***
Князева влетела в туалет на такой скорости, что, если б перед ней вырос внезапный поворот, то Аня не успела бы затормозить, впечаталась бы в стенку, раскрывая самой себе череп — в кровь, в кости, мясо. И она бы тому не особо расстроилась, наверное. По крайней мере, в двадцать первый день рождения — точно. Уборная встретила тишиной и пустотой. Анна чувствовала, как бронхи тряслись, словно при приступе пневматического кашля, мешая дышать ровно, но привычно кинулась вдоль кабинок. Старалась не сопеть даже, чтобы не прослушать случайно чужого дыхания. К счастью девушки, она одна была. Она на каблуках, какие вдруг стали казаться невообразимо высокими, неустойчивыми ходулями, направилась к зеркалу во всю стену. Руки тряслись, как после жесткой попойки, когда Князева поставила клатч на раковину, открутила вентиль холодной воды на кране во всю силу, чтоб брызги в стороны от кафеля полетели. Аня едва ли не отпрыгнула в сторону от ледяной воды, но быстро засунула под струю, способную заставить пальцы отучиться гнуться. Холод должен привести в себя. В порядок, в норму, в ресурсное состояние… Князева чувствовала, что задыхалась от мыслей, подкрадывающихся хищником, готовым растерзать — в клочья, на месте. Хватаясь за отголоски спокойствия, она оглянулась в затравленности по сторонам. Заметила у соседней раковины бумажные полотенца. Оторвала сырыми пальцами одно, два, пять квадратных кусков, погрузила в воду, быстро отжала. Бумага стала податливой, едва ли не рвалась в кулаках Анны, но девушка прижала полотенца в шее, смачивая кожу. Тонкие ручейки потекли по ключицам. Пришлось ловить капли, чтобы не намочить платье; девушка ахнула, словно мокрые дорожки на атласе в тот миг были самой страшной вещью, какая могла только с ней приключиться, и поднялась импровизированной тряпкой вверх, утёрла следы от слёз. Тушь смазалась с нижних век, делая их тёмными, отчего взгляд становился тяжелым — даже для самой Анны. У неё дрогнули пальцы, когда Князева в осторожности постаралась стереть разводы под глазами, но вместо того чуть ногтём не задела глаз. Она дышать хотела ровно, словно саму себя за слёзы стыдила, и отводила в бесконечности взгляд в стороны, то в угол пялясь, то на ткань платья. В таком состоянии ей в зале для переговоров делать нечего… Страшное слово молнией ударило, которая ток пустило ровехонько по позвонкам. Анна на миг испугалась серьёзно, что разучилась дышать. «Какие переговоры?.. Я не хочу, не смогу!». Девушка оторвала новое полотенце, высморкалась, чтобы дышать было легче, быстро выбросила бумагу в ведро. Руками крепко-крепко сжала края раковины, поднимая, всё-таки, взгляд на себя. С другой стороны зеркальной глади на неё смотрела девушка, какую Князевой хотелось назвать незнакомой. Хотела не знать напряжения во взгляде, не знать чувства тяжело поднимающейся от злобы, страха грудной клетки. Но Анна себя бы обманула, если б не признала в заплаканной, вздёрнутой, почти двадцати однолетней девушке себя. И благодарить, вероятно, за это стоило Сашу. «Нет», — качнула головой Князева, отгоняя дурные мысли. «Он ни при чем. Он… совершил ошибку, да, когда договаривался об одном переводчике, но это проблема двух сторон! Форс-мажор!.. Саша бы не… поступил так со мной» Она раскачалась взад-вперёд жестом сумасшедшей, одетой в смирительную рубашку. Хотелось себя обнять, с силой обхватывая собственную грудь — будто под под рёбрами пряталась добрая половина мира во всех его материальных и эмпирических проявлениях. А потом Аня усмехнулась, едва не захлёбываясь смехом, собственным мыслям и сравнениям. Какая наивность, какая простота!.. Князева в который раз перевела дыхание и схватилась за мокрый ком бумаги, бросила его в урну так, словно во всём виноват были именно полотенца. В ярости, какую раньше душила всегда, прятала глубоко под скелет в ожидании естественного успокоения, прорычала что-то грубо. И сама того не заметила. Соберись, Князева!.. Анна продолжала раскачиваться на месте. Сорвала новые полотенца, намочила их так же, отжала, прижимая ко лбу. Что там Ольга тебе сегодня желала?.. «Чтобы маленькие трудности делали сильнее?», да? Холодная влага могла, наверное, обернуться паром от температуры её кожи. Девушка посмотрела на себя и заметила вдруг, как от высыхающих от собственного запала слёз ресницы склеились, а глаза стали почти прозрачными, ловя свет высоких ламп. Так это — первая трудность. Маленькая. Перенесёшь — и тебя сломать никто не сможет. Ещё одно полотенце полетело в сторону бака, смятое в ком. Ещё одно полотенце намокло под мощным напором ледяной воды, раздражающей кожу вплоть до появления мелких трещинок, и смыло остатки туши, ложась под красные веки. Страх не должен тормозить. Страх должен тебя вынуждать двигаться, Анна, двигаться, а не прятаться в туалете, подобно соплячке!.. Она закатила глаза к потолку, придавливая мокрые полотенца под веки. Капельки побежали по щекам, заменяя слезинки, и холодом своим снова вынудили мурашки атаковать, поднимая волосы на затылке. Ты же хотела быть полезной. Князева вдруг выдохнула в нетерпении и переступила с ноги на ногу, стуча каблуками. Это — твой шанс доказать свою важность. Самой себе показать, что способна не только переводы второсортных пьес озвучивать. Девушка перевела вздох и осознала совершенно стороннюю, лишнюю сейчас мысль, что у неё вся косметика дома осталась. Если Саша правду сказал, то стрельба будет, если ты не выйдешь на переговоры. Повезёт, если завалялась помада в дальнем кармане клатча. Ты готова всех под дуло подставить из-за своего бзика? Двоюродного брата, у которого без поддержки мать и жена рискуют остаться? Валеру, так и не ставшего отцом? Космоса, у которого папа потери не перенесёт? Помада и карандаш… Может, всё-таки, пудра есть?.. Пчёлкина хочешь подставить? Дурная, глупая!!! Витей хочешь так рисковать из-за своего страха? Ему, думаешь, не страшно, хорошо сейчас?! Глаза уже не спасти, это точно. Лучше смыть тушь, чтобы не напугать никого из делегации Делажа тенями на нижнем веке. Аня, это на полтора часа максимум. Князева снова рыкнула в ярости, что достигла апогея своего где-то под рёбрами, сдавливая лёгкие вплоть до желания кинуть чем-то тяжелым в зеркало. Посмотрела на отражение так, словно ожидала, что точная копия по ту сторону глади засмеется в неразделённом веселье, и в напряжении Анна перевела дыхание. Соберись, Анна!!! Она наконец закрыла вентиль крана. Стало так тихо, что девушка услышала, как в водосток утекал её страх — точнее, его остатки, сожженные злобой Князевой до состояния пепла. Ты всё сможешь, Княжна. Девушка выбросила в мусорку полотенце, оставляя после себя почти идеальный порядок — как в санузле, так и во вдруг опустевшей голове. Пальцы дрогнули лишь единожды, и то от холода воды, покалывающего верхние слои эпидермиса. Аня подхватила клатч, подтёрла остатки туши. Поправила волосы, делая их распутанными, что могло сойти — при желании — за специально созданную укладку, и, достав из кармана помаду, какую ей подарил Пчёла, проговорила себе под нос выученное на зубок приветствие на французском языке. Она вышла из туалета с заново накрашенными губами, с откинутыми плечами и слепой уверенностью, готовностью взглядом разбить горы в кучи мелких камней.***
Саша поднялся на ноги, когда услышал из коридора стук каблуков. Первой мыслью, безумной и, чего там, пугающей, было, что приехал Космос с Делажем, в делегацию которого входила какая-нибудь баба с красными губами, мушкой у уголка рта и беретом на башке. Желудок сжался, становясь почти каменным. Но, увидев в соседнем от выхода проёме Князеву, шедшую к нему со взглядом «в никуда», Саня почувствовал вдруг, как отчего-то стало легче. Хотя Белый и понимал явно, что дальше будет только тяжелее. Анна сложила руки перед собой в жесте османской султанши из шестнадцатого века, словно саму себя надеялась сдержать, обхватывая пальцы ладонями. Она закусила слизистую нижней губы, когда прошла мимо стойки бара и привлекла внимание Пчёлы, курящего восьмую сигарету подряд. Витя глазам, ушам, самому себе не поверил, когда Князева, вскинув голову перед Сашей, спросила: — Есть вещи, которые я должна знать? Пчёлкин затянулся напоследок и направился к девушке, стоящей перед Беловым с лицом, напоминающим маску. Пульс особенно сильно отдал в живот, в подвздошную вену, и литры крови выбросил в виски, когда он осознал, что Анна собиралась сделать. Она согласна была провести переговоры с Делажем, и решением своим разрушила все убеждения Вити, что не сможет. У мужчины дрогнули веки, опускаясь. Когда глаза раскрылись снова, Пчёла почувствовал, как взорвались капилляры, делая белок красным. — Его зовут Амори Делаж. Он заключал сделку с бывшим владельцем «Курс-Инвеста» по покупке алюминия и оказался обманут на семьдесят тысяч евро, которые теперь требует с нас. Переговоры мы вели с июля и планируем сегодня с ним «подружиться», — произнес Саша, а потом сделал вдруг шаг к Ане, которой неимоверно захотелось попятиться. Он взял сестру за плечи, и жест этот полярно отличался от хвата, которым Саша руки Ане держал, крича и обязывая переговоры провести. Князева бы не поверила, что Белов ей над ключицами следы пальцев мог оставить, если б сама тому не была свидетелем. — Амори Делаж, — повторила Аня, чуть кивая, но уже с легкой картавостью, характерной лягушатникам. Имя прозвучало ровно так, как его бы произнёс носитель языка. Белый чуть тише сказал, наклоняясь к лицу двоюродной сестры: — …И без твоей помощи нам друзьями с ним стать не удастся. — Я поняла, — сухо сказала девушка, чем Пчёле в очередной раз душу разорвала до желания кулаки почесать о стены. В голосе у нее равнодушие космическое, в сравнении с которым град астероидов покажется пылью, мусором. Он стряхнул пепел с сигареты прямо на пол и взглянул на время, указываемое часами на запястье. Восемь тридцать девять. — Я справлюсь, — произнесла вдруг Князева, уверяя в этом ни Сашу, ни Пчёлу и даже не Валеру, подошедшего к ним с раскрытыми глазами. Аня саму себя убеждала в вещи, в которой была уверена процентов на девяносто. Справится, справится… — Справишься, — сказал в такт её мыслям Белов и прихлопнул по плечам жестом, каким тренера подбадривали хоккеистов на скамейке в самый разгар матча. Анна вздрогнула в его руках, сжала пальцы друг в друге, а сама себе под нос проговорила на французском перевод «семидесяти тысяч» и «алюминия». Девушка глубоко вздохнула, ощущая, как мокрую от воды шею, лицо и руки прошило прохладой вентиляции клуба. А потом вдруг почувствовала вспушенными кудрями, как Саша наклонился к её уху, вынуждая чуть дёрнуть головой вбок. — Анька, я озолочу тебя. Девушка могла бы не поверить, но по итогу подняла взгляд, до этого направленный в пустоту, на двоюродного брата. Заметила тяжесть на лице Саши, что всегда проявлялась при «решении дел», и в тогда в словах его сомневаться стало бы явным оскорблением. Связки дрогнули, словно кто-то невидимый натянул их струнами, когда Анна ответила ему: — Лучше, Саша, в следующий раз внимательнее следи за «здоровьем» своего переводчика. Особенно, если он будет так незаменим. Белый секунды какие-то молчал, а потом на губах его появилась усмешка, какую Анна растолковать не смогла, даже если бы очень хотела. Но она не думала тратить драгоценные минуты, какие обещали стать продолжительнее многих часов, на такую мелочь. Раньше, чем Саша разжал руки на её плечах, опустила голову, жестом таким простым поставила точку в этом разговоре. На секунды дыхание спёрло от осознания дерзости, какую себе, вероятно, мало кто мог позволить по отношению к криминальному авторитету. Князева быстро дёрнула уголком губ и себе сказала, что сегодня ей такое Саша явно простит. У неё, всё-таки, день рождения. Белов поджал губы и отпустил, по итогу, Аню. Он не попытался её ни оттолкнуть, ни по плечам напоследок погладить в касании, полном немой признательности. Саша перед тем, как вернуться на диван, скрестился взглядом с Пчёлой так, что вдалеке Князевой послышался свист острых шпаг, а потом уже повернулся к паре спиной. Одна из множества вен, проходящая через сердце Анны, дрогнула тетивой лука в напряжении. Она перевела дыхание, не ощущая головы подобно смертнику, чью шею огладило лезвие гильотины. Отчего-то всё вокруг ощущалось, как в полной изоляции, которую можно было сравнить с заточением в одиночной тюремной камере. Девушка развернулась, проговаривая себе под нос французские фразы, какими жила на протяжении четырёх лет обучения, но почти сразу под лопаткой почувствовала руку знакомую. Руку с прокуренными пальцами, какие часто ей в волосы зарывались, пуская по коже табуны мурашек. И тогда тотальный вакуум вокруг Анны взорвался. Пчёла смотрел на неё, подобно грешнику, уставшему от собственных ошибок, их гнёта и последствий. И почему-то у Князевой всё внутри откликнулось на этот взор тяжестью где-то в районе шейного позвонка. Словно на плечи ей легли облака. Она хотела протянуть руку к его лицу, чтобы погладить по щеке, дать притереться к ладони, но ледяные пальцы отказались гнуться. Анна продолжала в ответ на Витю смотреть и видела, как приоткрытые его губы едва-едва шевелились. Словно он сказать что-то думал, но каждый раз, набираясь смелости произнести первый звук, понимал, как звучали бы слова, извинения и просьбы, и затихал. Витя растоптал прямо на полу сигарету, чтобы Анну взять под руки. Она ничем на его касание не ответила. Пчёлкину показалось, что голова разорвётся в неспособности удержать столько мыслей и эмоций сразу. Злился — на себя, на Белого, на Делажа, Космоса опаздывающего, да даже на Анну злился за её решение подставиться туда, куда влезать не хотела никогда. Грустил, хотя и звучало это так по-детски, что защитить не мог, что так всё вышло. И, дьявол, сердце горело, клокоча, в любви к Княжне своей. Пчёла посмотрел Ане в глаза. Она в ответ взглянула, но быстро чуть опустила голову, в точности повторяя кивок, каким спровадила Белова. «Не сейчас», — сказала ему. Витя отпустил руки девушки своей. На миг ему показалось, что во взгляде Князевой сверкнуло что-то, — влага, которой не должны были отускняться её глаза — и он наклонился к девушке. — Анют, — едва ли выдавил из себя, но тон у Пчёлкина был таким, что одно только её имя сказало девушке больше, чем Витя мог произнести. Она опустила веки и вскинула руку — слишком резко для своей видимости самоконтроля: — Я в порядке. Врала. Не в порядке нихрена. По краю ходит, на грани балансирует без страховки. Пчёле не нравилось это совершенно, отчего губы поджались — видимо, само тело его останавливало, чтобы лишнего не сказал, недовольства своего на девушку, на которую и так упало много за последние пятнадцать минут, не вывалил. — Пожалуйста, — выдавила вдруг из себя Анна, не поднимая взора, но голосом дрожа. — Не сейчас. Не сбивай меня, Вить. Он вздохнул тяжело, словно Князева просила о вещи невозможной, и большие пальцы просунул в шлевки брюк. Язык едва ли смог повернуться, когда Пчёла, перекатившись с пятки на носок, в явной злобе на самого себя сказал: — Хорошо. Прошли секунды, по долготе своей скорее напоминающее часы, прежде чем Витя, нарушая только что данное обещание, произнес: — Мы поговорим после. — Обязательно, — кивнула Анна. В интонации просочились капельки яда, к которому у Пчёлы выработался иммунитет. Он на Князеву взглянул украдкой, словно боялся взором отвлечь, а девушка уже в пустоту куда-то смотрела, видя перед собой только отрывки французских фраз, пролетающих в голове торнадо. «Bonsoir, M. Delage… Je suis Mademoiselle Knyazeva… Bienvenue à Moscou…» Витя продолжал стоять рядом, точно ждал момента, когда Князева вспомнит весь французский язык, когда перестанет в панике, какую держала под контролем, повторять тысячи клишированных фраз. Он бы снова прикурил, но уже самому дурно становилось от никотина; дурная, всё-таки, но такая любимая привычка. Под лёгкими крутило, словно большие невидимые руки думали насухо из него выжать всё. Пчёла снова коротко взглянул на Анну. Она переплела опять пальцы, беря левую руку в правую, и заметил, что тушь смылась частично, осела прямо под нижним веком небольшой тенью. Захотелось усмехнуться этому маленькому «дефекту» макияжа, которых Анна не допускала никогда. Но, поняв, отчего этот «минус» появился, вовремя прикусил язык. А потом он обернулся и заметил на длинных стенах косые тени. Они приближались, становясь выше и шире, и тогда у Пчёлы снова всё встряхнулось под рёбрами, как от хорошего удара тока. В глотке стало сухо, что проглоченная слюна пошла не в то горло; Витя поднял взгляд на Сашу с Валерой. Они оба заметили. Они оба к Анне двинулись. И снова, как порывом, хлестнуло безумное желание всё переиначить. Достать из-за спины пистолет, прячущийся в уже родной кобуре, прикрыть собою Князеву. Пчёла сжал кулаки на шлевках брюк так, что большие пальцы хрустнули, и глаза прикрыл, сдерживаясь, чтобы свой план в реальность не воплотить. Чтобы не схватить Анну за руку, не побежать к выходу из клуба, перескакивая через тела расстрелянных французов и пачкая подошвы в кровавых лужах. Но девушка вскинула голову на прикосновение Саши. Сдержалась, чтобы не оттопырить нижнюю губу, и, быстро всё поняв, посмотрела на коридор, вдоль выхода из которого по стойке «смирно» вытянулись секьюрити. Руки в сдержанном жесте дрогнули. Пальцы вдавились в собственные ладони. Анна моргнула пару раз глазами. Услышав, снова как из вакуума, собравшегося из кусков предыдущей, разорванной тишины, голос Белого, велящего ей начинать, откинула плечи назад. Саша пошёл навстречу Космосу, его сопровождению и парижскому криминальному авторитету. За Белым, выстраиваясь клином, двинулись и остальные. У Князевой дрогнули обратные стороны коленей ни то от страха, ни то от странной гордыни, когда она поняла, что заняла место по правую руку от двоюродного брата. Холмогоров остановился перед Белым, когда между бригадой в компании Анны и французской делегацией осталось чуть больше метра. Кос, у которого на лице не было никакой эмоции, прошелся быстрым взглядом по присутствующим и, Князеву заприметив, выдохнул через нос медленно. Он так и думал, когда с Шереметьево ехал, что Белов сеструху запряжёт. Девушка чуть крепче сжала ладони, едва ли не до хруста обхватывая четыре фаланги, и скосила взгляд на человека, стоящего чуть слева от Космоса. Сразу же узнала в нём парижанина в трёх поколениях — как минимум; о национальности гостя говорило телосложение, за которое Амори Делаж в странах постсоветского пространства мог бы получить кличку «дрыща», и излишнее количество аксессуаров, к каким французы испытывали особую страсть. Отступать было некуда. Теперь, как любил говорить Пчёла, пан или пропал. Всё или ничего, как говорил Валера. Князева вскинула голову и позволила себе улыбнуться с сердцем, трясущимся где-то в горле. Она нашла взгляд мсье Делажа и на французском языке произнесла, явно лебезя: — Доброго вечера, мсье Делаж. Добро пожаловать в Москву. У француза вспыхнули глаза, и Анна заметила это даже за стёклами его солнцезащитных очков, в которых в полутьме ночного клуба не было никакой необходимости. Он в заинтересованности наклонил голову, не спустил взгляда с Князевой и с наичистейшим акцентом, который девушка мечтала поставить с первого курса, ответил: — Добрый вечер, мадмуазель. — Позвольте лично представить вам людей, с которыми вы вели переписку, — проговорила девушка, надеясь, что от волнения не проглотила никакого важного картавого звука, превращающего её слова в бессвязный набор слов. Она не хотела рук размыкать, чтобы никто не увидел тряски пальцев, но вынуждена была ладони расцепить, указывая на Сашу: — Мсье Александр Белов. Не размыкая толком губ и не отворачиваясь от Делажа, следящего чуть ли не за каждым взглядом, вздохом русских криминалов, Белов шепотом ей проговорил: — Всех представь. Князева украдкой смочила горло слюной, перевела взор на Космоса, лицо которого по мрачности могло сравниться с майским грозовым небом. — Мсье Космос Холмогоров. Холмогоров вытянулся в струнку, но в выражении лица не поменялся ничуть. Делаж на него не обернулся даже, а сразу взором направился к Пчёле, на которого ладонью указала Анна: — Мсье Виктор Пчёлкин. Девушка удержалась, чтобы головы назад не запрокинуть, не посмотреть на лицо своего мужчины. Она себе дала мысленную оплеуху, выкидывая из черепной коробки совсем ненужные сейчас мысли, и, изловчившись, представила Валеру, стоящего слишком далеко и неудобно от Анны: — Мсье Валерий Филатов. Только после того Саша, у которого с лица ни на миг не пропадало выражение холодящего внутренности спокойствия, вышел чуть вперёд. Он переглянулся с французом, и Анна секунду себе дала, чтобы прикрыть глаза, перевести дыхание. Под веками бело-красными цветами скакали мушки, за хаотичным побегом которых было не уследить. Чёртово броуновское движение молекул. Девушка размяла круговым движением плечи, прежде чем внимание вернулось к ней. Когда Саша протянул руку Амори, и тот, подумав меньше секунды, ответил на рукопожатие — даже чуть крепче, чем от него ожидалось, — Князева снова была в полной боевой готовности. Она быстро состроила на губах подобие улыбки и думала уже у Белова взглядом спросить, куда Делажу дорогу указывать. Только вот Амори обратил взгляд на Анну и спросил, чуть наклонив к ней голову: — А вы, мадмуазель? У девушки на миг из головы вылетело собственное имя. Секунда задержки показалась Князевой целым десятком минут. Дёрнулась в голове на пару со своей фамилией мысль, что Амори Делаж, хмыкающий собственным мыслям на идеальном французском, в следующий раз за такую продолжительную тишину наведёт на неё ствол пистолета. Анна улыбнулась слишком широко — и от того и нервно: — Я мадмуазель Анна Князева. Сегодня я буду вашим переводчиком, мсье Делаж. Пчёлкин посмотрел на прямую спину девушки перед собой. Французского он не понимал, но имя дамы своей знал более чем хорошо. И не хотел, чтобы какой-то там «мсье», который меньше, чем через сутки полетит обратно в Париж, тоже его знал. Делажу-то, правда, какая разница до Анны? Кликал бы «мадмуазелью», и всё тут… Не ревность, нет. Это было раздражение, которое изнутри царапало мелко глотку, точно лезвиями маникюрным ножниц. Раздражение от того, что напрягало саму Князеву, а вместе с ней — и его. Бригадир перемнулся с ноги на ногу, крепче сжимая руки за спиной. — Впервые встречаю такого очаровательного переводчика, — снова хмыкнул Делаж, не подозревая, что от его усмешки у девушки в безосновательной дрожи куда-то в пятки рухнуло сердце. Князева успела только обрадоваться, что никто из бригадиров не знал французского, что только от её выражения лица зависело, выдаст ли она себя. Он чуть посмотрел на троих бригадиров и переводчицу перед ним, словно пытался понять, сказала ли Анна что-либо о его комплименте, и только потом обернулся за свою спину к двум амбалам, по внешности, скорее напоминающие португальцев, нежели парижан. Аня снова перевела дыхание, удивляясь, почему воздух в лёгких так быстро кончался. — Это моя личная охрана, — произнёс француз, делая упор на принадлежность «шкафов». Амори указал сначала на мужчину, стоящего за левым плечом; амбал смотрел на всё с полным равнодушием, какое, вероятно, пропало бы без следа, если б его «хозяину» угрожала хоть малейшая опасность. — Хорхе де Фарсеас. Анна кивнула с улыбкой, обнажающей зубы, когда Саша тихо у неё спросил: — Чего он мелит? — Охрану представляет, — так же тихо ответила ему Князева и снова собрала руки вместе, сжимая пальцы одной руки вторыми. Не прекращая казаться вежливым переводчиком, она у брата спросила, не отводя взгляда от первого вышибалы: — Что после говорить? — Приглашай в зал переговоров. Двойную дверь справа видишь? Девушка утвердительно промычала что-то, когда Амори повернулся к ней лицом и за спину свою ткнул пальцем в жесте максимально некультурном для любого человека на второго громилу: — И Диего Хименес. Она кивнула, улыбнулась, чувствуя себя тупым китайским болванчиком, у которого ни в голове, ни во взгляде не было ни одной разумной мысли, и снова разлепив руки, проговорила быстро, старательно картавя для наибольшего подражания: — Очень радостно видеть вас. Мсье Белов предлагает начать переговоры. У Саши только коротко губы поджались, когда он имя своё услышал, но большей реакции себе не позволил. У Анны отчего-то в узел скрутился пищевод. — Вы не против, мсье Делаж? Француз поправил ярко-синюю рубашку — Князева вдруг вспомнила, что у неё похожая дома была — и, блеснув в свете клубной аппаратуры дорогими часами, каких в России не было ещё ни у одного теневого продавца, сказал: — Только если вы проводите меня. — Веди, — по-русски сквозь зубы кинула Анна, и Саша, кивнув, указал рукой к двойным дверям, по обе стороны от которой стояли люди Белова. Амори усмехнулся каким-то мыслям своим, окинув девушку взглядом сверху-вниз, и потом только развернулся. Князева почувствовала, как пронзило сердце под рёбрами, словно промеж них вогнали до самой рукоятки рыцарский меч. Девушка проследила за спиной Делажа, словно думала увидеть на ярко-синем атла́се красную точку прицела. Тряхнула головой, выбрасывая из неё глупости, страх, отвращение к скользким улыбкам Амори, от которых внутренние органы будто покрывались мерзкой, мусорной слизью, и сделала шаг за Сашей, отставая от Белова меньше, чем на метр. Пересекая порог, не размыкая рук на животе, Князева поняла, что это было только начало.