Княжна

      Котельническая набережная за время обучения Анны в Риге стала ещё краше. От случайных падений в Москву-реку спасали обновленные заборы, по всей набережной часто-часто фонари поставили, через неширокую дорогу в две полосы выстроили высокие дома с шикарными подъездами и не менее роскошными видами.              Князева жалась к стеклу лимузина, когда улыбающийся чуть ли не до боли в щеках Космос вдруг торжественно встал с места, насколько это ему позволял потолок автомобиля, и достал откуда-то из полутьмы машины очередную бутылку шампанского. Его предложение выпить и окатить новоявленную семейную пару встретили чуть ли не с восторженным рёвом, а Анна просила только у высших сил, в какие раньше не особо верила, чтобы у Холмогорова ума хватило не трясти алкоголь, дабы пробка ему прямо в ладонь не выстрелила.              Хотелось домой. Уж очень длинным и изматывающим выдался день. Даже попытка смыться вместе с бо́льшей частью гостей после окончания банкета оказалась проваленной. Стоило только Анне направиться в сторону «Курской» станции метро, как на Костомаровском переулке её нагнал лимузин, длиной напоминающий больше крыло самолета, из которого выскочили, подобно чертям из табакерки, Пчёлкин и Космос. Оба бригадира под локти Князеву взяли и, не принимая никаких возражений, потянули девушку к машине, утверждая параллельно, что «некрасиво получается», что «впереди ещё бо́льшее веселье их ждёт».              Отговорить мужчин не получилось, и теперь Анна, теснясь к стеклу, рассматривала ночную Москву за окном.              Родной город стал таким величественным за время её отсутствия… Таким современным. Метро разрослось почти что до самого МКАДа, светлее улицы и переулки стали. Но теперь Князева понимала, что это всё — лишь видимость прогресса и безопасности. И, вероятно, люди, слышащие весь пьяный гул в тот майский вечер, не догадывались даже, что безопасности уже и не было особо. Нигде.              Наконец, машина остановилась возле шикарного подъезда, который, наверно, можно было назвать именно «парадной» — как в Питере говорили. Потому, что многочисленные длинные витиеватые ступени прямо к двери декоративной из стекла и железа поднимались, что возле подъезда небольшой сад был — чуть ли не единственный клочок флоры в этих каменных джунглях.              Раскрылись разом двери авто; внутренний круг Белова, самые близкие его люди, вывалились на улицу, словно им тесно было в салоне.              Анна выбралась из лимузина ровно в тот момент, когда Космос открыл бутылку шампанского, а Филатов, неизвестно откуда взявший коробку с новыми изысканными фужерами, в руки Пчёлкину, жене своей и бывшей Суриковой бокалы пихнул.              Князева думала отказаться, но Космос уже заговорил быстро-быстро:              — Анька, давай бокал! Сейчас шампанского не останется!              Ольга смеялась счастливо, вытирая забрызганное алкоголем лицо. А Саша, опустошив чуть ли не залпом свой фужер, кинул его куда-то в сторону. Послышался хруст стекла под чьими-то ботинками, когда Белов обхватил жену за талию, на себя дёрнул, целуя.              На мгновение Анна замерла — с такой страстью и огнём целовал Саша супругу, что, признаться, стало чуть завидно. Улдис Барда — её последний молодой человек, с которым разошлись не при самых лучших обстоятельствах — так девушку свою не целовал, да и вообще не любил поцелуев на людях. У Князевой оттого кошки на душе скреблись постоянно, а в голове мысли роились, что, может, она не такая, как остальные, что Улдису целовать её стыдно было…              Тогда страхи и мысли, заточенные на амбарный замок, постучались снова. И Аня протянула всё-таки Косу свой фужер, запила отвратительное чувство тоски алкоголем.              Завтра утром так плохо будет, что ничего не захочется. Только лежать, лежать в кровати будет, приходить в себя после похмелья. Но это завтра будет, а значит – не так страшно.              Филатов зашумел одобрительно, когда Белов невесту на руки подхватил и, нащупав ключи в кармане, понёс её к подъезду. Все присутствующие поняли, для какой цели; люди, всё-таки, не маленькие.              — Давай, Саня, давай! — подначивал Космос, который, вероятно, с трудом на ногах стоял после такого количества выпитого. Анна обняла себя за предплечья, хмурясь едва. Некрасиво-то как кричать такое в спины молодым.              Но Холмогорова поддержали.              — Олька, мальчика ему давай, мальчика!              — Слушай, может, тебе помочь, а?              Валера так громко захохотал на «предложение» Пчёлкина, что Князеву передёрнуло. Фу, что за пошлость!.. Она обернулась на бригадиров, что не заметили недовольства на лице Анны. Пообещала себе, что дождется, как Беловы с окошка им помашут, и поспешит на метро.              Поставила на выступ каменных ступеней свой бокал и спустилась к автомобилю.              Тамара отошла к лимузину, стоящему почти у самого подъезда. На плечах у Филатовой висел тренч бежевый — очень красивый, у Анны похожий, только тёмно-изумрудный, в Риге остался — и контрастировал с синим платьем и декольте глубоким. Девушка курила тонкие сигареты, вероятно, ментоловые; выглядела уставшей тоже, но не была от этого недовольной.              — Тома, — позвала тихонько девушка. Филатова вскинула глаза выразительные на Князеву и сразу посмотрела внимательно, словно даже чуть напугалась, что Анна её окликнула. — До скольки метро работает?              — Не успеешь, — покачала головой Тамара раньше, чем Князева про ближайшую станцию спросила. — В час закрывается, а сейчас без пяти. Ближайшая — Таганская, но до неё семнадцать минут минимум.              — Как же быть?..              — Уж у двери Сашки не останешься, — усмехнулась по-доброму, стряхнула на асфальт пепел, едва на носик лакированных туфлей не попав. — Довезут тебя, не переживай. Как мужчины успокоятся, так сразу по домам.              Она посмотрела на друзей Белова, за спину Анны. Князева обернулась; в тот момент Пчёлкин, Филатов и Холмогоров казались детьми, которых впервые ночью отпустили погулять. Они перешучивались, курили, пуская огонёк сигареты по кругу, к бокалам прикладывались, словно надеялись каплями, оставшимися на стенках фужеров, напиться.              Девушка едва сдержалась, чтобы не цокнуть в раздражении языком, не показаться Тамаре хамкой. Вместо того она обогнула автомобиль, села назад, по другую сторону от Филатовой, и подумала уснуть, чтобы проснуться уже только от тычка в локоть, от голоса кого-нибудь из бригадиров, и увидеть за окном квартиру, для неё снятую.              Но стоило вспомнить об однушке возле Белорусского, так желание спать пропало.              Вот свадьба Белова и осталась позади. Срок, данный Сашей на рассуждение, подошёл к концу. Если не сегодня, так завтра, он попросит ответа и, вероятно, обозлиться, узнав, что сестра двоюродная всё-таки в Ригу вернуться хочет.              Здесь, конечно, дом её был, но… к Латвии уже прикипела. Уже комнатка в квартире пана и пани Берзиньш, как они просили себя называть, стала родной, и встречаться со старичками за завтраком и ужином на небольшой кухне вошло в привычку. Как и Рига вся! Улицы её, на которых прошло всё студенчество Аньки, и музыканты, играющие летом на Бривибасе, небольшие книжные магазины, где бо́льшую часть стипендий оставляла, здания университета, напоминающего своей массивностью крепость старую, его библиотеки, столовые, парки…              Аня в Латвии вещи важнее шмоток и книг оставила. У неё там часть души жила. Как её можно было в Риге бросить?..              Слезинка едва ли не сорвалась с ресниц, но Князева вовремя голову назад запрокинула. Не плакать, ни при бригадирах, которые, будучи пьяными, будут из неё все мысли вытягивать до последнего!..              Вдруг водитель — юный мальчик, который, наверно, месяц назад права получил — посмотрел на играющую магнитолу. Песня Булановой сменилась на голос ведущего ночные новости.              — Срочные новости из Риги. Правительство Латвийской Советской Социалистической Республики официально заявило о своём желании выйти из состава СССР и стать независимой страной. Подобное заявление две недели назад сделала Эстония. Так же растут возмущения на территории Литвы…              — Переключи, — кинула Тамара, чуть постучав по плечу рыжеватого шофера. — Надоели уже, честное слово, со своей независимостью…              — Нет! — перехватила Анна руку юноши, едва не переползая на переднее сидение. Показалось, что, если она не услышит новости со второй родины, то прямо в лимузине откинется. Князева дышать даже перестала, вслушиваясь только в чуть трескучий голос и дыша, дыша глубоко, мысли пытаясь воедино собрать, понять, что это всё значит. Какая независимость, какой бунт?..              Что, взаправду всё?..              — …на подавление массовых беспорядков на улицы Риги и других латышских городов, таких, как Даугавпилс, Елгава и Огре, направлены силы местных министерств внутренних дел. В протесте под Айзкраукле милиционеры поддержали оппозицию и разгромили орган местного самоуправления, свергнув городскую власть. Кабинет министров СССР приказал направить в Латвийскую ССР военную технику из Москвы для прекращения мародёрств и боевых действий на территории Прибалтийских республик. Будьте осторожны, берегите себя. В Москве — час ночи. Дальше в программе…              Большего Анна не слышала. Откинулась на спинку лимузина так, словно безликий диктор словами своими под дых ей дал, выбивая из лёгких воздух, и почти не осознала, что всё действительно произошло. Произошло, действительно, прямо как Белый говорил; по рижским улицам кровь потекла, смывая с поребриков пыль городскую…              Накаркал, ирод! Или знал, что, всё-таки, выйдет из беспокойств прибалтов?..              Тамара докурила и смотрела на Князеву так, словно Аню только что с того света вытянули. Словно боялась тронуть, позвать, чтобы не нарушить её относительное спокойствие. Поняла, вспомнила, что сестра Белого в Латвии жила последние пять лет, и даже дышать побоялась.              Прошли какие-то секунды, какие обоим дамам и шофёру, не понимающему появившейся тишины, показались длинными декадами минут.              — Ты как? Анечка, а? — позвала всё-таки неуверенно Филатова, чуть за плечо тронула. Рукав послушно смялся под рукой Тамары, но касания Анна почти не почувствовала. Ощутила себя вдруг призраком, через которого вещи и люди могли проходить, не задерживаясь.              Каспер хренов.              Всё, что Князева вспоминала минуты назад с такой любовью, нежностью и трепетом самым искренним, душевным, перед глазами её стояло и запиралось на замок тяжеленный, огромный, который не снять никак, не сбить. Не вернуться, действительно, что ли теперь в Ригу? А если и получится, то оборачиваться придётся на каждый шорох, на каждый шаг за спиной, придётся дёру давать, когда танки из Москвы увидишь?..              Кошмар какой…              — Тамара, — позвала девушка, горло слюной смочила, не понимая, что действительно делала. — Есть позвонить?              — Конечно, — Филатова встряхнулась, зашарила по карманам своего тренча и достала огромную трубку, какая, наверно, была только у проводных телефонов в будках или на коммутаторах. — Держи.              — В другую республику могу набрать?              — Да хоть в Америку, — махнула рукой Тома. Сама потом оплатит звонок, даже если дорогим выйдет. Сейчас кощунством было бы Князеву останавливать из-за трафика недешевого.              — Спасибо, — сухо поблагодарила Анна, снова назад откинулась. Заколка, держащая волосы, впилась зубчиками крабика в кожу головы чуть ли не до боли; Князева шикнула, распустила локоны свои, что завились к концам, и набрала знакомый номер.              Сердце сокращалось в такт гудкам. Ане казалось, что она дышать разучилась в миг, который вслушивалась в потрескивания. А дурно стало, дурно!.. Она глаза прикрывала, а под веками ходили круги красные, как кровь невинных людей, и не знала, куда деть себя от мыслей этих.              «Дьявол»              — Алло? — отозвалась наконец трубка мужским голосом с сильным акцентом. Анна вздрогнула, словно до последнего не верила, что ей ответят — ведь поздно было, в Риге полночь наступила. А он взял, взял трубку!..              — Андри́с! Андри́с, это Аня, Аня Князева!              Не знала, зачем кричала прямо в трубку Филатовой — ведь та явно новой была, помехи по таким телефонам не наступили никогда. Но не могла тихо говорить — будто переживала, что Андрис не услышит, не поймёт, чего она хочет, если шептать будет.              На её колено легла мягко рука Тамары, успокаивающая одним присутствием.              — Ань’я? — отозвалась трубка голосом, знакомом до мурашек на плече. Верный друг рассмеялся весело, и хохот этот совсем не вязался у Князевой с только что услышанными новостями, селя надежду меж рёбрами; может, ошибка какая была?..              — Вот это да! Как ты? Как брат? Женилсь’я?              — Лучше скажи, как вы там? Это правда, что по радио говорят? Бунт? Рига, как Таллин, противиться стала?!              На другом конце телефонного провода друг студенчества тяжело вздохнул. Почему-то Князева представила, как Андрис в тишине сполз по стене на стульчик, стоящий возле его телефона, как будто от вопроса Анны земля из-под ног ушла. И по выдоху одному, по молчанию затянувшемуся поняла, что… да. Правда.              В Латвии завязалась гражданская война. Мамочки, как так-то, как?!              — Да, Ань’я. Тут вс’йо серь’йозно. Очень, мила ми. Ты… помнишь Инте?              — О чём ты спрашиваешь, разумеется!.. — отозвалась Князева и руку прижала к груди, словно воспоминания, проговариваемые ею вслух, резали изнутри, прямо по сердцу.              — Е’йо убили сегоднь ’я. В спину выстрелили.              Анна затихла, не сразу поняв слова Андриса. А потом, когда осознала, почувствовала себя аквалангистом, которому трубку от газового баллона вырвали. Стало нечем дышать. Ей вдруг показалось, что смерть затылок ледяным дыханием огладила и сразу же скрылась, устремляясь в город, ставший Князевой родным, забирать души других её друзей при помощи выстрелов чужих автоматов, давок общественных…              — Т’ьебе повезло, Энни. Очень. Рядом с тво’йм домом стрел’ьяли.              — Андрис… — голос задрожал, но слёз почему-то не было. Они словно из слёзных каналов в глазах скользнули ниже, в носовую полость, забивая ноздри так, что дышать тяжело было. А глаза, напротив, сухими вдруг стали, будто Анна плакать не умела.              — Я понимаю, что… о безумии тебя прошу, но, умоляю. Реши за меня вопрос с работой в университете. За меня распишись в заявлении, ты же знаешь мою подпись, — и на выдохе сказала. — Я в Ригу не вернусь. Домой, я… В Москве остаюсь.              Тамара вдруг широко улыбнулась слева от Ани, но воздержалась, чтобы не кинуться обнимать Князеву. Не совсем те обстоятельства, чтобы так радоваться за девушку, сделавшую правильный выбор.              Андрис молчал, а Анна заговорила часто, словно боялась, что друг откажется, и тогда не останется ничего, ни какого шанса связи с Ригой оборвать:              — И, если можешь… Расплатись с паном Берзиньш за мою комнату, а я… клянусь, отдам. Пришлю обязательно телеграммой деньги тебе! Не только за аренду, сверху добавлю, только, Андрис, умоляю, мне просить некого больше!.. Я… по гроб жизни тебе должницей буду.              — Веш’ьи забрать?              — Что?..              — Энни, — произнес её имя Андрис так, как, наверно, ни один мужчина никогда не произносил. Только он «по-британски» Князеву кликал, когда тяжело было имя, русскую её вариацию произнести. — Й’я не останусь в Риге. Не глуп. Тут скоро р’эки крови потекут. Сам бежать буду.              — Куда?..              — Хочу в Кь’ёнигсберг, но там до Таллина близко, рискованно. Может, в Ки’эв переберусь или Херсон. Там… тепло. Я такое л’ьюбл’ью, ты знаешь.              — Знаю, — глупо улыбнулась воспоминаниям восемьдесят девятого года, что стали вдруг такими далекими и неправдивыми. Ригу тогда засыпало почти полуметровым слоем снега, а Андрис кутался в своё пальто и злился, злился, причитая, что обязательно переедет в Чехословакию. Там тепло и, самое главное, осадков в разы меньше. А Анна смеялась, не догадываясь даже, что к ним постепенно катастрофа приближалась, на пятки наступала, торопила…              — И, что, тебе… по пути будет? Через Москву?              — Энни, — снова позвал Андрис. — Для т’ьебя могу и через сто́лицу проехать. Так веш’ьи брать у пани?              Тогда Анна всё-таки почувствовала, как тяжелели ресницы. Поняла, что плакать не разучилась, что в носу защекотало всё сильно, и захотелось немедленно на шею броситься Андрису. Даже через границы бы пешком побежала, через бунтующие улицы, чтобы обнять Озолса крепко.              — Андрис… — позвала по имени, в одно только слово вкладывая все чувства, какие не выразила бы ни в каких других благодарностях. — Я не знаю, что без тебя бы делала.              — Как й’а свяжусь с тобой?              — Никак. У меня телефона в Москве нет, — запереживала вдруг Князева. Тамара хотела по руке погладить, шепотом сказать, чтобы на номер Филатовой звонили, но Анна быстро нашлась и прокричала в трубку: — Запиши мой адрес, Андрис. Я буду ждать, сколько нужно! Ты только не звони, опасно!..              — Д’ьиктуй, — уверенно сказал парень, взяв, по всей видимости, бумажку и карандаш, что по привычке пани Озолс, мамы его, всегда лежали у телефонного аппарата.              — Улица Скаковая, дом пять. Высокий такой, этажей десять, не меньше, — едва не запинаясь от волнения, вдруг сдавившего дыхательные пути, протараторила Князева. — Квартира сорок третья. Я на четвертом этаже живу, подъезд второй. Синеньким окрашен изнутри. Записал?              — Скакова’ья, п’ьять. Сорок три.              — Да, — кивнула Аня, хотя и знала, что Андрис и не увидит её судорожных качаний головой. Прижала руку к лицу, душа подступающий всхлип, и по итогу сдавленным смехом кинула: — Пометь только, какая из цифр дом означает, а какая — квартиру.              Озолс усмешкой ответил; по хорошей связи Тамариного телефона Князева услышала даже, как карандашом он что-то чиркнул. А потом сказал на родном языке:              — Tici man, Annie, — веля верить ему. Анна вслушалась в потрескивания его голоса, во вздох и качнула головой снова. На языке латышском, что знала, наверно, так же хорошо, как русский, уверила:       

      — Es nekad neapšaubīja tev, Andris. Paldies tev, — что никогда и не сомневалась в нём. Поблагодарила за всё, зная, что многое ему отдаст, когда Озолс с бунтующей Риги в Москву вернётся.              А он вернётся, Анна точно знала. Андрис не посмеет пулю поймать на мятежных улицах, не даст Князевой обещаний, которых не будет в состоянии выполнить.              Потому что всегда слово своё держит.              — Kamēr, — попрощался с ней на родном языке Озолс. Аня отозвалась эхом, и в трубке загудела тишина.              Новый-старый дом встретил Князеву шумом мотора лимузина.              

***

             — Ну, где они? — протянул недовольно Космос, задрав голову высоко. Он на окно десятого этажа смотрел уже минуты три, думая в высоком тёмном квадрате увидеть две бескрайне влюбленные фигуры, перешедшие порог своего нового дома.              — В лифте застряли, — пожал плечами Пчёла. Скинул пиджак, в котором было ублюдски жарко, повесил его на ветку какой-то трухлявой березки, совсем не вписывающейся в шикарный сад Котельнической набережной, а сам закурил.              Любимые сигареты дымом на языке горечью приятной закружились.              — Или забыли, — кинул Филатов. Провёл рукой по волосам, потом против них, пальцами причёсывая чёлку по середины лба. — Кос, в положение войди. Ты думаешь, им сейчас до «приветов»?              — А давайте стрельнем! — предложил вдруг Холмогоров и достал из-за пазухи пистолет, направил его в воздух.              Фил кинулся на локоть Коса, всеми силами пытаясь руку его опустить. Зашипел, указывая тише быть, и заговорил часто:              — А-ну тихо! Сейчас весь дом перебудишь, ещё ментов кто вызовёт, как объясняться будем?              — У меня брат женился! — проорал Космос радостно, так, что, наверно, сам Белов, усаживающий Ольгу на себя, услышать мог. — Этого мусорам, что, не достаточно? Я не могу за Белого порадоваться?!              — Так радуйся, но не стреляй! — громким шепотом просипел Валера. Что-то похожее заговорила и Тамара, выскочившая, наконец, из лимузина, в котором кресла прокуривала:              — Космос, право слова! Хватит с тебя сегодня, ты уже хорошенький, — Холмогоров пробубнил, явно сдерживаясь, чтобы женщину с её указами не послать далеко. А Тома же палец к губам прижала, говоря: — Давайте, закругляемся. Девочки устали.              — Ну, только разве если девочки… — пожал плечами в разочаровании Космос. На пистолет в ладони своей посмотрел, словно взвешивал решение своё, к Тамаре подошел и шепотом сказал в попытке договориться: — Том, ну один раз-то!.. И уедем сразу, никто не поймёт даже, если и менты приедут!              — Нет, Космос, поехали, — уверенно качнула головой жена Филатова и бесстрашно забрала из рук Холмогорова пистолет. Потрясла им перед лицом Коса, который будто жизнь познал всю, и сказала: — Завтра у Валеры игрушку заберешь свою.              — Поехали, Пчёла, — кинул Филатов, напоследок посмотрев в тёмное окно десятого этажа. — Мы их уже не дождемся, по всей видимости.              — Ладно, — махнул рукой Витя, за всем развернувшимся цирком наблюдающий с усмешкой. — Докурить только дай.              — Том, ну, ты чего? — всё-таки подал голос Космос и потянулся к Филатовой за пистолетом. — Это служебный, дай сюда!..              На шум из автомобиля вышла Анна. Волосы чёрные, как ночь московская, завитыми концами упали на плечи, на объемные рукава с жемчужинами. Лицо у неё было неестественно белое — как простыня; Пчёлкин затянулся, подумал, что, вероятно, умненькая сестренка Саши перепила. Впервые, возможно, в жизни своей.              Раньше, чем придумал, что говорить будет, Витя схватил пиджак, спрыгнул с выступа каменных перил и заторопился к Князевой.              Подошёл к ней со спины. Незамеченным остаться не получилось; Аня видела разборки Филатовых и Коса насчёт несчастного пистолета и видела, безусловно, как Пчёла к Княжне подходил. Он засунул сигарету меж зубов, чтобы руки освободить, и раньше, чем девушка успела воспротивиться вдруг, надел на плечи её пиджак.              — Оп-па!.. — протянул Витя, чуть придавил рукава объемные, чтобы Князеву хоть немного согреть. А потом подошел к ней справа, руками о крышу лимузина опираясь, и посмотрел на Анну с безмятежностью. — Ты же у нас мерзляка.              — Не холодно, — подала голос Аня, не отрываясь от толкотни Томы, Валеры и Космоса. Смотрела, как из рук в руки переходил пистолет, и вздрагивала каждый раз, когда кто-то за ручку брался, так, что только палец в кольцо оставалось просунуть — и выстрелить можно было бы.              Она пистолеты видела только игрушечные. Помнила, как мальчишки во дворе и садике играли ими, сопровождая «пальбу» своим шепелявым «тра-та-та-та-та». Но сейчас явно не бутафорию Космос пытался у Филатовых забрать. И немного не по себе стало, что, по сути, у обычного человека был доступ к вещи, способной другого человека жизни лишить.              Вероятно, где-то во тьме рижских улиц, сейчас точно такой же «ствол» получали мародёры, что завтра устроят новый бунт и убьют в давке ещё какую-нибудь Анину подругу.              «Главное, чтобы Андриса никто не зацепил…»              — И много у вас таких «служебных»? — спросила вдруг Анна у Вити, взгляда от трёх людей не отрывая. У Пчёлкина вдруг от табачного дыма в горле язык будто онемел, так, что не сказать ничего.              Смысла отрицать не было — Князева, вероятно, все ещё на свадьбе поняла. И в туалете пряталась только для того, чтобы в себя прийти, признать и принять хоть какую-то часть происходящего.              Витя посмотрел на неё, сам не понимал, что во взгляд свой хотел вложить, и кивнул:              — Достаточно.              Девушка дёрнула уголком красных губ.              — И, что, каждый при себе носит… огнестрел?              Сокращение от Анны звучало весело. Словно она пыталась блеснуть знаниями в области, в которой не разбиралась совсем, для сохранения своей видимости всезнайки. Витя едва сдержался, чтобы не рассмеяться вслух. Подавил улыбку, затянулся. Выдохнул в сторону от Князевой.              — Каждый.              — И у тебя тоже с собой сейчас оружие?              — Всегда со мной, Княжна.              — Если ты ещё раз так меня назовешь, то я подзатыльник тебе выпишу, — буркнула девушка.              Тогда Пчёлкин уже не сдержал усмешки, расхохотался всё-таки — ой, как ему страшно!..              — Вот, значит, как решают свои проблемы суровые рижские студентки филфака?              — Явно не так, как суровые московские рэкетиры, размахивающие стволами под окнами жилого дома, — подметила Аня. Закуталась в пиджак, какой ей Пчёлкин на плечи надел, будто сразу же от слов Князевой в радиусе трех метров температура упала, чуть ли не отрицательной становясь, и посмотрела на Витю.              Неприятно что-то затянулось в районе желудка от взгляда его… осуждающего, но в то же время понимающего. Долго взора Пчёлы вынести не могла, но и отвести глаза в сторону не смогла. И извиниться захотелось за резкость свою, и молчать здравый смысл вынуждал.              Одно сплошное противоречие в тот миг ощущалось.              Князева дыхание перевела и пообещала себе, что такси ловить пойдёт, если Пчёлкин по-пьяни на неё стрелки начнет переводить, а потом спросила:              — Вот для чего вам ружья?              Витя вдруг затянулся в себя. Особо горько стало внутри, когда Пчёлкин тлеющую сигаретку на крышу лимузина положил и решительно развернулся к Анне. Взял за запястье, что сжимало край его пиджака, и завёл руку Князевой за собственную спину. Он прижался так, что между ними едва ли ладонь ребром можно было просунуть, и пальцы Анны на свою поясницу положил.              Девушка лишь глаза раскрыть смогла, когда почувствовала под рубашкой Пчёлы кобуру. Подняла голову, как в каком-то тумане, в надежде, что у Вити за одеждой муляж припрятан, что шутит он так — ведь, наглец такой, обожает острить и язвить…              — Мне пистолет нужен для того, чтобы себя и близких, кто рядом со мной, в любой момент защитить.              И тогда осознание факта, и без того лежащего на поверхности, что у Пчёлкина настоящее оружие за поясом, ударило по голове, как обухом. Анна вздрогнула и руку к себе прижала, будто боялась, что пистолет мог выстрелить от прикосновения чужих пальцев.              Витя удержался, чтобы запястье её не перехватить, сжать в ладони руку Князевой и докурить вместе с ней.              — Неужели вечный страх под пулю попасть веселит? — фыркнула Анна, но тоном таким, что Пчёлкин вдруг ясно понял: она не осуждала. Она размышляла и искренне разобраться пыталась в его философии.              Мужчина сделал новый затяг и поправил её с такой же нравственностью, с какой Князева его исправляла, не желая на «Княжну» отзываться:              — Это не страх, Анюта. Это адреналин. Важный гормон, к слову, необходимый для жизнедеятельности.              — Правда? — вскинула брови Князева, разворачиваясь к Вите. Он вдруг заприметил чуть запоздало, что её платье подходило очень к пиджаку его. А может, не в платье дело вовсе, а в той, кто его носит…              — Значит, у тебя не всё так плохо с биологией; какие-то познания в области эндокринологии имеются. Только, по всей видимости, не знаешь, что можно и другими способами адреналин выработать. Не обязательно против закона идти.              — Анюта, — снова назвал одной из самых ласковых форм её имени, от которых Анна в детстве едва ли не хохотала от удовольствия. — Уж не знаю, чему тебя учили в университете, но жизнь мне показала наглядно, что закон — это не уголовный кодекс с последними поправками. Закон сейчас — это люди, которые ситуацией очень ловко крутят. И если не хочешь оказаться за бортом в борьбе с «законом», нужно уметь за себя постоять.              — Мораль — тоже люди?              — Безусловно, — кивнул Пчёлкин, пальцем коротко постучал по крышке автомобиля. — Мораль даже ещё больше человечна, чем закон. Потому, что если конституцию можно переписать, а всех «авторитетов» – пострелять, то на формирование новой морали уйдут десятки лет.              — Всё равно не оправдывает это вас, — мотнула головой Анна. — В период, когда ни закон, ни мораль не стабильны, вы пытаетесь мнимую выгоду извлечь. Но на деле только играетесь с судьбой, испытываете её терпение.              Витя обернулся на Князеву. От неё пахло винами и духами цветочными, — удивительно стойкими, оказывается, — что даже спустя двенадцать часов держались запахом своим. Прищурился, вдруг подумав, что у неё интерес какой-то нездоровый. Слишком активный.              — А ты чего, волнуешься, что ли, за меня?              Анна замерла, поняв, как, действительно, выглядело её упрямство со стороны. Как, точнее, могло быть — и было — истолковано. И щёки тогда зарделись, став примерно в один тон с губами, с которых подмазалась яркая помада.              Ещё пара таких неосторожных бесед — и Пчёлкин может подумать, что приглянулся ей. А с его самооценкой это, вероятно, и не удивительно было бы.              Князева посмотрела в глаза Вите, словно думала прямолинейностью своей все мысли лишние из его головы выбить, и сказала:              — Не только за тебя, Пчёлкин. Помимо тебя в этом Саша, Валера с Космосом завязаны. А это не шутки; жизнь-то одна…              — Вот именно, Ань, — прервал её Витя, упор делая на слова самой Князевой. Затянулся опять, чувствуя, как лёгкие скручивало в желании снова и снова дым глотать. — Жизнь одна. И я прожить её хочу так, чтобы было, что вспомнить потом.              — Где вспомнить-то? — она прищурилась хитро, почти как Белый, и спросила не менее ядовито: — В инвалидном кресле с перевязанной головой? Или, того хуже, в гробу воспоминания прокручивать?              Витю на секунду мурашки атаковали. Забегали по рукам, плечам, спине, но пропали, когда Пчёлкин головой с русыми волосами мотнул, себя же прядами по щекам ударяя.              — Ты всегда худший вариант развития событий рассматриваешь? — спросил и, раньше, чем Анна успела ответить что-либо, добавил:              — Ты кто по знаку зодиака, зануда маленькая? Не козерог случайно?              Князева вдруг рассмеялась заливисто, но коротко.              — Начнём с того, что у меня философия такая: готовиться к худшему, но надеяться на лучшее. Советую, кстати, так на некоторые вещи смотреть. В твоём случае, вещи не особо важные… А закончим тем, что в гороскопы верить глупо; я этим перестала заниматься ещё в десять лет.              — Отчего же?              — Да от того, что к нему прибегнуть можно только для того, чтобы объяснить то, на что ума не хватает, — скривилась девушка. — Подумай сам: как эта глупость работать должна? Что, разве все люди, по мнению астрологов, на двенадцать групп делятся, и в течение дня у всех, например, львов, проблемы на работе, а у всех рыб — высокая вероятность выигрыша в лотерее?              — Рассуждаешь, как телец.              Она выдохнула, будто со стенкой разговаривала, будто слова её горошинками назад отскакивали, и сказала всё-таки:              — Я дева. Родилась пятого сентября.              Пчёлкин усмехнулся и сделал одну из последних затяжек; сигарета истлела почти до фильтра, а Филатовы, вроде как, уговорили Космоса не стрелять. Значит, поедут скоро, и разговор его с Князевой так и останется во тьме дома на Котельнической одним воспоминанием.              — Ах, вот в чём дело! Тогда, всё понятно.              — Что именно? — нахмурилась девушка, словно оскорбленная его окликом. Витя стряхнул пепел в сторону, выдохнул и вдруг порочно красивым показался Анне: с пистолетом под рубашкой, с сигаретой меж пальцев, с чуть заплетающимся от коньяка языком и словами, что говорил быстрее, чем обдумать успевал.              Но дело, вероятно, в опьянении и долгом-долгом дне было. Она забудет про это завтра. После таблетки аспирина.              — Почему ты такая.              — Какая? — спросила снова, чуть уже злясь, что Пчёлкин не отвечал, уходил от ответа на главный вопрос, который вдруг в тот миг волновать стал так же сильно, как и ситуация в Риге. Как и Андрис, столько всего на себя взваливший…              Витя не подумал, что ответить ей мог. А какая она? Умная, красивая… Всё банально. Но в ней эта «банальщина» и проявляется с новых, неизученных Пчёле сторон. Что и тянет.              Он улыбнулся, щелчком кинул прогоревший бычок на асфальт.              — Много знать будешь — скоро состаришься, Анюта.              Она посмотрела внимательно, словно думала глазами зелеными до самой души Вити добраться и каждую мысли в его голове познать. Пчёла же ей усмехнулся только в ответ, подмигнул самым мальчишеским жестом, на какой только был способен, и на плечах Анны поправил свой пиджак.              Та нахмурилась чуть, но всё-таки потянула друг на друга края жакета, запахиваясь.              Анне вдруг показалось, что где-то что-то взорвалось. Не исключено, что эпицентр взрыва был у неё внутри, отчего кровь, напоминая цунами, проявляющееся только на берегу, прилила к щекам вдруг.              А потом на каменные плиты перед подъездом рухнуло стекло, разбившиеся на многочисленные осколки.              Две секунды было замешательство, а потом захотелось вдруг взволнованно засмеяться. Только вот хохот передавил глотку так, что не сказать ни слова. Анна поняла, что бандиты замерли. Тамара, прижавшая руки ко рту, стала вдруг напоминать статую, выкраденную Валерой из Третьяковки.              Князева на Витю посмотрела. А тот явно что-то понял, осознал. На миг Анна слышать разучилась, совершенно оглушенная биением стекла, и увидела, как губы Пчёлы зашевелились, произнося фамилию Саши.              Саша…              Мама, убили!..              Пчёлкин сорвался с места ровно в тот же миг, что из дверного проема, ведущего на пожарную лестницу, чуть правее от окна квартиры Беловых заклубился чёрный, и, вероятно, едкий на запах дым. Анна посмотрела ему в след, почувствовала, как сжалось сильно сердце в груди, будто разорваться хотело, и тогда слух вернулся.              Витя проорал ей:              — На месте стой!!! — и первым вбежал в подъезд. За ним, почти сразу же отмерев от оцепенения, кинулись Фил и Кос. Тома стояла возле пустой бутылки шампанского и трёх фужеров на ступеньках, так и не оторвав ладоней от лица.              Анна Пчёлу не послушалась; какая-то её часть закричала вдруг истошно, вопя имена Ольги и Саши, вынудила побежать за бригадирами.              Не остановило ни стекло, хрустящее под каблуками босоножек, ни окрик Филатовой. Даже запах гари, спускающийся откуда-то с верхних этажей, не напугал.              Князева кинулась вверх по лестницам, чувствуя себя вдруг МЧС-ницей, спешащей на пожар. Или на спасение чьей-то жизни. Она сама ещё не знала. Только бежала, бежала, едва ли слыша топот ботинок Космоса выше по ступеням и хватая губами пыльный воздух.              Пролёты сменялись слишком медленно, хотя Аня поклясться могла, что неслась по лестницам чуть ли не на пределе своих возможностей. Ноги тряслись в голеностопе, когда находили каблуком опору, и едва не выворачивались. Анна цеплялась за перила, постоянно наверх смотрела, надеясь увидеть хоть чьё-то знакомое лицо.              «Валера, Сашка, ну, где вы?.. Витя! Витя!!!»              Она поднялась на пролёт, вроде, между шестым и седьмым, когда под ноги ей кубарем рухнули вцепившиеся друг в друга бригадиры. Анна вскрикнула, словно Князевой по венам ножом махнули, и назад отскочила, зажимая рот себе руками.              В развеивающемся от взрыва самодельной гранаты дыме девушка поняла, что прямо перед ней, сцепившись не на жизнь, а на смерть, катались брат двоюродный и Пчёлкин. Анна замерла, боясь попасть под горячую руку; раньше, чем осознала, что происходящее не было галлюцинацией от токсичной пыли, чем нашла в себе силы окрикнуть их по именам, Саша кулаком по лицу Вити попал.              Не случайно явно. Бил со злостью, остервенелостью, словно действительно голову русоволосую о бетонные плиты хотел разложить. Князева почувствовала, как из горла вырвался хрип, никем не услышанный. И даже когда Валера стал, рыча благим матом, оттаскивать Белова в сторону, а Космос Витю к стене прижал, усаживая, Анна вздохнуть толком не смогла.              Что же твориться…              Ноги понесли её к Пчёлкину. Она присела перед ним, посмотрела на лицо. Крови не было, но когда Анна, раньше, чем собственное действие осознала, прикоснулась кончиками пальцев к скуле, когда Витя прикрыл глаза и дёрнулся в сторону от Князевой, у девушки все органы под рёбра в комок сбились.              Пчёла отвел взгляд. Анна поднялась на ноги и посмотрела в просвет между перилами. Наверху всё так же дым клубился, как от огня. Она махнула рукой перед лицом своим, разгоняя смог. Потом оглянулась вдруг за спину свою, увидела, как вымотанные дракой бригадиры лежали ни живые ни мертвые, а Космос и Фил молчали, вдруг слов не найдя никаких.              Только вот Ольги нигде не было.              «Оля?.. А где Оля?»              — Саша, с Ольгой что? — прокричала Анна, словно Белый мог её не услышать, взрывом оглушенный. Но брат не ответил ничего, вдруг сплюнув красной пузырящейся слюной, и Князева поняла, что вверх надо. Вдруг Сурикова лежит там сейчас, не понимая даже, что произошло, что дальше будет, где муж её и почему вокруг горит всё?..              Девушка снова вверх по лестнице побежала, да так быстро, словно ей сама смерть на пятки наступала. Сразу же услышала за треском тихого огня, что всё ближе становился, окрик Коса:              — Аня, за мной спрячься!!!              Она не хотела слушать, не думала останавливаться, но Холмогоров двумя большими шагами её нагнал, а после и впереди поторопился. Руку только Князевой протянул и громко сказал:              — Давай-давай-давай, быстрее, Анька!              И она из последних сил прибавила, уже думая туфли вниз скинуть и голыми ступнями по стеклу, бетону побежать. Страх за Ольгу, за ласковейшую женщину, у которой сегодня новая глава в жизни началась и рисковала кончиться слишком рано, сдавил лёгкие гарью.              Ладонь Коса дёрнула её вверх, к сто тридцать пятой квартире подтягивая.              Коридор светлый, в котором страшно быть не должно было, в тот миг казался разбомбленным, как при самом страшном теракте, который Анна могла только представить. Взорвавшаяся лампочка цоколем покачивалась под самым потолком, а Ольга возле раскрытой двери квартиры лежала, прислоненная к стене, в окружении каменной крошки. Такая маленькая, хрупкая, пугающая белым платьем и фатой во всем этом кошмаре она Князеву в мурашки бросила своей неподвижностью и глазами прикрытыми.              Вырвав ладонь из хватки Холмогорова, оценивающего всю обстановку, Анна обогнула небольшой очаг возгорания у окна и опустилась перед бывшей Суриковой на колени, не боясь кожу обрезать.              Схватила Ольгу за щёки одной рукой, а второй попыталась пульс прощупать.              — Оля! — проорала так, что, наверно, Тамара у подъезда услышать могла. Чуть покачала головой невесты из стороны в сторону, а сама пальцы в запястье женщины вжала, вслушиваясь, всей душой надеясь почувствовать толчок крови в вене. — Ты слышишь меня, Оля?!              Белова промолчала. Но Анне тонкая ниточка пульса ответила, что по фалангам большого пальца ударила. И дышать стало чуть легче — даже на задымленной лестничной клетке.              Князева сглотнула слюну, по консистенции напоминающую пену.              — Космос, — позвала раньше, чем подумала, что делать прикажет. Взять девушку в белом на руки? Вместе Сурикову по лестнице спустить? Или просто думала уведомить, что у невесты пульс есть? Князева обернулась на Холмогорова, когда он, только имя своё услышав, Ольгу подхватил. Так легко, словно она не весила ничего.              — Догоняй! Гарью не дыши! — прокричал Космос, уже кинувшись к лестнице. Анна послушалась и, обернувшись на миг с тяжелым сердцем, осмотрела клетку, словно думала найти на ней вещь какую-то, выпавшую из кармана Сашиного пиджака.              Заметила, как в стекле показался кончик ключа. Вероятно, от сто тридцать пятой. Девушка не думала, схватила связку и шикнула, сцепив челюсти, когда крошка острая пальцы укусила вплоть до мелких кровяных капелек, напоминавших росинки.              Анна язык прижала к пальцу раненному и сжала находку в свободной руке. Кровавый привкус во рту на пару с запахом горящего на подоконнике пластика едва ли наизнанку не выворачивал, но Князева дыхание задержала и по ступенькам полетела.              Всё казалось нереальным. Даже Рига бунтующая, описанные Андрисом кошмары уже не так пугали.