Снаружи царит сонное спокойствие. Плотно запертые на ночь двери не бросаются в глаза своим золотым свечением, оповещая Камило о том, что все их обладатели сейчас крепко спят. Слышится приглушённый храп, очевидно, принадлежащий его отцу, Феликсу — Камило до сих пор не понимал, как маме удается спать с таким шумом под боком. На деле же для Пепы этот "шум" был подобен колыбельной, под звучание которой она прекрасно засыпала, ощущая на своем теле крепкие объятия, а на душе — умиротворение и чувство защищённости. Помнится, когда Камило получил от матери такой трогательный ответ, то почувствовал в груди такое неимоверное тепло, будто это он, а не Пепа, каждую ночь засыпает в объятиях любимого человека. Это воспоминание отдало приятным покалыванием где-то под ребрами, и Камило начал успокаиваться, отходя от недавно кошмара.
Касита, встав в один ряд со своими обитателями, тоже спит. Где-то на первом этаже только тихо поскрипывает створка. Темное небо освещают слабо мерцающие звёзды, вид на которые перекрывают разве что облака, подгоняемые холодным ветром. Его поток обжигает оголённые конечности, красные щеки неприятно щиплет, зато на душе становится тепло. Камило даже останавливается на минуту, облокотившись о перила локтями, чтобы подышать свежим воздухом и наполнить лёгкие им до краев. И вправду, стало легче. Ритм сердца постепенно восстанавливается, в голове Камило намеренно прокручивает приятные моменты за прошедший день, среди которых особое внимание уделяет дяде. Тут сердце невольно пропускает удар. Не болезненный, а наоборот — очень приятный, до мурашек. Камило чувствует ту сладкую тягу внизу живота, которую ощущает каждый раз, стоило ему слишком задуматься о Бруно. Это настораживало и вместе с тем манило, заставляя Камило прикрывать глаза в попытке представить на себе чужие объятия. Брови невольно сводятся ко лбу, с губ слетает тихий вздох, и тут же юноша замечает, что всё это время находился в облике своего дяди. Ожидаемо. Пусть Камило и умел контролировать свой дар, но под влиянием эмоций, ассоциаций или слишком внезапных чувств он имел свойство барахлить.
Умиротворение прерывает внезапное воспоминание о вчерашней ночи и о разговоре с дядей касательно произошедшего. Может, он всё-таки прав... Помотав головой, парень вспоминает, зачем вообще покинул свою комнату, и позволяет ногам увести себя в сторону башни.
Дверь с изображённым на ней хмурым мужчиной тихо заскрипела, пропуская в темную комнату слабый лунный свет. Помещение охвачено мраком, единственное, что создаёт здесь уют — это тихий шелест пескопада, что служит завесой и скрывает проход к проклятой лестнице. После возвращения дяди его комната потерпела некоторые изменения, которые значительно облегчили её хозяину жизнь. Теперь на входе находилась небольшая и вполне себе обычная, как у Мирабель, комната, обставленная необходимой мебелью: здесь и мягкая кровать, красное ободранное кресло, с которым Бруно не желал расставаться; рабочий стол, заваленный разными безделушками, мусором и песком; и книжный шкаф, полки которого под весом книг норовели сломаться. Комфортно.
Заперев за собой дверь, Камило пробирается в глубь коморки, по пути запнувшись о мирно спящую крысу, что до полусмерти перепугала юношу своим писком. Он прижимает палец к губам в знак просьбы о соблюдении тишины, однако сквозь мрак разглядеть, что там он неё хотят, крыса не смогла.
Юноша нащупывает край кровати, а чуть дальше, протянув руку вперёд, самого Бруно. Сон у него был достаточно чуткий, поэтому уже на момент открытой двери провидец не спал, пытаясь разобрать, что происходит. До ушей лицедея вскоре доносится тихий хрип.
— Камило?.. mi sol, что случилось? — мужчина приподнимается на локтях и пытается разглядеть лицо племянника в темноте. Тот тихо угукает и практически невесомо касается груди дяди, укладывая его обратно на кровать.
— Мне опять кошмар приснился... можно я тут переночую?
— Конечно, ложись.
Кровать тихо скрипнула, когда Камило наконец забрался на неё с ногами, устроившись подле дядиного бока. Крепкая мужская ладонь аккуратно касается каштановых кудрей, поглаживая, как это обычно делает Бруно, когда успокаивает племянника.
— Опять... такой кошмар? — подаёт голос провидец, уже полностью вышедший из полусонного состояния и теперь желающий поговорить хотя бы чуть-чуть.
— Ага... Ну, практически. Я слышал шёпот. А ещё мое лицо... пропало, — он помолчал немного, прежде чем снова заговорить. — после нашего разговора я попытался поискать что-то особенное в себе, но это оказалось труднее, чем я думал. Чувствую себя слепым котёнком. И то ладно, но голоса... знаете, они долго-долго молчат, а потом настигают в самый неподходящий момент.
На удивление, Камило чувствовал себя спокойно, пока рассказывал об этом.
— Знаю, — выпаливает Бруно, чем заставляет племянника сначала вопросительно хмыкнуть, а потом, когда пришло осознание, опешить. Он в спешке поднимается, опираясь ладонями о грудь провидца, и пытается заглянуть в чуть блестящие в темноте зелёные глаза. — В смысле?
— В прямом, мой милый, в прямом. Поживи ты в стенах десять лет, не с такими приступами столкнёшься. Но суть не в этом, — он вздохнул, накрывая своей ладонью значительно уступающую в размерах кисть руки Камило, пальцы которой нервно теребили воротник его бордовой в белую полоску ночной рубашки. Подобный жест заставляет юношу покрыться красными пятнами, и слава небесам, что в помещении слишком темно, чтобы увидеть его горящее лицо.
— А в том, что... Тебе нужна помощь. Не только разговоры, а именно помощь. Медицинская. Мальчик мой, это болезнь, она игнорированием не лечится, ты только даёшь ей возможность и дальше развиваться... пожалуйста, прости меня за, возможно, грубый тон, но ты очень безалаберно относишься к своему ментальному здоровью и гробишь его в угоду другим. Прямо как твоя мать...
От мысли о Пепе сердца обоих жалобно заскулили. Порой так сильно хотелось просто её обнять и позволить всем её эмоциям вырваться наружу.
— Если о твоём убеждении в собственной слабости мы ещё можем поговорить, то голоса в голове, твои приступы и вырванные куски памяти одними разговорами не вылечить. Я думаю, нам стоит обратиться к Джульетте. Она лекарь всех лекарей, у неё есть огромная книга различных рецептов, я уверен, что среди них есть что-то подходящее.
Бруно говорит уверенно, даже слишком, это для него несвойственно. Камило ничего не отвечает, лишь внимательно слушает, обиженно надув нижнюю губу, будто он ребенок, которого отчитывают за разбитую вазу. Нет, обижаться на это попросту глупо. Дядя прав. Но что-то не даёт покоя.
— Скажи, пожалуйста, — внезапно продолжает Бруно. — Ты кричишь о самостоятельности, жаждишь решать свои проблемы только собственными силами, но как ты собирался справиться с этим в одиночку? Это ведь не какая-нибудь мелочь... это проблемы, которые зарождаются на уровне подсознания, и даже если их не видно со стороны, последствия могут быть куда ужаснее, чем тебе кажется. Нет ничего хуже, чем сойти с ума. Ты не можешь устранить проблему полностью. Я тоже не могу, но в моих силах подтолкнуть тебя в нужном направлении и дать наставления и поддержку.
Бруно, вобрав как можно больше воздуха в лёгкие, тяжко выдохнул. Нужно говорить тактично, размеренно, аккуратно подбирать слова, чтобы случайно не сказать что-то, что Камило может воспринять совершенно по-своему. Но и толика серьезной грубости здесь быть должна. Не дойдёт ведь.
— Ты не пытаешься даже смотреть в сторону другого варианта, отстаивая позицию, которую хочешь считать правильной. Но ты ведь понимаешь, что это не так, да, милый мой? Ты неглупый, ты всё прекрасно осознаешь, но принять это трудно, я понимаю. Но нужно. Необходимо... Для твоего собственного благополучия. Ты должен услышать меня и принять действительность. Поверь, мое солнце, переживёшь эту боль и сделаешь первый шаг, а там... больнее уже не будет. Станет лучше. Я тебе обещаю, нет, я клянусь. Я всегда рядом и оберегу тебя от всего плохого, помогу встать обратно на ноги. Только доверься мне, хорошо? Вот, — он сощурился от колющего чувства в груди.— что бы ты сделал, не будь мои слова услышаны? Притворялся бы, что всё хорошо до момента, пока не сломаешься?
В темноте глаза провидца на секунду будто мерцают зелёным огнём, когда он, очевидно, поднимает взгляд на племянника. И тот чувствует это, нервно сглотнув. Здесь Камило почувствовал дикий стыд и вину перед дядей, ведь он... прав. Камило бы ничего не сделал. Проигнорировал бы, смолчал, и неизвестно, чем мог закончиться этот день, если бы он не рассказал Бруно о ночном происшествии и о разбитом зеркале. Если бы не услышал слова поддержки, если бы не почувствовал ласковые объятия, если бы просто проглотил свои переживания и страхи. Это была последняя капля.
Вновь стало тяжело дышать, к горлу подкатил ком, тело предательски задрожало, глаза защипала соленая влага, проступившая на уголках глаз и стремительно скатившаяся по веснушчатым щекам. Камило жалостливо всхлипнул, не в силах сдерживаться.
— Тише, тише, дорогой, прости за резкие слова, но...
— Не надо, tío, Вы правы.
Камило с трудом выдавливает тихое признание, после чего обессиленно падает на грудь провидца, когда чувствует на своей спине руку, ласково прижимающую его к тёплому телу. Бруно крепко обнимает племянника, поглаживая его то по затылку, то по спине, не оставляя незамеченным ни один изгиб судорожно трясущегося тела.
Камило впал в истерику.
Он чудом подавляет чересчур громкие крики, навзрыд плачет в рубашку. Его пальцы по-прежнему сжимают ткань, плечи лихорадочно дрожат, а тело всё ближе и ближе прижимается к чужому, ища укромный уголок. И находит. Мадригаль позволяет младшему выплакаться сполна, даёт понять, что ни в коем случае не станет останавливать.
Камило чувствует, как с каждой минутой объятия крепчают, вскоре к ним присоединяются аккуратные поцелуи в макушку; всё, что сейчас хотелось Бруно — это подарить ласку этому прекрасному мальчику, который заслуживает этого как никто другой.
Камило не мог придумать, что сказать. Бруно слишком хорошо умел читать людей, чтобы пытаться что-то от него скрыть. Камило оставалось только согласиться и продолжать плакать, надеясь где-то в глубине души, что хоть в чём-то Бруно ошибся. В том, что не считал Камило слабым, например. Ведь он таковым был. Маленьким, слабым и никчёмным, не способным самостоятельно разобраться со своими проблемами.
Камило пытался выудить из слов дяди хоть что-то, что могло бы подкрепить его убеждение в этом. И смог, интерпретировав отдельные предложения по-своему.
— Ты уже сделал первый шаг... что не стал отрицать. Я верю в тебя и твои силы. У тебя всё получится.
Камило затихает, чувствуя, как слезы, успевшие засохнуть на смуглом лице, вновь наполняют красные от переизбытка влаги глаза.
Приоткрыв рот, он слабо выдавливает из себя уже совсем несвязные звуки. Сил на осознанную речь не осталось. Только солёные слезы и непонятное тепло в груди.
— Я...
Он замолкает, с трудом хватая воздух ртом. Язык будто приклеился к нёбу, не позволяя более и слова вымолвить.
— Я думаю, на сегодня с тебя достаточно. Утро вечера мудренее, давай поспим, а завтра поговорим с Джульеттой, хорошо?
— Можно Вас попросить? — совсем тихо шепчет Камило. Он слишком сильно распереживался, чтобы сейчас дать согласие на что-либо.
— Конечно.
— Можно я подумаю об этом завтра? Только, пожалуйста, обещайте, что не пойдете без меня, пожалуйста...
— Хорошо.
— Спасибо...
Теплые ладони нежно охватывают мокрое лицо, пальцами стирая с глаз остатки слез. Бруно касается губами веснушчатой щеки, совсем невесомо и целомудренно, по-родственному, но что-то всё равно отдает в груди обоих от такого прикосновения. Камило заливается краской, не в силах сдержать улыбку.
— Спокойной ночи, tío.
— Спокойной.
***
Камило просыпается первым от ноющей боли, расплывшейся по всему телу, и мигрени в затылке. Его глаза слиплись и опухли, а мокрые дорожки засохли и неприятно стягивали кожу.
Утро выдалось холодным. Помещение хоть и было заперто, но сквозняк, царивший в самой башне, скрывающейся за шторами из песка, норовил пропустить струи своей прохлады в уютную коморку, с чем отлично справлялся. Камило съёжился, начав ластиться к спящему телу дяди.
Посмотрев на его заспанное лицо, Камило не мог не обратить внимание на узел, затянувшийся внизу живота. Снова. Бруно был таким ужасно очаровательным, что лицедей еле подавил в себе желание затискать его прямо здесь и сейчас.
Расслабившись, юноша с интересом стал рассматривать черты лица провидца, так, будто видел его впервые. Каждый раз он подмечал для себя одни и те же детали, которыми не мог перестать восхищаться. Вытянутое под гнётом не самого лучшего образа жизни лицо покрыто морщинами, такими ярко выраженными, но ничуть не портившими мужчину, наоборот: Камило считал это крайне красивым. Огромный нос, занимающий большую часть лица и совершенно не вписывающийся в рамки стандартов, отчего считался "изъяном", привлекал больше всего: эта черта во внешности Бруно была особенно милой. Как и его глаза. Такие чувственные, уставшие, походящие больше на щенячьи, со слишком большими мешками под собой. Его тонкая нить губ, которая вечно вздрагивала или поджималась; густая щетина, которую Бруно не считал нужным сбривать. И волосы. Его прекрасные черные волосы, достающие своей длинной уже до плеч, вились милыми кудряшками, а достаточно яркая седина, начинающаяся от корней и разбредающаяся по отдельным прядям, придавала Бруно какой-то статности, что ли. В любом случае, Камило с уверенностью мог сказать, что его дядя — самый красивый мужчина, которого он знает. И это несмотря на возраст, переваливший за пятьдесят.
От процесса парня отвлекает стук в дверь; тут же просыпается хозяин комнаты. Девушка аккуратно приоткрывает дверь, не желая вторгаться в чужое личное пространство, и произносит своим звонким голоском:
— Камило, я знаю, что ты там. Прекращай терроризировать дядю Бруно, выходите завтракать.
Долорес отпускает милый смешок, под которым кроется ужасное волнение. Этой ночью она выходила из комнаты ради стакана воды и, будучи не в состоянии контролировать свой дар, услышала происходящее в комнате провидца. Она и до этого слышала их с племянником разговоры. Абсолютно все. И про зеркало, следовательно, тоже знала. Поэтому беспокоилась, но не хотела вторгаться, боясь, что может только спугнуть Камило, который наконец сумел открыться и принять поддержку. Но и молчать ей было сложно, хотелось сказать брату пару добрых слов. Признаться честно, какая-то детская ревность колола в сердце, когда Долорес осознавала, что на замену ей встал Бруно; до его возвращения они с братом были не разлей вода, и пусть для Камило сестра до сих пор остаётся очень близким и любимым человеком, с дядей он проводил больше времени.
Долорес машет головой, отгоняя подобные мысли. Она не должна поддаваться глупым обидкам, это явно не самый подходящий для такого случай.
— А, да, минуту.
Удовлетворённая ответом девушка удаляется.
— Ками... Я ни на что не намекаю, но ты перекрываешь мне кислород, — хрипит Бруно, указывая взглядом на локти Камило, которыми он упёрся тому в грудь и даже не заметил.
— Рerdón..
— Как ты себя чувствуешь?
Провидец поднимается с кровати и с хрустом вдоль спины потягивается, на что Камило хихикает.
— Сойдёт. Мне стало немного легче.
— Я так горжусь тобой...
И Камило расплывается в наглой улыбке. Не описать словами, как его душу грели эти слова. Впервые за долгое время он почувствовал себя так... спокойно? Камило не мог до конца определить свои чувства, но предпочитал думать, что это свалилось с его плеч тяжёлое бремя, которое с каждым днём лишь сильнее сдавливало под собой бедного мальчика. Бруно в глазах племянника теперь ещё больше походил на доброго волшебника, который исцелял не едой, как его сестра, а словами.
Однако что-то не давало душе покоя. Камило не мог понять, что.
Он слезает с кровати, сладко потягиваясь, и обнаруживает, что всё ещё одет в пижаму. Оставив на плечах дяди лёгкие объятия, Камило убегает в свою комнату.
***
— Дорогая, ну что ты? Присядь, — слышится за спиной нежный и слегка сонный голос тётушки; кажется, она сегодня особенно плохо спала. В последнее время сон её совсем подводил, приходилось готовить травяные отвары и распивать их на пару с племянницей, у которой ещё с пяти лет после получения дара со сном не вязалось. Помогала лишь звукоизолированная комната.
Долорес обеспокоенно стучит ноготками по столу, стоя у его края и будто выжидая что-то. А если точнее, кого-то. Бесцеремонно громкие зевки брата, спускающегося на кухню, она слышит первыми, а за ними — скромные шуршащие шажки, принадлежащие дяде, что вышел следом. Вскоре они оба оказываются в столовой. При виде нежной улыбки на лице брата как отлегло, но его опухшие глаза от чуткого взора матери точно не ускользнут.
— Mi amor, ты весь красный, что случилось?
Пепа уже тут как тут. Стоит, обрамленная сонным туманом, тянет сына за щеки и прижимает к себе, на что тот только довольно урчит.
Камило всегда был тактильным юношей, но в последнее время он стал намного более замкнутым, поэтому для Пепы почувствовать на себе его объятия стало приятной неожиданностью. Она засияла, словно солнце в зените над кукурузным полем, и почувствовала облегчение, наконец узнав в до этого хмуром мальчишке своего любимого сына.
— Камило, nietecito, сеньора Гонсалес беспокоилась о тебе и сказала, что дети ужасно взволновались, когда ты вчера не пришел.
— Сегодня схожу! — выпаливает парень с набитым ртом, даже не дослушав. Он уже составил в голове распорядок дня и решил, что для начала стоит развеяться в городе. Всё же, сразу так, напролом, идти к тёте... он не готов.
Альма добродушно улыбается уголками губ в ответ на такой энтузиазм.
— Хорошо.
Но после завтрака на пути к выходу его перехватывает сестра. Долорес, осмотревшись, отводит брата в сторону, подальше от чужих ушей. Её распахнутые в вечном удивлении глаза поблескивают неподдельным волнением, а покрытые красной помадой губы бантиком слегка подрагивают, по шее пробегает неприятный холодок. Камило успевает задать вопрос первым:
— Ты всё знаешь, да? — не без лёгкого испуга спрашивает парень, сжав в своих руках ладони сестрёнки, — впервые он чувствует, чтобы они были настолько потными.
— Да... — шепчет она, сводя аккуратные бровки ко лбу. — я просто... Просто хотела сказать, что у тебя всё получится. Что ты большой молодец, и я рада, что ты наконец позволил себе выдохнуть.
Долорес с каждым словом становилась всё печальнее и печальнее, её голос слегка подрагивал. Камило с распахнутыми глазами смотрел на неё, искренне удивляясь, как такая вечно спокойная и невозмутимая девушка может быть такой же чувственной. Раньше, когда Камило прибегал к сестре средь ночи из-за кошмаров, утыкался в её плечо или ложился на колени, тихо плакал, даже тогда Долорес сохраняла умиротворение и спокойствие, поглаживая брата по кудрям. По всей видимости, это ей досталось от тёти Джульетты.
Сейчас же... кажется, для неё, ровно как и для Камило, эта ночь стала последней каплей.
— И если вдруг что... ты-
— Я всегда могу прийти к своей любимой сестрёнке, — закончил за неё лицедей, нежно улыбнувшись и сильнее сжав её элегантные ладони.
Долорес закусывает губу, медленно кивает. Есть всё же кое-что неизменное: они с братом понимают друг друга с полуслова. Мысль об этом приятно согревает сердца обоих, и девушка спешит прижать к себе Камило, заключив в настолько крепкие объятия, насколько могла позволить её физическая сила.
— Спасибо... — тихо шепчет Камило и обнимает сестру в ответ.
— Долорес!
Крик матери где-то с верхнего этажа мигом вырывает из потока мыслей, эти двое тихо хихикают, не в силах сдержать яркие улыбки на своих лицах.
— Я обещала маме помочь сегодня. Пойду. Не скучай без меня, ладно? — она игриво скалится, слегка потрепывая щеку брата.
— Как скажешь, Долли.
Проводив Долорес взглядом, Камило наконец мог отправиться в город, где провёл весь день за играми с детьми.
***
Осенний вечер — полная противоположность осеннему дню. Тихо моросящие капли стремительно перерастают в ливень, тучи заслоняют оставшиеся проблески серого неба, сквозь которые только могли просочиться последние лучи уходящего солнца. Оно горит рыжим пламенем, провожая доброжелательный городок до утра и желая спокойной ночи, ложится спать.
Шум на улицах стих. Лишь переменчивая погода, как капризное дитя, шумит своими погремушками; бьются капли в целом оркестре, создавая свою неповторимую мелодию осени. Камило перебирает кавардак в своей голове.
Мнёт шею, хрустит пальцами, теребит бахрому на пончо, накручивает кудрявую прядь на палец; глаза его бегают от угла к углу, отчего-то сердце стало биться чаще и ровное до этого дыхание дало сбой. Но он был решителен. Так не может продолжаться.
Ему нужна помощь.
Ест много, проглатывая вместе с аппетитным мясом и вареной кукурузой свое волнение, улавливает каждое слово родственников, внимательно рассматривает их лица. Такие жизнерадостные... И даже предположить не могут, что прямо сейчас, за одним столом, с ними сидит мальчик, ведущий в своей голове борьбу с самим собой. Уже знакомый звенящий шёпот диктует свои правила, не хочет давать здравому смыслу проход. Камило напрягся. Нет, он не сдастся. Постарается не сдаваться.
Один Бруно, сидящий рядом, не упускает из вида сосредоточенное лицо племянника. Волнуется не меньше, однако подобно горе с плеч валятся с него все переживания, когда после ужина Камило подходит к дяде, оттягивает за край пончо и тихо, но уверенно проговаривает:
— Я готов.
