Княжна

      Анна чувствовала себя не в своей тарелке на свадьбе Саши. Нельзя было сказать, что ей стол не нравился, или музыка с больших колонок под самым потолком казалась чересчур громкой… Князева на каком-то подсознательном уровне стала вдруг испытывать отторжение ко всему, что её окружало.              Наверно потому, что только после церемонии бракосочетания Белова и Суриковой Аня наконец осознала, чем занимался её двоюродный брат.              Она сама не поняла, почему додумалась до такой простоты, лежащей прямо на поверхности, в момент, когда не стоило никаких эмоций, кроме радости за молодых, показывать. Но Князева не могла не хмурить лицо; её из себя выводила собственная простота, какая раньше не казалась страшной, а вместе с тем — и все люди, вещи и события вокруг. Ведь самым неприятным во всем происходящем было, что Сашка своего «дела» даже не скрывал. Не скрывал, а Аня только смекнула, что нескладно что-то получалось.              Белов о «работе» своей толком не говорил, но большая машина, роскошная свадьба на, как минимум, полсотни приглашенных и квартира на Кольцевой линии метро, снятая для Анны, явно не случайно на голову ему упали. Столько всего и сразу в период нестабильности мог себе позволить или депутат, или бандит.              А пристрастия к большой политике у Саши никогда не было.              И, вообще, весь день начался отвратительно! Князева могла бы сказать, что встала не с той ноги, если бы имела плохую привычку оправдывать свои проблемы подобной дурью. Чья-то машина во дворе заорала сигнализацией, разбудив на три часа раньше положенного. Но, даже имея лишнее время для сборов, Анна умудрилась одеться и накраситься ровно к тому моменту, когда за ней приехала машина Космоса с самим Холмогоровым за рулём. Волосы Князевой не просохли, отчего пришлось заколоть их наверх, и помада красная смазалась, о чём Ане крайне деликатно сказала Тома Филатова.              Но на сырые пряди и неровный контур помады ещё можно было закрыть глаза. Только вот, когда приглашенные гости перебрались из дворца бракосочетания в вызывающе дорогой ресторан, когда с пугающей периодичностью в десять-двенадцать минут новой семье Беловых — точнее, её главе — делали поражающие свой роскошью подношения, Анна сложила кусочки паззла воедино.              Её двоюродный братец — рэкетир и бандит.              От этого перед глазами заплясали, мерцая, бледные мушки. Князева решила пропустить несколько тостов за здоровье и счастье молодых и сидела во время подачи первого блюда тихо, склонив голову к почти полной тарелке.              Она бросила на Белова беглый взгляд и поклясться была готова, что за тенью Сашки отбросилась вторая — страшная, огромная, чёрная, как его делишки. А потом взгляд подняла и осознала, что такие же тени, подобно доппельгангерам, нависали над каждым присутствующим, кружась и дымясь темными контурами. Вот откуда у девушки молодой, сидящей от Князевой в трёх местах, колье с такими крупными изумрудами? Откуда деньги на него взяла в период, знаменующийся предкризисным? Заработала? Чем, Господи прости?              Аня дёрнулась, едва не подскакивая на месте, и резко обернулась за спину, словно думала и за собственными плечами увидеть ночной силуэт, собравший в себя все её грехи.              Но за Князевой никого не оказалось.              Что, она, выходит, святая?              «Да!» — вскрикнула какая-то её часть, едва сдерживаясь, чтобы не схватиться за край тарелки, не кинуть фаянсом в стену с высокими колоннами. «По сравнению со всеми присутствующими, вероятно, святая. Потому что не убивала никого, не «крышевала» за бабки безумные!»              — Анька, — позвала Князеву вдруг шёпотом мама, перевалившись через Космоса и Филатова, уже набравшихся почти в «зю-зю», как любил говорить её преподаватель по философии. — Ты чего, как неродная сидишь?              — Выпила много, — соврала девушка и поняла, что ложь далась уж удивительно легко. — Пока не хочу ничего есть.              — Ну, ты смотри, — покачала головой тётя Катя и пальцем чуть потрясла, отчего Анне глаза к потолку захотелось закатить. Мама так обычно говорила, рукой качала, когда ей было меньше двенадцати, и сейчас, равно как и восемь лет назад, раздражение от отчитывающей манеры неприятно сдавливало лёгкие.              А мама продолжала:              — Не обижай Сашку. Скоро ещё рыбу принесут, вот такую!.. — и развела руки в стороны, едва не заезжая Пчёлкину, опустошающему уже третью рюмку коньяка, по лицу. Девушка едва сдержалась, чтоб не фыркнуть со смеху, но хохот быстро встрял в горле остроконечным комом.              — Неужели не попробуешь?              — Попробую, — буркнула Анна, но быстро для себя решила, что в туалете спрячется до самого десерта. Потом, при танцах, тихонько смоется на улицу, где постоит и воздухом подышит до тех пор, пока бандиты и их проститутки не начнут разъезжаться.              Раньше, чем со стороны кухни показались официанты, вкатывающие под оглушительные аплодисменты еду, Князева всё-таки поднялась с места. Она почувствовала, как на полуобнаженные лопатки вешались чужие взгляды, почти что злые, и шла, умоляя судьбу, чтобы никто не окликнул её сейчас — в миг, когда неистово злилась на любое слово в свой адрес.              Но два крепких официанта, каким место было на лесоповале, направились к столу жениха и невесты, высоко неся поднос с зажаренной птицей. Их появление привлекло всеобщее внимание, и сразу пропал интерес к девчачьей фигурой, скрывшейся в узком коридоре.              До поворота Анну проводил только один взор.              

***

              Туалет был пуст. Аня специально прошлась вдоль кабинок, наклоняясь и проверяя в прорезях между дверьми и полом наличие теней, отброшенных чьими-то ногами, чтобы быть уверенной, что потом её никто врасплох не застанет случайно.              Не запираясь ни в одной из кабинок, Князева подошла к длинному прямоугольному зеркалу во всю стену. Осмотрела себя, потрогала волосы — все ещё сырые. И на уголке губ, всё-таки, остался ещё след от помады, что ни то заново смазалась, ни то никак не оттиралась с самого утра.              Анна перевела дыхание, убивая желание кинуть чем-нибудь тяжелым прямо в зеркало.              Мама, как же всё злило!.. Осознание, что, по сути, она делила стол с теневыми преступниками, что с ними разговаривала и, вероятно, вела себя не совсем почтительно, натягивало нервы до состояния каната: кажется, чуть сильнее дёрни — и они затрясутся от напряжения.              Князева чувствовала себя загнанной в клетку к волкам, что долгое время носили на себе бараньи шкуры. Гости, приглашенные на свадьбу, в ЗАГСе казались безобидными, дружелюбными, «своими в доску», но теперь случайным взглядом вызвали у девушки дрожь от шейного позвонка и ниже.              И что теперь делать? Что Белому говорить? Как с ним вообще вести себя, не каменея от родственного объятья?              А как сказать, что всё-таки в Ригу планирует после выходных уезжать? Вдруг не пустит?..              Будто чьи-то руки сжались возле горла, безжалостно душа. Князева взгляд подняла, резко прокрутила вентиль холодной воды, руки намочила и по шее себя постучала. В слепой надежде, что хоть это успокоит, вернёт покой, она и запястья почти что льдом окатила. Умылась бы, да макияж смывать жаль.              И как вообще докатилось до того, что она вдруг Белова стала бояться?.. Действительно дрожала от его имени, которое раньше только улыбку вызывало, а теперь ощущала себя соплячкой, попавшей в разборки итальянской мафии.              Хотя, так, наверно, и было. Только мафия была не итальянской, а русской, что звучало ещё более жутко.              — Ну, вот и куда ты пошла?               Анна к двери обернулась и, признаться, не удивилась, увидев заходящую маму. Она дверь за собой прикрыла, подошла к раковине и чуть толкнула дочь бедром, умывая руки, но сразу же вздрогнула и зашипела, словно вместо воды из-под крана текла кислота.              — Что, горячей воды нет?              — В себя прихожу, — очередным враньем ответила Князева на первый мамин вопрос, вытерла руки о собственные колени, не прикрытые коротким платьем. — Всё в порядке.              — Вот «это» ты можешь своим балтийским подружкам затирать, — громким шепотом сказала мама и вдруг развернулась лицом к Ане. Она дышать перестала, когда осознала, что от разговора не сбежит никак.              Повезёт, только если вдруг сердце внезапно остановится.              — А меня ты не проведешь, — прищурилась мама. — Что за муха тебя укусила, что ты ни живая, ни мёртвая ходишь? Тем более на свадьбе. Всех миной своей кислой пугаешь только.              — А ты не понимаешь? — Князевой показалось, что от слов матери у неё в груди зажегся бикфордов шнур, который, того и гляди, дотла сгорит, оставив после себя лишь пепел. Так же шипя, едва не срываясь, Анна задала риторический вопрос: — Саша, наверно, лотерею выиграл, что на такую широкую ногу живет. И люди все эти ружья и квартиры ему дарят, потому что наследство обналичили?              Мать вздохнула так, словно только вернулась с ночной смены в родильном доме, и на дочь посмотрела с каким-то странным, понимающим смирением:              — Напугалась, да?              — А ты нет? — и не думая удивления скрывать, просипела Князева. Вода на её шее, казалось, в любой момент могла зашипеть, испаряясь. — Тебя не смущает вся эта ОПГ, что в зале сидит и подарки Саше чуть ли не на блюдечке приносит?              — Лучше было бы, если бы он на трех работах загибался и не мог толком на своей же свадьбе погулять?              — Я понять не могу, ты, что, его оправдываешь?              — Нет, — покачала головой мама так, что короткие волосы ударили её по щекам. — Не оправдываю. Но твоей паники не понимаю. Тебя пригласили, накормили, напоили, угол дали, причем ещё какой!..              — Мам, как у тебя всё просто! — фыркнула девушка и точно так же, как и тётя Катя считанную минуту назад, толкнула её бедром, смещая в сторону от раковины. Аня яростно нажала на дозатор мыла с ароматом каких-то цветов — фу, лилии — и стала намыливать руки, словно думала с них смыть свои же отпечатки пальцев.              — Я как с ним расплачиваться за квартиру на Кольцевой буду? Чем, скажи мне? Ему, думаешь, хватит моих двухсот тысяч, которыми через неделю можно будет только подтереться?!              — Да ты что, Анька! — прошипела мама, дернула на себя локоть Князевой, но Анна на месте осталась, не поворачиваясь к ней лицом. — Ты думаешь, что Белов с тебя деньги возьмёт?!              — Явно одного «спасибо» ему мало будет!              — Тогда два раза «спасибо» скажешь! — шепотом прокричала тётя Катя и пальцем снова у лица девушки потрясла, как будто знала, как сильно это дочь вымораживало. — Да Сашке подарков надарили столько, что с лихвой аренду эту закрыть! Он и не вспомнит даже, что отдал там какие-то копейки!              — Конечно. А спустя неделю он ещё какую-нибудь средненькую фирму под крышу возьмёт, чтобы с них бабки сдирать, и тогда вообще заживёт. Того гляди, и машину мне купит. Он же широкая душа!..              Колкость сорвалась с языка раньше, чем девушка успела сцепить челюсти. Тётя Катя, стоящая слева от дочери, как-то подозрительно стихла, и на мгновение Анне стало страшно, что она развернется — и мама за ухо схватит, как в детстве с самим Сашей постоянно делала.              Хотя это, вероятно, и не было самой страшной вещью в жизни.              — Ань, ну, как так можно? — вместо того спросила тётка Белова вдруг особо печальным голосом. А Князева всё руки мыла, меж пальцев протирала, закусывая губу до боли, до желания голову под струю ледяной воды засунуть.              «Это манипуляция, не ведись!» — кричала себе, но что-то неприятно заскрежетало в горле. Как будто кончиком ножа глотку чесали.              Всхлип всё ближе подкрадывался к горлу, обещая сорваться с губ вместе со слезами. Но плакать перед матерью нельзя, она потом это припомнит не раз. И, вообще, сопли сейчас распускать не вариант — тушь потечёт.              Тётя Катя покачала удрученно головой, всем видом своим говоря, что от дочери таких слов не ждала. Вода шумела, стекая, и собою заглушала половину мыслей, кружащихся в черепной коробке Анны.              Ей бы хотелось, чтобы холодная вода, бегущая в водосток, оказалась громче слов мамы, но она, переступив с ноги на ногу, подошла и почти на ухо Князевой сказала:              — …Да, Санька не жлоб. Радоваться должна, что он такой приём тебе устроил. Что переживает за тебя, в Москве предлагает остаться.              — Мне в Ригу надо.              — Вот для чего? — спросила мать громче, едва не оглушая на левое ухо, и большой палец к указательному прижала, по виску дочери постучала, словно думала, что от этого толчка мозг Анны мог глухо удариться по внутренней стороне черепа. — Там с каждым днём всё беспокойнее. Уже и латыши присоединяются к Эстонии. Вчера по новостям сказали, что старушку в массовых беспорядках задавили. Ни стыда, ни совести у людей!..              — Так, а я, что, бабка какая-нибудь, чтобы меня в протестах зажимали? — в ответ кинула дочь и отмахнулась сырой мыльной ладонью от пальцев тёти Кати. — Меня политика интересует лишь в теоретическом своём проявлении. По митингам я не ходила и не планирую.              — Да кто тебя спрашивает? — снова повышая уровень недовольства в голосе, прошипела мама. — Ты мимо случайно пройдешь, а милиция за мародёра примет и кинет в обезьянник.              — Какие слова! От племянника наслушалась?              — Так, Анна! — уже прикрикнула тётя Катя, недовольная словами и позицией дочери. Аня сдержала усмешку, в последний миг напрягая щёки; она знала, что у матери аргументы кончались, раз на крик перешла, что сейчас по кругу начнёт старые доводы повторять, но всё-равно вздрогнуло что-то внутри в такт зычному оклику.              Неприятный холод прошёлся по плечам вентиляционным ветром.              — Заканчивай, — на выдохе произнесла мама и снова излюбленным жестом вскинула указательный палец к лицу Князевой. — Ты злиться можешь, — хотя я и не знаю, на кого обиду держать собралась — но сейчас ты всё-равно не исправишь ничего. Ты уже в Москве, уже на свадьбе у Белова, который давно в криминале завязан. И из этого дела Сашу один твой бзик не вытянет. Но помни, что несмотря на все темные делишки, Сашка для тебя братом двоюродным остался. И, к слову, ждал тебя так, что… мама не горюй! Да и беспокоится он за тебя… Не ясно, во что Рига выльется. Точно уж денег не возьмёт, если это тебя спасёт от зарождающихся там беспорядков.              Анна сжала крепко руки на краях раковины, душа желание ответить матери на каждый её довод. И когда она успела стать такой спокойной, почти толстокожей к криминалу? Как получается так вести себя, да ещё, по всей видимости, и тётю Таню на пару с Беловым за нос водить?..              — Давай, прекращай, — сказала тётя Катя уже совсем другим голосом, голосом любящей матери, который Анна слушала… относительно часто. Князева сделала глубокий вздох и чуть слюной не подавилась, когда мама поцеловала её коротко в оба плеча поочередно.              — Пошли, нехорошо получается, правда. Поешь, выпьешь и, того гляди, легче станет. Может, потанцуешь с кем ещё.              Девушка снова подавила усмешку, какая могла изогнуть губы в улыбке акульей; можно подумать, что белое полусладкое и форель под лимонным соком могла от переживаний избавить. Анна вовремя прикусила язык, чтобы не сказать, что танцевать с уголовниками не планирует. Опустила голову и смыла, наконец, пену.              Мама снова потрепала по плечам, едва не сминая объёмные рукава платья любимого, и прошелестела:              — Давай-давай, Анька, в такой день злиться нельзя.       

***

             Князева всё-таки старалась вторую половину свадьбы в руках себя держать и на губах хоть какую-то улыбку строить — хотя бы для того, чтобы, действительно, не испортить настроение Ольге. Было непросто, потому что мысли изнутри пожирали, — почти с такой же остервенелостью, с какой гости поглощали гарниры, мясные нарезки и многое-многое другое съестное, стоящее на столах — да и взгляд матери буравил, вися на плечах Анны почти что каменной глыбой. Но, вроде, дядьки в атласных рубашках, с часами огромных циферблатов на запястьях, на девушку больше не косились с подозрением.              Значит, она с задачей своей справлялась.              Перед подачей десерта тамада объявил о танцах. Бо́льшая часть приглашенных встретила это объявление с радостным гулом, повставала с мест и направилась прыгать под «Комбинацию». Тогда Анна выдохнула почти расслабленно — «Хоть немного отдохну от этих бандюганов!..» — и налила себе новый бокал вина, едва ли не заполняя до краёв. По этикету столько, правда, не наливали, но о примерном поведении в обществе тут, видимо, не особо волновались.              Князева цедила красное и вдруг почувствовала, как обожгло алкоголем желудок. Так обычно бывало, когда натощак пила, но изжога эта Анну не злила. Наоборот, жар расслабил; эйфория от алкоголя, выпитого до этого и выпиваемого тогда, накатила медленной, но сильной волной четырёхбального цунами.              Аня на танцпол смотрела в попытке увидеть кого-то из своих знакомых среди танцующих, но идея вышла провальной. Бандиты и бандитки смешались перед глазами Князевой в одну толпу, из которой девушка не смогла взором выцепить ни Коса, ни Фила, ни Пчёлкина. Сами Беловы сидели в самом центре зала, за своими местами, перешептывались о чём-то личном и явно не публичном.              Ольга тихим хохотом отозвалась на какие-то слова Саши, который перед её лицом потряс ключами от новой квартиры — вероятно, шикарной дорогущей студии в сотню квадратных метров — на Котельнической набережной. Анна эту местность помнила примерно; они с классом на выпускной альбом туда ездили фотографироваться. Там красиво, Москва-река чуть ли не во весь горизонт простирается…              Белов Олю за шею схватил и утянул в новый поцелуй. Жена засмеялась ему прямо в губы, но обняла за плечи, не отсоединяясь от Саши.              На душе у Анны стало как-то тоскливо. Что чувствовала Ольга, когда о делах Белова узнала? Ведь явно не в неведении находится, понимает, кому сегодня в ЗАГСе «да» сказала. О чем она думала, когда Саша перед ней на одно колено встал, когда кольцо, купленное на деньги от рэкета, на палец Суриковой надел? Была ли Оля спокойна? Может, с ума сходила от страха? Или не понимала, что все происходящее с ней действительно творится?..              — Княжна, так долго на новобрачных пялиться будешь — и люди подумают, что ты завидуешь.              Знакомый голос раздался из-за спины. Хотелось дёрнуться, оборачиваясь, но Анна нашла в себе силы кинуть почти спокойный, ровный взгляд через плечо.              Лицо Пчёлкина скрылось за мелкой сеточкой её рукава.              Витя ей улыбнулся так же, как улыбался на протяжении всего дня её приезда в Москву: сдержанно, но почти что искренне. Хотя, в миг, когда в желудке у Пчёлы плескались ви́на и другие алкогольные напитки самой разной крепости, вероятно, сдержанности во взгляде Вити не было. Только какая-то лёгкая заторможенность, характерная всем пьяным.              Может, Анна сама такой со стороны казалась. Потому не осуждала.              С другого конца стола, сложенного буквой «П», кто-то открыл очередную бутылку шампанского, отчего женский голос отозвался коротким вскриком, перерастающим в смех. Князева на слова Вити никак не ответила; какие-либо остроумия в голову не лезли, а сказать о настоящих своих мыслях Аня не собиралась.              Потому что сказать что-либо Пчёлкину значило сразу всем его друзьям сказать о переживаниях. В таких случаях можно было сразу в рупор говорить, чтобы не утруждать Витю по нескольку раз повторять узнанное.              Но решила, всё-таки, не молчать, и напомнила:              — Я говорила обращаться ко мне по имени. Мне эта «кличка» не нравится совершенно.              — «Клички», Анюта, у собак и кошек. А у тебя это «прозвище».              — И прозвища не надо. Мне имя не для того дали, чтобы меня потом «позывными» кликали.              — Какая ты грозная! — вскинул руки в шуточной капитуляции Пчёла. Анна усмехнулась в ответ, отмечая мысленно 1:0 в свою пользу, и снова вина глотнула.              Потом на Витю посмотрела, как он всё так же руки держал взброшенными. У него ладони даже казались крепкими. Наверняка, такие руки умели быстро перезаряжать оружие, эти ладони не раз оглаживали женское тело, а пальцы ещё в восемьдесят восьмом году пропахли никотином до самых фаланг.              «Интересно, на его запястьях наручники были? Он попадался милиции? Ловили их с поличным на рэкете и крышевании? Или им всегда удирать удавалось?..»               «Так. Хватит»              Князева отвела взгляд от рук Пчёлкина, который на неё смотрел с кроткой улыбкой и блеском в глазах — вероятно, за него стоило благодарить пятизвездочный коньяк. Анна посмотрела на танцпол, вдруг опустевший в разы. Заметила, что многие серьёзные дяди, почти синхронно зажимая сигареты меж челюстей, направлялись к крыльцу курить, а остальные гости вернулись на свои места, чтобы попить, дыхание перевести.              На танцполе только парочки остались, покачивающиеся из стороны в сторону под медленный танец. Тамада — веселый мужичок с длинными волосами, которые, вероятно, мог заплести в косички — заговорил громко в микрофон, почти перекрикивая романтичный мотив:              — А у нас настало время для самой, наверно, трогательной части всей дискотеки. Саша, Оля, прошу, станцуйте, присоединяйтесь к своим друзьям! Пусть этот танец останется навсегда в вашей памяти!              — Белы-ый, — прокричал вдруг Фил, крепко обнимающий Тому на виду у всех. — Иди сюда!              Анна едва сдержалась, чтобы не покачать в отвращении головой. С самого детства её воротило от пьяных людей. Хотя, не ото всех пьяных. Если человек умел за поведением своим следить после двух-трёх пропущенных рюмок, то это, напротив, вызывало в Князевой какое-то уважение. Но её чуть не передёрнуло, когда Валера — как казалось раньше, самый уравновешенный из всей бригады Белова — махал руками к Саше, подзывая того.              И после этого ещё люди не считают алкоголь психотропным…              Девушка снова вина пригубила, словно в бокале крепче виноградного сока не было ничего. Чувство опьянения казалось крайне слабым, что даже было удивительно. Двоюродный брат, смеясь, всё-таки взял Ольгу за руку и повёл её к центру зала.              Пчёла, что руки до этого взброшенными держал, дыхание, наконец, перевёл и на плечи Князевой опустил ладони:              — Позволишь?              Аня под его руками словно окаменела. Витя почувствовал, как она медленным, осторожным движением распрямилась в идеальную струну, и захотел чуть сжать плечи, но передумал в последний миг.              Он не услышал какой-то высокой ноты медляка за сердцем, стуком отдающего в горло.              Князева обернулась. Органы под желудком затянулись в узел. Можно списать было на алкоголь, на коньяк, что совсем не ладил с шампанским, но Пчёла бы себя обманул. Под косым углом ламп высоких глаза Аньки — зелёные, почти стеклянные в искусственном освещении — его будто лазером оглаживали.       И, казалось, если бы девушка ложь в нём увидела, то не заговорила бы больше никогда. Каждый раз, проходя мимо, делала бы вид, что не знает, что видит впервые, наказывая так за раскрытое враньё.              Витя сам удивился, откуда такие описания придумал. Но в тот миг взор Ани так только им и ощущался. Никак иначе.              Князева молчала. Вероятно, это за «нет» надо было принять, уйти, на крыльце покурить вместе с Космосом, но Пчёлкин продолжал стоять. Потому, что задал вопрос. И не уйдет, пока явно не услышит ответ.              Кончики пальцев прижались подушечками к ключицам Анны.              — Для чего?              Пчёлкин от услышанного аж замер на миг. Вот так вопрос… Хотелось ему потанцевать с ней, неужто не понятно? Или в Риге её на тусовках студенческих никто не приглашал? «Нет», — не поверил Витя; не могли латыши не заприметить Аньку. Только если у всех парней с потока Князевой не были исключительные проблемы со зрением. Или головой. Или потенцией. Или со всем сразу.              — Хочу у тебя танец украсть.              Сформулировать мысль постарался максимально оригинально. В его понимании, на такое предложение Анна отреагировала бы более… благосклонно. Пчёла откашлялся в себя, на Княжну посмотрел. А она так и сидела под ним, не моргая почти.              Уж скоро песня кончится, ну, Князева, давай!..              — Насколько мне известно, есть такая… «традиция» на свадьбах, — она незаметно для самой себя скользнула кончиком языка между слипшимися губами. — Свидетель со стороны жениха должен со свидетельницей невесты танцевать, чтобы у новобрачных крепкая семья была. Так что, может, с Аллой станцуешь? Ради Саши-то.              Пчёлкин сам не заметил, как усмехнулся. Если чуть-чуть притянуть за уши, — а он право имеет, он пьян, молод и за друга счастлив, — то Витя уверенно сказать мог, что Анюта ревновала. Даже он не запомнил, как лучшую подружку Ольги зовут, — хотя, для сердцееда это и удивительно, — а Князева вон как имя её выпалила. Словно оно холодным, склизким ужом вилось у самого корня языка.              И завтра, возможно, Пчёла поймет, что сильно себя переоценил, но в тот день приятно что-то сжалось под рёбрами от этих мыслей.              — Может, в Риге и действительно достаточно танца. У вас там, всё-таки, Европа поблизости, и во всех вопросах проявляется эта «толерантность». Но в Москве, Анюта, свидетели переспать должны, — чуть вскинув брови, подметил Витя. Анна едва ли вздохнуть от замечания смогла, и в следующую же секунду, когда поняла, что ляпнула, хотела провалиться под землю. Или Пчёлу туда отправить.              А он, подлец, наклонился так, что кончиком носа качнул серебряное кольцо, вдетое в ухо девушки, и спросил ехидно:              — Ты, что, прям настолько в двоюродном братце не уверена, а?              «Дьявол!» — едва не взвыла Князева. Захотелось головой как следует о стол удариться, чтобы саму себя за сказанную глупость наказать. Вместо того внутреннюю сторону щёки закусила, выдохнула в напряжении через нос.              «Попалась, подловил, Пчёлкин. 1:1, хорошо»              — Думаю, что не вправе решать за тебя такой вопрос. Ты не маленький, сам поймешь, чего хочешь.              — Танцевать хочу. С тобой. Пошли, Анюта.              У неё дрогнула ладонь. Анна метнулась взглядом по столу, думая, всё-таки, отказать. Не знала, как с Витей рядом стоять и в глаза смотреть после сказанной дурости. Да и мама, вероятно, если бы заметила, потом беседовала бы с Князевой долго; что тётя Катя могла сказать, Аня не знала, и проверять было слишком рискованно.              Только вот… хотелось. Не объяснить почему. Может, вино толкало на безрассудство, а может, поняла, что всю свадьбу только и делала, что пила и ела. Словно только для этого и ехала через половину Балтики.              «Поесть ведь и в Риге бы могла» — ехидно прозвучал у неё в голове голосок, разбуженный выплеснувшимся в голову адреналином. «Правда, на свадьбе веселиться надо, а ты сидишь, как старая бабушка-инвалид»              Вероятно, завтра Анна пожалеть рисковала. Но это были бы проблемы Князевой, живущем в следующем дне.              Девушка отказала себе в глотке вина «для храбрости». Положила свои руки на пальцы Пчёлкина, который почти гладящим движением ладони Князевой поймал, а потом встала, разворачиваясь.              — Танец твой. Один. И только попробуй руку ниже талии опустить — в глаз получишь.              Витя кивнул, понимая, что если второй медляк будет, то снова Князеву уведет танцевать — голову расшибет, но добьётся. Но тогда протянул ей руку. Ощутил в ладони своей пальчики Ани и повёл её на танцпол назло всем приглашенным девчонкам, которых он угощал огоньком возле ЗАГСа, назло Белому, уж слишком сильно сощурившим глаза.              Пчёла подмигнул Саше, обнимая его двоюродную сестру за талию правой рукой. Левой он словил пальцы девушки и повёл Анну в неспешном ходе вокруг своей оси.              Она предплечье положила Вите на плечи, ладонью обняла за шею. Если бы чуть сильнее пальцы вытянула — почувствовала под ними сонную артерию Пчёлы. В близости их танца объемные рукава царапнули бусинками его рубашку с мелким серым рисунком. Анна взгляд подняла, увидела, как блестела верхняя губа Пчёлкина под светом массивной люстры. Словно облизал её тайком от Князевой.              Девушка решила, что лучше будет на воротник рубашки Вити смотреть. Там, вероятно, было меньше вещей, которые стоили бы большого внимания Князевой.              От Пчёлы пахло его сигаретами с ужасно пошлым «названием» и выпитым алкоголем. Анна отчего-то повела головой в хаотичном движении, словно думала за этими ароматами учуять другие запахи, какими Виктор отличался от других приглашенных на свадьбу гостей.              И ей это удалось. Аня ощутила вдруг запах улицы майской, который за глаза называла запахом свободы и ароматом, в школе для неё предзнаменующим лучшие времена. Чуть улыбнулась глупо, пьяно своим мыслям и ассоциациям, параллелям.              Кожа под ладонью Пчёлкина вспыхнула.              Анна чуть крепче ладонь Вити сжала. А тот, чуть закусывая губу от чувства какой-то маленькой своей победы, ответил, пальцы между собой в замок переплёл.              — Ты отвратительно танцуешь медленный танец, Пчёлкин, — вдруг заявила Княжна. Он аж замер на миг, так и не совершив полный оборот. Ладонь к её талии прижал, вынуждая Аньку чуть приблизиться к себе, а сам голову к Князевой наклонил, вскинул брови, моргнул в наигранном удивлении:              — Мне впервые жалуются на этот счёт.              — Всё впервые бывает, — чуть повела плечом Анна, дёрнула уголком губ в сторону.              Пчёла бы фыркнул, если ему такое раньше, где-нибудь в восемьдесят шестом, в год выпуска из школы, сказали. Но Князевой позволил всё-таки предъявить жалобы свои; он на неё открыто посмотрел, улыбаясь чуть, и подбородок коротко вскинул, спрашивая, что не устраивало Аню. Та заявила так, словно у неё был целый список претензий:              — По кругу качаться — крайне посредственный навык. Тут нечем хвастаться. Удивительно даже, что ты руки правильно положил.              — Так, а с ногами что не так, Княжна?              — Аня, — поправила его почти злобно, но не заметила, как Пчёлкин усмехнулся довольно с этого её «Аня». Князева коротко себе под ноги посмотрела, сразу же возвращая взгляд вверх. — Каждый уважающий себя человек должен хотя бы «треугольником» шаг делать. Или «ромбиком», но «треугольник» — просто обязательно. Это ведь базовый навык, Витя.              Он провёл языком под верхней губой, облизывая десну. Чуть подумав, сказал:              — Командуй.              — Не сейчас, — мотнула головой с собранными волосами и усмехнулась вдруг выразительно, но безобидно. — Ещё не хватало, чтобы ты мне все ноги отдавил.              — На этот счёт можешь не переживать, — уверил её Пчёлкин и рукой, лежащей на талии, чуть растёр кожу под платьем. Анна ощутила, как вспыхнула, и глаза прикрыла, себе приказывая держаться, не краснеть, не стесняться слишком явно!.. А Пчёла продолжал под внимательным взглядом Белого говорить:              — Если на пальчики и наступлю, то до дома на руках донесу. Ты же вон какая хрупкая, весишь-то, наверно, не больше пятидесяти.              — Утверждение провокационное и очень глупое. С моим ростом пятьдесят килограмм — минимальный нормальный вес, Пчёлкин. Анатомию не знаешь.               Витя губы поджал, чтобы не сболтнуть случайно колкость из разряда: «Можешь дать мне практические занятия». Вместо того чуть голову наклонил, щёкой прижимаясь к макушке Анны.              Как нравилось ему, что даже на каблуках Князева ниже почти на полголовы была!..              — Как только свободная минута появится — углублюсь в данную науку, — заверил её мужчина и снова обернулся, кружа её в объятьях под мотив, приближающийся к концу. — Но, всё-таки, как ходить-то надо, что перед тобой в следующий раз лицом в грязь не ударить, м?              — А ты так уверен, что он, этот следующий раз, будет?              У Пчёлы на миг во рту так сухо стало, что захотелось горло очередным глотком коньяка смочить. Что, неужели в Ригу всё-таки вернётся? В эту нестабильность балтийскую, где за неё никакой латыш даже не заступится?..              — Уверен, — сказал Витя, хотя нихрена уверен не был. Напротив, показалось, что пальцы, сжимающие руку Анны, дрогнули резко.              Князева хмыкнула ему, себе, мыслям, зашуршавшим в собственной голове мышиным попискиванием.              В кухонном проёме показались официанты, втихаря от гостей ставящие на многоэтажный торт фигурки жениха и невесты. Мелодия стихла.              Анна распрямилась, отодвинулась, вынуждая и Пчёлу голову поднять. Посмотрела в глаза, расцветки какой ещё не видела, едва сдержалась, чтобы платье вниз не одёрнуть. Она сказала Вите тише, чем говорила обычно:              — Но танец кончился, Пчёлкин. А я обещала один, — и вскинула указательный палец.              Бригадир улыбнулся ей, едва ли зная, как вести себя после такого недвусмысленного «танец кончился». Чувствовал, что должен был, обязан за собой последнее слово оставить, да такое, чтобы Князева не смогла найти, что ему возразить. Чтобы ещё один танец, встречу, попытку научиться танцевать «треугольником» у неё выбить.              Когда Анна повернулась в сторону своего места и увидела, как мама смотрела на них с Пчёлкиным глазами округлившимися, которые сиянием своим могли дать фору любому дискошару, Витя, всё-таки, нашел, что сказать. Усмехнулся, обхватывая кулачком её палец, и сказал, делая счёт 2:1 в свою пользу:              — Единица, Анюта, это не только «один». Это иногда ещё и «первый».