***
— Сука, я скоро сам его пошлю. Космос прикурил и под нос себе кинул грубость. Анна через Сашу, не позволяющего лишнего движения ни одному мускулу своего лица, метнула в Холмогорова взгляд, в котором смешались нездоровое веселье, вынуждающее напрячь щёки, чтобы не засмеяться, и страх от осознания, что это ей надо как-то перевести. Напряжение почти что осязалось кожей, оседая на ней инеем. Минутная стрелка, за которой Пчёла наблюдал не особо внимательно, сделала уже сорок шесть оборотов, но дело с мёртвой точки не сдвинулось. Делаж за это время выпил два бокала коньяка, щедро поставленных на стол в качестве аперитива и «основного блюда» сразу, в перерывах между стопками выкурил огромную сигару, — вероятно, кубинскую — и всё с Аней по-французски говорил. Слог звучал мягко, почти дружественно, но Князева вполголоса переводила бригаде вещи, совсем для них не радостные. Амори не считал себя виноватым в связи с Лапшиным, утверждая, что деньги уже отдал за металл. Как оказалось, алюминий ему нужен для термитных смесей, какие использовались людьми Делажа при решении «вопросов» в Париже, Марселе, Провансе и других городах, о которых Пчёла слышал лишь на уроках географии — и то, вполуха. По словам самого француза, порох из алюминия взрывался так, что «мог дать фору самой Хиросиме» — по крайней мере, так перевела Анна, в напряжении не опускающая уголки губ ни на миллиметр. Ещё тяжелее Княжна заговорила, когда Делаж, развалившись в кресле напротив, следил за девушкой, переводящей его условия: — Или деньги, или металл. Иначе он не согласен. Лягушатник сраный. — Не много он на себя берёт? — спросил ни то у себя, ни то у Белова Космос и затянулся. Табак на кончике сигареты вспыхнул оранжевым. Анна не шевелилась, словно боялась, что француз, стоило б отвернуться на миг, достал из-за спины пистолет с немаленьким калибром и установил прицел вровень по её голове. Белый не ответил. Князева едва разлепила губы, чтобы схватить ими глоток воздуха. Она снова взглянула на Амори, моля только, чтобы он не спросил, о чём бригадиры говорят, о чём Князева молчит, не переводит. — Что они решили? Анна поджала губы, чтобы не ругнуться. — Мсье Белов ещё рассуждает. Делаж усмехнулся так выразительно, что даже один из охранников его — вроде, де Фарсеас — дёрнул уголком губ вверх. Анна вскинула голову, словно в смешке француза услышала щёлчок наведения курка, и пальцы сами дрогнули, выворачиваясь вплоть до хруста. — Было бы, что думать!.. Мне кажется, что большого количества вариантов у мсье нет. — Аня? — окликнул Саша. — Он говорит, что не понимает, почему вы столько времени тратите на рассуждения. Валера выразительно хмыкнул, а у Пчёлы кулаки зачесались так, что захотелось поправить их о морду француза, который, как Кос и сказал, брал на себя дохера. Анна не позволяла себе лишнего взгляда, вздоха и движения мизинцем. Надеялась выступить лишь связующим звеном и мечтала, чтоб в ближайшее время мсье Делаж пожал руку Саше, и те опрокинули в себя по стопке, уже не нуждаясь в переводчике. Князева бы по первому же указу Сашиному из зала рванула, плевав на каблуки, вежливость и всё остальное, что могло хоть чуть задержать. Связки горла напряглись, словно их кто-то пытался заточкой почесать, а Анне от фантазий своих на миг захотелось заплакать. Одна только мысль о слезах, грозящихся потечь по щекам горячим водопадом, отрезвила, влепила пощечину, напоминая, что расслабляться рано. Ещё и не пахнет перемирием между бригадой Белова и делегацией Амори, состоящей из одного Делажа и пары амбалов. Она распрямилась так, что между лопатками всё сошлось в напряжении. Амори на миг вдруг замер, что даже грудь его перестала подниматься от глубокого дыхания, и подарил девушке внимательный, но совсем не желанный ею взгляд. Снятые солнцезащитные очки лежали на столе, но линзами поймали взор француза, какой Анна могла бы сравнить с голубо-серым лазером, отскочившим от стёкол к потолку, а оттуда — к Князевой, прожигая в ней маленькую, идеально ровную дыру. — Раз ваши коллеги пока рассуждают… — протянул вдруг Делаж тоном, какого никак нельзя ждать на переговорах. Анна губы вытянула так, что улыбка её скорее стала походить на оскал, когда Амори промурлыкал почти: — …давайте поговорим с вами. Белов посмотрел внимательно на сестру, а она от предложения француза, что можно было сравнить с хорошим щелчком по лбу, лишь глупо моргнула. Пальцы будто стали рыболовными крючками, между собой спутавшись так, что проще было бы кожу фаланг в кровавые борозды разодрать. — Со мной? — она была уверена, что на выходе вырвётся писк. Но голос остался ровным, разве что звучал с искренним удивлением. Просто какая-то фантастика. Делаж лишь улыбнулся левым уголком губ: — С вами. Что лично вы думаете о причине наших переговоров, мадмуазель Князева? Во французском языке первая буква её фамилии проглатывалась, съедалась присущей парижанам гнусавостью, и это «Н’ьязева» из уст Делажа вынуждало Витю сжимать челюсти вплоть до боли в зубах, до появления желвак на скулах. Каждый раз, ловя из потока непонятных ему слов имя или фамилию Анны, Пчёла сильнее обращался вслух, словно по взглядам, по интонациям думал понять, что круассан этот затирал Княжне. Но не понимал нихрена. Аня была слишком напряжена, француз, напротив, вульгарно усмехался, словно не в гостях был, а у себя на Родине. Да и сам Витя, чего уж там, по-французски знал только приветствие и собственное имя, чего явно бы не хватило, чтоб Делажа кратко, но ёмко послать, от Княжны своей отгоняя наполеоновца. Пчёла покрутил между пальцами зубочистку. Кобура ощущалась прикосновением к поясу брюк, словно подсказывала, как вопрос можно было решить. И с каждым оборотом минутной стрелки вариант просто пострелять Делажа нравился Вите всё сильнее. Анна старалась больно по сторонам не оборачиваться, чтоб и без того шкалящее напряжение не выдать, но боковым зрением заметила, как потяжелел взор Вити. Хотя, если бы была с собой совсем честна, сказала бы, что на Пчёлкина даже не нужно было оборачиваться — недовольство мужчины чувствовалось в воздухе, вынуждало молекулы азота, кислорода сплетаться в какое-то тяжелое химическое вещество, ей не знакомое. Девушка снова столкнулась с лицом Делажа; от этого взгляда на коже её появлялся невидимый, но крайне ощутимый липкий слой какой-то слизи. Она выше подняла пальцы, сжала ими фаланги пальцев и постаралась говорить, стелить мягко-мягко: — Я лишь переводчик, мсье Делаж. Я не решаю вопросы мсье Белова. Француз опять усмехнулся, и всё тем же левым уголком губ. Язык у Анны будто отсох, став бесполезной плотью во рту, когда Амори спросил вещь более, чем провокационную: — То, что вы переводчик, не должно лишать вас собственного мнения. Или вы так не считаете? — Аня, чего там? — спросил, едва размыкая губы, Саня. Девушка почти успела шепотом пояснить, что Делаж к ней прикопался, но услышала, как справа от неё скрипнуло кресло под Пчёлой, и себе прикусила язык. Он, узнав, что Амори на неё стрелки решил перевести, навряд ли станет церемониться. А за это ему явно «спасибо» не скажут — ни Саша, ни Делаж, ни, наверно, сама Анна. «Вероятно, ты через минуту же пожалеешь» — сказала себе же Князева. Но причин, по которой должна была послушаться и всё-таки Саше сказать о попытках Делажа утянуть её в неясную ей беседу, Аня не нашла. — Я заинтересована в том, чтоб сегодня обе стороны пришли к взаимопониманию, мсье Делаж. Остальное меня не волнует так серьёзно. — Даже металл? — Тем более металл. — Анька, — позвал уже не Саша, а Кос. Он даже попытался перекинуться через Белова, заметно сжавшего челюсти до чувства собственного удушения, чтоб девушку по колену потрепать, но быстро понял, что не дотянется, и сделал вид, что на деле пытался достать до пепельницы. Она тогда почти напугалась, что заведена французом оказалась в дебри, ей абсолютно чуждые, лишние. А он, Амори, только опять усмехнулся — у него, видно, привычка каждую свою реплику начинать поднятием одного из уголков губ — и протянул: — Удивительная вы девушка, мадмуазель Князева!.. Анна от услышанного едва не раскрыла рот, забыв о своей обязанности вежливо улыбаться и переводить каждый отрывок, вздох и взор. Такие фразы явно не имели отношения к переговорам. Для чего тогда они?.. Желудок, в котором за весь вечер побывал лишь салат из сплошной травы, зелени и два бокала шампанского, закручивался в узел, обещавший сердце сдавить своими метаморфозами. Князева поджала губы, не зная откровенно, что отвечать и как лицо держать — и перед бригадирами, и перед французом. «Мамочки, как я устала уже…» — почти простонала девушка, думая пальцы себе до хруста вывернуть. Ответом ей стал собственный указ собраться. — Анюта, — шепотом ласковым, какой слышался обычно в стенах спален на улицах Скаковой, Остоженке, Пчёла позвал её. Позвал так, как звал, когда не слышал никто. Тогда Князева дёрнула уголком губ, наконец опустила — на какие-то миллиметры — голову и исподлобья взглянула на руку Вити, лежащую тыльную стороной на подлокотнике. Он словно подзывал её к себе, приглашая руки переплести, сердца успокоить. Девушка едва успела запястье правой ладони сжать, чтобы не послушаться, не сжать пальцы, успокаивая себя, его. Не сейчас, не сбивай… — Он спрашивает моё мнение насчёт всей ситуации. Анна не подняла головы, но заметила, как дрогнули пальцы Пчёлы. Словно кто-то — кто-то невидимый и сильный — дал ему внезапный удар по солнечному сплетению, выпуская из лёгких весь воздух. Сам Виктор закусил внутреннюю сторону щеки. Кобура уже явно натирала. Космос верно говорил; слишком много себе позволяет француз. Делаж усмехнулся её русской речи и продолжил языком Александра Дюма говорить: — Конечно, мадмуазель Князева, — кивнул он, снова не произнося первый звук её фамилии и делая вид, что не заметил отсутствия реакции Аниной на его завуалированный комплимент. — Вы переводчик, чьей важности я не собираюсь умалять. Но вы, всё-таки, в первую очередь, человек, который в силу своего положения знает ситуацию более, чем хорошо. Так и, что, нет у вас своего мнения? — Вы сами подметили «силу» моего положения, — проговорила Анна в надежде, что звучала не слишком дерзко, что Делаж не оскорбится, не кинет Диего Хименесу фразу на испанском, о переводе которой Князева сможет лишь предположить. — Значит, понимать должны, что я не совсем объективна. Делаж в восторге расхохотался так громко, что Космос на него посмотрел с явным недовольством. Так смотрели на гостей, смеющихся на собственных похоронах. — Как интересно!.. Так, значит, мнения у вас нет? — Моё мнение совпадает с мнением мсье Белова. Саша, фамилию свою услышав, вдруг решил что-то и сестре щёлкнул. — Ань, переводи ему. Она фразе, не столько походящей, сколько выступающей указом, даже обрадовалась — возвращение диалога в русло переговоров, до сих пор издевательски жмущих сердце, радовало. Всё лучше, чем играть с Делажем в игру, правила и суть которой знал только он. — Ты чего решил, Сань? — спросил Филатов, сидящий тише воды, ниже травы. А Саша, напоследок прошив француза глазами-льдинами, против которых у Делажа, видно, был врожденный иммунитет, заговорил: — Нам очень жаль, что вы были обмануты бывшим владельцем «Курс-Инвеста». Он всем нам хорошо наставил палки в колёса. — Nous sommes désolés d'avoir été trompé par l'ancien propriétaire de «Course-invest». Il nous a tous bien mis des bâtons dans les roues. — Меня заинтересовало, что вы планируете делать с алюминием. Похожее оружие, вероятно, крайне эффективно. — Je suis intéressé par ce que vous envisagez de faire avec l'aluminium. De telles armes sont probablement extrêmement efficaces. — Oui, — по-французски поддакнул ему Амори, видно, изначально не верящий, что сможет с русскими найти общий язык. Глаза у него вспыхнули волнением серого моря, каким оно становилось в преддверии дождя. — Мне было бы интересно воспользоваться им самостоятельно. Против человека, который и столкнул нас лбами. Бригада вскинулась, поняв, к чему Саня вёл. Да что уж там, даже Анна на миг запнулась, соединяя частички паззла воедино. Холод густой слизью потёк по позвонкам от шеи до самой поясницы, когда Князева осознала, что переводила Делажу предложение убийства. Пчёла чуть ли не за весь вечер в идею Белова уверовал искренне. Без сомнений. Князева вздохнула осторожно, но на выдохе произнесла на красивом французском: — Je serais intéressé de l'utiliser moi-même. Contre l'homme qui nous a fait face. — Моё предложение звучит следующим образом, — Белов хрустнул пальцами. — С нас — алюминий, который вы выкупили. С вас — количество смеси, которого хватит для взрыва автомобиля и загородного дома Лапшина. Анна опять перевела. Сердце забилось в горле, дёргая связки, будто нитками, когда в глазах Амори на финале её фразы, который, кажется, чуть спутала, загорелось что-то, близкое к огню. Даже не к огню, поправила себя девушка, осторожно руки убрав на колени — не к огню, а к искрам. Ублюдски-больным искрам. Делаж промурлыкал что-то, бригадирам не ясное. И только когда Князева, у которой от напряжения губы поджимались с силою невероятною, на выдохе сказала: — Он согласен, — Пчёла смог вздохнуть полной грудью. Осознание, что переговоры завершились, были равносильны удару обуха, но отчего-то по груди и дальше по мышцам побежало тепло приятное. Кос затянулся, улыбаясь всё такому же хмурому телохранителю Делажа; Саша, словно продолжая на нервы проверять француза, посмотрел на него внимательно, тяжело, но по истечении секунд трёх, которые показались целым десятком минут, поднялся на ноги. Они пожали друг другу руки, как час назад. Уже с меньшим количеством сомнений. А потом рассмеялись, хохотом подтверждая свой договор. Анна подумала про себя, что давно не была так счастлива.***
Князева вышла из зала переговоров с ровной спиной, но, спустившись по ступенькам, осознала, как тряслись поджилки. Словно она с атрофированными конечностями жила долго, будто впервые поднялась на ноги, отчего те дрожали в предательстве. Аня и не осознавала до того, как переживала. Она вышла из зала первее Саши Белого, хотя и понимала вероятно, что такого себе, будучи переводчиком, позволить не могла. Ведь всё ещё могла оказаться нужной — мало ли, вдруг надо будет перевести почти дружеское приглашение в пригород Парижа на какую-то сделку или… уикенд. Зная Сашку, Князева ничуть не удивилась, если б Делаж с братом её «закорешился» чуть ли не до гробовой доски. Только вот Аня забыла совсем о возложенных на неё обязанностях, решив такую наглость себе позволить в честь дня рождения. Когда от зала шла к бару с неимоверным желанием выпить чего покрепче шампанского, дыхание ощущалось так тяжело!.. — Вина, — кинула Князева, на высокий стул убрала клатч и запястья положила на стойку, пальцами цепляясь за края. Подкаченный юноша у бара кивнул и, спросив коротко о предпочтениях дамы, достал пузатый бокал, откупорил новую бутылку белого сухого. Девушка кивнула в знак благодарности и припала к фужеру с такой жадностью, словно думала жажду утолить. Мягкий кисловатый алкоголь прошёлся по внутренней стороне щёк, нёбу, которое от сухости едва не пошло трещинами, и быстро скатился в пищевод. Чувство опьянения вернулось бумерангом, дав по виску пульсацией. Стоило принять это за первый «звоночек», который ближе к завтрашнему утру мог похмельем отозваться. Анна, подумав, что если и будет ей плохо, то лишь завтра, только зажмурила глаза в удовольствии и не оторвалась от бокала, даже когда бармен выразительно усмехнулся. Князева глотнула вина, уверенная, что стук чьих-то ботинок ей почудился. Только вот не могла ослышаться, когда девушке сказали, почти мурлыча: — Надеюсь, мадмуазель Князева, вы позволяете себе пить только хорошее вино. Когда Анна услышала картавость во французских словах, от которых у неё к десятому часу уже заметно дёргался глаз, то сердце рухнуло вниз, ударяясь и качая кровь где-то в районе кишок. Она позволила себе моргнуть глазами в надежде замедлить пульс. Потом отставила бокал и думала обернуться на каблуках, с каких, к собственному счастью, не падала даже после изматывающего дня. Но раньше, чем взглянула на подошедшего к ней мсье Делажа, почувствовала его руку на спине — прямо там, где лопатки оголялись. Самый край платья. Француз посмотрел на неё с каким-то странным вниманием — так разглядывали вещи одновременно интересные и равнодушные. Князева серых глаз Амори перед собой не видела; все органы чувств, от осязания до слуха, обратились на руку мсье Делажа, покоящуюся на верхних позвонках. Анна была уверена: ещё пара-тройка секунд этого касания — и на спине останется уродливый шрам, повторяющий очертания пятерни криминального авторитета из Парижа. Она не знала, заметил ли мужчина на её лице какое-либо недовольство или отвращение. Делаж всё тем же взором поверхностного интереса взглянул на тонкую серебряную цепочку Князевой, а потом повернулся к бармену, с таким же поверхностным интересом натирающим бокалы, и по-французски указал ему налить стакан виски. Юный мальчишка, услышав незнакомый язык, на Анну взглянул практически с мольбой. Она подсказала: — Виски, сто, — и почувствовала, как язык потяжелел, отказываясь шевелиться и воплощать мысли в слова. Решила списать это на руку, прикосновение которой могло по тяжести сравниться лишь с крыльями горгулий, сидящих на вершинах собора Парижской Богоматери, и снова взялась за ножку своего бокала. Делаж держал ладонь вопиюще долго и отпустил лопатку Князевой, только когда бармен с бейджиком на имя «Василий» налил французу стакан виски. Она же сама обернулась через плечо в надежде встретить взгляд кого-либо из бригадиров или охраны Белова, но жест своего беспокойства ловко спрятала за поправлением локонов. Из-за дверей приоткрытого зала слышались голоса двоюродного брата, Макса и Космоса. «Дьявол» — Где ваши сопровождающие, мсье Делаж? — спросила Князева и через миг только от своего вопроса поняла, что поинтересовалась вещью, которая её никак не касалась. Она обернулась обратно и на взгляд француза, прикованного к запястьям своим, наткнулась. По спине и, в особенности, на месте, где лежала рука Амори, выступила бусинками испарина. — Я их отпустил до завтрашнего утра. Они изъявили о желании посмотреть Москву. Князева дёрнула уголком губ, давя усмешку; как-то нескладно получается. Отчего же Делажу такая охрана, за которую он не держится особо? Раз бугаи так его «берегут», то, может, Амори вообще в Хименесе и де Фарсеас необходимости не видит? А с собой их взял только для вида, статуса? Амори её усмешку растолковал иначе и, чуть наклонив голову вбок, спросил: — Думаете, не стоило? — Думаю, что это не моё дело. Делаж расхохотался низко, как не смеялся ни один злодей из фильмов ужасов, и протянул излишне тягуче: — Откуда такая уверенность, Анна, в том, что всё, происходящее вокруг вас, конкретно к вам никакого отношения не имеет? — и чуть отодвинул от себя бокал, обходя девушку слева, присел на стул напротив Князевой. Она лицом к нему не обернулась, вдруг побоявшись вздохнуть слишком громко от такого вопроса. А в голове, как произносимый в рупор, приказ: «Держи лицо равнодушным, не позволяй себе эмоций!..» — Я же не просто так вас спрашиваю обо всём… — протянул снова Делаж, но, не получив от Князевой ни взгляда, вдруг ушёл в рассуждения: — Всё пытаюсь с вами поговорить, а вы уверяете меня, что не ваше дело… Может, вы просто в себе не уверены? Анне показалось, что где-то что-то взорвалось. Отчего иначе у неё дыхание спёрло в груди так сильно, словно воздух ночного клуба стал казаться сухим и затхлым? Очень захотелось обернуться и в возмущении французу залепить пощечину. Потом процокать каблуками к выходу, не боясь, что за ней кинутся, дабы кости пересчитать, и поймать такси до Скаковой, заканчивая тем самым тяжелый день своего рождения. Да, в конце концов, что он себе только позволяет!.. Но Амори вскинул быстро руки: — Не в обиду вам, мадмуазель Князева. Мне кажется, что в этом нет вашей вины. Зерно неуверенности было посеяно другими людьми, а теперь пустило корни. Или даже дало плоды. Она тяжело вздохнула, ощущая, как сердце с тягостью сокращалось в груди в попытке снести рёбра тараном. В голове Анны мелькнула мысль, что если бы сейчас Князева в зеркало посмотрела, то в глазах своих не увидела зрачка — вот как сильно сузился бы он от злобы. — Когда кажется, креститься надо, — по-русски кинула сквозь плотно сжатые зубы. Делаж продолжал, внимательно следя за дрожанием фаланг пальцев Князевой, исправно собирающихся в кулаки: — Возможно, с вами не делились семейными хлопотами в детстве? Анна качнула головой, хотя и не желала отвечать. — Или ваше мнение не учитывалось при разговорах с родителями? Князева снова качнула в отрицании головой, хотя и чувствовала, что врала. Но Амори Делаж, криминальный авторитет из столицы Франции, явно не был тем человеком, с которым Ане хотелось бы делиться детскими травмами. Тем более, делиться не на трезвую голову!.. Мсье Делаж чуть наклонился, словно в лицо Анны пытался заглянуть, и её взгляд снова кинулся к дверям зала. Все ещё никого. «Позову, если он опять попытается меня коснуться», — решила Князева. Пальцы на ножке бокала от вина крепче сжались, но не поднесли фужера к губам. — Тогда, может, дело в образовании? В его закостенелой системе, вынуждающей думать так, как угодно большинству? — Нет, — снова кинула Князева, уже не лгала. — У меня прекрасное образование. — Охотно верю, — поддакнул Амори. Анна вдруг услышала в его голосе какой-то щелчок, вспышку. Отчего-то у неё сразу возникла в голове ассоциация с вампиром, почувствовавшим поблизости каплю свежей, ещё не опробованной крови, до которой сразу задушила дикая жажда. «В руках, Анна, держи себя в руках…» — Вы обучались французскому языку в университете? Или знаете его со школьной скамьи? — В высшем учебном заведении. В Латвии. — Помнится, летом там была война? –скорбно уточнил Амори. Князева чуть ли не впервые ощутила, что имел в виду Пчёла, когда говорил, что у него «кулаки чесались». В тот миг руки у Анны чуть ли кожей не трескались от желания заткнуть, наконец, Делажа, который… был просто ей неприятен. На каком-то подсознательном уровне. Он казался ей скользким. Прямо как лягушка — главный деликатес французской кухни, согласно стереотипам, укоренившимся в сознании людей стран бывшего Союза. — Государственный переворот, — поправила его девушка и всё-таки потянулась к бокалу, чтобы хоть как-то горло смочить. Можно было даже вином, лишь сильнее сгущающему духоту в груди. Француз в мнимом сожалении зацокал часто-часто языком, чуть качнул головой: — Ужасно. Сколько мирных людей пострадало!.. У Анны на мгновение мир стал чёрно-белым, теряя краски, а потом вернулся в норму, но после обесцвеченной картины чуть ли не взорвался обилием яркости. Она, не поднимая головы, взглянула вбок, на Амори. Напомнила себе, что у Делажа точно уж сердце не обливалось кровью за балтийский город, что он, если и следил за ситуацией, то только с целью наживиться как-нибудь. Например, «толкнуть» по теневым путям какой-нибудь группе мародёров свои термитные смеси и получить за них миллионы обесценивающихся рублей, какие едва можно было перевести в сотню евро. Анна глотнула вина, когда Амори вдруг стёр с уголка губ каплю алкоголя и приподнялся с места, делая к Князевой шаг: — Раз дело не в детстве, не в школе и не университете, то, может, всему виной ваши друзья? — Вы не знаете в глаза ни одного моего друга, — отчеканила Князева и снова обернулась на зал. Да, сука, где все?! — Что позволяет вам говорить так о незнакомых людях? — Значит, Белов вам не друг? — всё допытывался француз, с каждым вопросом своим всё наклоняя голову к девушке. — Его… коллеги тоже вам никто? — Никто, — соврала отчаянно Анна и не поняла вдруг, отчего вдруг Делаж так за Сашу, его окружение зацепился. Мысли в голове носились всполохами электричества, а когда сталкивались, выбрасывали в стороны снопы искр, вынуждая дендриты плавиться. Голова была готова задымиться, когда Амори вдруг усмехнулся, расставил руки на барной стойке по обоим сторонам от Князевой и спросил: — И в сердце вашем пусто? «Ах ты с…» Девушка почти раскрыла рот, чтобы ответить, но в последний миг осеклась, не зная, что лучше французу сказать. Соврать, что под боком никакого мужчину не держит, или позволить себе правду? Она снова кинула взгляд на дверь зала. Амори воспринял прерывание зрительного контакта за попытку кокетства и, усмехаясь самому себе, взял вдруг девушку за подбородок, вернул зеленоглазый взор на себя. Князева одновременно вспыхнула кожей и похолодела изнутри. Это касание — абсолютно вульгарное — расставило всё по своим местам. Анна сжала руки, какие оказались почти неподвижны, на складках платья и едва не проскрежетала: — Вы забываетесь, мсье Делаж. Желание дать по лицу французу переходило в потребность, только девушка держалась до последнего. Напоминала себе, что она своей выходкой может разрушить шаткий мир, какого Белый на переговорах достиг. Но и позволять Амори трогать себя за лицо не могла. — Мадмуазель Князева, — опять протянул, словно будучи котом, Амори, заглядывая в глазки ненакрашенные. — Я лишь пытаюсь понять, почему вы так себя недооцениваете. — Я себя достойно оцениваю, — кинула она жестким голосом, уже не пытаясь держать на лице дежурную улыбку. Даже не моргала, словно старалась взором превратить Делажа в каменное изваяние, уподобляясь Медузе Горгоне. Только вот Амори не слышал — ни то глухой, ни то идиот: — Я склонен думать, что одиночество сделало вас такой. — Я не одинока. В глазах у Делажа загорелась новая вспышка, Анне напоминающая свет лампы над хирургическим столом. Когда она поняла, что сама ответ на вопрос свой дала, стало слишком поздно. Кончик языка отдал неприятной вязкостью, осушающей рот и нёбо. — Рад слышать, что вам есть, с кем засыпать и просыпаться. От возмущения под рёбрами всё загорелось, обугливаясь. Словно промеж ребёр пихнули тряпку, смоченную в керосине, и свисающий кончик, пропитанный бензином, подпалили. — Позволю себе предположить, что человек рядом с вами и привёл к тому, что вы сейчас имеете. — Вы слишком много на себя берёте, мсье Делаж, — отчеканила девушка, точь-в-точь повторяя слова Космоса. На миг ей стало смешно с догадок француза, какие можно было сравнить с тычком пальца в небо, но быстро злое веселье изогнуло губы в недобром оскале: — Вы не знаете ни меня, ни этого человека, чтобы разбрасываться такими утверждениями. И мне, признаться, надоело это вам повторять. — Равно, как и я устал от попыток донести смысл своих слов. — Я поняла, что вы хотите мне сказать. Увы, не могу похвастаться тем же, — подметила Князева и схватилась за клатч, покоящийся на стуле за спиной. — Советую не разговаривать с другими мадмуазель на подобные темы, будучи подшофе, — запустила последнюю отравленную стрелу Анна и тогда уже разжала платье. Она попыталась, не прикасаясь руками, грудью толкнуть Делажа в сторону. Но он не сдвинулся, будто был каменной глыбой, не меняющей своего положения тысячелетиями. Руки, упирающиеся в стойку, крепче сжались на каком-то дизайнерском выступе, и не позволили Князевой покинуть столь раздражающую компанию. У неё кулаки зачесались от мысли толкнуть Амори ещё раз. Только вот француз не дёрнулся; одно лишь лицо скривилось, будто под одеждой у него была колотая рана, и Анна, в попытке уйти, задела её. — Мы не договорили, мадмуазель Князева, — прошипел он в идеально-свистящем акценте, которой Князева мечтала поставить с самого первого курса, и вдруг большим пальцем подбородок ей приподнял. Анна дёрнула головой, думая набрать воздуха в лёгкие, и вспомнила, словно ударом молнии, что себе обещала на помощь — хоть Пчёлу, хоть Сашу, хоть Макса — позвать, если Делаж руки себе позволит распустить. Что, в принципе, он и сделал. А закрывать глаза на такую явную фамильярность Князева не собиралась. Раньше, чем она успела подумать о поддержке, услышала, как по щелчку пальцев, именно в тот миг, окрик: — Аня!..***
Сигарета истлела ровно в тот миг, когда Пчёла вдруг оглянулся по сторонам и понял, что Анна куда-то пропала. Он помнил, что, прикуривая от огонька Космоса «праздничную», а по совместительству юбилейную, десятую по счёту сигаретку, увидел уходящую из зала Князеву. Она держала руки перед собой, голову чуть опустила, шла быстро. Как будто убегала, но при том держала видимость спокойствия. Пчёла понимал, – он сам бы драпу дал в первую же минуту – потому и не осуждал. Девочке нужно было время, чтоб в себя прийти: воздухом подышать, в бар заглянуть... Но Аня не возвращалась уж как-то слишком долго. Витя потушил фильтр в пепельнице, за время переговоров наполнившуюся окурками, и повернулся к бригадирам: — Княжна не нужна больше? Не курящий, но пьющий «за компанию» Валера переглянулся с Холмогоровым, который и дым пускал, и коньяком баловался. Оба усмехнулись почти синхронно, догадываясь явно, с чем интерес Пчёлы был связан. Саша, развалившись в кресле, которое ещё десять минут назад занимал Делаж, затянулся и на Витю внимательно посмотрел. — Сегодня — нет, — он помолчал с секунду, пока Пчёла поднимался на ноги, а Макс шею разминал. Потом сказал, махнув: — Пойдёмте. — Куда? — Аньку проводим. Заодно бутылку ещё возьмём. Бригадиры спорить не стали, разве что чуть поохали в усталости, поднимаясь вслед за Витей и Саней. Сам Белов, не туша сигарету, подошёл к Пчёле и хлопнул его по плечу так, словно это не они совсем в «Курс-Инвесте» поцапались. Белый спросил негромко: — Так ты скажешь, чего дарить ей собрался? Витя поджал губы, с какими-то неясными самому себе мыслями взглянул на руку на своём плече. Он сделал шаг к порогу двойных дверей, которые, будучи открытыми, всех впускали и выпускали. Пчёла чуть оттянул концы пиджака; коробочка во внутреннем кармане уткнулась бархатными гранями в рубашку. Кривя душой, губами и взглядом, он усмехнулся: — Завтра, Белый, узнаешь! И сразу, как договорил, увидел возле бара две фигуры. Один из силуэтов почти полностью закрывал от чужих взглядов второй, прижимая к стойке. Он был близок к тому, чтоб взорваться, когда узнал в девушке, зажатой в угол, свою женщину. Свою Анютку-незабудку. Свою Княжну. Пчёла не сомневался ни миг. Он спустился со ступенек быстрым шагом, едва не переходящим на бег, и направился к «паре». «Сука, надо было его сразу убить!..» Бригадир дёрнул Делажа, едва успевшего на шаги обернуться, за воротник и с силой толкнул его от Анны. Лицо у Князевой по цвету ничем почти не отличалось от серо-голубого платья. Пчёла не рассуждал даже, не думал о только что заключенной «дружбе», когда как следует кулаком по скуле французу дал, вынуждая Амори ахать, хвататься руками за воздух и путаться в собственных ногах. По-русски спросил, срываясь в крик: — Тебе, блять, ладони прострелить, лягушатник?! Делаж в ответ только хлопнул глазами, словно вопрос понял, и залепетал что-то на своём, указывая то на себя, то на Анну. На Витю бы, вероятно, Космос кинулся, чтобы Пчёла точно пистолет не выхватил, не пометил голову с излишне высоким лбом пулей, если бы он остался на месте. Только вот слушать эти липовые объяснения на французском Пчёла не собирался. Понимал, вероятно, что он там себе лепил в оправдания: «Я ничего не сделал», «Мы просто разговаривали», «Она сама меня спровоцировала!..». Витю передёрнуло так, словно у него через горло пытались вытянуть какую-то особенно длинную тонкую вену, проходящую нитью чуть ни не через все органы. Он обернулся на Князеву, когда нагнавший их Макс захватом перехватил локти Делажа. Белый, вытаращив на всю картину поистине охеревший взгляд, громко перебил возмущенно тарахтящего Валеру. — Сань, да сука он!.. — А-ну кончай базар!!! А Анна так и стояла возле стойки, не моргая, не отводя взгляда от француза, дергающего в руках Карельского подобно смертнику, не готовому к казни. И Пчёла, чувствуя, как нервные клетки взрывались алюминиевыми крошками, направился к ней. Он перехватил девушку так, словно боялся, что Княжна могла на пол осесть, если б не удержал. Пальцы сжались на плечах, на позвонках, в волосах, ловя то там, то сям. Витя не дышал почти; воздух с болью протолкнулся в лёгкие, только когда Анна вдруг что-то неясное ему, вроде, на французском сказала, и сама обняла его за плечи, большими пальцами уткнулась в ключицы. Князева вдруг вздрогнула у него на груди, переводя дыхание. Пчёлкину потребовались долгие секунды, чтобы взять себя в руки и не выстрелить, всё-таки, в ногу гандону. — Он тебя обидел? — спросил тихо Витя, губами уткнулся в волосы своей девушки. Поцеловал в темечко на выдохе, поцеловал на вдохе. Блять, ещё бы раз сто так сделал. Фаланги пальцев скрутило, словно кто-то растёр костяшки в крошку, в пыль, когда Аня головой прижалась к груди Пчёлы, как к грёбанному спасательному кругу. — Я в… норме, — ответила девушка, в паузе короткой фразы перевела опять дыхание, удивляясь частоте своего вранья. Витя крепче вжал ладони в её спину в попытке стать с Анной одним целым телом, и в горле стало до ужаса тесно и больно. Словно кто-то пропихнул поперёк глотки кусочек раскаленного докрасна угля. — Девочка моя милая… — шепнул Пчёла так, что Князева не сдержалась. Всхлипнула, и в следующую же секунду мысленно себя отругала. Как докатилась до такого состояния, что тёплые слова Вити, ставшего обязательной частью её будних и выходных дней, вдруг щекотали диафрагму, точно лезвием ножа, вынуждая или плакать, или слёзы глотать?.. Она приказала себе собраться, взять себя в руки, но по итогу только сжала под пальцами плечи своего мужчины. Витя обернулся на миг. Кос и Валера стояли за спиной Саши, который, по всей видимости, вдруг за секунды какие-то стал полиглотом и понял каждое слово Делажа, Карельским опущенным на колени. Француз взглядом бегал от лица Белова до фигуры Анны, спрятанной в объятьях Пчёлы, что-то продолжая тараторить. Самообладание дало трещину, какую не спрятать было, не подлатать подручными материалами, и по секундам эта трещина всё дальше шла, кроша выстроенные Аней стены. Князева обняла Пчёлкина за талию, хватаясь, как утопающий за соломинку, чувствуя одновременную нужду до объятий Вити и злобу на себя. За проявление слабости своей перед другими бригадирами; она того, чтоб перед Сашей, перед Филом с Космосом слёзы лить, утром и представить не могла. Ну, что за гадство… — Малыш, — позвал тихо-тихо Витя, обнимая крепче, что и казалось миг назад невозможным. Рёбра должны были бы захрустеть, сломаться, открытым переломом уродуя грудную клетку. А Аня, слёзы душа, лишь щёки закусывала. — Я рядом, кончилось всё… Уверить её пытался, что всё хорошо, но сам себе не верил. Только глубоко вздохнул в попытке успокоиться хоть чуть, чтоб потом же звучать убедительнее. Посчитал до пяти, но уже на «тройке» почувствовал, как кровь закипела, бурля и пузырясь в венах, стоило Анечке перевести дыхание неровно, едва не задыхаясь. Хватит. — Пошли, солнце. Подхватил клатч её, обнял Анну за плечи, позволяя уткнуться в рубашку лицом, на котором от старательно нанесенного макияжа остались лишь воспоминания. Повёл Княжну в сторону выхода. Она даже не собиралась сопротивляться. Лёгкие горели адово; больше невозможно тут оставаться. Свежий воздух напару с почти что брезгливым взглядом юнца, стоящего с другой стороны входа в VIP-зал, отрезвил немного. Анна вздохнула глубоко носом, но выдохнуть ровно не смогла; сузившаяся гортань передавила дыхательные пути, превращая каждый звук в мокрый, слёзный всхлип. Она спустилась со ступенек, продолжая держаться за Пчёлу. Рука, лежащая у неё на плече, всё так же гладила, но движения пальцев становились тверже. Витя вёл всё так же, продолжая Анну шепотом подбадривать, а сам злился безбожно. На всех, опять. На себя злился, что потерял девушку из вида, что сигарету курил, пока её Делаж зажимал. На самого француза, попутавшего берега. На, сука, судьбу злился. Он открыл авто ключами. «Бэха», которую внимательно осматривали богатенькие детишки не менее богатеньких родителей, высоким пиликанием отозвалась, когда Витя провёл Князеву, задержавшую дыхание, вместе с тем надеясь перекрыть и слёзы, накрывшие глаза мутью, к сидению пилота. — Садись, — Пчёла руку ей подал. Анна опять же не сопротивлялась нисколько, не отказалась от ладони. Пока она присаживалась, невесть от кого пряча красные глаза, Витя почувствовал дрожание пальцев в своём кулаке. За один долгий вздох сердце ударилось о рёбра с десяток раз, не меньше. Блять. Блять-блять-блять!.. Он снова перевёл дыхание, что стало вдруг пыткой, и обогнул авто спереди. Из-за приоткрытой двери клуба появился Белый. Саша почти окрикнул его, но, столкнувшись взглядом с Витей, затих. Пчёла кивнул, спрашивая про Делажа. Саша головой качнул, утверждая, а потом подбородком дёрнул, уточняя, с ним ли Анна. Витя кивнул в ответ. Они переглянулись и, поняв друг друга лучше, чем могли бы понять словами, разошлись. Белый скрестил руки на груди, следя за иномаркой Пчёлы, за его ловким выруливанием из-под стены. Под горлом у бригадира неприятно скреблось, будто кошка когти точила о его гортань, когда Саша заметил на переднем сидении силуэт в серо-голубом. Он чуть спустился со ступенек, провожая взглядом авто до самого поворота на Маросейку. Отступившая с Москвы летняя духота сменилась на приятную вечернюю прохладу, какую, казалось, источал тонкий полумесяц в сумеречном небе. Двоюродный братец Князевой посмотрел на облака. Двадцать первый день рождения самой Анне точно теперь не забудется, и это будет одновременно заслуга, одновременно вина одного только Саши Белого.