Аня застала маму за готовкой. Она открыла дверь перед дочерью с руками, перепачканными мукой; рыжеватые волосы мать повязала косынкой, а лицо в свете подъездной лампочки отдавало жирным блеском, выступившим под глазами.
— О! — вместо приветствия охнула тётя Катя. Она быстро замахала руками, дочь внутрь приглашая, а сама ушла на кухню, уже оттуда крикнув: — Проходи! Дверь закрой, руки мой, и пойдём, поможешь мне пирожки сделать.
И Анна засучила рукава, на ближайший час отдав все свои силы и мысли приготовлению стряпни. Она собрала волосы, которые невозможно было распущенными держать при такой жаре, и принялась раскатывать новый слой теста. Князева думала, что навык свой совсем растеряла в Риге, где она с пани Берзиньш готовила преимущественно супы и вторые блюда, но со временем втянулась в процесс.
Почему-то Аня чувствовала себя дирижёром, когда мукой доску присыпала, когда промывала ягоды, а шум посуды, воды и газовой плиты стал для неё игрой оркестра, которым она с мамой руководила.
«Интересно, а Пчёлкину больше малина или вишня нравится?..»
Мама смазала противень маслом, чтобы тесто не прилипло, и отправила пирожки в духовку. Анна утёрла выступивший на линии роста волос пот и вымыла руки. Мука на пальцах осталась огромными липкими комками, которые даже мылом не убирались; Князева яростно тёрла ладони друг о друга, когда тётя Катя уселась на стул, перебросила через плечо полотенце, измазанное сырым яйцом, и вдруг сказала:
— Давай, рассказывай.
— Что именно?
Она обернулась на маму коротко, но быстро вернула взгляд на руки. Вдруг в голове появилась мысль, что, если бы Князева в Беляево съездила чуть раньше, то обязательно бы напугалась, подобно подростку, каким себя не считала уже лет пять, что мама по походке, взгляду, голосу прознала про что-то такое, что девушка рассказывать ей не собиралась.
Но тогда от требования мамы ничего не дрогнуло внутри в испуге, страхе. Спокойно… Такое приятное чувство. Удивительно только, что ценить начинаешь, лишь когда его лишаешься.
— Всё рассказывай. Как Москва тебе? Вылезаешь хоть из дома, или всё так же сидишь за книжками своими сутками напролёт?
— Москва… Большая, шумная. Что ещё о ней скажешь, — усмехнулась Анна. Повернула вентиля воды, выключая кран, и продолжила руки друг о друга тереть, соскребая ногтями комки налипшего теста. — Так говоришь, мам, будто сама в ней не живёшь!
— Так чем занимаешься-то хоть? — спросила, приподняв голос, тётя Катя. Не злилась на дочь, просто эмоциональной всю жизнь была — по натуре своей такая.
А Анна, напротив, спокойствие от отца, погибшего до третьего её дня рождения, унаследовала, — по крайней мере, так Князевой тётя Таня говорила — чем и выводила мать из себя иногда.
Девушка среди густой пены уже грязи не видела, но продолжала руки мыть, когда тётя Катя сказала:
— Ведь взрослая уже. Сама всё на работу рвалась. Чего же теперь сидишь, не шевелишься?
— Я помню, — буркнула Аня и вдруг явно пожалела о своих словах. Попадись, вероятно, возможность поработать чуть раньше или позже — и Князева бы явно ухватилась за неё всеми руками и ногами, чтобы не проводить время в четырех стенах, чтоб не прокручивать одни и те же мысли в голове, обещавшей в ближайшее время от обилия размышлений пойти кругом.
Но теперь, когда… мысли о… других людях перестали быть безосновательными, когда… планы стали какие-то появляться, совершенно лишней выглядела мысль о трудоустройстве в какую-нибудь редакцию.
«Или куда там могу пойти со своим образованием?..»
Мыслей своих девушка не озвучила, и её молчание подлило масла в огонь. Мама всплеснула руками, злорадно припоминая слова, сказанные Аней на свадьбе у Саши:
— Вот! А сама говорила, что у Саньки «на шее сидеть не хочешь»! — и произнесла её слова с такой интонацией, что, вероятно, будь девушка более вспыльчивой, за скалку бы схватилась в злобе.
Аня только голову вскинула, оскорбленная тоном мамы, и губы поджала; хотелось безмерно что-нибудь возразить, но… не было чем. Ведь, правда, уже почти что месяц она в Москве жила в условиях, которых половина Союза и представить себе не могла: квартира возле Белорусского вокзала, доставка дефицитных продуктов бригадирами чуть ли не до самой двери, оплата всех её желаний деньгами, которые Сашка тайком вкладывал в вещи, передаваемые Космосом чуть ли не в руки Князевой…
И с этим надо было заканчивать. Потому что действительно потом не расплатиться с Беловым — ничем и никогда.
— Я и не хочу нахлебницей быть. Уже думаю над работой, — откровенно покривила душой Анна и сняла с большого пальца на правой руке шматок теста. — Сегодня, как к себе вернусь, в газете посмотрю объявления. Может, где библиотекарь нужен. Или учитель французского.
Мама вдруг снова всплеснула руками, точно слова дочери её вымораживали, и громким шепотом просипела:
— Ну, я не могу с тебя!.. Поспрашивай у Ольги, Саши, может, им нужен кто?
— Как понять « нужен кто»?! — возмутилась Анна, сразу же поняв, к чему её подвести пыталась тётя Катя. Она бы маму за плечо потрясла, если бы руки не были все в мыле, муке и тесте. С трепыхающимся в груди сердцем Князева обернулась к раковине, включила воду и стала с пальцев смывать всё, при этом на мать через плечо смотря:
— Не полезу я в дела Сашины!
— Да при чём тут дела Белова? — таким же тоном спросила тётя Катя, поднялась на ноги. Она сняла с плеча полотенце, что о гарнитур с глухим хлопком опустилось, поднимая в воздух рассыпанную муку. — Анька, ну, что ты, в самом деле? Не обязательно к Саше идти работать, если ты так боишься…
Князева выразительно усмехнулась; «если так боишься», надо же!.. Мама так говорила, словно в делах Белова ничего криминального не было, словно Аня, каким-нибудь образом бы попав в Сашин «штаб», не втянулась сама в преступную структуру.
И это всё, мамина эта… простота, что ли, её злила. Сильно, вплоть до боли в плотно сжатых челюстях.
А тётя Катя продолжала:
— …так у Белова точно есть знакомые, кому надо язык подтянуть. У кого дети заграницу поступать хотят, не зная даже, как поздороваться правильно, у кого… партнеры иностранные, — протянула последние слова так выразительно, что сложно было намёк мамы не понять.
— Ты предлагаешь мне «репетитором» стать?
— Предлагаю, — кивнула мама и чистыми запястьями потрясла чуть Анну за плечи. — Ну, в самом деле; не для работы библиотекарем же ты в Латвии четыре года ошивалась!..
Князева чуть призадумалась. Репетиторство, конечно, вариант хороший. В реалиях современного мира — выгодный. Час работы — и деньги на руках. Не нужно перебиваться от зарплаты до зарплаты, что с задержками безумными в последнее время стали приходить. Только вот… Аня всё равно сомневалась. На каком-то подсознательном, необъяснимом уровне откладывала этот вариант куда-то в сторону.
Не к тому её душа лежала. Князевой искусство, литература в первозданном её виде нравились, а не попытки вбить в голову какому-нибудь представителю «золотой молодёжи» правила написания глаголов в немецком языке.
А мама всё наседала:
— Подумай сама: какие перспективы, какие связи ты можешь получить!.. Ты думаешь, в Москве так много специалистов по… — она замолчала ненадолго, вспоминая, сколько языков знала дочь, и загибала пальцы. По итогу закончила мысль свою: — …четырем языкам? П-хах!
— Где ты четыре-то насчитала?
— Ну, как, — бу́хнула мама и, раскрыв пошире глаза, перечислила, заново сжимая ладонь в почти полный кулак: — Французский, немецкий. Английский, латышский.
— Английский я знаю только на школьном уровне, не более. А латышский не нужен никому, — подметила девушка, наконец отмыла ладони. Она распрямилась, стряхивая с рук капли воды, и сказала: — Сама подумай, кто сейчас в Латвию поедет? Да и, всё-таки, ещё долго в Риге на русском будут говорить. Независимость независимостью, но несколько десятилетий в составе Союза оспорить нельзя.
— В любом случае, — махнула рукой женщина, словно дочь заткнуть пыталась. — Уже можешь научить общаться с лягушатниками и фашистами! Ты думаешь, это как-то твои знания умаляет?
— Мама! — возмущенно вскинулась Анна, на тётю Катю посмотрев так, словно сама была наполовину француженкой, наполовину немкой. — Не говори так!
— А что? — в удивительном спокойствии хлопнула она глазами. — Неправда, что ли? Будто французы жаб не жарят. А немцы ещё долго от войны не отмоются!..
— Французская кухня так богата десертами, а весь мир на этих несчастных земноводных зациклился. А насчёт немцев… Нацисткой Германии уже как сорок пять лет нет, как не существует даже ни ФРГ, ни ГДР. Это другая страна уже, которая, к слову, крайне быстро развивается.
— Господи, — качнула головой мама. — В кого ты такая зануда?
— Только на мой знак зодиака, как Витя Пчёлкин, не сетуй, ладно?
— Кстати! — вскинулась вдруг тётя Катя. У Ани от её подскочившего голоса неприятно что-то кольнуло в горле, словно оно простужено было, и руки дрогнули, на груди скрещиваясь, как в защите.
Возникло ощущение, что Князева затронула мимолётом тему, которой избегать должна была.
Мама локтём, чтобы блузу лёгкую Ане не запачкать, подтолкнула дочь к столу. Вдруг в голове у девушки мелькнула ассоциация со столом переговоров, за который в последнее время всё чаще и чаще садились политики.
Тётя Катя к ней подтолкнула чашку с остывшим чёрным чаем в пакетиках. Князеву от такого воротило.
— Что у вас с ним?
— В каком смысле? — нахмурилась Анна от злости и удивления одновременно. Недовольна была, что мама вопросы задавала, какими не интересовалась в школьные годы дочери, но и напугалась; что, вдруг, у неё на лице написано всё? Что Аня Князева чуть ли не впервые за полтора собирается на свидание, какому рада очень, что идёт именно с Пчёлой?..
Мама положила голову на сжатый кулак, пачкая щёку мукой, и протянула выразительно:
— Ну, не прикидывайся! Я же видела, вы на свадьбе у Саши танцевали!
Что-то дрогнуло. Анна на мать посмотрела прямо, надеясь, что в глазах дочери тётя Катя не увидела облегчения. Что, мама только их медленным танцем руководствуется? Больше Князева ничем себя не выдала? Если да, то… это даже смешно.
Можно подумать, что людям, по мнению маминому, прямо как в сказке, достаточно одного танца, чтобы влюбиться друг в друга до беспамятства.
Жизнь — не сказка. Не мюзикл. Неужто мама, взрослый человек, не понимала этого?..
Вот и обратная сторона её излишней простоты. Как на ладони.
Анна рассмеялась ей в лицо, чувствуя, как какая-то часть камня, нависшего над душой, рассыпалась под ногами в мелкую бетонированную крошку.
— Ой, мама! Я пьяная была, и Витя тоже. Да все на свадьбе у Саши набрались здорово! — и, оскал превращая в сдержанную, почти холодную усмешку, уверила: — Это был просто танец
. И ничего более.
По шее жар прошелся, как от температуры при лихорадке. Князева врала, конечно, блефовала почти отчаянно. Дальше танца у них зашло, но… говорить о чём-то большем, думать о лишнем Аня даже самой себе запрещала. Наверно, всё более или менее встанет по местам чуть позже — через неделю-другую, край — через месяцок.
А сейчас утверждать что-то было нельзя, строго настрого запрещено. Это табу, которое нарушать не собиралась.
Хотя бы для того, чтобы потом себя по кусочкам не собирать.
Мама в явном сомнении глаза прищурила:
— Ну, не знаю, Анька. Выглядели вы…
Она задумалась, подбирая нужное слово, а у Анны сердце сжалось в ожидании. Примерно так же тесно становилось в районе ребёр, когда она, будучи ещё студенткой, курсовые на «отлично» защищала и, зная о прекрасной сдаче, стояла перед комиссией в ожидании похвалы.
Мама щёлкнула пальцами, вскинула руку, едва дочь ногтями по щеке не царапая, и воскликнула:
— Симпатично! Ты такой тоненькой, хрупкой рядом с ним выглядела, прямо тростиночка, а как уж Витя тебя кружил… Глаз не оторвать прямо!..
— Он ужасно танцует медленный танец, — подметила девушка. Губы изогнулись в усмешке, которую Анна должна была спрятать, но не успела. Мать всё с таким же прищуром, почти что сканирующим, протянула:
— Ну, знаешь, милая моя, совсем не это в мужике главное…
— Мам, у тебя номер Оли есть? — спросила девушка, быстро поняв, в какие дебри тётя Катя пыталась беседу их завести. Нужно было срочно новый разговор начинать, чтобы через полчаса не слушать лекции на тему из серии: «Откуда берутся дети?».
Аня поднялась с места и направилась в гостиную к дисковому телефону. Тётя Катя, всё никак не отмыв руки от теста, пошла за ней, заговорила:
— Вроде как должен быть. Посмотри в записной книжке, она на телевизоре. Если не найдёшь, Тане набери, у неё точно будет…
Князева развязала концы фартука, за которым прятала блузку и юбку в серую клетку, взяла телефон с книжкой, уселась на диван. Полистала маленькие прямоугольные листы, что от времени уже значительно пожелтели, загнулись по краям, и забегала взглядом по строкам.
Горкины, Исевы, Коваленко… Холмогоровы. Чуть дальше встретился номер Татьяны Беловой, которая в записной книжке мамы была записана как «сестра», номер Пчёлкина Павла — по всей видимости, отца Витиного. Анна коротко пробежалась по цифрам в незначительном интересе; двести пятьдесят три — сорок четыре — ноль один.
Да что же такое, где же Сурикова?..
— Анька, ты от темы у меня не уходи, — вдруг присела сбоку мама. Она посмотрела на Князеву взглядом серьезным, словно поймала дочь за чем-то плохим, уже за прокол её пропесочила, а теперь подводила итог, намеренно сурово разговаривая, чтоб Аня точно прислушалась.
Девушка хотела закатить глаза, понимая, что такой «артиллерией» её уже было не взять, но почему-то в горле стало сухо от тона матери. Прямо как в детстве.
Мама посмотрела, как девушка номер сестры набирать стала, и протараторила:
— Ты, всё-таки, подумай над тем, что я тебе сказала. Витя парень
даже оч-чень неплохой. Инициативный такой, серьёзный…
— Мам, ты сейчас диван весь запачкаешь мукой, — кинула Анна с неприятно дрогнувшими кончиками пальцев. Она диск телефона прокрутила до семёрки, набирая последнюю цифру номера тёти Тани, когда мать всё-таки плюнула выразительно и пошла умывать руки.
Когда спина тёти Кати скрылась за дверным порогом гостиной, что вместе с тем исполняла роль спальни мамы, стало чуть проще дышать. Даже духота уже не казалась такой изнуряющей.
Тётя Таня быстро взяла трубку и племяннице обрадовалась очень. Теплым голосом, от которого щеки Ани всегда становились красными в смущении и радости, она прощебетала Князевой номер, на который теперь Сашке стоило звонить, а потом ещё с две-три минуты спрашивала, как у девушки дела, когда она к тётке своей зайдёт чаю выпить. Девушка пообещала в середине недели как-нибудь к четырем-пяти часам подойти с тортиком, а потом ещё уверяла тётю Таню, что с пустыми руками не придёт, как бы та не просила Анну не брать ничего.
Князева попрощалась спустя примерно пять минут, улыбаясь тепло и широко даже от одного голоса тётушки. Обязательно надо с мамой Саши увидеться. Она к Ане всегда хорошо, как к дочери родной, относилась, всегда Князеву поддерживала…
Так что, обязательно. Надо зайти и, согласно старшейшим английским традициям, выпить чашку чая — Аня угостит тётю Таню сортом с медом и липой — в пять часов.
И даже время, примерно выбранное для встречи, не так смущало. Если с Сашиной мамой и увидится вечером, то Вите скажет, в случае чего, подъезжать к бывшему дому Белова.
Если Пчёлкин, конечно, не шутил насчёт их марафона свиданий.
Князева быстро мысли эти от себя отогнала, стала в спешке подрагивающих пальцев набирать номер Суриковой. Словно боялась, что не успеет на дисководе прокрутить комбинацию из семи цифр, что вернётся мама, которую не получится больше спровадить никак, и продолжит Анне на мозги капать, рассказывать, как ладно они с Витей выглядели на свадьбе у Сашки.
Действительно, что ли, хорошо смотрелись вместе, со стороны?..
— Слушаю, — отозвалась трубка томным голосом жены Саши, и Анна встрепенулась. Будто боялась, что её мысли бывшей Суриковой будут по трубке транслироваться, как по радиовещанию.
Князева распрямилась на диване, откашлялась в себя, как будто не новоявленной подруге позвонила, а самому Горбачёву:
— Оля. Привет, это Аня. Князева.
— Ой, Анютик! — вдруг радостно воскликнула девушка. Аня от одной только формы своего имени, что голосом Ольги так нежно и искренне прозвучала, заулыбалась во все зубы, засмеялась даже в удовольствии. Как, прямо-таки, ребенок; Князевой такая эмоциональность не пристала даже.
— Как здорово, что ты мне набрала, Анечка!
— Я от мамы звоню, у меня своего телефона ещё нет.
Девушка услышала небольшие помехи, напоминающие шорохи, как будто о микрофон телефонной трубки потёрлась ткань постельного белья.
— Это так, мелочи. Лучше расскажи, ты как? Я тебя со свадьбы не видела, не слышала толком!
— Я? Да, в порядке, вроде как, — хохотнула Анна, вдруг в ступор впав от одного такого простого вопроса. События последних дней, точнее сказать, часов, вылетели из головы, подобно птицам. Да и не стала бы Князева с Ольгой сплетничать, пока за стенкой сидела, навострив уши, мама.
Она чуть качнула голой ногой, отгоняя от ступни залетевшего через балкон комара, и протянула:
— В основном, дома сижу. Читаю, готовлю, прибираюсь… Иногда тоска такая накатывает, знаешь? Вот и подумала… может, ты тоже зачастую одна время проводишь?
— Так давай увидимся, — поддержала Ольга раньше, чем Аня успела окончательно своё предложение сформулировать. От радости, что Сурикова согласилась на прогулку, что не пришлось уговаривать, у Князевой даже сердце чаще застучало по рёбрам.
— Давай, — поддакнула девушка в каком-то смятении. Будто не думала, что Оля согласится так просто. — Если тебя не отвлеку никак, то… была бы очень рада.
— Как насчёт завтра?
— Я свободна, — сказала Князева, но быстро поправилась: — До вечера, — и снова добавила: — Вроде как.
— Можешь ко мне прийти, — сказала Ольга таким тоном, что Анна почему-то увидела сразу, будто со стороны, как новоявленная Белова пожала плечами. — У меня, правда, в половине комнат коробки стоят, а в других грязь от ремонта… Тогда лучше, наверно, пройтись где-нибудь?
— Я за. Только с радостью.
Сурикова чуть помолчала. В трубке раздался небольшой хруст, бегущий по линии их связи; такой обычно возникал, когда один из абонентов накручивал провод — на пальцы, карандаши, ручки шифоньеров.
Ольга в задумчивости хмыкнула:
— Знаешь, на Лубянке есть одно кафе… Я названия не помню, но мы там с Сашей ещё задолго до помолвки были. Там очень вкусные салаты, и летняя веранда большая, красивая! Давай на выходе из метро встретимся ближе к одиннадцати часам утра, а я оттуда тебя уже проведу, м?
— Отлично, — согласилась Анна. Хоть кафе, хоть комнаты квартиры на Котельнической — всё лучше, чем сидеть бесконечное множество минут на Скаковой в ожидании вечера.
У девушки под рёбрами будто что-то лопнуло, взрываясь, когда она на вдохе сказала:
— Тогда до встречи, Белова?
Князева улыбнулась от заливистого хохота Оли, который слышала не только с того конца провода, но и с другого конца Москвы — вот как звонко веселилась Белова. А потом сама засмеялась тихо. Хотя было бы, с чего смеяться, тоже ведь, нашли повод!..
Жена Саши на том конце провода, растягивая выразительно гласные, попрощалась:
— До встречи, Князева!
И оставила после себя частые гудки. Аня ещё секунды какие-то улыбалась тишине, о чем Оля, вероятно, и не догадывалась, потягиваясь в кровати в квартире на Котельнической.
Князева положила телефон себе на колени. С кухни пахло запекающимися пирожками. Жизнь в тот миг не казалась такой уж плохой, какой её описывали брюхастые дядьки с экранов телевизоров.
***
Мама заставила Анну дождаться момента, когда пирожки приготовятся окончательно. Князева надевала на себя босоножки излюбленные, в которых и на свадьбе у Саши танцевала, и по вагонам московского метрополитена моталась, пересаживаясь с ветки на ветку, когда тётя Катя всё-таки завернула горячие сладости в пакет и впихнула его в сумку дочери, приговаривая:
— С чаем съешь! Что, правда, одной мне, что ли, их жевать? Куда мне столько?! Я и так толстая!
— Ну, какая ты толстая, мам? — нахмурилась Аня, совершенно не зная, за что хвататься — за ремешок босоножек, которые вдруг отказывались застегиваться, за сумку свою или за пакет с ягодными пирожками. — Глупости.
— Будто у меня весов нет, — махнула рукой мама и пропихнула дочери мучное. — Давай, трескай! Потом расскажешь, что получилось.
Анна думала у мамы саркастично спросить, почему она ей пирожки предлагает, если от них боялась поправиться, но в последний момент прикусила язык. Посмотрела на часы, что висели над входом в кухню, и поняла, что стрелки, собравшиеся в почти идеально прямой угол, указывали на три часа дня.
Пятнадцать-ноль-ноль, это, конечно, день. А вот шестнадцать-ноль-ноль — уже вечер. И хотя Витя и обещал к семи приехать, вдруг раньше явится? Да и, в конце концов, перед встречей лучше сходить в душ, помыть голову — лишним не будет никогда — одежду привести в порядок, подобрать украшения…
Того гляди — и времени ещё не хватит. Не в том Анна положении, чтоб тратить минуты на споры о пирогах с малиной.
— Ладно, — махнула рукой Князева и раскрыла пошире сумку, чтобы мама всё-таки сложила туда пакет с несчастными пирожками. Та улыбнулась во все тридцать два, дочь назвала «умницей», а перед самым выходом чмокнула в щеку.
Аня уже побежала вниз по ступенькам, пугая стуком каблуков забежавшую в подъезд кошку, как вдруг мама облокотилась о перила лестницы, свесила голову вниз и окликнула громко:
— Анька!
— Что? — так же звучно отозвалась девушка. Она посмотрела на пролёт выше, приготовившись уже ловить случайно оставленные на тумбочке ключи от студии на Скаковой, но мама только прищурилась выразительно и сказала:
— Насчёт Вити-то всё-таки подумай!
«Я и так о нём часто думаю!» — едва ли не выпалила девушка, но в последний момент закатила глаза. Реакция, наверно, такая должна была быть для неё и матери привычной, так, что, вероятно, выглядело естественно. Анна шикнула:
— Ой, мам, пока!
И поторопилась вниз по ступеням, на пролётах не тормозя, к двери подъездной. Вдруг почти железобетонной стала казаться мысль, что опоздает, не успеет собраться — она умудрилась потерять три свободных часа, пока на свадьбу Сашину одевалась, красилась — и Анна, выйдя на улицу, спешно направилась к метро. Ей и так до Проспекта Мира трястись, потом пересаживаться на Кольцевую, ещё две остановки проезжать до Белорусского…
В вагоне Князева сидела, но потряхивало её так, словно Анна в час-пик толкалась в борьбе за поручень. Неприятно тряслись поджилки, а мысли, которые девушка от себя отгоняла постоянно, всё-таки подкрались опасно близко.
Подкрались, окружили густым кольцом темноты, из-за которого едва ли солнечный свет, до того режущий глаза, пробивался, и закружили вокруг, как коршуны.
«Волнение, просто волнение… Ничего смертельно страшного»
«А вдруг я что-то сделала не так? А? Может, он всё-таки шутил?»
Аня тряхнула головой, выгоняя из черепной коробки мысль о том, что давать целовать себя не стоило. Голос диктора метро озвучил станцию Китай-города. Хотелось заткнуть уши, чтобы саму себя не слышать, но девушка знала, что этот трюк не сработает — равно как и не срабатывал двадцать лет до этого момента.
Она только глубже вздохнула, думая, чтобы полупустой вагон не лишился вдруг кислорода, и откинула голову на трясущуюся стену состава.
Время до семи часов прошло в погоне за идеалом собственной красоты, какой Князева создала в своей голове. Она вспоминала моменты, когда была максимально привлекательна для самой себя, и продумывала лучший образ. Решала, как вымытые волосы распрямить, и какое-то время даже вполне серьезно поглядывала на раскаленный треугольник утюга, каким проглаживала складки на смявшейся в шкафу юбке. Анна оттирала с матовых босоножек следы заломов, потом с косметичкой ходила из одного угла квартиры в другой, ища лучшее освещение для нанесения макияжа. И так — примерно до шести сорока.
Вечером, когда духота чуть отпустила, когда на улицу вышли люди, что до сумерек прятались от жары по домам, Аня стояла у окна в спальне чуть ли не при полном параде. Девушка с высоты четвёртого этажа разглядывала внутренний двор, ожидая увидеть подъезжающую машину Вити, и иногда кидала взгляд на зеркало, стоящее в углу спальни.
Отражение Князевой нравилось. Хотя она и надеялась, что подобранный образ — чёрная блуза и юбка-макси с разрезом чуть выше колена — не был слишком строгим для прогулки по парку.
Когда часы возле кровати показали шесть часов пятьдесят две минуты, а из арки между пятым и шестым подъездом показалась морда черного BMW, Анна на секунду перестала дышать. Что-то, по законам физиологии расположившееся под сердцем, дрогнуло, как от ласки кнута, в мысли, что Витя не пошутил всё-таки.
Зря вторую половину дня провела, как на иголках. Или, напротив, не напрасно?..
Князева перемнулась с левой ноги на правую, перестукивая по полу каблуками вычищенных босоножек. Стоило, наверно, направиться свет тушить, но девушка у окна стояла, смотря, как Витя парковался — легко, почти искусно.
С салона иномарки вид, вероятно, был куда интереснее.
Пчёлкин ловко задом заехал между двумя почти что одинаковыми «запорожцами», отличающимися только по цвету, и заглушил немца. Потом вышел из машины и, будто зная, что Анна стояла и наблюдала, на её окно посмотрел. Улыбнулся, отчего у Князевой коротко дёрнулись пальцы ног.
«Не стоило ли от рамы отойти?..»
Витя указал на дверь подъезда. Князева всё поняла. Кивнула ему, не показывая улыбки красных губ, закрыла окно. Подхватила со стула белый жакет — на случай, если ночь выдастся не такой жаркой — и черный клатч. Она прошлась по комнатам, выключая в них свет, с особой внимательностью несколько раз проверила газовую плиту, убеждаясь, что вентиль повернут поперёк газопровода.
Рука дрогнула, когда по дверному косяку постучали.
Анна перевела дыхание, щёлкнула последним выключателем. Под рёбрами было одновременно легко и тяжело, но отчего-то идти было не сложно. Девушка наспех посмотрелась в ближайшее зеркало, поправила волосы, заправленные за уши, и только потом развернулась к двери, на выдохе открывая её.
Витя стоял возле порога. Коротко окинув девушку взором, он положил руку на плечи Князевой, притягивая ближе жестом, в совершении которого не сомневался толком. Аня незаметно сглотнула сухость в горле, но Пчёла в последний момент остановился, попятился назад, протягивая:
— Ого!..
— В чём дело? — спросила сразу девушка. Внутри неприятно что-то дрогнуло, отчего язык стал казаться заплетающимся.
Пчёла усмехнулся безобидно и, чуть качнувшись на пороге, не проходя в квартиру, пояснил:
— Думал поцеловать тебя. Но помаду смажу.
Он подумал немного, не догадываясь, что тишиной на нервах Аниных играл, как смычком. Потом притянул Князеву к себе. Губами теплыми, приятно сухими коснулся переносицы. Анна сама не заметила, как прикрылись глаза; под мужскими руками кожа вспыхивала, как подрывался порох, и она к Пчёле прижалась, подставила лицо под поцелуи.
Сердце в груди разжалось одним долгим сокращением, каким отдавало после внезапной боли, сдавливающей дыхание до самых слёз.
Мужчина ещё раз поцеловал Аню, на этот раз в кончик носа. От волос девушки пахло излюбленными цветочными духами; Пчёлкин по запаху сладкому соскучиться умудрился — меньше, блин, чем за сутки. Возникла вдруг мысль нахрен послать этот Лефортовский, здесь, в уютной квартирке у Белорусского, с Анютой остаться.
— Всё выключила?
Рука теплая легла на талию Анину, гладя.
— Всё, — кивнула девушка и положила на свой локоть жакет, в свободную руку взяла сумочку с ключами. Витя кивнул, вытянул шею, проверяя свет в комнатах, только после того сказал.
— Хорошо. Тогда пошли.
***
— Рассказывай, как день прошёл?
Витя вел автомобиль по третьему транспортному со скоростью, граничащей с разрешенной на шоссе, но Ане казалось, что соседние машины быстрее них ехали. Радио не играло, с ролью музыки шум автомагистрали справлялся отлично. Солнце отражалось от зеркал заднего вида, чем Пчёлкина иногда чуть слепило.
Девушка, не обращая внимания на ремень безопасности, боком к Вите повернулась. Чуть задумалась, словно забыла вдруг, что днём делала, и сказала:
— Нормально. К тёте Кате ездила.
— О, — протянул Витя. Он положил руку на руль, спокойно управляя иномаркой, и повернулся к Ане, совсем не переживая за дорогой не уследить. — Как мама?
— В порядке, — качнула головой Анна, заметив вдруг совсем незначительно, как ласково прозвучал вопрос Вити. Как будто он про собственную семью спрашивал… — Она, правда, толком про свои дела не говорила. Всё обо мне спрашивала.
Пчёла уголки губ поднял сильно, явно что-то думая сказать, но вовремя притормозил перед наглецом на «Жигулях», который его подрезать пытался, и ругнулся коротко себе под зубы. У Князевой сердце куда-то вниз рухнуло, и не столько от маневров Витиных, сколько от осознания, что ещё секунда — и Анна бы обмолвилась, что мама о Пчёлкине много говорила.
А знать ему об этом незачем. Это совершенно лишнее. По крайней мере — сейчас.
Витя подравнялся в левой полосе, когда юнец на машине советского автопрома бесстыдно мигнул им аварийкой, и повернулся на Аню. Ветер, гуляющий между раскрытыми окнами, трепал воротник его рубашки вместе с волосами, уложенными назад.
— Ещё бы, она ж сколько тебя не видела толком!.. Я как-то год за Уралом жил… — он чуть запнулся, прокашлялся, прежде чем сказать: — …по работе.
Князева понимающе кивнула, хотя и дрогнуло что-то в поджилках. Словно вены её опломбировали стальной коркой, от которой стало непросто даже голову повернуть. Витя коротко облизнул губу, будто та стала сильно сухой, и продолжил:
— Так, когда обратно в Москву приехал, мать встретила, будто с войны вернулся!.. Вся в слезах была. По приезде с родителями я говорил до-олго, — он махнул рукой куда-то в горизонт, словно там Пчёлу ждали воспоминания тысяча девятьсот девяностого года. Аня чуть улыбнулась, положила руку на подлокотник, упёрлась подбородком на кулак свой. — Часов пять, наверно, им рассказывал про Курган этот дурацкий.
— Их можно понять, Вить. Год — срок, может, и не такой большой, но для родителей и месяц бывает невыносим. Они скучали.
— Уверена?
— Уверена.
Пчёла на неё посмотрел одними глазами, головы от полосы дороги не отрывая. Правый уголок губ пополз сильно вверх, лицо Витино делая хитрым-хитрым. Анне это отчего-то до чувства тесноты в лёгких понравилось.
— Ты, вроде как, права, — усмехнулся Витя и ловко левой рукой вырулил автомобиль, чтобы ехать прямо. — По крайне мере, они мне так и сказали: скучали. Так и у тебя, выходит, все естественно: мама тоже скучала по тебе.
В первые секунды Аня не поняла даже, почему Пчёлкина должна была тосковать по Князевой. Но мужчина быстро поправился, махнул рукой и с привычной усмешкой пояснил:
— То есть, тётя Катя.
Твоя мама.
— А, — протянула девушка. Она посмотрела на дорогу, простирающуюся со стороны Витиного окна, и ощутила, как от мыслей собственных кровь подошла к щекам волной трехбалльного цунами. Анна чуть помолчала, смотря на вечернюю Москву в попытке направить в единое русло мысли; те же, будто назло, в голове её носились со скоростью, не уступающей Витиному автомобилю.
Пчёла коротко взглянул на руки Княжны, что лежали ровно на коленях, и быстро вернул глаза на дорогу.
— Радовалась, наверно, твоему решению остаться?
— Мама… человек интересный, — призналась девушка и ладонями, которые неподвижны были, заводила по кругу, что-то абстрактно обводя. — Она эмоциональна, но в моменты неподходящие — в обычной жизни, в будничные какие-то моменты. Но когда происходит что-то… действительно яркое, важное, она может стать камнем.
— Не отреагировала никак? — понял всё Витя.
У Ани вдруг ком в горле неприятный встал, который совсем некстати был; именно
эта часть маминого характера в детстве задевала ужасно. И сейчас старые обиды — за излишнее негодование по поводу ошибки, совершенной при переписывании домашнего задания с черновика в беловик, за сдержанность её при окончании школы на отлично — будто пробудились ото сна.
Стало горько, будто соцветие полыни разжевала.
Она кивнула, но быстро опомнилась и поправила себя, снова взмахнула запястьем, очерчивая перед собой круг:
— Не сказать, чтобы совсем «никак»… Она руками развела, а-ля «иначе и быть не могло». Да, обняла. Но на этом всё.
— Я понял, — кивнул Пчёла. У самого что-то царапнуло в горле, как при простуде.
Он, откашлявшись в себя, обернулся к ней лицом, забыл на секунды какие-то про дорогу. А потом сказал в надежде, что собственные слова прозвучали относительно твёрдо и достойно, хоть немного бы смогли отвлечь:
— Не думай об этом. Не сейчас, ладно?
Пчёла вдруг перехватил её левую ладонь, которая так и выводила в пространстве круги, овалы. Чуть сжал, переплетая пальцы. Князева затихла. Честное слово, будто разучилась разговаривать.
Она взглянула на замок их ладоней; золотой перстень с черным камнем на безымянном пальце, заменяющий Пчёле обручальное кольцо, казался ещё больше рядом с Аниной ладонью.
Девушка не торопилась отнимать руку. Зачем, если ей это приятно?.. Она заметила боковым зрением, как дёрнулся от глотка кадык Пчёлкина, и усмехнулась каким-то своим мыслям. Безобидно.
Горечь на душе отдала каким-то сладким послевкусием. Будто сиропом карамельным.
— Хорошо, — дала обещание Князева, но голосовые связки подвели, превратили слова в почти что шёпот. Мелко что-то кольнуло в районе нутра, как иглой, которыми в древности на востоке лечили чуть ли не все недуги.
Витя на девушку снова взглянул коротко, указательным пальцем погладил по ладони и, получив улыбку Анны в ответ, зарулил на Малую Почтовую.
Впереди, ближе к горизонту, почти скрытому дорогой автомагистрали, виднелись верхушки деревьев парка, к которому Аню и привёз гулять. Улыбка заговорщицкая зажгла искорки в глазах, с которым не могла сравниться гладь самого Байкала.
Пчёла хитро спросил:
— Итак, Княжна, — протянул он, боковым зрением посмотрел на Анну. Она чуть цокнула языком, но не отвернулась, не вырвала руки, не поправила его, уже не злясь на прозвище своё. Витя сильнее нажал на газ.
— Есть идеи, с какого парка начнём?
В ответ она только рассмеялась, прикрыла лицо левой рукой, почти поднося ладонь Вити к губам:
— Смеешься, что ли, Пчёлкин? Я в этом районе не была никогда!
— Резонно, — кивнул Витя ни то ей, ни то мыслям каким-то своим. Снова пальцем огладил ладонь Ани, чуть ли не улетая куда-то в тропосферу от гладкости кожи, какая казалась сюрреалистичной, и тогда сказал: — Значит, буду твоим гидом.
Пчёлкин положил её руку на рычаг смены передач, накрыл сверху своей ладонью. У Ани от этого жеста стало сухо в горле, но сухость эта была приятной. В касании Вити виделось желание ощущать друг друга даже при вождении авто — ситуации потенциально опасной.
«Чёрт, Пчёла…»
Под ладонью Князевой чуть тряслась коробка передач, сверху пальцы накрывала крепкая рука Вити. Аня на миг побоялась всё испортить решением своим, но потом на спокойный профиль Пчёлы посмотрела, на перстень, чёрный камень которого напоминал дым копоти, и опустила на плечо мужчины голову.
Не только же одному Вите демонстрировать желание ощущать друг друга даже в потенциально опасных ситуациях?..
Он коротко на Анну обернулся, будто подумал, что девушка задремала, и усмехнулся беззвучно. У Вити дрогнуло что-то в районе диафрагмы, как от приятной щекотки.
«Княжна, маленькая… Какая ты, оказывается, ласковая девочка у меня»
Губы его сами по себе растянулись в улыбке, какую Анна уже не раз видела.
Пчёлкин губами макушки её коснулся, жалея только о том, что Князева так красную помаду любила, что извечно губы ярко красила, лишая Витю возможности за щёки к себе притянуть и расцеловать до тёплой тяжести в солнечном сплетении.
Он вырулил на Госпитальный мост, когда Аня правой рукой обняла его за сгиб локтя.
Тот миг стоил серьезного разговора с Беловым, сомнений в этом у Пчёлы не возникало.
