«Дорогой брат. Мой милый Эрен. Полгода минуло с тех пор, как ты проводил меня к военному поезду. Многое за это время произошло, но одно оставалось неизменным — моё желание поскорее увидеть тебя. Знаю, знаю, ты не любитель пространных писем, но я уже сутки трясусь в этом вагоне и мне совершенно нечем себя занять кроме выплёскивания случайных мыслей на бумагу.
После победы на одной из ключевых точек нашему офицерскому составу милостиво позволили две недели отпуска. Две недели, Эрен! По-настоящему королевский подарок. Магат телеграфировал, что мы с ним встретимся в Централе, потом поедем в ставку для отчёта, ну а потом — долгожданный отдых. Моя измученная спина уже ноет в предвкушении мягкой перины, а тело чешется от желания поскорее смыть с себя дорожную пыль и грязь.
А потом мы с тобой обязательно уедем к морю, хотя бы на недельку. Я ведь давно тебе обещаю, а мужчина должен отвечать за свои слова. Нужно обязательно подлечить твои ноги. Море оно ведь хорошо лечит, не зря доктора прописывают. А они, люди учёные, ерунды не скажут.
Дом уже кажется таким близким. Кто-то из наших солдат однажды сказал: «Томливое ожидание встречи с любимыми равносильно только яростному желанию военной победы» и я навсегда запомнил эти слова. Ехать долго, но я уже как будто вижу твоё чудесное лицо и наш дорогой дом, слышу треск камина и утреннее пение птиц под окном. Я даже немного завидую этому письму, потому что оно доберётся до тебя быстрее меня. Милый Эрен, не проходило ни дня чтобы я не думал о том, как ты там поживаешь. Надеюсь, друзья тебя не бросали и помогали? Я очень им благодарен.
Знаешь, на самом деле мне до сих пор не верится, что я хоть ненадолго вырвался из этой войны. Недавно кто-то обмолвился, что война идёт уже год — именно столько времени мы месим сапогами кровавую грязь родной земли. На войне даты имеют важность только в одном значении — кто из друзей умер в этот день.
Я уже не помню, сколько писем я написал родственникам погибших новобранцев. Я не очень хорошо знал их всех — разве что, только пофамильно, но у одного в вещмешке нашли фотографию девушки с красивой подписью «моему милому» на обороте. Жена, может быть, или невеста. Я писал этой женщине с мыслями, что в один день такое письмо могут написать и тебе. И мне вдруг стало очень страшно — за тебя, вынужденного в перспективе нести этот груз. Каждый из тех, с кем я познакомился, уже принял неизбежность своей кончины.
Эрен, я знаю, что могу умереть. Никто от этого не застрахован, особенно на фронте. Я пишу это сейчас, потому что не хочу омрачать наш маленький совместный отпуск чем-то настолько мрачным. Я ведь и так знаю, что буду просыпаться ночью в слезах и пугать тебя. Мне легче доверить тебе эти мысли через бумагу, а не глядя прямо в глаза. Война остаётся в каждом из нас, как бы далеко мы от неё не бежали, но тем ценнее становится жизнь и собственные попытки отвести фронт подальше от родного дома.
Интересная история приключилась — мы проезжали через лес и вынуждены были остановится для дозаправки. Я вышел на пустой перрон (хотя перроном его назвать сложно, скорее, маленькая платформочка с парой скамеек), присел и закурил, наблюдая, как истопники в конце поезда большими лопатами нагружают углём вёдра или закидывают его в вагон просто так. Погода очень летняя, всё зелёное... Красота, ты бы видел. Я прикрыл глаза и чуть не задремал прямо там, с сигаретой во рту. Вдруг слышу — кукушка. Оглядываюсь, не могу её высмотреть, но слышу, как она кукует. Дай, думаю, подурачусь. И спросил у неё, как в детстве: «Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?». Она и замолчала. Прямо в тот же момент. Улетела, видать.
Машинист сказал, что мы приедем в город уже послезавтра к вечеру. Как же я рад, Эрен. Ещё радостнее я буду, когда кончится война и я смогу каждый день тебя видеть и чувствовать рядом. А она кончится, ведь всякая война рано или поздно кончается. Так что жди меня, скоро увидимся и не расстанемся!
Со всей любовью, Зик»
Эрен тяжело выдохнул, потирая переносицу, и отложил в сторону письмо, написанное на двух листах линованной армейской бумаги. Большие напольные часы в коридоре отбивали девять часов вечера. Он прочитал одни и те же строки уже трижды. За открытым окном кричали дети, а на кухне стучала тарелками экономка. Под белым конвертом со штемпелем станционной почты лежал ещё один: маленький и красный, из плотной бумаги. Эрен открыл его раньше, чем письмо старшего брата и теперь он дразнил его, словно мясная ощерившаяся пасть. Небольшой клочок бумаги со словами, которые ранили Йегера сильнее вражеских мин:«Уважаемый господин Йегер, с прискорбием вынужден вам сообщить, что ваш брат, капитан Зик Йегер, погиб в ходе диверсионной атаки на военный состав маршрута "Маре-Централ". Его поезд сошёл с рельс из-за заложенной диверсантами взрывчатки. К сожалению, тела капитана Йегера найти не удалось, но мы совершаем всё возможное. Найденные нами личные вещи будут высланы вам позже. Выражаю искренние соболезнование вашей утрате.
С уважением, главнокомандующий армии Теодор Магат»
«Жди меня, скоро увидимся и не расстанемся!»
Эрен поднялся, покачнувшись. Костыли не давались в руки. Проехавшись по стене, они упали и глухо стукнулись о паркет. — Кукушка, чтоб её... Йегер скрючился, держась руками за стол и глядя в окно, с которого открывался вид на шпили вокзальной станции. Где-то вдали загудел поезд. На бумагу закапали слёзы.