***
Шум снаружи стал затихать, когда домочадцы, окончив обеденную трапезу, начали расходиться по делам. Бруно совсем потерялся во времени, кажется, они сидели неподвижно ещё минут двадцать, пока Камило не тронулся с места. Он поднялся с пола и прошел к разбитому зеркалу, оглаживая его трещины и нарочно надавливая пальцами с такой силой, чтобы порезаться — хотел убедиться, что ещё что-то чувствует. К его сожалению, он чувствовал боль. И чувствовал то, как надежда угасает в его сердце. Если "высшее чувство на земле" ощущается именно так, то он и вправду предпочел бы никогда его не испытывать. В нем не осталось практически ничего. Слёзы не помогут. Помочь может только он. Человек, сидящий сейчас с наполненными испугом глазами. Бруно с ужасом оглядывал картину, вставшую перед ним, и чувство мерзкого дежавю накрыло с головой. Предсказание. Если чему и научила провидца история с предсказанием Мирабель, так это тому, что будущее хоть и нельзя предотвратить, но можно изменить. Вмешаться в ход событий, повернуть происходящее в нужное русло. Это именно то, что нужно сделать сейчас.*
— Чего ты хнычешь, ну? Чего хнычешь? — Где дядя Бруно! — Нет никакого дяди Бруно, он бросил нас! — раскат молнии заставил маленького мальчика сжаться, прячась вздёрнутым носом в ворот рубашки. Пепа тяжело вздохнула, пытаясь успокоиться. Ей вовсе не хотелось пугать сына, просто он был слишком... слишком привязан к Бруно. До поры до времени это не доставляло никаких проблем, а потом Бруно бросил их. Бесследно исчез, не попытавшись ни поговорить, ни хотя бы попрощаться. Пепа была ранена до глубины души. Её родной, её любимый брат, один из самых близких людей, что у нее были, она так отчаялась, когда мама объявила об окончательной пропаже Бруно, что вовсе перестала желать слышать это имя. С тех пор оно стало табу в доме семейства Мадригаль. А маленький Камило, который успел привязаться к дяде, ежедневно устраивал истерики, требуя, чтобы Бруно вернулся. — Он никогда не вернётся, забудь о нем! — Дядя Бруно не любит нас? Пепа поджала губы, сдерживая поток слез. Она не знала ответ на этот вопрос, но хотела верить, что у Бруно была другая причина, чтобы уйти из семьи. — Я не знаю. Камило шмыгнул носом и заплакал. По прошествии долгих лет мальчик частично позабыл о произошедшем, поддался маминым байкам и в какой-то степени начал бояться пропавшего дяди. А Пепа по-прежнему хранила в сердце воспоминания о том, как убитый горем маленький сын кричал и плакал навзрыд. Наверное, именно поэтому она так дорожила их отношениями. Всё же, Камило был единственным ребенком, который попал под горячую руку матери и её обиду на брата.*
«Бруно бросил нас» — отзывается эхом в подсознании. Камило как не верил эти слова тогда, будучи малышом, так и не верил по сей день, и только сейчас какая-то толика обиды кольнула сердце. Почему Бруно тогда оставил его одного? Хотел бы он узнать, но положение не позволяло: он не мог вымолвить и слова. Для него всё ещё оставалось загадкой, как он вообще оставался живым, ведь ни рта, ни носа для поступления кислорода нет. Может это очередной кошмар? Сейчас он проснётся в теплой постели, а рядом, окутав в свои объятия, будет лежать Бруно. Да, именно так. Но почему это не заканчивается? Провидец нашел в себе силы встать. Его шатало из стороны в сторону, крутило, хотелось тошнить. Реальность сейчас казалась настолько расплывчатой. — Камило... Мальчик тут же встрепенулся, чувствуя на своих плечах крепкие объятия. Бруно всё ещё здесь. Он не собирается его бросать. Не бросил, нет, тогда почему... — Я молю всевышних о том, чтобы они дали мне хоть какой-то ответ. Но ведь никто, кроме тебя, не сможет сказать: что с тобой, мой дорогой? Пожалуйста, пусть это всё окажется дурным сном... я так устал. Я ведь столько раз говорил, просил тебя не молчать... Голос Бруно звучал особенно горько. Если бы Камило мог в полной мере понять свои чувства, он бы, наверное, рассказал. В ответ нет ни единого звука, юноша только пожимает плечами и, расслабившись, падает назад, в теплые объятия, в которых так манило утонуть с головой. И никаких проблем, никаких переживаний; только он и Бруно. Человек, сделавший такое бесчисленное количество вещей, чтобы его мальчик был счастлив. Повернувшись к мужчине, Камило обволакивает его ответными объятиями, гладит по кудрявым с проседью волосам, наматывает на пальцах отдельные локоны, прокручивает их, будто желая на ощупь прочувствовать всего Бруно вплоть до самых незначительных деталей. Камило прижимается ближе, когда чувствует, как рой бабочек оживляется, и сердце пропускает удар. Бруно целует его в щеки и лоб, размазывая по бесформенной поверхности свои слёзы. Его губы еле видно подрагивают, совсем глухим шёпотом зачитывая какую-то молитву на испанском языке. В душераздирающей тишине его шёпот звучит, как предсмертный бред. Мальчик хочет ответить. Сдерживать переполняющие его чувства стало невыносимо больно, особенно когда загорелась в нем слепая надежда на лучшее. Страннее уже всё равно не будет, он совсем ничего не потеряет, но получит то, чего так до одури сильно хочет изнеможенная душа. Нащупав в непроглядной тьме лицо дяди, Камило обхватывает его щеки, приближается. У Бруно спирает дыхание.*
— Её отец против наших отношений и отказал в благословении, — потупя взгляд, отвечает патлатый юноша в огромном зелёном пончо, что явно было ему не по размеру. Они говорили, это на вырост, но Бруно был практически уверен, что никто попросту не стал настолько трепетно подходить к изготовлению накидки для "мальчика, приносящего беды". Однако, что бы там ни было, этот элемент одежды пропитается воспоминаниями и навсегда останется рядом с Бруно как напоминание о том, что о нем когда-то заботились. — Мне поговорить с ним? — Альма выглядела разочарованно, её надежда на счастливую жизнь сына и внуков по мужской линии тлела с каждым днём всё больше и больше. — Не стоит, будет только хуже. Бруно никогда не задумывался о своем будущем. Он гадал для других, преподнося чаще всего недовольным жителям Энканто изумрудные плитки, но никогда не заглядывал в будущее для себя. Может, боялся увидеть чего лишнего и попросту стать нервозным параноиком, а может на то были ещё какие-то причины, о которых он предпочитал молчать. Уже давно его сёстры обзавелись вторыми половинками, и с этих пор их братско-сестринская идиллия нарушилась. Бруно завистливо кусал губы, смотря на счастливых Пепу и Феликса, Джульетту и Агустина, но не желал торопиться, ибо всему своё время. Но мама, называющая возраст детей "брачным", так не считала. Её порывы поскорее найти сыну девушку и не порочить добрую фамилию Мадригаль обернулись Бруно ужасными последствиями. Его и до этого предпочитали обходить стороной, а теперь, даже если чувства оказывались взаимными — родители оказывались категорически против. Бруно тоже хотелось любви. Бесспорно, он был окутан материнской и сестринской любовью с самого детства, но это совсем не то, что было в отношениях Пепы и Джульетты с их кавалерами. Он ждал. Надеялся и ждал, что однажды его полюбят так же сильно и чувственно, как может полюбить он сам: без упрёков о "чудаковатости", о дурных предсказаниях, о крысах, прячущихся за его пазухой. Бруно верил, что рано или поздно найдётся кто-то, кто полюбит его таким, какой он есть, но время шло, а он не молодел. Совсем скоро на свет появились его первые племянницы, следом — ещё одна, а чуть позже — четвертая племянница и первый племянник. За неимением собственных детей Бруно привязался к ним и ощущал себя самым настоящим отцом, когда сёстры полностью доверяли присмотр за детьми брату, пока отдыхали в городе на свиданиях с мужьями. Впрочем, Бруно никогда не был против посидеть дома в качестве няньки, но полный разочарования взгляд матери, наблюдающей за сыном, приводил в ужас. — Прости меня, мама, я никогда не буду способен оправдать твоих ожиданий.*
Бруно чувствует на своих губах сладковатый привкус пряностей для выпечки, целый табун мурашек пробегает вдоль спины. Камило выглядит расслабленным и совсем непринуждённым, будто ничего странного не происходит прямо сейчас. Он крепко сжимает ладони провидца в своих, боясь выпустить из мертвой хватки, и с жадностью целует желанные губы. Наконец обрела свое спокойствие его душа, и вернулось на место любимое румяное личико. Камило был уверен, что теперь ему станет лучше. Но вопреки ожиданиям, стоило ему отстраниться и заглянуть в трясину болотных глаз, он почувствовал... ничего. Ничего не изменилось. Чувство эйфории, накатившей на него в силу обстоятельств, растворилось абсолютно бесследно, только какой-то мерзкий осадок остался на пропускающем бешеный ритм сердце. Реальность стала размываться прямо на глазах, и в этой прострации совершенно никакие чувства не имеют значения. Только пустота. Он неловко поджимает губы, но не может увести взгляд: смотрит в самую душу, пытаясь найти там ответы на терзающие его вопросы. Глаза дяди не излучают ничего живого, он больше был похож на фарфоровую куклу. Бруно стал для Камило самым близким из всех членов семьи, даже несмотря на то, что больше половины жизни племянника провел за стенами, принимая в его взрослении исключительно косвенное участие. И Камило не мог объяснить для себя, как это работает, и почему он так привязался к своему дяде. Может это и была привязанность, которую Камило ошибочно принял за любовь? Бруно шумно дышит, готовясь вот-вот упасть в обморок. Голова идёт кругом. Это сон? Он совсем не верил в происходящее, не верил, что однажды вновь испытает давно забытое чувство. Но он испытывал. Так сильно, до тошноты. Как же это ужасно. Бруно редко был честен с собой, ещё с юношества он привык к тому, что гораздо проще внушить себе что-то хорошее, нежели смириться с действительностью. Навряд ли он вспомнит, когда в последний раз вообще соглашался со своими неоднозначными чувствами, но... нет. Камило ещё совсем ребенок. Это всё ещё ужасно. Хотя, быть может... Это действительно очень сложный выбор. — Простите, — выдавливает мальчик, кусая губы и отводя взгляд, когда вернулось к нему осознание и трезвость ума. Он без понятия, как теперь смотреть дяде в глаза. — я... — Всё в порядке. — заверяет его Бруно, мягко улыбнувшись. Нет в этой улыбки и толики искренности, только страх. Животный страх. Буря эмоций, что буквально за несколько минут пережил старший Мадригаль, давала о себе знать: его трясло и мутило, хотелось плакать навзрыд и смеяться до колик в животе, но ни первого, ни второго, ни вообще чего-либо он себе позволить не мог. Все переживания о себе отходили на второй план, стоило Бруно увидеть поникшее выражение лица племянника. Он аккуратно кладет руку ему на щеку, поглаживая так трепетно, — в его памяти теперь навсегда отпечатается эта ужасная картина пустого смуглого полотна. Сглотнув, провидец неуверенно склонился вперёд и оставил еле ощутимый поцелуй на веснушчатой щеке. С его мальчиком всё в порядке. Это главное. Камило дёрнулся, не понимая, как ему реагировать. Прикосновения дяди по-прежнему оставались приятными, но сейчас он отчего-то не мог прочувствовать их в полной мере: создавалось ощущение, что он не отвечает за свое тело, за свои чувства. Что смотрит на себя со стороны. — Всё хорошо? — как ни в чем не бывало поинтересовался Бруно, не рискуя отстраниться от чужого лица, — боялся снова потерять. — Наверное... Камило в непонимании смотрел в зеркало, о которое всё это время они опирались. — Mi amor... — выпалил Бруно на выдохе, сразу же замолкая. Как сильно всё это время ему хотелось назвать Камило именно так.***
— Да? — отзывается рыжеволосая женщина, нервно гладя свою шелковистую косу; приподнятые плечи обрамляют пушистые облака, свидетельствуя о её беспокойстве. — Чего-то ты совсем насчёт Камило разволновалась, — Феликс успокаивающе гладит жену по спине, стараясь звучать как можно ласковее. — он же взрослый парень, ну! Пепа тяжко вздыхает, стараясь вернуть мысли в немного более позитивное русло. На протяжении всего обеда её сын так и не появился за столом, как и брат, ушедший к первому под предлогом "отнести поесть". Несколько раз Пепа пыталась выйти из-за стола, искренне беспокоясь о своем ребенке, но каждый раз её останавливала Долорес. Девушка уверяла маму, что всё в порядке: Камило неважно себя чувствует, а дядя любезно решил составить компанию. — Mamí, — мурлыкнула она, совсем как средний брат, когда он обращался к матери, придерживая женщину за руку. — я слышу, — она показательно приподняла голову ухом в сторону выхода. — они просто болтают о своём, всё хорошо. Джульетта мигом просекла попытку Долорес прикрыть незадачливого брата от нервной матушки и поддержала её слова. — И вправду, дорогая, ты весь день как на иголках. У вас ещё есть дела? — ласково обратилась кухарка к сестре. — В поле пойдем, урожаю нужно много солнечного света, — она чуть успокоилась, облака стали рассеиваться. — Как это замечательно, милая, вот и нечего по пустякам переживать, тебе нужно зарядиться позитивом. — Да, ты права... Неожиданно для сидящей рядом Пепы Долорес охнула, и даже Мариано заволновался. — Что-то случилось? — Просто вспомнила кое-что важное...***
Камило старался понять, что он чувствует и чувствует ли вообще. Хотелось верить, что это всё ещё сон. Сквозь оглушающий звон в голове он слышит где-то на грани мыслей и реальности взволнованный голос, просящий очнуться. На место сумбура пришло полнейшее умиротворение и давящая тишина. Всё закончилось так резко, что поверить в происходящее получалось с огромным трудом. — Нужно выпить лекарство, — отстранившись, прошептал парень и направился к тумбе. Одним махом он заливает в себя голубую терпкую жидкость и морщится от неприятного привкуса. Вернулось хоть какое-то ощущение реальности. Уже лучше. Бруно передёрнуло. — Ты уверен, что все в порядке? — мужчина проходит ближе, аккуратно прикасаясь к щеке племянника потной ладонью. Его сердце вновь сжалось. Мальчик кивает. — Я думаю, нам... нам нужно поговорить, — Бруно широко распахивает глаза, чуть склоняясь к племяннику, как делает по своей привычке во время серьёзных разговоров. Если бы в любое другое время Камило это напугало или смутило, то сейчас он чувствует... всё ещё ничего. Ни страха, ни стыда, ни смущения. — Что ты чувствуешь ко мне? Бруно затаил дыхание, чуть прикрыв слезящиеся глаза; он давно адаптировался к темноте и теперь мог более-менее разглядеть лицо перед ним. Почему-то днесь провидцу стало по-настоящему страшно услышать ранее заветное "ничего". Он ведь старший, взрослый, мудрый человек, вроде как в своем уме — он должен быть для младшего примером трезвости и рациональности, а выходило совсем наоборот. Как тоскливо роптало сердце, от этой боли можно умереть. Камило обмяк, чувствуя, как в груди, подобно сорняку, разрастается уже успевшее забыться чувство. Оно пускает свои лозы вдоль лёгких, сжимает так, что дышать становится трудно. Компиляция абсолютно несвязных друг с другом мыслей возвращает на место жуткий гул в голове. Конечно, на что он вообще рассчитывал, полагая, что всё так просто. Было бы лучше, если бы чувства к нему не возвращались. Это конец. Он упал в самую настоящую бездну. Он заставил своих самых близких людей рвать волосы на головах, крутиться вокруг себя, заставил маму горько плакать... С какого момента его наполненная светом и радостью жизнь стала такой паскудной? Как он был глуп. Как мимолётно было его счастье. Как иллюзорна была надежда. Эта дрянь тоже бесполезна. Нет никакого волшебного снадобья, способного вытеснить из самой подкорки сознания зародившийся ком боли и ненависти к себе, что подавляли самолюбованием, даже не подозревая, что оно подобно удобрению для плода этих проглоченных эмоций. Камило продолжал давиться дерьмом, что чуть ли не на золотом блюде преподносила ему жизнь, послушно пережёвывал и проглатывал вместе с языком, лишая себя какой-либо возможности сказать то, что он на самом деле думает, что чувствует. Теперь он не чувствует ничего. Весь волшебный эффект заключался только в самом нем, в его стремлении изменить свою жизнь, сделать её лучше. Действие лекарства никуда не девалось, но куда-то делось желание жить. Взгляд метнулся к осколку. Тишину разрушил очередной треск. Бруно молча ждал. Чего конкретно — для Камило оставалось загадкой. — Мне нужно идти, — отчеканил мальчик, потупя взгляд. Дядя ничего не отвечает. Не движется. Однажды Бруно уже бросил его. Так что мешает ему сделать это ещё раз? Почему ты до сих пор здесь? Почему убиваешься ради меня? Почему вы все это делаете? Камило пятится назад, не сводя глаз с остолбенелого мужчины. Он все ещё улыбается, но ведь это вовсе не та ласковая улыбка, дарующая тепло и радость, это нечто инородное и пугающее, нечто, что заставляло чувствовать себя забытым животным в клетке. Провидец протягивает руку в попытке прикоснуться, но вовремя осекается, когда в руках племянника появляется осколок, направленный острым концом на мужчину. Его движения не похожи на настоящие, будто кто-то дёргал за ниточки театральной игрушки. — Mi amor, пожалуйста, очнись... — голос звучит совсем не из уст дяди, а где-то там, по другую сторону. — Почему вы поступаете так со мной?! С каждым словом Камило повышал голос. Шёпот лишь нагонял жутчайшую панику, доводящую до дрожи во всем теле, мальчик еле мог стоять на ногах, но продолжал сжимать в трясущихся руках осколок, пока из продавленных ран не пошла кровь. — Что же ты творишь? — Камило оборачивается на особенно громкий и разборчивый голос. — Что ты хочешь сделать? Убить своего tío, которого так аморально любишь? Или себя? Разочарованная мать смотрит на сына прямиком из зазеркалья, покачивая головой из стороны в сторону. По её лику размазана тушь и слезы, прямо как в тот злополучный день. — Твоё рождение было ошибкой. — Мама! — Камило срывается с места, ударяясь в отражающую поверхность, однако Пепы по ту сторону стекла больше нет. Она тоже ушла. Обернувшись, мальчик вскрикивает, не обнаружив в своей комнате ни Бруно, ни двери. Лишь непроглядные дебри разбитых зеркал. Всё повторяется. Снова. И неужели причиной такого послужило чувство, обязующее делать людей счастливыми? Камило медленно скатился по стеклу и заплакал, совсем как маленький ребенок, потерянный в пучине собственных переживаний, начал тихо извиняться за всё, в чем был и в чем не был виноват. Слезы наполнили его красные глаза до краев, перекрывая возможность увидеть перед собой хоть что-то. Мир вновь начал плавиться, не оставляя за собой и следа. — Мама... Мама, пожалуйста, вернись... — Всё хорошо, мой милый, всё хорошо, я здесь, я рядом, — ласковый голос любимой матери обволакивает со всех сторон, будто пушистое одеяло. — Мама... Ты ненавидишь меня? — Что за глупости, mi tesoro? Я люблю тебя, глупенький... — Несмотря ни на что? — Несмотря ни на что. Люблю и всегда буду любить. — Можно я расскажу тебе кое-что? — Конечно, мой милый, но для начала поешь и выпей лекарство, у тебя лихорадка. Пепа прикладывает руку ко лбу сына, поправляя мокрую тряпку. Она не выглядит злой или разочарованной, она... спокойна. Её глаза блестят от слез, но с лица не сходит ласковая улыбка. Камило сам невольно улыбается, когда ему наконец удается сфокусировать взгляд. Всё как ровно полторы недели назад. Мама, дядя Бруно, тётя Джульетта и небольшое пополнение в виде старшей сестры и отца. Больше никого не пустили. Не стоит пугать мальчика большим скоплением людей. — Я так рада, что с тобой всё в порядке. Камило расплывется в улыбке и, всхлипнув, позволяет слезам радости течь по мокрому от пота лицу. Это был приступ. Отчего-то на душе стало так легко и просто, что Камило был готов прямо сейчас поведать маме обо всем, о чем так боялся сказать ранее. — Mamí, можно мы поговорим наедине? Пепа кивает, и скопившаяся родня спешит покинуть комнату. Бруно последним выходит из помещения, напоследок повернувшись лицом к племяннику и одними лишь губами проговаривая: — Я тоже тебя люблю.