***
Витя гнал под «Modern Talking» со скоростью, близкой к запрещенной. Магнитола разрывалась так, что, вероятно, соседние автомобили слышали мотив «Cheri Cheri Lady», но Пчёлкин песни не слышал — душа пела громче. В разы громче — так, наверно, не оглушали даже колонки, басами бьющие на концертах «Кино» ещё при жизни Цоя. Он мчался домой так, словно опаздывал, хотя до встречи на Балчуге было ещё время. Но Пчёла нёсся, упрямо давя педали в пол, будто от спешности его быстрее вечер мог наступить. Вечер, а вместе с ним — парк Лефортовский, с которого Витя решил начать «турне» их, и Анна — нежная, гордая, иногда занудно-умная, но этим же и цепляющая до невозможности. Княжна. Незабудка… Она стоила того, чтобы на газ жать, чтобы из машины всех «лошадей», все километры в час выжимать. Витя закусил губу, вспомнив вдруг, как Князева с ним на окне целовалась, губы играючи ему кусая, а потом усмехнулся себе: — Пчёла, за дорогой следи! Чери-чери ле-еди!.. — и ладонью, лежащей на рычаге коробки передач, застучал в такт хиту его школьной жизни. Сердцу стало легко, как, наверно, в последний раз и было, как раз, в старшей школе.***
Он осознал, что домой мог не возвращаться, только когда переступил порог квартиры на Остоженке. Анна ведь, по сути, ему одежду в порядок привела, Витя с девушкой позавтракал — голодать не собирался. Оружие тоже при нём было… Пчёла, осознав глупость свою, так и замер в коридоре, не включая света. Задержал дыхание, словно так мог исправить что-то, а потом махнул рукой. «Эх ты, дурак!..» Бригадир не стал снимать обуви. Прошёлся к зеркалу с небольшой полкой, на которой стояли только флакон с истершейся биркой и расчёска. Он брызнул на себя, на волосы одеколоном с нотками горькой мяты, причесался, укладывая полусырые пряди. Витя посмотрелся в зеркало, но не нашёл в отражении чего-то такого, что для него бы новым стало, и тогда посмотрел чуть в сторону. За рамой торчала фотография с родителями, сделанная после его возвращения из-за Урала. Мама тогда радовалась безумно, словно Пчёлкин с войны вернулся, а не с Кургана, где жизнь Вите казалась убийственно медленной по сравнению с динамичной столицей. Ирина Антоновна по возвращению его неимоверный пир устроила, наготовив всего, что сын любил, и долго-долго плеча Витиного не отпускала, словно поверить не могла, что Пчёла вернулся действительно. Живой, невредимый... Когда Витя папе рассказывал о несуществующих людях и моментах, которые они всей бригадой придумывали на случай расспросов от родных, мама вдруг фото предложила сделать. Папа против был, но уговоры жены и градус хорошей водки его настрой изменили. И теперь фото, где он пьяный сидел с отцом за столом, ломящимся от вкуснятины самой разной, — от запеченного мяса до вишневого варенья в розетке с мелкими желтыми цветочками — Пчёлу встречало в коридоре. Он не всегда на снимок этот обращал особое внимание, иногда второпях сбивал фото на пол, но поднимал всегда, не выкидывал, не менял, даже несмотря на появившиеся трещинки на их с отцом лицах. Слишком дорогим было это фото. Хоть и не особо удачным; папа, которому мама сказала лицо «попроще» сделать, от напускной злобы покраснел сильно и глаза раскрыл в возмущении, а Пчёла засмеялся так громко, что мать даже напугал. Потом Пчёлкины второй снимок сделали, но Витя именно первое фото забрал. Неудачный снимок или нет — это совершенно относительно. Но то, что живыми, настоящими они с отцом казались на той фотографии, сомнений не было. А это было уже куда важнее случайно прикрытых глаз при щелчке затвора камеры. Пчёлкин, снова взглядом пробежавшись по накрытому столу, спрятал фото обратно за зеркало. Стоило, наверно, в рамку снимок убрать, чтобы он в ближайшие месяцы совсем в пыль не обратился. Когда-нибудь у Вити руки до этого дошли бы, но четвёртого июня мужчина потянулся за портмоне, каким крайне редко пользовался, деньги зачастую в карманах нося. Среди двух-трёх десятков купюр по миллиону рублей Пчёла достал снимок, тайком забранный из фотоальбома Ани Князевой. Снова в глаза девушки взглянул; они даже с фотографии прошлых лет на него смотрели так, будто в самую душу думали пробраться. Он улыбнулся, как дурак. Провёл большим пальцем по лицу, шее Ани так медленно, словно она ласку его ощутить могла бы даже на расстоянии, и потом фото на фоне незнакомого ему рижского бульвара убрал к снимку с родителями. Если б не ход секундной стрелки часов, не стук сердца, ощущающийся висками, Витя бы решил, что оглох; тишина пустого коридора была такой, что, наверно, её получилось потрогать. Руками сжать, разрывая. Он перевёл дыхание, мысленно обещая себе в этот момент вернуться, и посмотрел на часы, висящие чуть левее от порога. Двенадцать часов двенадцать минут — удивительное совпадение. Наверно, знак. Пора выходить, пора выезжать. Может, кто из братьев уже на Балчуге? Поговорят до встречи, покурят… Витя подхватил пачку «СаМца», которая по дефолту обязательно лежала у него на тумбе в коридоре, и, запирая дверь квартиры, засунул меж челюстей сигарету. А потом поторопился вниз по ступенькам с десятого этажа, играя огоньком зажигалки, но не поднося пламя к табаку. Он открыл дверь подъезда. Солнце ослепило так, что на мгновение Вите показалось, что на соседнем от него месте припарковался красный «бронетанк» — как его называл зачастую Валера — Кабана. А спустя секунды слепота пропала. Пчёлкин моргнул глазами, но один из главных «побегушек» Белого не исчез, и он тогда понял — не мерещиться. Амбал докуривал сигарету марки, какую Пчёлкин считал откровенно дерьмовой, слабенькой, не «штырящей». Когда Витя подошёл с протянутой рукой, тот ответил на приветствие. Пчёла прикурил от своей зажигалки. Кабан стряхнул пепел с прогоревшего фильтра на асфальт. Бригадир не успел и затяга сделать, спросил не без удивления, но успел лицо удержать, запрещая бровям вскинуться, а лицу — вытянуться: — Чего ты здесь, Кабан? И здоровенный вышибала, который, вероятно, мог Пчёлкина отправить в нокаут, сказал, как будто словами думал Вите выстрелить в лоб: — За тобой Белый послал. Сказал, что видеть хочет. Пчёла затянулся всё-таки. Никотин, что за долгие годы увлечения пагубной привычкой должен был стать привычным, отдал горечью на кончик языка, а спустя какие-то секунды в голове и мысли — отнюдь не сладкие, но осознанные быстро — появились. Он выдохнул клуб дыма в сторону, но ветер — теплый, озорной — не менее весело направил курево в глаза Кабану, который в лице никак не изменился. Белый, значит, видеть хочет? Прямо перед встречей с братвой из области? Да, ну, херня. Не сходится. — Не успеем, — кинул Витя в попытке Кабана спровадить. Если и ехать к Белову, то только после сделки. И только одному, без «конвоя». — Через сорок минут встреча у нас на Балчуге, неподалеку от яхт-клуба. — Вить, я не знаю, — равнодушно пожал плечами Кабан. Пчёлкин внутреннюю сторону щеки закусил, большего себе не позволяя, и подумал, что с камнем, стеной разговаривал: вот каким наплевательски пустым тоном говорил Кабан. Амбал только оттолкнулся от машины огромной, в какую, вероятно, невысоким людям можно было забраться лишь с посторонней помощью, и сказал: — Саня сказал, чтобы я тебя привёл. Сейчас. У Пчёлы неприятно заскрипело что-то внутри, словно кто-то пенопластом по стеклу провёл. Пазл в голове собрался быстрее, чем Витя мысль понял, признал. Он снова затянулся. Херово всё складывается... Но отпираться бесполезно; если Белый себе вбил что-то в голову, то противиться долго не выйдет. Надо ехать. Да и, по всей видимости, никто их на Балчуге не ждёт. А обещание встречи — не больше, чем «наёбка для уёбка», как Кос любил говорить. А он повёлся. Идиот… Витя обернулся на одиннадцатый дом по Остоженке, словно переживал в двор, с прошлого года ставший привычным, больше не вернуться, а потом к Кабану повернулся. Выражение лица у Пчёлы — спокойное, как гладь спрятанного в глубине леса озера, о котором мало кто знал. Бригадир сказал, делая затяг глубоко в себя: — Поехали.***
Артурчика они всей бригадой дружной выкурили из «Курс-Инвеста» ещё на прошлой неделе. Лапшин, конечно, оттого верещал, как свинья, но после подробных Витиных объяснений на пальцах — точнее сказать, на кулаках — решил, что лучше язык прикусить, и с космической скоростью собрал монатки. Пчёлкин не знал, где сейчас свои «дела» решал бывший сосед по лестничной клетке дома на Новочерёмушкинской, но и не особо заинтересован в этом деле был. Он посмотрел на здание, покрашенное краской откровенно пидорского цвета «лосося», так, словно впервые оказался на Цветном бульваре. Относительно знакомые стены, оконные рамы за миг, что Витя поймать не смог, стали враждебными, напомнив чужую крепость. Кабан затормозил перед забором офиса, но из машины не вышел. Пчёла всё понял; может и не во всех сферах умен был, но разбирался прекрасно в тонкостях подобных намёков. Он выдохнул тихо, чтобы никто, даже сам Витя себя не услышал, и вышел из авто. Направился уже изученной тропой через пост обновленной охраны. Старался ступать уверенно и быстро, но каждый шаг сопровождался сокращающимся ударом сердца, от которых перед глазами бегали бледные чёрные мушки. Пчёлкин просто старался дышать. Открыл двери «Курс-Инвеста» и застучал подошвой по ступенькам. Вдруг в голове стрельнула коротким выстрелом глупая мысль, что если он наступит на стык плиток, то взорвётся. Витя поднялся на пролёт, когда услышал где-то со второго этажа хмурящего Космоса. Холмогоров точно брови на переносице сводил, в этом Пчёлкин уверен был; даже по тону было слышно, какой мрак был на лице Коса, когда он буркнул: — Идёт. Догадывался, с кем Космос базарил, но не спешил того явно утверждать. Пчёла только поджал губы, понимая, что мысли, которые он пытался от себя отогнать, на самом деле были правдивы. Белый, что, действительно такого мнения о нём был, что решил против самого Вити использовать «их бандюганские приёмчики», как то иногда называла Томка Филатова? Ахереть просто. Ты чего, Белый?.. Витя поднялся. Не стучался, сразу завернул к посту секретарши, за которым расположилась ни живая, ни мёртвая Людмила, оставленная на старой должности по желанию Космоса. Сам Холмогоров сидел на диване неподалеку от поста блондинистой красотки; на столе перед ним были чашка с кофе и разобранный на газете пистолет. Пчёла всё-таки остановился, чтобы Косу руку пожать. Холмогоров задержался лишь на секунду. Посмотрел на Витю, как будто Пчёлкин закладку ему пытался передать, и ответил на рукопожатие, чуть привстал с дивана. Подошедший бригадир одним взглядом указал на дверь прикрытую, на которой Фил уже сменил табличку, поменяв «КРЕДИТНЫЙ ОТДЕЛ» на имя-отчество Белова. — У себя? Космос только кивнул, взглянул на друга так, словно пытался Пчёлу навсегда именно таким запомнить, и добавил: — Дважды выходил и спрашивал, где тебя носит. Людмила тихо опустила голову, понимая прекрасно, что пахло не то, что жареным, а сразу горелым, палёным. Когда Витя понимающе кивнул и, не тратя времени на попытки себя оправдать перед другими, прошелся к двери нового кабинета Александра Николаевича, девушка коротко заглянула в тумбочку под столом, проверяя на полках наличие пузырька успокоительного. Ведь, вероятно, стрелять будут. А она этого так не любит…***
Саша сидел за компьютером, когда Витя за собой прикрыл дверь кабинета. Только Белов не в игрушки играл, а по камерам что-то смотрел; бригадир вдруг подумал, что он следил за путём Пчёлы с экрана монитора, и почти усмехнулся. В последний миг удержался. Меж пальцев у Сани была зажата сигарета, истлевшая почти что на половину, и вдруг этот запах, самому Пчёлкину привычный, резанул по лёгким. Отравляя, но не медленно, как всегда делал, а за один раз. Бригадир стряхнул прогоревший табак в пепельницу, посмотрел на Витю и с какой-то странной похвалой в голосе произнёс: — Быстро ты. — Белый. Витя прошелся к столу, пальцами отбил короткую быструю дробь, словно думал так мысли воедино собрать, и сказал сразу, не собираясь тянуть кота за… хвост. — Не будем ходить вокруг да около. — Сядь, Пчёл, — отрезал в указе Саша. Не особо желал, по всей видимости, отдавать Вите инициативу и возможность вести их разговор. Главарь ведь, разумеется. Пчёлкин перевёл дыхание за попыткой плавление нервных клеток в черепной коробке остановить. Он мысленно приказал уязвленной гордости заткнуться и всё-таки присел за стол перед Беловым. Предсердия и желудочки потянули душу его вниз, к полу, а затем — ещё ниже. Куда-то в астеносферу. Саша какое-то время молчал, смотря ни то на камеры, изображения с которых транслировались на экран компьютера, ни то куда-то в пустоту. За дверью кабинета было тихо, но Витя отчего-то уверен был, что Космос прямо у щели косяка стоял, каждое слово надеясь уловить, а за плечом Холмогорова скакала Люда, тоже не желающая остаться в неведении. Неприятно сжалось под лёгкими, что неимоверно Пчёлкина бесило. Он чувствовал себя провинившимся шкетом, который Сане бабок за крышу вовремя не подогнал. А он таким не был никогда — ни сейчас, ни в восемьдесят девятом году — и явно примерять на себя такую роль не планировал. — Ты, думаю, сам понимаешь всё, Пчёлкин, — произнёс в какой-то момент Саша, выпуская изо рта почти что ровное кольцо дыма. Витя на Белова посмотрел. Мать твою за ногу, он ведь до последнего надеялся, что Саня шутил. Что мысли, которые преследовали Пчёлу всё время, потраченное на дорогу до бывшего «Курс-Инвеста», были безосновательно дурными, безрассудными. Но сходилось всё — словно было заранее прописано и продумано, а сам Витя в этом спектакле лишь исполнял роль пустой марионетки, носочной куклы, которой кто-то ловко играл. Дело в Анне, в Княжне. Саня из-за неё эту воспитательную беседу затеял. Просто, сука, замечательно. — Догадываюсь. Саша кивнул довольно, стряхнул пепел. Тишина била по ушам неслышимыми, но ощутимыми звуковыми волнами, какие воздух в ближайшие минуты обещали плотностью сделать сходным с камнем. Витя бы сейчас рюмку пропустил, но мысль, что Пчёле пришлось бы на ноги встать, пройтись к мини-бару, дурила голову. — Смотри, как интересно получается: столько баб вокруг, Пчёла, а ты решил присунуть той, с которой тебе никак не по пути, — слово Белого резануло слух так, что Витю передёрнуло. Он посмотрел на Саню, который с почти равнодушным лицом, но совсем не сухим голосом спросил: — Что, тёлки, с которыми трахаться спокойно можно, уже не приносят острых ощущений? Адреналина тебе не хватает? С нашей-то работой, Витя, это удивительно… — Сань, подбирай слова, — осёк его Витя. Выражение грубое, к которому было не привыкать, каким сам зачастую пользовался, не должно было таких эмоций вызвать. Не должно. Но вызвало. Пчёле показалось, что ещё две-три реплики подобного содержания — и он на крик перейдёт. А там не исключено, что и по морде Белому даст. За язык длинный. Бригадир чуть нахмурился, будто от табачного дыма защекотало в носу, и усмехнулся: — Нихрена себе, Витя, — собственные слова точно веселили Сашу, но мужчина быстро перестал лыбу давить. Он, сжав подлокотник, едва ли не прошипел разъяренной гиеной: — Ты, друг, когда успел переквалифицироваться в романтики? — Не в этом дело, — отрезал Витя, чувствуя, как холодел собственный голос. Какое-то сомнение, волнение пропало, оставшись за дверью. За Пчёлу кто-то другой — кто-то титанически спокойный — говорил, когда он взгляд поднял: — Ты про двоюродную сестру говоришь, как про блядь портовую. Самому не мерзко, а? — Ну, куда мне до «блядей портовых»… Не стремлюсь. Ты-то у нас в шалавах разбираешься лучше остальных, а, Пчёла? — спросил Саша. Оттолкнулся резко лопатками от кресла из хорошей кожи и на друга посмотрел так, что, вероятно, от Вити мог остаться только пепел — почти такой же, как и сигаретный. — Только я тебя к этой мысли и подвожу, брат. Аня тебе не подстилка, — и палец указательный прижал к виску Витиному, будто думал ногтевой пластиной по голове постучать и услышать перекатывания мозга под черепушкой. — Усеки это. И кончай к ней домой мотаться. Указ прозвучал прямо. Пчёлу будто ножом пырнули, но он чудом каким-то, на которое почти не рассчитывал, взгляда, лица не изменил. Кто-то Белому слил, что ночью он на Скаковой был. Кто? — вопрос, на данный момент, второй. Сейчас важно было до Сани донести, что он Аню даже пальцем не трогал вчера — хотя и хотел. Но сдержался, отпустил Князеву в одиночестве спать, а сам на диване в гостиной ночевал, позволив себе только фотку с альбома у неё стащить. — Не подстилка. Я её такой и не считаю, к сведению твоему, Сань, — кивнул Пчёла, но не отвёл взгляда от Белова, который злобой своей одновременно напоминал и глыбу льда, похоронившую собою Титаник, и жерло грёбанного Кракатау. — Но моей Княжна станет. — Не станет. — Станет, — уверил Сашу Витя. Голос стал ещё холоднее и спокойнее, за что Пчёла, вероятно, самого себя похвалить мог — но позже. Под рёбрами закручивался ледяной шторм, какой, наверно, бушевать мог только в Баренцевом море. Он говорил лишь малую часть того, что было на языке, но даже процента от мыслей, произнесенных вслух, оказалось достаточно, чтоб Белов вперил в него взгляд, остротой способный потягаться с вилами. Будто зашипело что-то, когда Саня чуть ли не с тряской в голосе проговорил: — Брат, давай я объясню тебе на пальцах, — он потушил сигарету. Пчёлкин приготовился носом своим чувствовать кулак Сани. — Тебе так её хочется, потому что Анька не сразу на твой фарс повелась. И всё!.. Белый взмахнул перед собой руками, подобно долбанному Калиостро, сотворившему чудо и ожидающему оваций. Только Витя молчал, одним взглядом думая уверенность Белова сломать, и тогда Саша мысль свою закончил: — Но ты быстро остынешь, если всё-таки получишь желаемое. Это у тебя в натуре, Витя. Поверь, так и будет. — Не согласен, — отрезал сразу же Пчёла и вдруг подумал, что, если бы слова могли ощущаться физически, то он бы твердостью своих слов оставил на щеке Белова диагональный кровоточащий порез, от которого потом остался бы шрам, упоминаемый при составлении каждого фоторобота. В ответ Саня только пожал плечами в напускном равнодушии: — Твоё дело, можешь не соглашаться. Но только я тебя не первый день знаю, Пчёла, и точно помню, что ты так же и про других баб говорил. И где они все теперь, а?! Голос Белова на последних словах сорвался в крик, от которого, вероятно, Людка за дверью ахнула и в испуге зажала рот руками. Но Витя не дрогнул даже. От услышанного только кольнуло чем-то острым внутри. Так ощущался справедливый укор, так ощущалась бесящая беспомощность. Ведь Пчёла не мог Белому ничего сказать. У Вити действительно такая репутация в бригаде была: он бабник. Многолюб, к идеально отточенному и выученному образу которого стремился многие годы. Но, черт бы всех их побрал, сейчас не так всё… Сука, как же банально и неправдоподобно прозвучат для Белова слова, что с Аней по-другому!.. Он сглотнул, смачивая горло пенообразной слюной. — Сань, — позвал Витя, перевёл дыхание. Белый на него смотрел чуть ли не Цербером; казалось, ни то скажешь — и он голову откусит. Прожует, не поперхнувшись даже, и проглотит череп. Сразу вместе с парой-тройкой шейных позвонков. Пчёла от собственных ассоциаций чуть похолодел, хотя за окном двадцать восемь градусов было, и сказал: — Ты не веришь. И я это понимаю. Знаю, что кажусь далеко не самым достойным кандидатом в пару к любой девчонке, только… Мне взаправду Князева нравится. Он не ощутил после слов своих какой-то тяжести, но и облегчения не испытал. Витя чуть вперёд в кресле толкнулся, чтобы ближе к Белову подобраться, и понял, что говорил о чувствах к Анюте, как о вещи, которую не считал необходимости как-то подтверждать. Это будто было геометрической аксиомой — теоремой, не требующей доказательства. Только вот Саша не поверил. Он нахмурился, точно в презрении, и спросил: — Ты кого обмануть пытаешься, Пчёла? Меня, а? Или Аньку? Может, себя? — Матерью клянусь, — произнёс Витя и прижал руку к сердцу. — В мыслях не было врать. Не дрогнуло ничего внутри у юноши. Не было страха, что судьба за нарушение стихийно данного обещания действительно мать у Пчёлы заберет, что потом пожалеть может за слова свои. Нет… Только спокойствие. Опять спокойствие. Знак, наверно. — Побойся Бога, Пчёлкин, — цокнул Белов с таким выражением лица, на которое больше нельзя было закрывать глаза. А потом добавил, словами пуская очередную отравленную стрелу: — Тётя Ира ещё молодая у тебя. Ей рано умирать. И это стало последней каплей. Саня сам, наверно, того не до конца понимая, перешёл грань. Пчёла поднялся на ноги раньше, чем окончательно вышел из себя, а руками по столу ударил, уже озверев. Достаточно. Он не малолетний дрыщ у Белова на подсосе, который молчать обязан, когда его прессуют. Он не должен язык в задницу засовывать, когда Саня палку перегибает, когда про его мать такое говорит и Пчёлкина слышать не хочет за упрямостью своей. — Я тебя переубеждать не собираюсь! — почти проорал Витя, посмотрел на Сашу сверху вниз. У Белого глаза на лоб полезли, когда Пчёла кулаком по столу застучал, чуть ли не каждое слово отделяя ударом, от которого спустя секунды рука стала неметь: — Мне пле-вать абсолютно! — и ладонь на стол с грохотом опустил: — Хоть что думай, Саня! Всё равно. — А мне нет! — так же зычно отозвался Саша спустя какие-то мгновения тишины, по ушам бившие сильнее грохота военной канонады. — Анька не чужая мне, и я не позволю, чтобы ты ей жизнь испоганил своей одноразовой хотелкой! — Ты за неё не говори, не знаешь же нихрена. Если Князева мне сама это скажет, то уйду. А твои установки мне и в хер не впились! — Какой ты самоуверенный, Пчёла! — Белов возмутился криком, какой подслушивать нужды уже не было, и сам поднялся на ноги, становясь с Витей почти одного роста. — Что, думаешь, что действительно Князева нужна тебе? Или ты ей нужен? Решил, что ли, что надолго это всё у вас?! — Если с таким-то настроем подходить, то, блять, конечно, на день-другой! Неделя — максимум. Но ты, Сань, помни, что у меня на Княжну планы другие. — Полководец хренов. Планы он уже настроил… — чуть ли не плюнул Белов, а потом руку вскинул, указал ею куда-то в окно, словно пальцем тыкал на дом Анькин. — Да пойми ты, что сложно тебе будет. Потом же на мозги всем капать начнёшь, какая Князева зануда, как скучно тебе с ней. У Ани характер непростой, не сможешь ты с ней нормально ужиться, пойми! — Но я уже решил всё, Белый, — уверил Пчёла, уже не крича. — Я должен. Связки болели, но и сдавать позиции стихнувшим голосом он не собирался. Только крепче впился взглядом в перекошенное лицо Белова. Саша же проорал, словно достучаться до него хотел: — Да кому ты что должен?! — Самому себе. — Ёшкин кот, — качнул головой Белый, щёлкнул языком. А потом, сжимая кулаки на поверхности стола, он спросил почти что шепотом, каким посвящали в великие тайны. — Да ты, чего, влюбился, Витя? В хорошую девочку? — и на свой же вопрос ответил: — Не ты первый такой недо-Ромео, не ты последний. Перетерпишь, переждёшь. Забудешь. — Ага, сейчас!.. Княжна нравится мне, — снова повторил Витя и не сдержался. От ощущения, что он разговаривал со стеной, которая, мало того, что ничего не понимала, так ещё и давила, падала на Пчёлкина, парень воскликнул: — И я устал это повторять! А потом вдруг хлопком электрического напряжения в голове Витиной появилась идея. Мысль, о которой забыл, но которая могла бы очень круто Саше показать на простом примере, о чём Пчёла говорил. Не зря ж твердили, что нужно себя на место другое поставить, чтоб всё понять… И тогда бригадир, не тратя время на подбор правильных слов, резко, почти кругом перевёл стрелки: — Ты себя-то вспомни! Сам перед Суриковой скакал чуть ли не на задних лапках. И плевать тебе было, что в розыске находился, что на даче у Царёвых тебя чуть в решето не превратили. А чего так?! — стукнул опять кулаком так, будто думал стол из, чего уж там греха таить, крепкого дерева проломить. Белый заткнулся, хотя Витя и чувствовал, что это ненадолго. Огонь, загоревшийся под рёбрами, терпение пеплом оборачивал. Пчёла на свой же вопрос ответил: — Да всё потому, что Оля в душу тебе запала. И ты против всякой херни шел. Своего же ты добился, Белый. И я добьюсь, — и уже в который раз повторил вещь, в какую друг должен был поверить, как минимум, из-за частоты произнесенного признания: — Потому, что Анютка нравится мне. Причем конкретно. — Я понять не могу, Пчёла, — Саша, как в полусне, дёрнул бровями. — Нравится да нравится… Заладил, бляха-муха. Может, ты ещё женишься на ней, а? — Вполне возможно, — с жаркой уверенностью сказал Пчёла, и тем самым окончательно повернул рычаг от коробки динамита. Белый, который и без того заведён был до предела, вдруг в злобе проорал что-то нечленораздельное, но очень яростное даже на слух. А потом прошла секунда. Саша вытащил из-за спины пистолет, дуло которого преподнёс к лицу Вити. Оба почти синхронно перевели дыхание, приходя в себя. Стихли. От ора гудело в ушах, горло саднило собравшейся мокротой. Витя дышал через нос, едва ли подбородком не ударяясь об огнестрел Белова, и сглотнул. «Всё, спокойно-спокойно…» Сердце стучало о ребра так, словно «напоследок» решило хорошенько кровь покачать. Ещё, казалось, немного работы в таком темпе — и остановилось бы, став совсем негодным. И тогда все проблемы, переживания скрылись бы в темноте бесконечности, куда каждый — рано или поздно — попадёт… Саня посмотрел на Витю в надежде на лице его, во взгляде эмоции прочитать. Всё думал понять, насколько хорошо Пчёла мог врать с пистолетом у самого лица, хватило бы бригадиру совести усмехаться, обещать вещи, которой не сделал бы потом, рискуя получить пулю в лоб? Белый не выстрелил бы никогда в брата. И пистолет его, стволом упирающийся в челюсть друга, оттого и не заряжен был. Не выстрелил бы… а вот кулаки о наглую морду мог почесать. Чтобы Пчёла к Анне не приближался — по крайней мере, до того момента, пока с лица б не сошли синяки и ссадины. Но Витя оставался таким же спокойным, каким и был, когда только в кабинет его зашел. Ни капли сомнений ни во взгляде, ни в стойке, которая по напряженности своей напоминала исключительно боевую. Словно всё равно ему было на ствол, что лицо Витино мог превратить в кровавое месиво. Плевать ему совершенно. Чего, не боится, что ли?.. — Пчёла, — протянул шепотом Саша и чуть потряс пистолетом перед лицом Вити. В глазах бригадира, по цвету и стеклянности напоминающие в тот миг глыбы льда, отразилась мушка огнестрела. Белый перевёл дыхание и сказал серьёзно, как не говорил ни одной фразы до того: — Ты… не горячись. Подумай хорошенько, что говоришь, — Пчёла поднял взгляд. Что-то внутри — какой-то натянутый до состояния каната нерв — задрожало, вынуждая напряженные кончики пальцев собраться в кулаки. Саша вдруг сказал тоном отца, читающего нравоучения: — Потому что, если ты сейчас слова свои назад не возьмёшь, я… через какое-то у тебя об обещанном спрошу. Так что расценивай это, как первое — и последнее — китайское предупреждение. Если не опомнишься… — Я в себе и словах своих уверен, — прервал его Пчёлкин, и без того понимая, что Саша по-другому с ним «говорить» будет в случае, если Витя облажается. Белов ещё некоторые мгновения, какие самому Саше показались долгими часами, посмотрел на лицо Вити. И, сука, выражение спокойствия напоминало маску, какую не пробьёт ни одна пуля, ни один снаряд. Сердце застучало медленнее, возвращаясь в относительно привычный ритм, но сильнее стало давать по рёбрам, когда Саня перевёл дыхание и опустил пушку. Почему-то он чувствовал себя проигравшим. — Саня, — позвал Витя. Белый поднял взгляд на бригадира только через какие-то мгновения. Пчёла произнес с искренностью, жалостью, какой, наверно, говорили только боящиеся кары Божьей старики: — Дай мне шанс доказать, что в этот раз всё серьёзно. Саша молчал. Не хотел шанса давать совершенно, потому что слабо верил, что что-то в голове Витиной щёлкнуло при первой встрече с Аней, что Пчёлкин теперь страстно желать только одну девчонку хотел — на сестру его двоюродную, блин, запал… Белый уяснил для себя одну вещь: люди меняются только в худшую сторону, а если кто-то и лучше становится, то это — огромная редкость, какой Саня ещё не знал и в глаза не видел. Один случай на миллион, пять, десять! И где вероятность, что именно Пчёла стал тем самым исключением из правил? Нет её! А отдавать Князеву тому Вите, которого Саша знал с первого класса, было бы смерти подобно — и для самой Аньки, и для Белова. Он не мог сестру в обиду дать. Кому, как не Саше Белому, за Аню заступаться? Больше некому; отец у неё погиб до того, как Князева в младшую группу детского сада пошла, а крёстного на войне в Афгане убили. И остался Белов единственным родным ей мужчиной, отчего сразу понял, что Анна — теперь его ответственность. Теперь он за неё ручался. Но серьёзность Пчёлы всё-таки что-то решала, что-то говорила Саше. Он ещё не понял, научился ли Витя так лгать искусно, или дело в том, что друг детства Князеву вдруг поставил выше каких-то своих приоритетов… Только вот, чёрт возьми, у Белова из головы никак не шло то его спокойствие, которого быть не должно было при опасной близости ружья у лица. Саня отвернулся к окну в размышлениях, которые, как сам минут десять назад думал, его не потревожат. Пчёла только тогда позволил тяжести, упавшей на плечи, согнуть спину в полукруг. Лишь сейчас почувствовалось волнение, какого не заметил в «азарте» разговора. Он опустил голову, облокотился о стол так, что только его горизонтальная поверхность и спасала Витю от падения на пол. Ощущал себя опустошенным, но счастливым от ещё неосознанного итога их разговора. Так, вероятно, чувствовали себя победители многокилометровой эстафеты. И сердце у них билось так же часто, как и у Пчёлкина тогда. Витя поднял голову, когда Белый дёрнул щекой и, смотря на брата через полупрозрачное отражение в стекле, сказал: — Если из-за тебя Аньке душу рвать будет, то, обещаю, я тебе жизни не дам. На секунду всё перед глазами раздвоилось, словно в голове Витиной соединили два голых провода, по которым ток безумный бежал. А потом Пчёлкин улыбнулся так, как не должен был улыбаться в тот миг. В голове его затрубили победные фанфары.