Мне слишком страшно, что некого будет позвать.
Так нельзя ли нам притвориться,
Будто мы не скользим в бездну?
10 ноября 1979 Конечно, сегодня не светило солнце, подумал Джеймс, опуская цветы на могилу. Казалось, что весь мир оплакивал потерю Лили Эванс, солнце не показывалось вот уже восемь дней с того самого момента, как его жена… Он не мог даже в мыслях этого произнести. Похороны Лили Поттер, урожденной Эванс, были назначены на раннее утро, чтобы можно было увидеть, как солнце восстает над горизонтом, но оно не восстало. Джеймсу думалось, что для него солнце не поднимается больше никогда. Рядом с ним надрывалась от рыданий мама Лили. Ее рыжие волосы были слегка покрыты сединой, и Джеймс не мог перестать думать о том, что они… что Лили тоже должна была дожить до седин. Они обязаны были состариться вместе, но не случилось. Сука-судьба подумала, что нужно сделать иначе. Сестра Лили, Петунья, тоже была здесь. Она не взяла с собой своего жирного и страшного маггла. Петунья стояла под тенью тиса и тихо плакала, пытаясь показать всем при этом, что ее не задела смерть младшей сестренки, но Поттер знал, что это не так. Он знал, что сердца разбились у многих. Хотя, сказать по правде, Джеймсу Поттеру было абсолютно все равно на страдания других. Ее слова никогда не выйдут больше из его памяти. Следующий, кто погибнет по его вине, будет на твоей совести, Джеймс Поттер. Эти горькие несколько слов преследовали всего все эти восемь дней, что Лили не было рядом. Он до сих пор помнил, как обваливались стены пансионата, как он кричал, как он умолял Ремуса отпустить его, чтобы добраться до Лили, даже если умом понимал, что жена уже мертва. Ему казалось, что в грудь вогнали лом. Что что-то внутри него не выдержало этой потери, что оно умерло. Лили была его светом, частью его, с которой он никогда не хотел расставаться. Так долго и упорно Джеймс Поттер завоевывал сердце красавицы курса, самой умной ученицы, которая была нечтом большим, чем просто глупой девчонкой, которая приглянулась ему своими ногами. Джеймс вздрогнул, когда на его плечо опустилась очередная рука. Обернулся. Это был начальник Лили, он не помнил его имени, но едва кивнул, а потом снова обернулся к могиле жены. С ней пришло попрощаться огромное количество людей, даже те, кто не отошел еще от похорон Бенджи Фенвика. Хотя всем было неловко. Кто-то посмел сказать имя Питера тогда, началась крупная драка, но Поттер не помнил подробностей. Услышав имя предателя, он, казалось, остолбенел. Было горько даже думать об этом. Следующий, кто погибнет по его вине, будет на твоей совести, Джеймс Поттер. Она хотела предупредить его. Лили знала, она знала, что Питер предатель, и она отдала жизнь за то, чтобы он поверил в ее слова. И Джеймс будет расплачиваться за это до конца своих дней. Он не мог дышать. — Ты не задерживайся, Джеймс, — попросила его икающая от слез миссис Эванс. — Лили бы этого не хотела. Но Лили больше нет, хотел сказать Поттер. Но не сказал. Он лишь крепко обнял женщину, прижал ее к себе и ткнулся носом в рыжие, как у дочери волосы. Ее горе было осязаемым, потерять ребенка, младшую дочь, Джеймс не мог представить себе этого. Постепенно все начали расходиться, остались лишь самые близкие. Их лица были испачканы слезами и болью. Но Джеймс не хотел смотреть на это. На его плечо снова легла рука. — Мне жаль, — прошелестела Блейк Кавьяр. Джеймс обернулся. Он не мог на нее смотреть. И не из-за того, что это была она, а из-за горького чувства вины, которое он испытывал, когда видел подтверждение того, что Лили была права, вместе с Блейк, они были правы, а он был упрямым глупцом, и он поплатился за это. — Она говорила мне, — судорожно сказал он, и Блейк кивнула. Поттер прижал ее к себе, обняв за плечо. — Она говорила мне о том, что ты предупредила ее. Предупредила их всех. А я не поверил ей. И теперь я… — В этом не твоей вины, Джеймс, — произнесла Блейк и обняла его за щеки. — Это вина Пите… — Не произноси этого имени здесь! — выплюнул Поттер, и Кавьяр кивнула. Она погладила Джеймс по плечу. — Мне нужно тоже уходить. — Ты не останешься? — изумился Джеймс. На лице Блейк промелькнуло что-то странное, и она принялась крутить кольцо на пальце. Он не так давно заметил эту ее привычку. — Я не могу долго быть на людях сейчас, — тихо сказала она. — Слышал, тебе пришлось бежать, — кивнул Джеймс, догадавшись. На его темные волосы упали несколько первых капель дождя. — Да, сейчас ужасное время, — фыркнула Блейк. — Мне так жаль, Джим, — девушка снова обняла его. — Мне очень жаль. Следующий, кто погибнет по его вине, будет на твоей совести, Джеймс Поттер. — Это на моей совести, — прошелестел шатен. Блейк прижалась к нему ближе. — Это всегда будет на моей совести. — Не сдавайся, — попросила она тихо. — Не сдавайся, иначе это все будет зря, слышишь? Будь осторожен. — Почему Лили сказала мне, чтобы я не верил Дамблдору? — спросил друг Поттер, и блондинка вздрогнула. — Что? — Не стоит говорить об этом прям… так открыто. — Но? — не понял Джеймс. — Поговори сначала с Эдгаром Боунсом, — сказала Блейк, едва дернув уголками губ. Она отстранилась и стерла свои слезы. — Спроси у него, где он был двадцать шестого июля семьдесят седьмого. Джеймс прогнал эту фразу в голове. — Это же день, когда… — Блейк приложила палец к его губам. — Просто спроси его об этом, — Поттер кивнул. Блейк снова посмотрела на могилу Лили. Им пришлось хоронить пустой гроб, от ее тела ничего не осталось, все было уничтожено Адским пламенем, и Джеймс подумал, какого это для Блейк, второй раз хоронить кого-то, кто погиб подобным образом? Блондинка взмахнула палочкой и на могиле Лили показались белые флоксы. — Спасибо, — сдавленно сказал Джеймс. Блейк кивнула. Она прикоснулась пальцами к губам, потом — к могиле, прикрыв глаза и прошептав молитву на греческом. Но в этот раз никакой магии не произошло. У них не было ничего, что могло бы позволить Джеймсу снова увидеть Лили. — Директор отличный игрок в покер, я готова поспорить, — произнесла она напоследок, а потом с тихим хлопком аппарировала. Джеймс остался последним на кладбище. По крайней мере, он так думал, пока не обернулся. Ремус и Сириус ждали его около калитки, мрачные и обеспокоенные, на их лицах читалось то же горе, что жило сейчас во многих людях, которые пришли попрощаться с Лили. Следующий, кто погибнет по его вине, будет на твоей совести, Джеймс Поттер. — Ты как? — тихо спросил у него Ремус. Джеймс помолчал. В глазах скапливались слезы. — Алиса искала тебя, — сказал Сириус. Джеймс нахмурился и проследил за его взглядом. Невысокая фигурка стояла в паре метров от выхода с кладбища, она прикусывала губу, нерешительно косясь в его сторону, и Джеймс подозвал ее. — Что такое? — спросил заботливо Ремус. Амелия только что ушла, чтобы принести им немного горячего шоколада. Как любила Лили. — Я не знаю, должна ли я это говорить, — честно призналась Алиса, обнимая себя за плечи. — В чем дело? — твердо обратился к ней Сириус. Миссис Лонгботтом всхлипнула и быстро стерла катящиеся по ее щекам слезы. Она обернулась на Джеймса и поджала губы, а потом едва мотнула головой. — Мне так жаль, Джим, — вздохнула Алиса. — Не так ты должен был это узнать. — Что? — Мы с Лили были так рады, — сказала она, закрывая лицо руками. — Вместе узнали. Внутри Джеймса что-то протяжно застонало. — Она была беременна, Джим, — всхлипнула Алиса. Что-то внутри оборвалось. Поттер сделал шаг назад, как будто слова Алисы ударили его в грудь, он покачнулся, не веря в то, что она сказала. Но девушка расплакалась. — Мерлин, мне так… — Не надо, — хрипло выдавил из себя Джеймс, вытягивая руку вперед. — Пожалуйста, Алиса, не надо. Нет… Она кивнула и, рвано вздохнув, ушла. Перед глазами Джеймса проносились миллионы образов. Многочисленные вероятности их счастливого будущего, которое теперь никогда не сбудется. Их ребенок. Наверняка, он был бы чудесным и красивым, совсем как мама. У него были бы ее рыжие волосы и его темные глаза. Или наоборот. Не важно, это был бы их ребенок. Они были бы его родителями, он и Лили. Они были бы… Они были бы… Джеймс понял, что задыхается от слезы только тогда, когда упал коленями на влажную, холодную и рыхлую землю кладбища в Годриковой Впадине. Его обхватили руки Сириуса и Ремуса, и он погрузился в их объятия, как в ледяную толщу воды, из-под которой он не знал, как выплыть. Его грудину сжимал ужас осознания. Его Лили мертва, она больше не подойдет к нему со своей улыбкой на лице. Не поцелует его, он не приготовит ей завтрак в постель, за что она не наградит его радостным хихиканьем, когда увидит клубнику. Лили не родит ему ребенка, она не станет лучшим колдомедиком в стране, она никем не станет, потому что Лили Поттер мертва, а Джеймс Поттер почему-то все еще продолжает жить. Следующий, кто погибнет по его вине, будет на твоей совести, Джеймс Поттер. Он задыхался. Он не мог дышать. Его брат, его названный брат Питер, милый и пухлый когда-то мальчик, в чьей невинности он был уверен, стал причиной гибели его семьи. Его жены, его ребенка. Он стал причиной самой главной трагедии в жизни Джеймса, и парень не знал, как он сможет жить, помня об этом. — Она была моим кислородом, — всхлипнул он, разрываясь и уничтожаясь в их руках. — А теперь я не могу дышать. Я не могу дышать! Я не могу так жить. Я не хочу так жить. Он не видел, но ощущал, как Ремус и Сириус обменялись обеспокоенными взглядами над его головой, поэтому он лишь сильнее зарылся в их объятия, продолжая умирать внутри и снаружи. Его жена была мертва. Я женюсь на любви своей жизни, я не могу не быть счастлив, сказал он в день их свадьбы Блейк. И теперь это было забрано у него. Его счастье и его надежда, их будущее и их настоящее, все это исчезло в Адском пламени, устроенным его… устроенным Хвостом. Следующий, кто погибнет по его вине, будет на твоей совести, Джеймс Поттер. И виноват был в этом только он. 11 ноября 1979 Блейк казалось, что Лили Эванс вернулась из ада, настолько плохо она выглядела, лежа на постели в ее комнате. Ее рыжие волосы потускнели и превратились бы в комковатое месиво, если бы Нарцисса не расчесывала их при каждой возможности. — Она еще не очнулась? — спросила тихо Блейк, проводя ладонью по щеке подруги. Та была холодной и какой-то безжизненной. Как и ее брак. Ха. — Иногда она что-то бормочет, — сказала Ярослава, — но ничего особенного. Я не знаю, как заставить ее проснуться. — Когда она будет готова, — послышался тихий и смущенный голос, и Бажова сильнее наклонилась над книгой, которую держала на коленях. Феликс откашлялся. Неведомым Блейк образом, Лаво услышал зов ковена в ту секунду, когда Адское пламя вырвалось из палочки Питера Педдигрю. Он прибыл туда в один миг, чтобы забрать Лили из плена, но она уже была достаточно пострадавшей от жара, и даже его магия-вуду, как и старания ледяного колдовства Ярославы и целительных чар самой Кавьяр не смогли заставить ее проснуться. Теперь у Лили были многочисленные шрамы на предплечьях, несколько ожогов на спине, где кожа бугрилась, словно кипящая магма. Около глаза красовалось темное пятно шрама, но в остальном она — и ребенок — были в порядке. Им оставалось лишь ждать, когда Лили очнется. Блейк опустилась на пол возле ее постели и вздохнула. Ковен никуда не уйдет, пока их рыжая гриффиндорка не поправится. 18 ноября 1979 Когда Феликс буквально выпал на мраморный пол поместья Кавьяров, таща на буксире Блейк, Мулону и Лили, Ярославе показалось, что она снова вернулась в тот день. Она снова вспомнила, что ее отделяло от семьи всего пара метров, но она не была в состоянии справиться с волшебниками, пришедшими по их души. Она помнила, как кричала ее мать, Мария, и как они пытали ее отца, Константина, после чего убили их — перерезали глотки. Она помнила, как визжала ее старшая сестра, как плакал младший брат, хоть и старался не показывать своего страха, но он ничего не мог сделать. Никто из них не мог. Ярослава никогда в жизни не чувствовала себя такой… беспомощной, как в тот день. Иногда, когда прошлое настигало ее, а руки желали вспомнить о холоде сибирского снега, она просыпалась, тяжело дыша, прижимая руки к горлу, которое все еще хранило неприятные ощущения прохладной стали, разрезающей ей горло. Яра понятия не имела, почему она не умерла. Кто-то спугнул Пожирателей, возможно, это были люди Дамблдора, может, это был кто-то еще, но… это был конец их рода, и теперь она здесь, в Ираклионе. И она совершенно не знала, как справилась бы, если не встретила бы Феликса и Блейк, последних двух детей прасемей. Так их называли в Союзе. Прасемьи, прародители магии. Древние семьи волшебников, стоящие на верхушке пищевой цепи. Ярослава не могла вспомнить, когда впервые услышала это название. Должно быть, в Колдовстворце, а, может быть, в ночь Купала. Но прошло много лет с того момента, как она была ребенком. С убийства ее семьи — два года, уже даже больше, поэтому, увидев, в каком состоянии Лили, она смогла взять панику под контроль. Ярослава тут же начала раздавать указания, и только ее ледяная магия Бажовых смогла затормозить процесс поражения тканей. Целительные чары Лиры и Блейк тоже помогли, но у Лили все равно навсегда останутся знаки прошлого. Жаль, что они не могли очистить кожу волшебницы. Неожиданным было появление Феликса, конечно. Неожиданностью были и его виноватые глаза, и попытки заговорить с ней, и улыбка, словно ничего не случилось, но Ярослава имела гордость, черт побери. Она не собиралась сдаваться на милость Феликса Лаво. Она любила его, помилуй Ярило, конечно, она его любила. Этот человек заботился о ней целый год, вырывая их обоих из лап дикого горя, которое жило и в ней, и в Блейк, и в Феликсе. Даже в стенах этого дома — Ярослава ощущала магию потери, ощущала болезненный плач еретика, не сумевшего спасти семью. Наверное, и ее родовая усадьба была такой же. Сгоревшей, уничтоженной и покинутой всеми, пропитанной болью и горечью. Но сейчас Ярослава не хотела об этом думать. Феликс ушел. Он ушел, когда обещал остаться, и он был ее семьей долгое время, старший брат, которого она боялась признать своим, потому что тогда его потеря означала бы потерю ее семьи. Снова. Ярослава не была уверена, что вынесла бы это еще один раз. Вот только… Феликс ушел, а сердце болело, как будто ее собственный брат ее покинул. Как будто что-то вырвалось из груди, и сейчас, когда он вернулся, она не может просто взять и вернуться к тому, как все было. Да и к тому же, времени на подобное не было. Блейк думала, что только она так считает. И она же думала, что ковен слеп, но именно Кавьяр собрала их, отщепенцев, покинутых, не желающих плясать под чужие дудки. Она привела их в свой дом, посвятила их в тайную магию, оберегала их и помогла продвинуться так далеко. Конечно, все они заботились о девушке. Все видели ее красные по утру глаза, потому что Блейк рыдала ночами, а после пыталась скрыть это, чтобы никто не принял ее тоску по Регулусу за слабость. Но Ярослава не считала это слабостью. Судя по тому, как Регулус спас Кавьяр, и он любил ее так же сильно, как сама Блейк любила его. А теперь она даже не знала, что с ним, где он, как он. Жив ли он? Нарцисса тоже не могла сказать ничего конкретного, потому что парень перестал появляться на людях, и Блейк каждый день проверяла новый семейный гобелен, со страхом ждала, что увидит дату смерти Регулуса. — Но о его смерти было бы известно, — говорила миссис Малфой. Этого было мало. Лили слегка дернулась во сне, и ее ладонь соскользнула с постели. Ярослава ее поправила. Позади нее послышались тихие шаги, и Яра отвернулась, не желая разговаривать с пришедшим. — Как она? — смущенно спросил Феликс. Он каждый день приходил сюда. Вроде бы, узнать, как Лили. Но и поговорить с Ярой. — Еще спит, если не заметил, — ледяным тоном сказала Яра. — Ты что-то хотел? Феликс откашлялся. — Хотел извиниться. Опять. Я не должен был уходить. — Все уходят в какой-то момент, Лекс. Он вздрогнул от этого прозвища, но ничего не сказал на этот счет. Она впервые назвала Феликса так в одну из холодных ночей где-то в Ирландии, когда они лежали под звездным небом в лесу, греясь около костра. Ярослава, уже засыпая, пробормотала тихое спи спокойно, Лекс, и Феликс сначала был ошеломлен, а потом просто поправил на ней одеяло и пожелал того же. — Я не хотел уходить. — Да ну? — Ну, хотел, конечно, — нервно рассмеялся он, потирая затылок. — Но больше хотел тебя увести отсюда. — Здесь я в безопасности, — парировала Яра. — С одной стороны, да, — кивнул Феликс. Он вошел в комнату и опустился на пол около стены, прижимая к себе колени. Дернул уголком губ. — С другой, ты здесь как в центре мишени. С этими людьми. Ярослава покачала головой. — Как же мне надоела эта твоя… глупая мысль о том, что я могу погибнуть. — Но ты и правда можешь! — взвился Лаво. Он зарылся рукой в темные волосы, ероша их еще больше. Повернул голову, а потом потряс ей, как будто хотел проснуться ото сна. — Ты и правда можешь… — Феликс бросил краткий взгляд на Лили и поджал губы. — Не знаю, как я переживу, если с тобой что-то случится. Под глазами Лаво пролегли темно-серые круги. Он не мог спать, Яра знала об этом. Она несколько раз ловила Блейк на том, что еретичка оставляет на тумбочке около его постели зелья для сна, но никому не говорила об этом, хотя и была рада, что о Феликсе есть, кому позаботиться. Блейк словно и не злилась на парня за то, что он ушел. Что было удивительно, ведь именно Кавьяр считала, что друзья предают, а семьи гибнут и распадаются, но почему-то даже с этой черствой идеологией именно Блейк была тем человеком, который клятвенно защищал людей, которых любил. — Все мы можем погибнуть в один момент. — И как я должен жить с этим? — прошелестел Феликс. — Почему это должно быть моей проблемой? — он вздрогнул. — Я знаю, что смерть случается не с теми, кто умирает, а с теми, кто остается. Именно вы разбирались бы с последствиями… — Ярослава вздохнула, запрокинув голову. — Любовь, горе, смерть, страдания, а потом опять, и опять, и опять. И это идиотское колесо жизни чертовски мне надоело. Ты нашел меня, Феликс, когда я была на грани. Парень вздохнул. — Кто кого нашел, — хмыкнул он. — Я тоже едва держался. — Ты дал мне надежду, Лекс, — прошелестела Яра в его сознании. — Худший из всех твоих даров. Ты дал мне надежду, а потом ты ушел, и ты уничтожил меня. — Ярослава, послушай… — А Блейк? — ее глаза полыхнули чем-то загробным. — Она дала мне нечто большее, Феликс. Нечто более опасное, более могущественное. Она дала мне решение, не взимая с меня плату, ценой в целую жизнь. И мне не нужно думать, что с этим делать. Он сжал челюсти. — Блейк доведет всех вас до самоубийства. — Ты думаешь? — хмыкнула Ярослава. Феликс вздрогнул. Ее слова казались ему пропитанными кровью. — Она приведет нас к победе. К мести. И это решение — лучшее, чем она могла бы дать этому миру. — Это слишком опасно. — Мы уже не дети, чтобы играть в куклы, Феликс, — огрызнулась на него Ярослава. — Мы выросли. Пора быть взрослыми. Лаво кивнул. Потом еще раз. А после протянул руку, схватил ее за ладонь и переплел их пальцы. — В таком случае, — сказал он проникновенно, — я клянусь на крови своих сестер и на своей магии, что не оставлю тебя, покуда эта война не будет выиграна, Ярослава Бажова. Их соединенные руки засветились, и на запястье отразились очертания черепа — метка его семьи. Метка великого дома вуду — Лаво. — Речь зачет, — прохрипел третий голос в комнате. — А можно мне теперь, блять, воды? Или вы заняты? Феликс и Ярослава перевели глаза на недовольную и очень неспящую Лили Эванс. — Что, мать вашу, случилось? — спросила она.