***
Утро Аня встретила с неким туманом в голове. Переживания вчерашние при свете солнца казались какими-то сюрреалистичными; сложно было поверить, что Князева действительно места себе не могла найти, что по нескольку раз продумывала уже произошедшее и случившееся в попытке найти объяснение чуть ли каждому случайному взгляду. Мама, ну и глупости. Девушка посмотрела на часы — одиннадцать двадцать три — и нахмурилась; от взгляда на циферблат голова затрещала по швам. Нельзя столько пить кофе, нельзя так долго спать. Иначе к тридцати пяти годам сердце будет ни к чёрту, а руки зайдутся в тряске, как при хроническом заболевании. Анна поднялась на ноги и направилась в сторону ванной комнаты в надежде смыть с себя вчерашние глупые мысли.***
Мужской голос из динамиков радио объявил, что в Москве наступило два часа дня, когда Пчёлкин припарковался под окнами у Князевой. Кончики пальцев чуть дрожали, отчего и руки атаковал мелкий тремор; пришлось машину переставлять, чтобы она ровно встала между красненькой «окушкой» и стеной подъезда Анны. Витя отключил магнитолу. Когда сводка новостей умолка, его чуть не оглушили вопли детей на площадке, которые, вероятно, с наступлением лета чуть ли не круглосуточно орали, играя в догонялки и прятки вокруг одиноких железных качелей и небольшой горки. Пчёла перевел дыхание. Слишком тяжело было на улице находиться — грёбаная духота июньская. Он встать хотел, к подъезду направиться, но будто к автокреслу прирос. Вероятно, Анна недовольна была, что он на сутки почти пропал. Конечно, хотелось верить, что Князева не сильно обижается, но в чудеса Витя верить перестал где-то лет в восемь, когда перед Новым Годом увидел, как папа заталкивал под ёлку подарок от «Деда Мороза». Он догадывался явно, как всё выглядеть могло: приехал, поцеловал и сразу же свистнул. Хотя, раньше такое и привычным даже было… Только вот тошно становилось от осознания, что, вероятно, на душе у Князевой творилось. Или не творилось? Может, ей вообще плевать? И гуляет сейчас где-нибудь по Манежной в платье, какого Витя на Анне ещё не видел, с каким-нибудь очкастым пацаненком из Бауманки заводит новое знакомство?.. Пчёлкина передернуло, отчего он подобрался сразу. «Так, а ну, в руки себя взял!». Перевалился на заднее сидение, забирая покупки с гастронома, расположенного от дома Аниного через дорогу Ленинградки, и решительно вышел из машины. Пока до подъезда шел, себя подбадривал. Под нос бубнил, задавал риторические вопросы из серии: «Сколько можно мяться, чего бояться?». И поднимался по лестницам, снова и снова повторяя одни и те же слова, не желая мысли иные до себя допускать. В пакете перестукивались банки, шелестели упаковки. Он подошел к уже хорошо знакомой двери. Что-то подсказывало, что Витя чаще остальных бригадиров на Скаковую приезжал, и чувство этой странной гордости чуть приподняло уголки губ. Пчёла вжал кнопку звонка в самую стену и попросил только того, чтобы Анну его визит не парализовал, чтобы Витя не стоял под дверью вечность. Стал ждать. И ждал недолго. Князева открыла быстро. Пчёлкин подумал, что она Витю ждала, но какая-то его часть — вероятно, здравый смысл — вторила, что Анна попросту не посмотрела в глазок. Но она же всегда смотрит? Может, всё-таки, ждала?.. Руки дрогнули, едва не роняя продукты под ноги Ане, когда Пчёла с ней взглядом сцепился. Девушка встретила его в домашней одежде, с сырыми волосами, закутанными в полотенце. С кончиков прядей, выглядывающих из-под хомута, капельки воды срывались за воротник клетчатой рубашки, что была почти в одну длину со штанинами серых шортиков. Аня посмотрела на Витю глазами, раскрытыми шире обычного. Словно она не ожидала, что Пчёлкин явится именно сейчас. Словно ей ещё нужно было время, — несколько часов, минимум — чтобы ещё сильнее себя заставить нервничать, а потом уже равнодушной стать к внезапной пропаже Пчёлы. Витя понял, что они бы могли так вечность стоять, поэтому спокойно, словно не случилось ничего, повёл себя. Он улыбнулся, чуть приподнял руку с покупками и протиснулся в квартиру Анны, не дожидаясь приглашения: — Привет, Княжна, — кинул, когда прошёл мимо неё. Не наклоняясь, Пчёлкин снял ботинки, поочередно упираясь пальцами ног в пятки, и быстро направился на кухню. Выглядело это максимально небрежно и естественно, словно они с Князевой вместе уже несколько лет жили, но вот икроножные мышцы при шаге у Вити словно окаменели. Анна чуть постояла возле порога — собственное прозвище её на время парализовало — и только потом обернулась за спину свою. Посмотрела, как Пчёла стал покупки выкладывать, на миг подумала, что вздёрнутый постоянными переживаниями разум с ней злую шутку сыграл, что галлюцинацией всё происходящее было. Уголки губ дёрнулись в усмешке, непонятной даже самой Князевой, когда она всё-таки заперла дверь на замок.***
Девушка зашла на кухню, чувствуя себя вступившим на минное поле сапёром. Чуть постояла за спиной у Вити, у которого под тяготой тишины руки забивались, как после тренировки на бицепс и трицепс. Воздух стал сухим. Девушка стянула с волос полотенце, чуть их промокнула и вниз потянула, чтоб излишне тонкие пряди у висков не торчали пушком. Подошла к Пчёлкину, локтями упёрлась в поверхность стола, но слов не нашла. Любая попытка хоть как-то разговор завести вдруг стала казаться Ане шагом прямо в медвежий капкан. Тогда губы сами по себе разлепились, говоря: — Не думала тебя увидеть. — Только с делами расправился, — сказал Витя и даже не соврал. Вечер четверга, незаметно перетекший в утро пятницы, он со всей бригадой провёл в «Курс-Инвесте». Сначала Артурчика пытались выкурить из его кабинета, в котором дебил заперся, чуть ли не воплями приказывая Белову и компании свалить подальше. Потом Космоса, явно взбесившегося от тона такого, успокаивали, от Лапшина пытались оттащить, да так, чтоб всё обошлось без телесных повреждений для старого Витиного соседа. Только к трём часам ночи они вбили в голову Артуру простую житейскую истину, что лучше ему с бригадой не играться, если жить — относительно спокойно — хочет. А напоследок, радуясь сообразительности Лапшина, — тоже совершенно относительной – компания пропустила по рюмочке коньяка. Потом все дружно разбрелись по машинам, совершенно не переживая, что чуть пьяными были, и по домам разъехались. Витя точно помнил, что, мча по пустой Тверской, думал к Анне заехать, но в последний момент передумал. Будить не захотел. Пятницу с родителями провел, которые позвонили чуть ли не с самого утра и сказали, что соскучились. Пчёла так прикинул, что со свадьбы Сашиной к маме не заезжал, потому относительно быстро собрался и поспешил на Новочерёмушкинскую улицу, на которой провел всё детство и юность свою совершенно незабываемую. Он за ужином выпил с отцом несколько рюмок армянского коньяка, привезённого «партнером по работе», на деле бывавшим ереванским криминальным авторитетом, и долго ему какие-то байки — ни то придуманные, ни то реальные — травил. Когда мама с папой уже спать собрались, Витя уселся курить в гостиной, что для него до двадцати лет было строжайшим табу. Посмотрел на стену перед собой и заприметил на ней рамку, на которую внимание обращал примерно раз в декаду. Фото родителей с их свадьбы в шестьдесят седьмом году красовалось под стеклом, и почти лихорадочный ассоциативный ряд мыслей привёл его воспоминаниями к Княжне. Витя на пошедший желтизной от времени снимок взглянул и вспомнил пьяной башкой своей, как оставил, дурень, девочку в одиночестве, какое развеять могла лишь книжками, как уехал некрасиво. Какая-то неясная — то ли хмельная, то ли излишне чувственная — тоска накатила, щемя сердце до рези в глазах. Решил, что поедет к ней в субботу. И приехал. Стоял теперь с Аней на кухне и ощущал, как язык прилипал к нёбу, будто щедрым слоем клея был намазан. Князева кивнула каким-то своим мыслям, будто во взгляде Пчёлкина все события последних дней увидела, и так же, как сам Витя, замолчала. Пчёла отложил авоську в сторону. Анна заметила, в основном, овощи. И мясо замороженное — удивительно, как Витя его довёз при такой духоте. Немного сладостей, которые, вероятно, суммарно вышли на десятки тысяч, и несколько бутылок минеральной воды. — Саша, по всей видимости, вас по очереди ко мне с продуктами отправляет? — спросила с усмешкой Князева. Взяла курицу, умудрилась одной рукой открыть морозильную камеру. — То Космос всё еду привозил, катался чуть ли не каждый день, теперь ты… Когда Валеру ждать? Витя сам усмехнулся, но не от веселья. Кисло вся ситуация выглядела. Действительно, что ли, думала, что он только еду привезти хотел? Будто Аня не в состоянии в магазин на нулевой этаж спуститься, как же. Неприятно зацарапало в горле и вниз по трахее. Как лезвием меча японского самурая, на которого в детстве Фил хотел быть похожим. Анна ходила от стола к холодильнику, Пчёла скинул пиджак, в котором можно было упариться, и положил его на спинку стула. Голос не дрогнул, когда Витя протянул: — Попрошусь у Сани на эту «должность» на постоянную основу. Князева усмехнулась и только через какие-то секунды поняла, что не знала, шутил Витя, или правду говорил. И снова тишина. Дурацкая, бесящая безмерно. Пчёлкин взгляд отвел в сторону и беззвучно, едва ли разлепляя губы, ругнулся себе под нос. И почему они вообще делали вид, что всё нормально? Или, может, Анна и не прикидывалась, и для неё действительно его визит — лишь повод принести провизию? А в спальне у неё уже висело выглаженное платье, каким девушка планировала шокировать умников с Ленинской библиотеки? Какой кошмар. — Слушай, давай поедим? Анна аж остановилась. Приготовить обед для неё проблемой не было — ещё с обучения в первом классе, стоило Князевой только научиться обращаться с газовой плитой, девушка готовить научилась. Сначала, конечно, верхом кулинарных навыков была яичница, но со временем мама стала всё чаще на ночных сменах пропадать, чтобы себя и дочь прокормить да одеть, и Ане пришлось бо́льшим изыскам учиться. И, чего уж там, научилась. Только услышав от Пчёлкина тогда это… предложение, вдруг захотелось хохотнуть коротко. Почти что нервно. — Ты, что, голоден? — Не стал бы предлагать, Анюта, если бы не хотел есть, — заметил резонно Пчёлкин и оттолкнулся, наконец, от стола, на который опирался. Подошел к девушке и, улыбнувшись мягко, взял из её рук огурцы и помидоры для салата. Девушка толком не сопротивлялась, только на Витю посмотрела, словно явно сомневалась в его вменяемости. Так, что, быть должно? Или Пчёлкин прикидывался?.. Она назад сырые волосы откинула и сказала, ощущая онемение кончика языка: — Вниз по улице есть бистро. — Там та ещё отрава, — скривился Пчёла. Отвернулся, вымыл овощи, а сам понял, что его, по сути, очень культурно послали. За дверь выставили. — А так домашнего хочется… Слова его прозвучали, как намёк, который понять бы смог даже совершенно бестактный тупица. Аня поджала губы, словно думала, как на слова Пчёлкина ответить поострее, но потом вдруг выдохнула, смиряясь. Сама не поняла, почему сдалась так быстро, но убрала последние две луковицы на стену холодильника, освобождая руки, и достала сковородку со вчерашними свиными котлетами. Посмотрела на Пчёлкина, который едва ли мог не улыбаться, и предупредила, с напускной хмуростью покачала головой: — Помогать мне будешь. Витя кивнул, готовый лобстера сварить. Взялся за овощи и под чутким руководством Князевой, что на стол стала накрывать, свой вчерашний ужин разогревать, принялся нарезать летний салат, лишь изредка с ней ладонями, локтями и взглядами сталкиваясь. Захотелось глубже дышать.***
После обеда на мойке сохли тарелки, столовые приборы. Анна протирала стол, собирая с него крошки от хлеба, а Витя прошелся к дивану. Поставил на тумбочку слева от себя две чашки: одну — с кофе, вторую — с черным чаем и лимоном. Пчёлкин откинулся на мягкую спинку, посмотрел в окно, из которого с его ракурса ничего, кроме голубовато-синего неба, не было видно. Было спокойно. Так же ощущались беззаботные выходные в детстве за городом — такие, о каких Пчёлкин уже забыл совершенно. Князева стряхнула мелкий мусор по типу крошек в раковину, промыла и выжала тряпку. Потом вытерла руки и огляделась по сторонам, словно впервые оказалась в квартире, снятой Беловым для неё, словно что-то в ней вдруг изменилось. Анна поправила волосы, что при необычно сильной для июня жаре высохли почти, и поняла, что ощущения её не обманули. Да, что-то изменилось. Если говорить совсем точно, то речь шла о количестве человек в гостиной. Пчёлкин на диване сидел, и не собираясь уезжать. Хотя продукты принёс на ближайшие трое суток, даже умудрился поесть. По сути, ничто не держало его. Или же?.. Анна почти успела додумать мысль… довольно самоуверенную, но быстро себя одёрнула; ей и без того было, чем себя потакать перед сном. Князева сделала шаг к дивану и, когда опустилась справа от Вити, обрадовалась, что ноги выдержали вес собственного тела, не вывернулись в обратную сторону, роняя саму Аню на пол. Она едва ли успела на Пчёлу, на затылок его посмотреть, как мужчина взялся за чашки. Протянул ей кофе, от которого у Анны уже малость двоилось в глазах по утрам. Князева улыбнулась натужно, чуть голову склонила и приняла кружку с нарисованной на ней лошадкой с шерстью какого-то неестественного цвета. — Не поздновато для кофе? — спросил у неё Витя. Чуть подвинулся вправо, к Ане, совсем малость сокращая между ними расстояние, что почти что незаметным осталось. Девушка усмехнулась, посмотрела в дымящуюся гущу: — Я всегда его пью. — Значит, кофеманка? — Вынуждена, — снова усмехнулась Анна и только через секунду поняла, как прозвучало её слово. Она заметила боковым зрением, как рука Вити в локте напряглась, и на Пчёлкина посмотрела. Он выразительно приподнял бровь в ясном Ане вопросе. Князева цокнула языком на саму себя и пояснила всё-таки Пчёле всё: — Чай больше любила в детстве. Как минимум потому, что мама запрещала пить кофе раньше четырнадцати лет; вредно, говорила, хотя сама постоянно себе заваривала. Но, когда я стала комнату у старой пары в Риге снимать, то поладила с новыми соседями. Завтракали и ужинали вместе, иногда обедали. И мне хозяйка часто чай заваривала. Такой вкусный!.. — Что за чай? Витя размял плечи, чуть ими повёл, и тогда его рука коснулась локтя Анны. Жест почти мимолетный, но Князева его заметила — а как иначе, если после этого «случайного» движения кожа горела?.. — Зелёный. С мёдом и липой. Я только его теперь пить могу. Остальные невкусные. — Так, а что не заваришь? — Нет в Москве такого. Только в Риге видела. Пчёлкин задумался, посмотрел в свою чашку, словно после слов Аниных и ему другие чаи, кроме этого восхваленного липового сорта, стали отвратительны. Чуть глотнул горячего чая, который пить при жаре июньской было глупостью; цитрус отдал на языке легкой кислинкой. — Значит, кофе — как… — он почти перед лицом Анны защелкал пальцами, подбирая нужное слово, и девушка с усмешкой безобидной, что стала привычной при их разговорах, подсказала: — Альтернатива. Да. Пчёла воздух ртом схватил, а потом улыбнулся одними уголками губ. Девушка хмыкнула, когда Витя чуть плечом её толкнул, словно за излишне богатый словарный запас подколоть думал, и, конечно, заметила, как замерла рука бригадира на его колене в каких-то сантиметрах от её же ладони. Будто коснуться хотел. Она одёрнула себя почти сразу, словно такие смелые мысли обжечь могли. Вместо того сделала глоток кофе. Участившийся пульс, с которым дышать было тяжело, списала на дрянь из пакетов, размешанную кипятком. А Пчёла огляделся, отмечая взглядом изменения, какие претерпела квартира на Скаковой за три недели Аниной жизни в Москве. Особенно в глаза бросилось увеличившееся в разы количество живых растений на тумбочках, кофейном столике. Ещё Витя на полках заприметил фотоальбом, — тот самый, видно, про который Белый у сестры в «Домодедово» спрашивал — и книги, количеством которых мог похвастаться не каждый коллекционер; чертовы классики, писавшие на непонятных Пчёлкину языках, расположились чуть ли не на каждой горизонтальной поверхности. — Давай во-он туда полочку прикрутим, — предложил Витя, пригубив чай. Именно пригубив — пить, глотать такой кипяток казалось невозможным. Анна отвела взгляд от ресниц Пчёлкина, длине которых могла позавидовать любая девчонка, даже она сама, и посмотрела, чуть поморгав глазами, куда указывал мужчина. — Зачем? — Книги складывать, — пояснил он и снова, сделав осторожное движение ладонью, прибился к Князевой. На коже поясницы выступили капельки пота, почти естественные для городской духоты. Она вздохнула глубже. Тише. — Ты же в Москве осталась. Знаешь, какой тут кладезь литературы? Ого-го! Вскинул палец перед лицом Анны. Девушку этот жест, ассоциирующийся с мамой, малость раздражал, но Витя сопровождал действия свои улыбкой такой, что Князевой сложно было бы сильно злиться. Ладонь Пчёлкина упала на спинку дивана, чуть прижимаясь сгибом локтя к плечам Ани. Мысли, которые она не спешила признавать, стали такими навязчивыми, что прогонять их стало почти бесполезно. — Уверен, что через две недели тут целый лабиринт из романов образуется. Буду к тебе приходить и видеть стены из листов да корешков, — усмехнулся Пчёла и, отодвинув от себя чашку, приложил освободившуюся руку, что в тот миг рупором стала, ко рту. — Приходить и кричать: «Анюта-Анюта, здесь ли ты, девица, здесь ли ты, красная?». — Ко мне приходить хочешь? — спросила вдруг Князева с усмешкой, вяжущей по рукам и ногам. Сердце стукнуло по ребрам так, словно думало из груди выпрыгнуть. Прямо в руки Ане, вероятно, приземлиться хотело. — Хочу, — признался Пчёла, на неё повернулся. Ощутил себя вдруг игроком в покер, поставившим на пятую карту все средства свои. Пан или пропал, как говорить любил. Анна посмотрела на него прямо, будто взором думала всю душу Вити прочитать, а у самой кончики пальцев задрожали. «Не надумывай, не надумывай, милая…» — …Надо же, всё-таки, полочку повесить. Сердце Князевой не рухнуло куда-то вниз в стремлении разбиться, но вены и артерии, кровь к нему подающие, задержали падение, когда Витя за плечи её обнял, к себе притягивая. Дрогнувшие руки едва ли не расплескали кофе по блюдечку и по ноге, не прикрытой шортами. Анна на плечо Пчёлы голову положила, когда почувствовала ладонь бригадира на своём локте. Мужчина кожей руки, груди, прикрытой рубашкой, ощутил, какой горячей стала за минуту-другую щека Князевой. Раньше бы усмехнулся самодовольно. Но не теперь. Что-то щекотало странно в гортани, вынуждая улыбаться. Почти блаженно. «Как же спокойно мне с тобой, Князева…» — Что читаешь сейчас? Анна потянулась чуть к столику кофейному, чтобы убрать чашку свою, и, опускаясь обратно на диван, с дрогнувшими изнутри коленями голову на грудь ему положила. Пчёлкин даже губу нижнюю закусил. Словно в казино, которое любил, как минимум, из-за алкоголя элитного, куш сорвал. — «Похитителей». Хочу закончить, прежде чем за новенькое что-то взяться. — А над чем думаешь? Что хочешь? — Наверно, «Отверженных». Я люблю это произведение. Первое, что на французском прочла — от начала и до конца, — призналась Аня. Она чуть подогнула ноги под себя, на диван полностью забираясь, и к Вите притёрлась ближе. Лишь через секунду поняла, что сделала это, не задумываясь, как выглядеть будет, и больно защемило под сердцем. Язык стал непослушным, точно высохшим, когда Князева добавила: — Или «Графа Монте-Кристо». Я даже на русском его, если честно, не читала. Так что, интересно, что там будет. Витя слушал внимательно, на Анну смотря. Она у него почти на груди лежала так, что, прижми он подбородок к ключицам, и губами бы ей в макушку уткнулся. Не знал, слышала, чувствовала ли Князева его пульс; рука Пчёлкина, обнимающая за плечи, принялась вдруг играться с кончиками чёрных волос. Накручивать их на себя, между пальцами пряди перекатывать, проверяя тех на мягкость. Как же спокойно… Пчёла оглянулся по сторонам. Ближайшей книгой к ним была какое-то французское произведение, — Витя уверен был отчего-то, что романчик под руку ему попался — и тогда он Ане её протянул. — Можешь мне почитать? — Нет, — нахмурила бровки Князева и пояснила раньше, чем у Пчёлкина от отказа по пальцем пошло онемение: — Не думаю, что смогу быстро и красиво переводить с французского на русский. — Ты не поняла!.. — воскликнул Витя и раньше, чем Аня задала резонный вопрос, чуть подобрался, чтобы Князева улеглась на нём удобнее. — На французском почитаешь? — А ты поймёшь? — снова нахмурилась девушка, но Пчёла не увидел, как в недопонимании метнулся её взгляд. Он погладил Аню по плечу, пробираясь неспешно, будто в осторожности, к шее девушки. Улыбнулся мыслям своим, сказал: — Пойму, — зная прекрасно, что ни слова не поймёт. Но он только книгу в левую руку взял, чтобы Ане удобнее смотреть было. Девушка поняла быстро ложь Вити, но противиться не стала, — «для чего-то же ему это надо?..» — и с какой-то хитро-умильной улыбкой, на какую, как думала раньше, не способна была, правой ладонью раскрыла первый разворот. Витя достал, сам того не понимая, «Графа». Анна думала принципам своим не изменять, потому потянулась к «Похитителям бриллиантов», которые уже привычно лежали на диване почти под самой подушкой. — Убери. Сначала дочитаем Буссенара. Пчёлкин не противился. Взял книгу в левую руку, как взял Дюма, и Князева легла к нему на грудь. Она открыла страницу нужную, а потом ладонь, которую не знала вдруг куда деть, положила чуть выше пресса Вити — крепкого, но не ясно выраженного. Пальцы девушки оказались прямо на уровне одной из нижних пуговиц; захотела бы, расстегнуть могла. Витя дёрнул чуть головой, вытрясывая из черепной коробки фантазии о событиях, которые произойти бы могли после его снятой одежды. И Анна читать стала. В такт её слов, голоса, что даже звучать стал мягче от чужого языка, Пчёлкин постарался дышать тише. И звуки Скаковой улицы — шум Ленинградского шоссе неподалеку от дома Князевой, крики девочек и мальчиков на детской площадке под окнами, сквознячок тёплый — стихли, став задним фоном, который не различить особо, и только чтение девушки слышать мог. Всё будто в вакуум заточилось. Витя опустил голову на макушку Ани, прикрыл глаза. Девушка под ним запнулась чуть, но дальше только чувственнее зачитала строки, какие, наверно, сама тогда с трудом могла понимать. Под опущенными веками Пчёлкина заходили тени. Сначала размытые, но с каждой минутой чтения прекрасного — как по звучанию, по такту, так и по искренности — становящиеся чётче и чётче. Они стали контуры обретать, цвета, даже голоса, и тьма стала фоном ярким, превращаясь в тёплую пустую улицу. Вите предстала история. Такая, до какой, вероятно, додумался какой-нибудь театральный режиссер ещё в начале уходящего века, но такая, какую сам Пчёлкин узнал только сейчас. И сюжет истории этой менялся в зависимости от тембра Ани. Выше, радостнее звучал голос — и герои счастливы, вместе время проводят, словно до них мир сжался. Чуть тянуть гласные звуки начинала — и безликие влюбленные сталкивались с первыми трудностями. Совсем гнусаво читала язык непростой — и сердце рвалось в тоске не столько у пары, сколько у самого Вити. Хотя и понимал он, что не мог такую историю рассказывать приключенческий роман про негров, но ничего не мог поделать с собой. Это шоу перед глазами Пчёлы напоминало галлюцинацию. Словно он напился, и теперь подсознание с ним игралось, выдумывало то, что не существовало на самом деле никогда. Словно всё происходящее — самообман. Витя приоткрыл глаза; мысль собственная напугала, вынудила оглянуться – действительно, вдруг, всё придумал себе, а сам, на деле, сидел в машине всё это время, не рискуя по лестнице к Князевой подняться? Но Анна лежала у него на груди. И выглядела ещё так естественно рядом с Пчёлкиным, словно ей судьбой предназначено было на французском ему книжки читать на выходных, иногда чуть поглаживая диафрагму, запуская тем самым по мышцам тепло — не разрушающий жар, а приятно греющий огонь. Как же спокойно!.. Пчёла снова прикрыл глаза. История продолжала разворачиваться под аккомпанемент голоса Анны, что для него стал пианино.