отдел чертежей и ландшафтного дизайна у нас в фиолетовом? — тему переводит, аккуратно уводя подругу в другое русло. Знает, что Женя потом вернется к ее настороженному поведению, но точно не скоро. В проходе мелькает темная макушка, а следом за ней появляются и остальные части тела, облаченные во что-то вроде длинного плаща фиолетового цвета. Давид. Парень утыкается в чертежи, не замечая ничего вокруг. Черные от карандаша пальцы оставляют небольшое темное пятно на белоснежном столе Николая, а кипы бумаг с шумом падают вниз. Женя аккуратно наблюдает за ним, прячась за рыжим каскадом волос. Она чуть вперед поддается, наклоняя голову в сторону. Изумруды мягко сверкают, искры в его сторону посылая, но Давид словно ничего не замечает. Он что-то тихо объясняет Николаю, потирая запачканными пальцами переносицу. Алина хитро улыбается, доставая из сумки пачку влажных салфеток, а потом пихает их Жене в руки, хихикая: — Иди и вытри ему нос. — Н..нет, я никуда не пойду, — она головой из стороны в сторону машет, создавая настоящий огненный дождь. Всегда уверенная в себе Женя сейчас напоминает смущенную восьмиклассницу, которая боится подойти к понравившемуся мальчику. Алина тихо смеется с такого сравнения, а потом толкает кресло подруги в сторону стола Николая. Женя взвизгивает, крепче хватаясь за подлокотники. Она ошалело оборачивает на Алину, стреляя в нее молниями, а потом переводит взгляд на Давида. На ее губах растекается, словно патока, сладкая улыбка, а глаза лихорадочно блестят, отдавая летней зеленью. Алина видит, как подруга чуть скованно подает Давиду салфетки. Видит, как Женя от счастья светиться начинает, откидывая свою яркую копну волос за спину. Видит, как парень смущенно взгляд отводит, соприкасаясь с ней руками, когда берет упаковку. Алина все это видит и впервые за долгое время расплывается в радостной улыбке, растекаясь по креслу. Спать хочется до невозможности. «Узнай сама, а потом расскажи мне...»***
Пыль. Много пыли. Она плавно кружит в тусклом свете ламп, мягко оседая на раскрытые книги. Алина тихо по скрипучим полам ступает, пальцами перебирая ветхие корешки. Переплеты мягко прогибаются, чуть шелестя, пока она петляет среди сотен книжных стеллажей. Пыль с полок в легких комьями оседает, и подавить громкий чих уже не выходит. Он в голове эхом отскакивает, уши закладывая. Алина недовольно по сторонам озирается, а потом нежно старинные переплеты вытаскивает, пробегаясь по страницам. Глаза букв не различают, сливая их все в непонятные размазанные кляксы. Она в этой библиотеке уже несколько часов сидит, листая всевозможные записи, которые только попадаются ей. В которых есть хотя бы упоминание Солнечной Святой. Каждый шаг пронизывающим скрипом отдается, оповещая о ее приближении и передвижениях, хотя в зале нет никого, кроме нее. Все люди ушли около часа назад, пока она все также продолжала выискивать хотя бы что-то. Хотя бы маленькую зацепку. Ни в одной из книг нет никаких иллюстраций Санкт-Алины. Пара фраз: «Санкта-Алина — покровительница сирот и нераскрывшихся даров». На этом все. Старая церквушка кажется кошмаром, волочащимся за Дарклингом шлейфом, среди ночи. Шею аккуратно чешет, чувствую как место до сих пор горит и отдает пульсацией. Она помнит его взгляд. Помнит, как ненависть в глубинах клокотала, переплетаясь с чем-то еще более жутким. Его голос во всем теле отдается, импульсами под кожей разрываясь. «Узнай сама, а потом расскажи мне...» Как можно узнать то, чего нет? Где искать, если книг о легендарной святой нет никаких? Алина недовольно ногтями по дереву стучит, с грохотом ставя книгу на место. Не то. Все не то. Как сопоставить две разные иконы? Которая их них настоящая и что в ней таится? Как погибла Санкта, во сколько лет и где? Кого она спасла, пожертвовав собой? Ежится, невольно плечами водя. Холодный порыв ветра под тонкую блузу забирается, мурашками покрывая. Она озирается, внимательно вокруг себя все осматривает, пока не натыкается взглядом на потрепанную красную книжку. Ее страницы настолько ветхие, что могут рассыпаться от любого неаккуратного движения и легкого ветерка. Чернила поблекли, частично сливаясь с самой бумагой. Алина сглатывает, задерживая дыхание, а потом руки к ней тянет, трепетно снимая с верхней полки. — Житие святых. Проводит подушечками пальцев по выпуклым золотым, стершимся под натиском времени, буквам. От книги тянет сыростью, затхлостью и ладаном. Пахнет так же, как и в церквушке. Алина подносит ее к лицу, чтобы вдохнуть поглубже, но неожиданно книга сама распахивается. Видимо, раньше эту страницу часто открывали и перечитывали. Бумага покрыта засаленными следами от слишком частого соприкосновения с кожей; где-то она помята, а где-то выцвела. На всю страницу изображен Святой Илья в цепях, которые больше напоминают кандалы. Алина аккуратно по иконе проводит, очерчивая закованный силуэт. Под пальцами что-то вибрирует, посылая ей импульсы. Оно током бьется, мелкими зарядами проходясь по переплетениям сосудов. Листает дальше, пока не доходит до последних страниц. Санкта-Алина. Она здесь такая же, как и в церквушке из детства — юная девушка, сложившая руки в молитве, по щекам которой струятся слезы. Те же золотой кафтан и белоснежные волосы, струящиеся по нему. Вот только слезы здесь кровавые, а рот распахнут в оглушительном крике. Хочет перевернуть страницу, но взгляд натыкается на ту недостающую деталь, которую она упускала и никак не могла вспомнить. Ту деталь, которая не давала покоя, которую заблокировало детское сознание, считая ненужной и жуткой. Из груди Санкт-Алины торчит кинжал, а под ним расплывается кровавое пятно, стекая по золотой ткани вниз. Ее ладони сложены вокруг его рукояти, словно она молится своему убийце, словно она благодарит его за эту мученическую смерть. Словно она ей рада. — Святая, порабощенная тьмой, — шепчет подпись, что под изображением притаилась. Она словно ручкой подрисована на шероховатой бумаге. Но ведь Санкта-Алина несла в себе свет, разве нет? Бабушка всегда так говорила и все источники тоже. Солнечная Святая, поборовшая тьму. Мученица Санкта-Алина — покровительница сирот и нераскрывшихся даров. Святая, свет которой ослепил тьму. Алина сильнее обложку сжимает, чувствуя, как крошатся под пальцами ветхие страницы. Они маленькими осколками впиваются, испещряя нежную кожу, пока корешок противно хрустит. Или это ее кости ломаются и крошатся? — Ничего не замечаешь? — хрипит та, другая Алина. Кажется, она улыбается. Внимательнее всматривается в ошейник на шее, в переливающийся браслет и кинжал, торчащий из груди. Внимательнее всматривается в стекающую струйку крови в уголке рта. Внимательнее всматривается в корону, напоминающую собой солнечные лучи, о которые можно порезаться или проткнуть плоть. Отрицательно качает головой, продолжая цепляться взглядом за мелкие детали. Переворачивает страницу и натыкается на древний текст, половина которого стерлась ходом времени. — Ты знаешь этот язык? Здесь должно быть что-то важное. — Знаю. Святая Алина — покровительница сирот и нераскрывшихся даров. Санкта-Алина, Солнечная королева, спутница Беззвездного Святого. Уничтожила тьму, но сама погрязла в ней. Святая, порабощенная тьмой, навечно закованная в стенах усыпальницы, чьи кости никогда не найдут покоя. — Почему ее кости никогда не найдут покоя? — Алина сглатывает, очерчивая кровоточащие глаза и спускаясь по кровавым дорожкам слез. — Потому что Санкта этого не достойна. Она совершила ужасный поступок, который церковь презирает. — Какой? — Потом узнаешь. Не выпытывай, все равно не скажу. Алина хмурится, бездумно водя пальцем по изображению. Конечно, ее половина, которая все знает и помнит, просто отмалчивается, наблюдая за ней, как за героиней какой-нибудь книги. Она и слова ей не скажет, чтобы поведать правду. Раздражает. — Кто такой Беззвездный Святой? Они с Санкт-Алиной были как-то связаны, да? — Да, Солнечная Святая была его спутницей. Алина молча кивает, листая книгу дальше. Последние страницы с хрустом переворачиваются, пока не останавливаются на ещё одном изображении. — Беззвездный Святой. Она взглядом пожирает темноволосого юношу, чьё лицо сокрыто капюшоном, но кварцевые глаза словно светятся из создаваемой тьмы. На нем чёрная кефта мраком сходится, пряча бледную кожу. — Он похож на Дарклинга, — собственный голос пугает своей хриплостью, поэтому она невольно прочищает горло. Слышит довольный смех той, другой Алины. Она в диком хохоте заходится, разнося звонкие перезвон по всему телу. Ее реакция пугает. — Можешь так считать, Алина, — смех так же быстро затихает, сменяясь настороженностью. — Что здесь написано? Тут тот же язык, что и в тексте про Санкту. — Беззвездный Святой — покровитель тех, кто ищет спасения в темноте. Спутник Святой Алины. Поработил свет, заковав его в цепи. Сгнил во тьме скверны. Алина снова рассматривает икону, высматривая знакомые черты. Ищет хотя бы одну зацепку, но мысли сосредоточены на другом. Он поработил свет, а Санкт-Алина погрязла во тьме. — Они были двумя противоположностями? Он — тьмой, а она — светом? Так получается? — Да. Алина снова молча кивает, а потом погружается в вихрь мыслей, роем пчёл кружащий. Если тьма поработила свет, то мог ли Беззвездный Святой убить Санкту? Мог ли он уничтожить свет, погрузив все во мрак? Мог, но как тогда Солнечная Святая спасла мир? Как они вообще могли быть вместе, если являлись двумя противоположностями? Слишком много вопросов и слишком мало ответов. Алина аккуратно убирает книгу в сумку, озираясь по сторонам, чтобы никто не увидел. «Житие Святых» считается сказкой для детей, поэтому спохватиться о пропаже должны не скоро. Детишки смогут прожить и без неё, а вот Алина не сможет. Там, среди ветхих страниц и выцветшего текста, скрыты все ответы. Там скрыто все. Алина не спеша выходит из библиотеки, провожаемая звоном соседней часовни. Десять ударов. Она задержалась.***
Шероховатые страницы приятно между пальцами шуршат, оставляя на подушечках лёгкий слой пыли. Горячий чай обжигает, магмой стекая по горлу. Ноги затекли от неудобного положения, а холод квартиры на плечах, не прикрытых пледом, оседает. Он колким морозом проходится, по нежной коже, льдинками впиваясь. За окном бушует непогода, расползаясь промозглыми щупальцами по серому Лондону. Алина ненавидит этот город всей душой. Ненавидит за климат. Ненавидит за все тайны, которые он в себе таит. Ненавидит эту чёртову стажировку, которая всю ее жизнь перевернула. Книга пахнет церковью, ладаном оседая в лёгких, пока она с осторожностью перелистывает страницы, задерживая взгляд на старинных изображениях. Почему нигде нет никакой информации о Беззвездном Святом? Почему нигде не сказано, что они были связаны с Санктой? Как они были связаны? Любовь или выгода? Нервно по обложке ногтями барабанит, нервируя себя ещё больше и больше. Ей отчетами для работы нужно заниматься и готовиться к приближающемуся балу, а она копошится в детской книжке, выискивая в сказаниях ответы на все тайны, которые окружают ее в этом промозглом городе. Сколько она так просидела? Стрелка на часах уже давно за полночь перевалила, а глаза противно слипаются из-за недостатка сна. Делает ещё один обжигающий глоток, пытаясь взбодриться. Голова на части раскалывается, рушась на огромные обломки. Они по черепу бьют, расщепляя его. Рядом на кресле тихо жужжит ноутбук, блекло освещая темную комнату. Алина шеей хрустит, пытаясь натянуть плед до подбородка, а потом переводит взгляд с мельтешащих букв на белоснежные бутоны, что в черной упаковке притаились. Остался всего один букет из былого буйства, но она на него с особой нежностью смотрит, глазами обласкивая. В груди что-то приятно щемит, мыльными пузырями лопаясь. Внимательно в икону Беззвездного Святого всматривается и тонет в кварцевых глазах. Они звездами из-под тьмы пробиваются, в нее стрелы изо льда пуская. В руках он держит какую-то книгу с красной обложкой, которая уж больно похожа на ту, которую Алина сейчас сама изучает. Пальцы неприятно жжет, когда она переворачивает страницы, возвращаясь к образу Санкт-Алины. Очерчивает кровавое пятно из-под кинжала проступающее, а потом по кровавым ручейкам ниже ведет. Кожу обжигает так, словно она руки в самое пекло опустила, но Алина не перестает. Она сильнее надавливает на бумагу, слыша и чувствуя, как та проседает и трещит: вот-вот разорвет. Кажется тени вокруг скапливаются все гуще и гуще, забирая малейшие крупицы света. Алина невольно ежится, сильнее кутаясь в теплый плед, который не может согреть ее озябшее тело. Ей нужен жар чужих рук. Ей нужны его руки, по плечам водящие. Ей нужен он. Глаза прикрывает, чувствуя, как воздух рядом вибрирует, а тени на нее перебираются, мягко стелясь по дивану. Пришел. — Я ничего не понимаю, — шепчет ему, до боли в пальцах сжимая книгу. — А ты и не пыталась, — его голос шелестом по комнате проходится, прежде чем оседает инеем на кончиках ушей. — Давай, Алина. Все ответы на поверхности. Около виска содрогается воздух, горячим выдохом опаляя. Он рядом. Он возле нее стоит — нужно только руку протянуть и коснуться, забирая себе долгожданное тепло. — Отпусти меня. Верни обратно домой, сотри память и забудь, — ресницы дрожат, становясь мокрыми от мельчайших крупинок слез. Алина шумно воздух втягивает, ощущая, как диван рядом с ней прогнулся под весом чужого тела. Мороз и горечь полыни заполняют собой все пространство, пропитывая всю ее насквозь. — Молю, я так больше не могу. Она уверена, что по бледным губам сейчас змеится усмешка, ядом пропитанная. Она уверена, что в кварцевых глазах презрение плещется, берег поглощая. Она уверена, что готова на его колени перетечь, когда горячая рука накрывает пульсирующее плечо. Внутри все мечется, раненым зверем рычит, расцарапывая все, что видит. Из нее сущность пытается вырваться, пытается напомнить о себе, но Алина продолжает ее глушить, не давая выхода. — Нет, моя королева, — так нежно и ласково, что по телу бегут мурашки. — Ты никогда от меня не убежишь. Можешь прятаться в любой точке мира, но я все равно найду тебя. Тебе не скрыться от меня. Его рука сильнее сжимается, а Алина жалобно пищит, вырывая из книги потрепанную страницу. — Я лишу тебя всего, что ты знаешь, всего, что ты любишь, пока у тебя не останется другого пристанища, кроме меня. И мир вокруг меркнет, поглощенный клокочущими тенями.***
— Алина! — перед глазами мелькает рука, а следом появляются и лица: Мал и Николай. Они вокруг нее кружат, пытаясь достучаться. Алина моргает, озираясь в попытке понять, где она находится. Отовсюду разносятся визги как детей, так и взрослых. Люди радуются первому снегу, кружась по городскому катку со звонким смехом и счастливыми улыбками на губах. Точно. Они же решили провести выходной все вместе. Где-то здесь должна быть Женя с горячими стаканчиками какао. Алина варежки на руках поправляет, хохлясь, как воробей. Снег — достаточно редкое явление в промозглом Лондоне — опадает на землю крупными хлопьями, попутно исполняя своеобразные пируэты. Крошечные балерины в пушистых пачках растают через пару дней, но этот короткий промежуток времени они будут радовать жителей легким хрустом под ногами. Глаза радостью сверкают, когда Алина вспоминает, что сейчас они стоят на катке, а на ногах у нее белоснежные коньки с меховым пушком. Оборачивается, замечая яркую рыжую макушку, которая к ним лавирует с четырьмя стаканчиками. Алина парней в разные стороны от себя расталкивает и к подруге подъезжает, широко улыбаясь. — Мы не могли ничего другого что ли выбрать? — Женя дуется, неуклюже передвигая ногами. Стаканчики ближе к себе прижимает, боясь упасть вместе с ними. — Здесь слишком хорошо! — смеется; снежинки забавно в волосах оседают, покрывая их белоснежными хлопьями. — Ага, хорошо... Алина глубоко вдыхает морозный воздух, переводя взгляд на мерцающие огни вокруг. Где-то далеко, где-то дома, мама выпекает свой фирменный медовик, бабушка с дедушкой вместе наряжают елку, а старший брат возвращается обратно из затяжной командировки. Где-то на съемной квартире кипит чайник, а потом маленькая, но уютная кухня наполняется щекочущими нос запахами: бергамот и корица. Где-то там на подоконнике сидят сестра с подругой и пьют чай, смотря на мерцающий город. Где-то там, где все эти жизни переплетаются, уже нет Алины. Она стала чужеродным предметом в каждой из них, ведь никогда не являлась связующим звеном. Можно было бы уехать на зимние праздники обратно домой, но все ее нутро противится, строит баррикады, отталкивая эту идею. «Узнай сама, а потом расскажи мне...» Кажется, он стоит сзади нее и тихо шепчет ей в ухо, чуть прикасаясь пальцами к спине. Он парализует ее, следует по пятам, толкая во тьму, что за ним шлейфом ползет. Он всегда рядом с ней. Алина бы с удовольствием уехала домой, если бы там был ее дом. Но он здесь. Он в этих людях, которые переплелись между собой жизнями, общей историей, которая каждого из них оплетает и пришивает друг к другу. Они — часть одного целого, от которой нельзя избавиться. Кончик носа приятно обжигает, когда Женя пихает ей в руки горячий стаканчик. Огненный какао по горлу магмой стекает, вызывая довольный стон. Она околела на этом катке, но из вредности не хочет идти домой, потому что там еще холоднее. Там по пятам за ней ходит тень, пытаясь подобраться еще ближе. Там та часть себя, которую она приняла, нервно барабанит пальцами по корке мозга, рассказывая какой-то бред, словно свести с ума ее пытается. Там же лежит выключенный телефон, потому что психиатр постоянно напоминает о себе, требуя удвоить количество сеансов. Там сотни открытых ссылок с информацией о Солнечной Святой. Там сотни ее икон, которые уже даже в зеркале мерещатся, плавно перетекая на саму Алину. Там одиноко и холодно. Но Алина больше не хочет. Она устала бежать от себя. Устала прятаться за чужим образом, которым никогда не была. Она хочет принять себя настоящую. Ту часть себя, которая живет внутри, доказывая существование настоящей Алины. Часть напитка проливается на каток, оставляя после себя шипящую лужу, когда чужие руки обнимают ее со спины, а шумное дыхание касается щеки. Мал. От него пахнет чем-то родным, но одновременно чужим. Сердце болезненно екает, а потом сжимается до размеров атома. Душой чувствует, что что-то здесь нечисто. Алина оборачивается, натягивая на губы нежную улыбку, и сталкивается со сверкающими васильковыми глазами. В них столько тепла и холода, что она непроизвольно ежится, сильнее кутаясь в плюшевый шарф. — Вкусно? — кивает на стаканчик в ее руках, а потом так сладко-сладко улыбается, отчего мелькает безумная идея поцеловать его или хотя бы чмокнуть в губы. — Очень, — довольно жмурится, делая большой глоток, чтобы согреться. Кажется, что ледяные руки Мала даже через теплую одежду могут ее заморозить, покрывая коркой инея каждую частичку. Алина так и не открывает глаза, чувствуя, как шумное дыхание касается ее губ. Внутри буря поднимается, грозясь снести все на своем пути. Внутри нить натягивается, грозясь вырвать сердце, к которому привязана. У Алины дрожь по спине прокатывается противными ледяными иголками, когда руки Мала ее ближе к себе прижимают. Стаканчик сильнее сжимает, больно обледеневшие пальцы обжигая. В голове раздается рокот, словно штормовые волны о скалы бьются, грозясь всю сушу вобрать в бушующий океан. Алина глаза распахивает и тут же отводит голову чуть в сторону, проходясь губами по его щеке смазанным поцелуем. Мал ошалело на нее смотрит, сжимая в кулаках теплую ткань ее пальто. У Алины в ушах кровь кипит, а перед глазами снова все меркнет, выявляя все новые и новые кусочки когда-то разбитого на мелкие осколки витража. — Скоро все закончится, и мы вернемся обратно. Вернемся на наш луг, Алина, — Мал ее за руку тянет, вплотную прижимая к себе. Она тихо угукает, прикрывая глаза и сжимая края его рубашки. Они вернутся и будут жить вместе. Будут просто Малом и Алиной, что всю жизнь вместе провели под сводами Керамзина, рука об руку шагая рядом. Мал ее по спине чуть поглаживает, утыкаясь носом в волосы. В них десятки незабудок аккуратно вплетены, цветочным водопадом струясь по прядям. Он нежно каждую из них оглаживает, полной грудью вдыхая запах. Алина мелко дрожит, сильнее сжимая жесткую ткань крестьянской рубашки. Жмурится до звездочек в глазах, пытаясь не дать даже крошечной капельке упасть вниз. Она сильная, она должна держаться, не показывая ни одной настоящей эмоции. Мал не поймет ее. Не сможет. Они разные. В сердце болью отдается мысль, что он никогда не примет ее, как заклинательницу солнца, как гриша, как ту, кем она на самом деле является. Свои же мысли о «и жили они долго и счастливо» осколками внутренности на ошметки разрывают, заставляя захлебываться в своей же крови. Алина тихо всхлипывает и чуть отстраняется, делая глубокий вдох. Держать себя, держать себя в руках. — Я сейчас приду, — мягко улыбается, выпутываясь из его объятий. Мал руки опускает, скрепя зубами, но кивает, усаживаясь на мягкую траву. Алина быстро прошмыгивает в задние двери покоев Дарклинга, прикрывая за собой дверь. Она знает, ибо почувствовала его еще там, на поляне за Малым дворцом. Он сидит на кровати, перебирая пальцами страницы «Житие святых». Мраморная кожа становится еще прекрасней и белее во тьме его покоев. Алина так и остается в дверях, разглядывая каждую заостренную черту, каждый миллиметр слишком нереального лица. «Я сошла с ума». Аккуратно в его сторону идет, шурша кафтаном, который на ходу с плеч скидывает. Дарклинг отрывается от чтения, приподнимая бровь. Смотрит-смотрит-смотрит на нее, проходясь по каждому миллиметру оголившейся кожи. — Испугалась, что останешься одна? — он с постели встает, возвышаясь над ней. Алина нагло подбородок вверх задирает, скрещивая руки на груди. — Я не останусь одна, в отличии от тебя. — Тогда что я по-твоему забыл здесь? — он рукой по воздуху проводит, очерчивая периметр комнаты, — Ты боишься, поэтому звала меня. А я откликнулся на зов. Алина губу жует, отрицательно мотая головой. — Ты лжешь. — Это ты лжешь сама себе. Дарлинг делает шаг к ней, сокращая дистанцию до вопиющего минимума. На его губах ехидная ухмылка змеится, пока горячие пальцы касаются ее щеки, медленно перетекая на подбородок. Алина глаза прикрывает, подавляя шумный вдох, что вот-вот с губ сорвется. Нить внутри натягивается, искрится и вибрирует, подавая всевозможные сигналы, когда он к ней склоняется, аккуратно приподнимая за подбородок. — Алина, мы с тобой единственные. Таких, как мы, больше нет, — шепот приоткрытых губ касается, обжигающей волной омывая ледяные берега. — Не противься, а отдайся. Плыви по течению ко мне. Этот жалкий отказник никогда не поймет тебя. Никогда не примет. Он вливает в нее горький яд, который сладостью на кончике языка отдается. Алина чувствует, как вся трепещет, цепляясь мертвой хваткой за его плечи. Ближе к себе притягивает, слыша, как часть ее кричит, в конвульсиях бьется, пытаясь от ошибки уберечь; другая часть довольно мурлычет, подталкивая ее все ближе и ближе к пропасти, которой и является Дарклинг. Он — обрыв, с которого хочется ступить вниз, в пустоту. Он — вся та пустота, в которою хочется погрузиться и больше никогда не всплывать, потому что устала от войны, устала от самой себя и всех вокруг. Алина хочет покоя и готова получить его здесь. Дарклинг довольно усмехается: она чувствует, как воздух возле ее губ колышется, перемешивая их дыхания. Смотрит, как он прикрывает глаза, как тени от ресниц пляшут по бледной коже. Такие длинные, такие пушистые и до невозможности прекрасные, как и сам Дарклинг. Алина аккуратно своими пылающими губами к его — холодным — прижимается, крупно вздрагивая, когда чувствует тяжесть ладони между лопаток. Он давит, к себе ее сильнее прижимает. Кажется, она слышит треск собственных костей, когда кровь перестает бушующим потоком бить по ушам. За дверью раздаются нарастающие стуки, но она лишь отмахивается от них, желая только одного: углубить поцелуй, провести кончиком языка по его нижней губе, а потом разорвать ее в клочья. Она готова простоять так столетия, борясь с подкашивающимися ногами, потому что колени уже подгибаются. От падения ее спасают только сильные руки. От падения ее больше ничего не спасает. Она уже пала. Дверь шумно распахивается, ударяясь о стену. Алина тут же глаза раскрывает, отскакивая в сторону от ухмыляющегося Дарклинга. В проходе стоит Мал, сжимая кинжал. — Т-ты что творишь?! — жмурится от визгливости своего же голоса. Дыхание сбито, а щеки точно украшает пунцовый румянец, на шею стекающий. — У тебя все нормально? — Мал внутрь заходит, осматриваясь кругом, а потом возвращает взгляд на Алину, возле кровати стоящую. — Я... подумал, что что-то случилось. Ты долго не возвращалась, а потом и вовсе не откликалась. Алина губу жует, а потом переводит взгляд на Дарклинга. Он внимательно наблюдает за ней, а потом, смотря своими кварцевыми озерами ей в самую душу, проходится кончиком языка по нижней губе, слизывая остатки их перемешавшейся слюны. Алина тихо ахает, неосознанно повторяя этот жест, пока руки мелко подрагивают, выдавая ее с головой. — Алина, все точно хорошо? Ты выглядишь встревоженной и напуганной. — О, нет, следопыт. Маленькая святая выглядит встревоженной и возбужденной. — Я в порядке. Просто решила переодеться, а потом задумалась. Сильно задумалась. — Куда ты все время смотришь? — Мал следует за ее взглядом и теперь смотрит прямо на Дарклинга. Он лишь подходит ближе к Алине и проводит ребром ладони по ее щеке. — Меня здесь нет, — шепчет, склоняя голову набок, а потом прижимает к ее губам указательный палец. — Никуда. Прости, слишком много всего нужно сделать, поэтому я такая... — Алина моргает часто-часто, пытаясь избавиться от ощущения чужих прикосновений. — потерянная. Мал на это хмурится и поджимает губы, но ничего не говорит. Не поверил. Все также губу жует, делая глубокий вдох. Дарклинга нужно прогнать. Она больше не может его видеть и чувствовать. — Алина, я понимаю, что у тебя сейчас есть дела поважнее меня, — слова болью по сердцу проходятся, отчего хочется назад несколько шагов сделать. — но мы с тобой стали отдаляться. — Ты прав, — она переносицу трет, всем телом дрожа от того, что он может сказать дальше. Да, они с Малом не смогу быть вместе, потому что она сломает его. Разрушит всю его короткую жизнь, даря только боль и обиды. Ее Мал заслуживает лучшего. Он заслуживает нормальной жизни, которую она, к сожалению, ему никогда не сможет дать. Но он не должен рушить все сейчас. Алина этого просто не выдержит. Мал кивает, а потом делает в ее сторону пару пробных шагов, словно проверяя, отшатнется ли она или нет. Алина упрямо стоит на месте, мурашась от пальцев, что по ее плечам проходятся. Дарклинг стоит сзади нее, мягко обводя рваный шрам. С губ срывается шумный вдох, потому что все тело электрическим разрядом прошибает, щекоча нервы. Воздух накаляется и наполняется запахом мороза с горечью полыни на самом кончике языка. Так пахнет Дарклинг. Мал делает еще пару шагов, а потом заключает ее в объятия, с силой прижимая к себе. Холодные руки ее коркой льда покрывают, касаясь оголенной кожи. Хочется поддаться назад, где тепло, но Алина с силой стискивает зубы, аккуратно обнимая парня. Лицом ему в грудь утыкается, пряча эмоции в жесткой ткани крестьянской рубашки. — Алина, мы вернемся с тобой на луг. Верь мне, — он шепчет так тихо-тихо, что на долю секунды она и вправду в это верит, позволяя мечтам о тихой, мирной жизни захлестнуть ее. Верит до того момента, пока горячие пальцы не погружаются в густую копну волос, проходясь у самых корней. Верит, пока макушки не касаются прохладные губы, а рваный шрам не накрывает теплая ладонь. Боль возвращает ее в реальность. Алина головой вертит, пытаясь сбросить с себя призрачные касания, пытаясь выкинуть из головы гладкий, словно стекло, шепот. Позвоночник трещит от силы, с которой ее к себе прижимают, а легкие пламенем горят, прожигая ребра. Хочется вывернуться, вырваться и назад отбежать, вот только она на льду поскальзывается, с визгом теряя опору под ногами. Чертов лед. Чертовы коньки и зима. Мал наконец-то в себя приходит, часто-часто моргая, пока перед собой не начинает видеть эту Алину. Он ее бережнее к себе прижимает, аккуратно приподнимая, когда она вниз летит. — Алина, скажи мне, — голос у него хрипит, наждачкой по ушам проходясь. — Ты тоже все это видела? Скажи, что видела, иначе я точно сойду с ума. Жмурится сильно-сильно, обледеневшими пальцами сжимая его плечи до побелевших костяшек. Конечно, видела. Ее эти видения с первого дня в этом проклятом городе пугают, рассудок кроша на мелкие осколки. Но Мал... Нужно ли ему об этом знать? Можно ничего не говорить и просто кивнуть, пряча глаза. Если она там, не рассказала о своих галлюцинациях в лице Дарклинга, то, может быть, и сейчас не стоит? — Да. Да, я все видела, Мал. Она не видит, но чувствует, как парень хмурится. А потом ощущает все такие же холодные пальцы на своей щеке. Вспышек видений больше нет, а касания отдают неземной нежностью, словно каждую частичку ее тела укутали в шелка. А потом ледяные иглы вспарывают нежную кожу, оставляя после себя кровоточащие раны. Хочется прижаться ближе, потому что в груди тоска по стенам скребется, испещряя серце царапинами. Хочется расплакаться, потому что ощущает себя кем-то другим. Кажется, что сама она никогда не существовала. Это нее ее эмоции, не ее чувства. Это не она. Хочется расплакаться, потому что одновременно хочет убежать от касаний и льнуть к ним сильнее. Кто она такая? Кто, на самом деле, Мал и все остальные? Они тоже были где-то там, где-то в прошлом, которое никто из них не помнит, но чувствует. Их оболочки живут здесь, но настоящие они несомненно там. Где? — Я знаю, это прозвучит дико, но мы же были с тобой связаны чем-то большим, да? — Мал нежно снежинки из волос выбирает, заглядывая в глаза. Они у него такие теплые, такие родные и чужие. — Думаю, да. Только не знаю, когда это было, — выдыхает, отводя взгляд в сторону. Стаканчик из-под какао рядом с ними лежит, раздавленный от сильной хватки рук. Все содержимое на льду грязной кляксой расползается, словно та тьма, которая за ней по пятам ходит, пытаясь на эмоции вывести. — Я почувствовал это с нашей встречи в клубе, — он улыбает так обезоруживающе открыто и нежно, что у Алины сердце свой ход ускоряет, содрогаясь в груди. Если у них не вышло там, может быть получится здесь? Может быть, их отпустят призраки прошлого, которые каждого из них преследуют, прорастая отравой внутри? Может быть, они должны были покинуть ту жизнь, чтобы встретиться в этой? — А сейчас, когда эти видения все чаще стали настигать меня, окончательно убедился, что мы с тобой связаны, — продолжает Мал. — Я видел, что ты чего-то боялась, но сейчас мы здесь, в другом времени. Все будет иначе. Алина тихо угукает, прикрывая глаза. Ресницы трепещут, а дыхание сбивается. Губ снова касается горячий выдох. Он опять хочет ее поцеловать, но нужно ли ей это? Хочется ли этого ей, не той Алине? Наверное, да. Чувствует, как ее прохладных губ касаются его — теплые. Чувствует, как инстинктивно распахивает их, дрожа осиновым листом. Тепло, даже не смотря на его ледяные руки, которые на талию опускаются, больше не соприкасаясь с оголенной кожей. От этого становится легче. Становится до того момента, пока в голове не раздаются голоса, колоколами звеня. Они набатом по черепу бьют, дробя его на острые осколки. — Ты становишься похожа на него! Алина, ты теряешь себя настоящую! Посмотри, кем ты стала! — Мал, как ты не поймешь, что той девочки с луга больше нет?! Я — не она. Ее нет и никогда не будет, потому что она погибла под сводами того проклятого шатра! — слышит, как собственный голос огненной ярость звенит, сотрясая все вокруг. — Ты любишь меня? Скажи, любишь или нет? — Я всегда любила тебя и буду любить, — кажется, она даже не врет. Алина правда любила его. — Но можешь ты ответить мне тем же? Ты любишь меня настоящую, ту, кем я стала, или ты все еще лелеешь образ девочки с луга? «Я принимаю тебя настоящую. Я принимаю все твои темные стороны. Может ли он сказать тебе то же самое?» Голос Дарклинга кости ей переламывает, а потом заставляет срастись снова, но уже с его собственными. Голос Дарклинга звучит из самой глубины, словно выбит на подкорке сознания. Она слышит его сквозь другие крики, сквозь стук собственного сердца, которое готово разорваться, разметав окровавленные ошметки по всему телу. Голос Дарклинга снова в реальность возвращает, вырывая ростки крыльев. — Слышал, что у вас в кампании будет зимний бал. Николай раздобыл мне приглашение, так как мой босс один из основных партнеров вашей фирмы, — Мал от ее губ отрывается, с нежностью большим пальцем по ним проводя. — Хотел пригласить тебя туда, если ты еще не нашла себе пару. — Я не против, — улыбается, аккуратно отстраняясь. — Где Женя? Мне нужно с ней поговорить. — Наверное, где-то с Николаем, — Мал хмурится, но рук не опускает, продолжая ее приобнимать. Алина кивает, пытаясь взглядом выцепить яркую макушку возле бортов: Женя плохо катается, поэтому уехать вглубь никак без помощи Николая не могла. — Мал, — тихо зовет парня. — А как вы с этим лисом познакомились? Видит, как он в улыбке расплывается, глаза в небо возводя. В сапфирах огни гирлянд переливаются, больше звезды напоминая. — Мы с ним с самого детства вместе. Сначала учились в одном классе, потом в университете. Так и сошлись. Можно сказать, что мы с ним лучшие друзья. Только он пошел работать в фирму к вашему боссу. Сказал, что там возможностей больше, да и личность Дарклинга его уж больно заинтересовала. Алина тихо усмехается, представляя, как эта парочка спорит, чья кампания лучше и чей босс авторитетнее. И почему-то уверенность в Дарклинге теплыми щупальцами по телу расползается, подпитывая чужое эго. Он, несомненно, лучше. — Кстати, насчёт вашего босса… — начинает он, но Алина тут же его перебивает, когда вылавливает огненную макушку, что к бортику жмётся. — Женя! — кричит, рукой махая. Ей нужно сбежать отсюда, иначе ничем хорошим это не закончится. Ей нужно разобраться во всем происходящем, а потом заняться Малом. — Извини, мне очень нужно с ней поговорить. Улыбается так виновато-виновато, аккуратно выпутываясь из чужих рук. Алина короткий чмок на его губах оставляет и тут же отстраняется, откатываясь в сторону. Видит, как он улыбается, почесывая затылок. Чувствует на себе прожигающий взгляд Николая. Чувствует, как тени в углах сгущаются, наползая на чуть затемнённые участки. Алина спешит к Жене, сбивая по пути несколько людей, но это и не важно. — И что это сейчас было? — подруга чуть брови приподнимает, взглядом указывая на Мала. — Вы вместе? — Не знаю, — сокрушенно выдыхает, облокачиваясь о бортик. — Ничего не знаю, но я хотела обсудить не это. Не хочешь переобуться и посидеть вон в той кофейне? — Ну наконец-то! Я уже думала, что ты никогда не предложишь, — Алина смеётся, наблюдая, как Женя быстро ретируется, элегантно переползая через борт, и следует за ней. Парни потом все равно их найдут. Ноги приятно вибрируют и ноют, когда высвобождаются от тугих коньков. Алина блаженно глаза закатывает, откидываясь на спинку скамейки. Покрытые румянцем щеки от легкого мороза чуть щиплет, словно по ним проходятся сотнями иголок. Пальцы на себя натягивает, чувствуя, как приятно пульсирующая боль волнами накатывает на лодыжки, отчего мурашки по спине сами собой расползаются. Сейчас бы кто размял затёкшие ноги. От одной мысли об этом губу закусывает, но тут же мотает головой, прогоняя навязчивые образы. Его ещё здесь не хватало. — Мы больше не пойдём на каток, — раздаётся сбоку, отчего Алина тихо хихикает, переводя взгляд на подругу. Она уже переобулась и теперь аккуратно поправляет причёску, убирая выбившиеся из укладки пряди. — Я серьезно. Ноги моей здесь больше не будет. Алина молча кивает, наблюдая за ней. Она никогда не видела прекраснее девушки, чем Женя. Алебастровая кожа мягким светом переливается, словно омывается звёздами. Эти яркие похожие на всполохи пламени волосы. Эти изумрудные глаза, что в рождественских гирляндах блестят, утопая в миллионах огней. Женя слишком идеальная. Женя слишком прекрасная. И такая Женя влюбилась в вечно замаранного Давида. Алина вздрагивает, вспоминая, как увидела ее из прошлого: все лицо было испещрено чёрными рваными шрамами, похожими на ее собственный, что плечо покрывал. Откуда это? Что произошло в той жизни, раз эта светлая девушка столько страдала? — Мы идём или нет? — Женя ее из своих мыслей вырывает, указывая взглядом на выход из катка. Алина молча поднимается, прихватывая с собой связанные за шнурки коньки: нужно сдать их обратно. Они неспешным шагом направляются к выходу, высматривая все ещё катающихся Николая и Мала. В тишине они садятся за небольшое столик возле окна. Женя сразу же расцветает, со счастливой улыбкой стягивая с себя теплые пальто и шарф. В кофейне пахнет имбирными пряниками и корицей, отчего во рту непроизвольно скапливается слюна, а глаза судорожно высматривают, какую сладость можно было бы купить. Алина откидывается на мягкую спинку стула, вслушиваюсь в тихую мелодию «Last Christmas». Они с сестрой любили наряжать под нее елку, попивая паралельно ягодное шампанское. Воспоминания ноющей болью в груди отдаются, комом скапливаясь. Она тихо выдыхает, качая головой. Нужно жить настоящим. Нужно жить моментом. Сейчас нужно раскрыть все те тайны, которые навалились на нее за эти месяцы. Нужно найти связь во всем происходящем, ту нить, которая всех их оплетает между собой. Женя уже заказала себе горячий кофе и булочку с корицей и теперь внимательно наблюдает за Алиной, словно мысли прочесть пытается. — Ты хотела что-то обсудить, — услужливо напоминает ей, тепло улыбаясь. — И, видимо, речь пойдет не о Мале, хотя очень бы хотелось, потому что я совершенно не понимаю, что у вас происходит. — Я сама ничего не понимаю и понимать сейчас не хочу. Меня волнует другое, — сильнее в ее сторону наклоняется, облокачиваясь локтями на стеклянный столик. — Что ты видишь в видениях? Видит, как Женя тушуется, отводит взгляд и чуть сутулится, пытаясь спрятаться от прожигающих глаз. Она вся напрягается, с силой сжимая меню в руках. Нервничает. — В каких видениях? — голову чуть склоняете, смотря на Алину. — В тех, которые настигают тебя при прикосновении, например, ко мне. — Не понимаю, — улыбается, чуть покачивая головой. — Тебе нужно больше спа… Алина не дослушивает ее и рывком перевешивается через столик, больно хватая ее за кисть. Кожа к коже. В глазах тут же мутнеет, вспышками полыхает, а потом уютная кофейня сменяется светлыми покоями. — И давно ты носишь на себе его цвет? — Алина вздрагивает, выпуская маленький клок теней из-под пальцев. Они маленькими змейками вокруг запястья вьются, растворяясь в черноте рукава кафтана. Оборачивается, встречаясь с холодным мерцанием изумруда. Одного изумруда. На Жене повязка, прикрывающая один глаз. Пока Алина восстанавливалась, она так ни разу и не столкнулась с ней, но отчетливо помнит еще из событий в часовне, что постигло девушку. Отчетливо помнит маленькую сгорбившуюся фигуру, покрытую черными рваными полосами. Ничегои. Дарклинг натравил их на нее за предательство. Натравил из-за нее, из-за Алины, что снова позорно бежала от него. От своего монстра. Женя окидывает ее своеобразным презрением, в котором виднеется сверкающая частичка сочувствия. Осматривает ее с ног до головы, прожигая до дыр в черном кафтане, что мягко плечи укутывает, пряча от холодного ветра, гуляющего по покоям и кусающего ее за голые пятки. Алина ноги с подоконника свешивает, громко шлепая ими о мраморный пол. Камень ледяными иглами в босые ноги впивается, но она продолжает уверенно шагать в сторону Жени, застывшей в дверях. — Должна признать, что белый тебе идет больше. Особенно в волосах, — Алина неосознанно за прядь хватается, поднося ее к глазам. Да, новая прическа ее до сих пор пугает, но выглядит вполне необычно. Та маленькая цена, которую она заплатила за прикосновение к скверне Дарклинга. Та маленькая цена, которая могла забрать их жизни. Та маленькая цена, которая перемешала их сущности между собой, скрепляя крепкими нитями, что насквозь их прошили. — Я рада, что с тобой все относительно нормально, — Алина в считанных шагах от нее останавливается, не осмеливаясь протянуть в ее сторону руку. — Не думала, что ты так быстро сдашься. — слова половинят, острым клинком рассекая плоть. — Я и не сдавалась. Решила действовать иными методами, — голос о холодные стены отбивается, отскакивает от них решимостью, пропитанной отчаянием. Женя закатывает свой единственный глаз и проходит вглубь покоев, параллельно осматривая новую территорию. Алина аккуратно тени из-под рукава выпускает, чувствуя, как они мягко по коже перекатываются, лентами оплетая пальцы. Она любит ими играть, чувствуя отголоски на другом конце. Ей не хватает морозного запаха и горечи полыни. Не хватает, потому что Алина мечтает их обладателю свернуть шею, чувствуя как пульс между пальцами замедляется, а потом и вовсе сходит на нет. — Странные методы: сдаться врагу, жить шикарных покоях, ходить в его цвете, а потом, видимо, восседать на троне, наблюдая за казнью своих же друзей, — хочется кинуть в нее разрез, срубая голову с плеч, потому что Женя и понятия не имеет, что говорит. Не понимает ни-че-го. — Думай над тем, что говоришь, — голос гладкий, словно стекло, пока Алина со всем холодом, что стал неожиданно ей присущ, садится в кресло возле письменного стола. Ногу на ногу закидывает, расстегивая верхние пуговицы рубашки. Женя в ее сторону оборачивается, ненавистью переливаясь в лучах заходящего солнца. Алина невольно себя с ним ассоциирует, провожая взглядом огненный шар. Мир погружается в сумерки, за которыми последуют ночь и тьма, что стали ей так привычны и родны за это время. Они в ней поселились, корни пуская глубоко-глубоко. — Мои друзья и вы с Давидом живы только по причине того, что я заключила этот чертов договор с Дарклингом. Можешь считать меня собачкой на его побегушках, но он поклялся никого не трогать. Я верю этой клятве. — Он сломает тебя, подогнув под себя, пока ты строишь из себя покорную Заклинательницу Солнца, — Женя выплевывает эти слова, в несколько шагов оказываясь возле Алины. — Как ты этого не поймешь? — Я повторюсь. Думай над тем, что говоришь. Женя, я не собираюсь под кого-либо прогибаться. И свои методы раскрывать тебе тоже не планирую. Советую вести себя тихо, пока я не придумаю план, как вызволить вас отсюда, — шок, который отображается на ее лице, заслуживает всех этих жестоких слов. Женя вся струной вытягивается, глубоко вдыхая свежий вечерний воздух. — Т-ты что сделаешь? Алина, ты нормальная или после случившегося в часовне ты больше ничего не боишься? По комнате разносится громкий смех, под который она выпускает маленьких теневых змеек, позволяя им запутаться в ее белоснежных волосах. Запах корицы и имбиря слишком резко врывается в легкие, отчего Алина закашливается, выпуская кисть Жени из своей стальной хватки. — Не видишь никаких видений, да? — откашливается, залпом выпивая стакан воды. Женя ошарашенно на нее смотрит, потирая запястье, на котором красуется красный след от чужих пальцев. — Я-я боялась тебе об этом говорить, — она губы поджимает, блуждая изумрудными глазами по обстановке в светлой кофейне. — Боялась твоей реакции. — Женя, ты знаешь, что происходит? — Догадываюсь, — в глаза ей смотрит, нервно сглатывая. — Наше прошлое стремительно пробивается в настоящее спустя сотни лет. Оно хочет вернуться, потому что когда-то что-то пошло не так. Оно хочет возродиться в нас, чтобы продолжить жить. Алина руки в замок складывает, сжимая их до боли в костях, до треска пальцев. Немыслимо. Невозможно. Слишком похоже на их реальность. — Ты слышала когда-нибудь о Беззвёздном святом? — Нет. Кто он? — Спутник Санкт-Алины. Я прочитала об этом в книге, которую нашла в закромах местной библиотеки. Язык похож на древнеславянский, но очень от него отличается. — Почему ты спрашиваешь о нем? — Потому что мне кажется, что он убил Санкту.