Княжна

      Пчёлкин поверить не мог, что действительно этим занимался. Что на полном серьёзе стоял и курил возле подъезда Ани в ожидании, когда с квартиры Князевой спустится этот раздражающий одним существованием латыш. Витя затянулся, стоя прямо под солнечными лучами, что из теплых с каждым днём становились именно по-летнему жаркими, выдохнул дым, ощущая жар не только во рту, но и по всему телу, где-то внутри, под кожей.              Мать твою. Он подобные стрелки устраивал, наверно, последний раз в восемьдесят восьмом году. Когда отбил у псевдо-авторитета с Царицыно девчонку, от которой в памяти у Вити остались только губы, которые очередная избранница красила вырвиглазно-розовым цветом, но через три дня велел девице гулять, найдя ей на замену новую пассию.              А теперь он стоял у стен пятого дома по Скаковой улице сторожевым псом и поджидал латыша, который, по сути, ни в какие конкуренты Пчёле не шел.              Стоял и ощущал себя Цербером.              В подъезде раздались шаги. Витя приказал себе не дёргаться — не исключено, что какой-нибудь ребенок спускался во двор поиграть с друзьями, закончившими пятый-шестой класс. Он только крепче табаку вздохнул, чуть щурясь на солнце, а, когда глаза открыл, увидел перед собой Космоса.              Холмогоров стоял неподалеку от Пчёлы с выражением лица, какое Витя тайком называл «рожей мамонта» — такая морда у Коса была, когда он ничего не понимал, но старательно делал вид, что был в теме. Обычно Пчёлу веселили обстоятельства, при которых Холмогоров становился лицом похожим на доисторического предка слона.              Но в тот день странный холод, с шипением сталкивающийся с горячей кровью, остужая ту на десятки градусов разом, сковал нутро цепями.              Витя даже не подмигнул Косу. Холмогоров, в свою очередь, изломанным голосом, к которому Пчёла уже в шестнадцать лет привык, спросил:              — Ты чего, Витя, мутишь?              — Ничего противозаконного, — пожал плечами мужчина совершенно спокойно. Даже равнодушно. Он затянулся, Косу предложил огонёк. Холмогоров, на удивление, отказался, при этом смерив друга сомнительным взглядом.              — У тебя же сигареты кончились?              — Допустим, я уже купил, — снова передёрнул плечами Пчёла и посмотрел на Космоса так, словно имел железное алиби. Тот нахмурился пуще прежнего. Руки на груди скрестил, наверх посмотрел, в окно Анькиной спальни, будто думал за рамой заметить силуэт Князевой.              Кос дёрнул щекой в раздражении на мысли свои, какие сам толком не осознал, и только потом сказал голосом почти что незнакомым Вите:              — Ты же понимаешь, что не ту пассию себе для развлечений выбрал.              Ни то вопрос, ни то утверждение, какое Пчёле было бесполезно оспаривать. Бригадир затянулся и не стал даже прерывать Холмогорова; причина таких убеждений Космоса лежала на поверхности и зависела полностью от репутации Пчёлкина, какую он сам себе долгие годы старательно сколачивал.              Но отчего-то слова Коса не задели. Равно как и не трогал совет человека, который думал высказать не особо кому нужное мнение.       В тот миг Вите тоже отчего-то было всё равно. Только Космос молчание принял за зеленый сигнал светофора. Продолжил и без того ясную мысль тремя фразами:              — За Аньку Белый вступится. Ты ж не дурак. Понимаешь, что, если поиграться хочешь с ней, то Саня оч-чень здорово по щам тебе надаёт.              — А если не поиграться хочу? — спросил Пчёла вдруг.              На миг сам удивился, но не словам своим, а легкости, с какой их произнёс. А через миг ещё сильнее удивился, вдруг осознав, что не возникло чувства стыда за внезапную откровенность. Только какое-то… смирение, что ли, осталось? Спокойствие ли?..              Лицо Коса стало совсем идентичным морде мамонта, только шерсти на загривке не хватало. Холмогоров снова посмотрел наверх, — именно в этот момент Анька должна была, по закону жанра, появиться и услышать всё — а потом спросил, шепотом крича:              — Ты запал на неё, что ли?              — А если и так?              — «А если, а если», — передразнил его, чуть ли не плюясь в раздражении, Космос. Он взглянул на Витю так внимательно, как мозгоправы на пациентов в смирительных рубашках не смотрят, и едва сдержался, чтобы кулаками стену не поправить.              — Не знаю, Пчёл. Рискуешь сильно, — Витя подметил про себя, что он мнения Коса, вроде как, насчёт него и Князевой не спрашивал, и усмехнулся, стряхивая на ступеньки худого подъезда пепел. — Понимаешь ведь, что за любой прокол тебя Белый пропесочит страшно.              — Кос, тачку оставишь?              Холмогоров помолчал, заметив, что Пчёла никак на слова о Белове не отреагировал. Словно плевать ему было. Он взвесил в голове мысли, пытаясь понять, какие плюсы и минусы выйдут из затеи Вити, но по итогу на выдохе достал из кармана ключи от машины, полная копия которой была только у Майкла Джексона.              Бросил их Пчёле. Витя же поймал связку одной рукой, прижал к сердцу и кивнул педантично. Прямо как паж на постановке в театральном кружке.              — Спасибо, брат.              — Сочтёмся, — кинул Космос, потопал ногами, представляя заранее, сколько придётся идти до ближайшей станции его ветки.              Он снова посмотрел на Витю, словно думал, что заметит на его лице хотя бы блеклую тень сомнения, но друг от их разговора не смутился толком. Для Пчёлкина, конечно, неудивительна самоуверенность по отношению к дамочкам, только вот…              Холмогоров дёрнул щекой. Сами разберутся. Пчёла, в конце концов, давно не ребёнок. Да и Анька, хоть и младше на год, явно не без головы на плечах.              Кос напоследок прищурился:              — После твоих «покатушек», надеюсь, машина в порядке будет?              — На мойку завезу, — пообещал Витя. Космос, осознавая какой-то своей частью, что совершал, хоть и не самую большую, но ошибку, кивнул. Развернулся. Пешком направился вдоль подъезда, а потом за аркой скрылся, двигая к серой ветке метро.              Пчёла докурил. Покрутил на пальце ключи и осторожно заглянул в подъезд, который после светлой улицы казался кромешно тёмным, в надежде услышать на ступеньках чьи-то шаги.              И услышал. Спустя секунд двадцать, наверно, заметил привыкнувшим к мраку зрением, как по стене скользнула мужская тень, и снова прижался к подъезду, прячась.              Ещё раз прогнал план — крайне посредственный — в голове. Вздохнул, выдохнул.              Андрис вышел из подъезда, не оглянувшись даже по сторонам. Пф, какая посредственность и самонадеянность!.. Пчёла набрал полные легкие воздуха, ощутив вдруг, как застучало в горле сердце, во всю глотку вставая, и свистнул почти оглушающе.              Латыш вздрогнул. Наверно, если бы такой звук услышал ближе к полуночи, то вообще бы обделался.              Озолс обернулся, и Пчёла почти дружественно махнул ему ладонью:              — Эй, прибалт!              Некоторые секунды Андрис не шевелился, — в тот миг на него можно было бы навести идеальный по точности прицел — но потом всё-таки отмер и сделал несколько шагов навстречу к Вите, оттолкнувшемуся от стены подъезда Аниного.              — Здравствуйт’э, Дмитри́й, — поздоровался снова латыш, почему-то сделав ударение на последний слог «имени» Вити. Пчёлкин едва не передёрнул плечами; он, что, похож на «Диму»? Печально.              Бригадир хлопнул его по спине, как бьют поперхнувшихся рыбной косточкой людей. Андрис откашлялся коротко, посмотрел на Витю глазами широкими и не особо понимающими.              Пчёлкин, вдруг ощущая вяжущий, как от черноплодки, привкус на кончике языка, сказал:              — Слышал, ты ещё нигде не поселился? Ни в гостинице, ни в хостеле… — и посмотрел на латыша, дожидаясь, когда он удостоит Пчёлу чести хотя бы «ага»-кнуть. Потом, заметив, всё-таки, не особо уверенный кивок от Озолса, продолжил: — Знаю хороший отель. Недалеко отсюда, расчёт по прожитым суткам, цены… вполне лояльные. Завтрак и ужин в стоимости. Давай подброшу.              Он даже не предлагал, а утверждал. Потому что догадывался, что Андрис, перепуганный первым впечатлением, произведённым Пчёлкиным ещё в квартире Князевой, послушается, попытается забраться в машину раньше, чем Витя разблокирует тачку Космоса.              И Витя нисколько не прогадал. Озолс кивнул, подумав немного, — скорее, больше даже для приличия — и сказал, одним своим акцентом режа сильно слух, вплоть до неприятных мурашек, бегающих по рукам:              — Йа н’э проть’ив.              Пчёлкин нашел в себе силы улыбнуться почти что искренне, создавая видимость гостеприимного москвича. Рукой указал к машине Космоса, припаркованной под уже скинувшей свои сережки берёзой, и сказал:              — Пр-рошу садиться.              Раздался щелчок, открывающий двери авто. Озолс осмотрел мобиль с восторгом, но сдержанным. Провел ладонью по рисунку на боковой дверце, словно проверял, насколько качественно была нанесена краска, и оттопырил в одобрении губу:              — Skaists!              — Чего? — переспросил Пчёлкин, едва нахмурившись. Как вообще Аня смогла язык этот выучить; столько свистяще-шипяших, как минимум, в одном слове, а их ведь десятки, сотни тысяч!..              Латыш исправился. Пощелкал пальцами, вспоминая перевод, сказал:              — Крас’эво, говорь’ю.              — А, — кивнул Пчёла. Открыл дверь водительского сидения, опустил стекло. Андрис залез в автомобиль, когда Витя протянул вежливое: — Мне тоже нравится.              Пока Озолс закидывал на заднее сидение сумку с документами и основными своими вещами, сам бригадир глаза поднял.              Из окна на него смотрела, хмуря брови, Анна.              На мгновение возле горла Вити сжалась колючая лоза, которая, вероятно, после себя кровоподтёки бы оставила. Но быстро Пчёлкин привык к усложнившемуся дыханию, сам себе сказал, что не отойдет от идеи своей. Уже ведь, почти, самое сложное оставил позади!..               Он откашлялся, избавляясь окончательно от сомнений.              «Извини, Анюта. Я не из тех, кто терпит конкурентов»              В салон сел с потяжелевшим сердцем.              Машина, точная копия авто Майкла Джексона, выехала из-под березы под внимательным взглядом зеленых глаз, наблюдающих за авто с высоты четвёртого этажа. Пчёлкин коротко дёрнул щекой, когда заметил, как при его развороте за занавесками вздрогнула, исчезая, знакомая фигура.              

***

             — Дмитри́й!..              Латыш на соседнем кресле окликнул его, когда Пчёлкин выехал на главную дорогу. Полоса вела на север столицы, в сторону Коптево и Ленинградского шоссе. Всевозможные вокзалы оставались позади, а Витя всё вел и вел машину по трассе, увозя Андриса прочь от квартиры Князевой.              Он едва ли вспомнил, что для гостя был именно Дмитрием. Обернулся только спустя секунд пять-семь, когда Озолс снова окликнул его.              — В чем дело?              — Йа бы х’атьел попросить… Мы с Энн договор’ились встр’этится в… — он в заминке щёлкнул излишне худыми пальцами и потянулся во внутренний карман рубашки, не заметив потемнения в глазах бригадира. Витя же с рыком автомобильного двигателя переключил передачу.       Под рёбрами что-то так же в ярости ревело; они, значит, свидание решили устроить?              «Не промах он, скажи, Пчёла» — проговорил в его голове мерзкий голосок, чью принадлежность Витя определить не смог. «Времени зря не теряет. Только приехал — и позвал куда-то…»              «Кому-то стоит поучиться, не думаешь?» — отозвался шепот, пустил ещё одну отравленную стрелу.              Пчёла все силы приложил, чтобы не вжать педаль газа в пол тачки Холмогорова. Вместо того, дыша с тяжестью быка, какого подразнили красной тряпкой, с дозволенной скоростью проехал мимо поста ДПС, не дал причины себя остановить.              Сейчас это было бы совершенно лишним.              Озолс достал записку, в которой Витя заметил почерк Анны, — впервые увидел, как она выводила кругами завитки прописных букв — и протянул Пчёлкину:              — Вот зд’эсь. Йа даже не п’анимаю, где этот клуб…              «Чистопрудный бульвар 21, бар «Ажур». 20:00»               Пчёла дёрнул щекой. Конечно, знал, это место — практически центр. Они с Филом и Косом неподалеку от Покровки рассматривали квартиру для Белова и Ольги и, наверное, купили бы для молодых семь-восемь десятков квадратных метров в высотке у Чистых прудов, но по итогу решили рассмотреть не такой шумный район. А вот в «Ажуре» он не был никогда, хотя наслышан был, что по выходным в пабе сложно найти свободное местечко, что какая-то группа играет живую музыку, отчего на танцполе становится тесно, а компаниям девушек из трёх и больше красавиц бармены наливают один шот за счёт заведения.              Иными словами — место весьма сомнительного веселья. Откуда Анна, интересно, бары такие знала?..              — Мнь’е бы понй’ять, где это, — заговорил снова Андрис, руками чуть размахивая. — И остановь’иться поближе.              Пчёлкин кивнул. Почувствовал, как пробудившиеся ото сна чёртики в его голове с хрустом размяли шею, плечи и руки, растягивая губы Вити в усмешке, и прибавил газу, когда менты — прямо вместе с «Ажуром» и Чистопрудным бульваром — остались позади.              — Приедем скоро! — пообещал Пчёлкин и свернул в сторону знакомой промзоны, в которой живые души бывали, как правило, таким же проездом, каким и он.              Он не собирался ничего делать. Всё-таки, не совсем дурак. Да и отмывать машину Космоса от крови тоже не было особой охоты. Витя просто… поговорить хотел с латышским «другом» Ани. Просто по-мужски попросить не мешаться под ногами.              Только и всего!..              Андрис заметно напрягся, когда полоса «Ленинградки» сменилась на подбитую дорожку с колдобинами. В ямах плескалась вода от вчерашнего ливня, характерного исключительно маю, и латыш вдруг побелел, напоминая Пчёлкину полотно.              Под рёбрами стало тесно от какого-то неописуемого предвкушения.              Озолс старался сохранять спокойствие, но Витя видел, как судорожно бегали по салону его глаза. Словно взглядом он надеялся зацепиться за что-то, что могло помочь ему сохранить самообладание. На магнитолу с орущим «Big in Japan», на ящички, обитые светлой кожей, на китайского болванчика-бурундука, отчаянно трясущего большой башкой, смотрел.              Худые пальцы, будто сами, накручивали на себя ремень безопасности.              Пчёле усилий больших стоило не усмехнуться слишком явно. Не сейчас, не сейчас…              Впереди показалось большое красное здание с малюсенькими квадратными окнами на самых верхних этажах и высокий забор с колючей проволокой. Когда Пчёлкин сюда впервые на разборки с Космосом приехал, то подумал, что это — тюрьма с собственным крематорием. Или концлагерь. Ни одна из ассоциаций не радовала особо. Теперь, когда Пчёла сам сюда чужого привёз, Витя видел, как на лице латыша серой тенью отражалась маска страха парализующего.              Смешок всё ближе подкрадывался, поднимаясь откуда-то изнутри.               Бригадир зарулил за ворота промышленной зоны, в которой ни один работяга не рисковал бы к дорогой машине подойти, сказать, чтоб уезжали. Он знал, что люди из Коптева думали только, как семью прокормить в момент нестабильности, что рабочие местного полудохлого завода по производству стройматериалов явно не думали рисковать, указывая Пчёле, где он «разговаривать» мог, а где — нет.              Когда машина окончательно остановилась, Андрис совсем задёргался. Он не мог на месте усидеть, но никак не от нетерпения вздрагивал.              Осознание, что его завезли чёрт знает куда, пришло вместе со щелчком закрывающихся дверей.              Латыш обернулся на Витю, чувствуя себя пойманным в сети. Где-то на периферии сознания метнулась мысль, что нужно прощаться с пани Озолс, прощения попросить за все проступки, которые раньше не считал серьезными, и так же про себя перед Анной извиниться. Что не станцует с ней под перепевку «Миража» в московском пабе в последний день мая, что не пригласит её в Винницу, куда перебраться решил, на новоселье своё.              В горле встал ком — такой, какой ни выплюнуть, ни проглотить у латыша не получалось.              Пчёлкин убавил музыку так, что она продолжила играть едва ли слышно, и скатился по спинке своего кресла. Рубашка чуть задралась, вылезая из-под ремня брюк.              Выдернуть пистолет стало делом двух секунд.              Латыш посмотрел на него паскудными, ничего не поминающими глазами, от одного взора которых Вите стало кисло.              — Дмитри́й, — почти что шепотом позвал его по «имени», отчего Пчёлкин нахмурился. Никогда не любил имя это. А латыш заговорил вдруг часто-часто, в основном меля что-то на родном языке и лишь изредка переходя на русский: -…клянусь…прость’ите!.. Никогда бы не… Йа буду ть’ихим!..              — Разумеется, будешь, — кивнул Витя, не сомневаясь, что Андриса ни при каком раскладе не услышат. А если и услышат, то, вероятно, не помогут. Только вот Озолс в словах Пчёлкина увидел другой смысл — что затихнуть может насовсем — и только сильнее запричитал:              — Пь’аймите… Йа н’э хотел вам мэ’ьешать…              — Но по итогу помешал, — кинул Пчёла и сам не узнал своего голоса. Пистолет потирал поясницу, словно просясь в ладонь Вити, и он зубы сцепил. Не сейчас, не сейчас…              Латыш вздрогнул, затараторил что-то на своём родном, но Пчёлкин быстро его перебил:              — С Князевой что у тебя?              — Нь’ичего! Нь’ичего, мы лишь дружим! — уверенно выпалил Озолс, положил руку поверх своего сердца, словно оказался на исповеди. Пчёлу это движение не особо тронуло, а лишь сильнее разозлило. Выглядело неправдоподобно совсем.              — Слово-то какое! — фыркнул Витя, хлопнул себя по карману, словно закурить хотел, но решил, что потом, возвращаясь в Москву уже без «компаньона», покурит. — Уверен? «Дружбы» между парнем и девушкой, вроде как, не существует ведь?              Андрис посмотрел на него глазами, в какие, наверно, пятак можно было бы вдавить. И заменить их на глазные яблоки. Тогда бы, вероятно, Пчёлу не раздражал так сильно этот латыш.              Озолс молчал, не давая ему ответа. Пчёла прищурился, и какая-то злость, душившая в коридоре квартиры Анны, за секунды, что Витя не успел сосчитать, окрепла. Окрепла и согрела кровь, ломая кости.              — Я вопрос задал! — прикрикнул Витя, не до конца понимая, почему голос так сорвался. Руки сжались неосознанно, а правая ладонь едва ли не скользнула за спину, не вытянула ружья из-за ремня. Латыш вздрогнул, моргнул.              Пчёла точно увидел, как по щеке его скользнула слеза.              Что, неужели попал?..              — Йа понь’ял. Вам нравит’ся Энн.              — Я у тебя другое спросил, лопух, — все таким же громким голосом напомнил Пчёлкин, уже совершенно раздраженный тем, что прибалт на вопрос его не отвечал, молчал, стрелки перевести пытался.              — Ты, может, меня за идиота держишь? Пытаешься вокруг пальца обвести, а?              — Нь’и в кой’ем случае!.. — едва ли не сорвался во всхлип юноша. Он кулаком ударил по груди, где было его сердце, а потом сжал рубашку цветастую в ладони; и без того непонятный акцент исковеркался гнусавостью заложенного плачем носа.              — Йа… не успел’ь договорить. Вам Энн пригль’янулась. Вы злы, что вдруг йа объявь’ился, п’ан’ьимаю…              — Ты не соперник мне, понял? — перебил его Пчёлкин, но неприятно заскребло по задней стенке горла от слов Озолса.              Словно в них Витя услышал то, что сам понимал, но ещё признать не мог. Ведь, не считая его ровней себе, стал бы увозить латыша почти что за МКАД? Стал бы беситься так, когда Анна обнимала Андриса крепко, едва не душа в объятьях, когда договаривалась о встрече с ним в «Ажуре»? Ведь с Пчёлой девушка так себя не вела…              Это и разозлило больше всего? Не сам латыш, а его теплые отношения с Князевой?..              Не исключено.       Сука.              — Конь’ечно, н'ье соп'эрник! — согласился сразу же латыш, и не думая спорить. Жизнь, перспективы её сохранения в тот миг стояли намного выше ущемленной гордости, по которой точно колесами раскрашенной машины проехались. — Но, Дмитри́й, я мо’гу поклясться, что никогда её не ль’юбил. И не ль’юбль’ю.              Пчёла вытянул ноги, разминая забившиеся мышцы. Чуть помолчал, словно на слух пытался определить, какая доля правды была в словах Озолса, а тот на латышском справа что-то затвердил. Витю это сипение бесило бескрайне.              Не любит, значит, Князеву? А почему он верить ему должен был? Конечно, вероятно, обычный человек, никогда не оказывающийся до того в похожих ситуациях, не врал бы, с перепугу всю правду выдал, только… Слова — это одно, а на деле отношения у латыша с Аней теплые.              Даже для друзей хороших.              Пчёлкин отвёл взгляд в сторону. Злость чуть ли не на весь свет белый, как на американских горках, то росла с каждым мигом, то, напротив, стремительно падала. Витя посмотрел на красный полузаброшенный завод, не оправдывающий своей надобности, и спросил резким голосом:              — Что делать собирался после встречи с Князевой?              — Йа… — начал Озолс, но осёкся сразу, сглатывая слёзный ком посреди горла. — Йа с Риги сам. Но б’ьежать р’эшил. Н’э ясно, во что выль’этся п’эр’эворот. А йа жить хочу.              «Соображает» — подметил про себя Пчёла. Чуть почесал переносицу, продумывая, куда девать этого юнца потом. Кулак сжал до хруста в костяшках, отчего латыш дёрнулся.              — Жить хочешь, значит? — повторил Витя и, не дожидаясь ответа, кивнул. Посмотрел на Андриса, и тогда злость пережила новый подъем. Под ребрами загорелось всё, дымом чёрным зашлось, словно Пчёлкину промеж легких тряпку, смоченную в керосине, пропихнули, а потом спичку поднесли, всё к дьяволу в пепел оборачивая.              Он выдернул пистолет из-за пояса раньше, чем действительно того захотел.              Дуло прижал прямо под рёбра к латышу. Озолс воздуха в легкие побольше набрал, словно заорать думал, подобно резанной свинье, но так и замер с раскрытым ртом, даже не просипев в жалости, лишь заново в истерике прокрутил сказанные слова в голове, думая, где-что не так сказал.              Сама смерть ему дыханием холодным затылок огладила.              — Раз жить хочешь, то слушай меня внимательно, хер балтийский, — прошипел Пчёлкин, себя плохо узнавая. Он себя не видел, но подозревал, что глаза остекленели, сделав взор совершенно равнодушным к паническим вздохам латыша.              Вены возле горла задрожали от пульса так, что дышать стало трудно. Но он, почти на одном дыхании, прошипел:              — Здорово, что «друг» у тебя такой, как Князева, есть. Но бывает так, что судьба разводит. И тебе с Аней я тоже искренне советую не пересекаться больше. Это в Риге вы дружили, а теперь она домой вернулась. Да и ты, в конце концов, с Латвии бежишь, так что… связь вам поддерживать тяжело будет. Тем более, скоро новые люди в окружении у обоих появятся. Так что, имени Аниного ты через месяц, сука, вспомнить не посмеешь. Иначе, клянусь, найду тебя в любом селе. Ты понял меня?!               Собственный крик отразился от торпедо автомобиля, вынуждая латыша под его пистолетом вздрогнуть, сжаться в несколько раз, а потом закивать часто-часто. Пчёлкин едва не цокнул языком в удовольствии произведенным эффектом, но и понимал, что иной реакции быть попросту не могло. Сильнее бы он удивился, если бы латыш оказался спокоен. Или возмущаться стал.              Но тогда, вероятно, пришлось бы потом тело куда-нибудь в Клязьму скинуть. И отстегнуть за мойку салона хорошую сумму.              — Пон'ьял, — шепотом просипел Озолс и зачем-то руки вскинул, словно мог прятать за ними что-то. Витя молчал, ощущая, как под дулом пистолета поднималась и опускалась грудь Андриса, а потом вдруг крепче прижал огнестрел к ребрам, вынуждая латыша едва ли не в угол забиться, и сказал:              — Молодец. А то, знаешь…              И раньше, чем мысль закончил, Пчёла отвёл пистолет от бока мужчины и выстрелил прямо в раскрытое окно. Пуля пролетела перед лицом Озолса в десятке сантиметре максимум и в такт его громкому «ах»у попала в металлический лист забора.              Гильза отскочила от ограды и закатилась куда-то за шину, брошенную разлагаться долгие десятилетия. Андрис выдохнул, словно прошелся по натянутому над пропастью канату, а в следующий миг заколыхался беззвучно. Не моргал, не дышал толком, лишь прямо смотрел, словно перед глазами пробегались киноплёнкой самые яркие моменты его жизни.              От парализованного трупа Озолса отличала лишь слеза, капнувшая с нижнего века на скулу.              А Витя, едва ли сбитый с толку звуком, ставшим знакомым, закончил спокойно:              — …У забора мог стоять ты. И, поверь, друг, если Аня о тебе ещё хоть раз услышит, то мои люди смогут сделать так, чтобы пуля всё-таки не отскочила.              Пчёла чуть дымящимся от выстрела дулом ткнул в голову болванчика, отчего тот сразу же закачался из стороны в сторону. Обернулся к латышу, спросил ровно:              — Всё усёк?              Озолс посмотрел на игрушку на торпедо, которая постоянными кивками ему подсказывала, что ответить, как сказать, и тогда Андрис снова качнул головой. Он на всё был готов, чтобы хоть немного отвести от себя опасность, не выпасть из машины в лужу грязи с пулей в черепной коробке.              «Прости, Аня. У меня выбора не было»              Пчёлкин положил пистолет на подлокотник так, чтобы дуло упиралось прямо в локоть Озолсу. Латыш замер, не рискуя шевелиться лишний раз, даже чтобы вытереть слёзы, что совсем не мужественно, но очень по-человечески бежали по лицу. А Витя, чувствуя какую-то бескрайнюю гордость, какую чувствовал после удачно кончавшихся стрелок, достал из кармана рубашки толстую пачку купюр — как рублей, в одной купюре которой был целый миллион, так и долларов, что с каждым годом лишь крепче становился.              — Сколько за Анину комнату отдал?              Озолсу потребовалось несколько десятков секунд, чтобы вспомнить отданную сумму, а потом ещё в руки себя взять и ответить, а не проскулить жалостливо:              — Тр’ьи с п’аловиной мил’ьона взйал.              Пчёлкин прыснул; а у старика, выходит, губа не дура, раз за комнатку такие бабки потребовал! Витя качнул головой, но отсчитал пять купюр: две по миллиону, три — по пятьсот тысяч. Потом положил их на торпедо. Чуть подумал, и из стопки с долларами достал двести баксов.              Добавил сверху, с громким хлопком опустил ладонь на бабки, которых Озолс, вероятно, в глаза не видел никогда.              — Здесь за Князеву. Она тебе больше ничего не должна. Причин её искать, писать Ане у тебя нет. Повторяю, чтобы ты точно это запомнил, и знал, к чему могут привести попытки с ней связаться.              Он выдохнул с небольшой тяжестью, но быстро себе сказал, что это временно. Скоро его отпустит, и Пчёла поймёт ещё, что правильно поступил.              Потому что устранение конкурентов — важнейший этап. В любом деле — как в работе, так и… на личном фронте.              Жизнь сама это ему не раз показывала.              Андрис не сразу деньги взял, но, когда Пчёлкин, выдохнув, убрал пистолет обратно за пояс, рука латыша — трясущаяся, как после жесткой попойки — всё-таки потянулась к богатствам, которых в Риге не получил бы никогда. Озолс сложил деньги в карман брюк, а потом стёр сырые дорожки с лица.              Вот как успокоить могла пачка деньжат!.. И подруга, оказывается, ему уже не такая близкая и дорогая.              Витя договорил почти ровным голосом:              — Двести баксов тебе за умение слушать и слышать. Купишь билет на электричку — здесь неподалеку станция есть, не заблудишься, взрослый уже. Доедешь до Рижского вокзала и там возьмёшь билеты… Куда ты собирался?              — В Винн’ьицу, — глухим голосом отозвался латыш. Пчёлкин понял вдруг, что никак не отреагировал на влагу в тоне Андриса, и радостный, что совесть не терзала, спала сладким сном, закончил мысль свою:              — Возьмёшь билеты в прекрасный город Винница. Там быстро устроишься на работку и заживешь, как полагается среднестатистическому человеку, — кинул Витя. Он чуть помолчал, словно пытался среди разворошенных мыслей найти слова, которые хотел, но забыл сказать Андрису, а потом добавил:              — Сделай так, чтобы я не пожалел о своей щедрости.              Озолс ничего не сказал. Тогда Пчёлкин разблокировал двери автомобиля, моля Бога только о том, чтобы этот клоун не нашёл по пути ни одного телефонного автомата, не набрал Анну.              Но он выдохнул быстро, вспомнив, что у Князевой в квартире телефона не было, что только потому и поехали сегодня с Косом лично к Анюте.              Хоть что-то радовало.              Андрис чуть неуклюже перекинулся на заднее сидение за сумкой своей, а потом вылез из машины, молча, словно Витя его подбросил. Латыш вздохнул полной грудью воздуха, что показался чище, чем обычно, и пошел – не совсем уверенно, но очень спешно – за линию серого забора промзоны. Он лишь один раз обернулся на автомобиль, который мог стать для Озолса могилой, и ушел из поля зрения Пчёлы.              Как надеялся Витя — навсегда.              Сам бригадир, наконец, закурил. Сожаления о сделанном не было. Значит, правильно поступил.              Наверное.              Витя Пчёлкин, чуть скатившись по спинке кресла, прикрыл глаза. Бурундук на торпедо перестал трясти головой. Дым в мыслях мужчины стал единым целым с дымом табака в салоне.