***
Отопление было включено, но ближе к концу дня Ане вдруг стало холодно. Она бы могла списать всё на тишину квартиры, которая идеальностью своей напоминала склепную, отчего и тянуло морозцем по коже, но не стала. Всё-таки, до премьеры «Возмездия» Князева сама только и делала, что решала вопросы с организацией спектакля, а Витя не смел отвлекать, даря ей возможность мысли расставить по полочкам в этой самой «склепной» тишине. Они оба — два взрослых человека. Всё в порядке вещей относительно занятых и серьёзных людей. Князева, тем более, нашла, чем себя занять. Она с низов бельевого шкафа достала плед — теплый-теплый, правда, малость колючий — и направилась в гостиную, где расположилась на диване вместе с «Подземельями Ватикана» авторства Андре Жида. Когда ноги отогрелись, тишина уже не казалось такой тяжёлой, какой чудилась в восьмом часу вечера. Страницы шелестели, стрелки часов шли с равномерным ходом, слышимым лишь в моменты, когда на него специально обращаешь внимание. Пчёла же сидел в кабинете с тяжелым сердцем. Руки его постоянно жались в кулаки, как от холода, знакомым и относительно привычным только полярным морякам. Вздох — почти что каждый, за редким исключением — отдавал сильными сердечными ударами по рёбрам. Почти температура, но лоб не горячий, и ладони не мертвенно ледяные. Волнение, просто волнение… Но позволить взять дурацким переживаниям вверх Витя не мог. Слишком долго думал, планировал, хотел. Когда трубка телефона зазвенела в тишине кабинета, Пчёле показалось, что где-то стукнул церковный набат. Кадык на его шее дёрнулся вверх-вниз, прежде чем Витя взял в руки тяжелую трубу и принял звонок, предварительно вытащив антенку. — Пчёла. — Вить, мы собрались! — послышался с того конца голос Саши Белова. Пчёлкин кивнул, подзабыв о том, что Белый этого кивка и не увидел бы. Громкий говор Космоса, что-то затирающего хохочущим Ольге и Тамаре, хоть и шёл явным фоном, но мысли Пчёлы заглушил. Сделал их белым шумом поломанного телевизора. — Скоро двинем к Лефортовскому. — Понял, — ответил Пчёлкин, голоса своего плохо узнав. Саня, хоть и был в тот миг у стен своего подъезда на Котельнической, но услышал, видно, больно хорошо что-то такое, что сам Витя за собой не замечал. Белый тогда голос чуть сбавил, совсем не походя на того Сашу, который чуть ли не до самого лета девяносто третьего хмурился в сомнениях, исправно возникающих в голове его при виде Ани вместе с Витей: — Как настрой у тебя? Пчёла задумался, но ненадолго. Взвесил чувства, мысли и сказал первую вещь, пришедшую на ум: — Нормально. Саша закусил в тот миг в рассуждениях, даже ему не ясных, губу — излюбленный жест Белова, от которого Олька давно мужа пыталась отучить, но все без толку. Пчёла чуть послушал заливистый смех Филатовой, искаженный помехами, и тогда бригадир ему сказал: — Держись, брат. Всё в шоколаде будет, — и сбросил раньше, чем Пчёла сделал это сам. Быстрые громкие гудки били по ушной раковине точными ударами, что были в арсеналах лучших боксёров. Витя в кресле подобрался. Люстра тёплым, но никак не грязным светом заливала весь кабинет, жгла свои вольты и тем, казалось, воздух электролизовала до такой степени, что глаза на пару с пальцами дёргались. «Всё, хватит», — кинул самому себе Пчёла. Подумал, не стоит ли дать по лбу как следует, чтоб точно решиться. «Давай. Сколько тянуть можно!.. И без того больше месяца молчишь, всё ссышь чего-то…» Он встал с кресла. Карманы пиджака потянулись вниз под весом ключей от машины и объемного телефона. Ноги ощущались непослушными, но держали уже в разы лучше. Пчёла щелкнул выключателем и направился к Ане разыгрывать спектакль, какой она срежиссировать бы не смогла — даже если бы очень захотела. Князева лежала под пледом на диване, вместо подушки использовав сгиб локтя. Взгляд её упирался в страницу книги, написанной языком, который Пчёла не выучит никогда, но в то же время казался стеклянным. Аня будто спала с открытыми глазами. Витя почти успел расстроиться, что она действительно задремала, что придётся возлюбленную будить. И до того, как Пчёлкин успел ругнуться тихо-тихо, девушка его на звук шагов вскинулась. Посмотрела с внимательной заботой, в которой мужчина увидел смесь переживания и ласки. Крышу от такого могло снести напрочь, с корнем. И снесло; Пчёла прошелся, сел на край дивана, переложил ноги, укутанные в плед, к себе на колени. Тепло ладоней, коснувшихся Княжны в районе голеностопа, чувствовалось и через теплую, колючую ткань. Аня подумала, что жар Витиных рук можно было назвать даже лихорадочным, но раньше, чем к мужчине подтянулась, проверила температуру поцелуем лба, он ей предложил: — Проедемся? — В двенадцатом часу? — распахнула глаза Князева. Ресницы — Витя их считал длинными, а Аня исправно тушью подкрашивала, чтоб ещё пышнее сделать — мазнули по векам, да так, что в зрачки девушки можно было бы, как в зеркало, посмотреться. — Да что нам время, — махнул рукой Пчёла, хлопком ладони опускаясь выше по ноге, возле колена. Князева всё так же внимательно смотрела, когда Витя, на щеках у которого пятнами выступила краска, с безобидной усмешкой подметил: — Кто нас с тобой тронет, Анютка? Она в ответ в такой же безобидной, малость кривоватой усмешке подняла уголки губ. Приподнялась с дивана, принимая сидячее положение и лицом становясь близко к Пчёлкину. В девяносто первом году Князева, вероятно, бы сгорела от такой своей смелости и инициативности, сейчас вошедшей в число одних из самых естественных вещей. Бояться поздних прогулок по столице с Витей Аня, конечно, не планировала. И не боялась; разве можно было трусить рядом с ним, с мужчиной, способным со второго удара правой руки дух из тела чужого выбить? Но предложение ночных «покатушек», несмотря на любовь Пчёлкина к внезапным прогулкам, всё равно Князеву малость… удивило. Как минимум. Анна ответить словами не смогла. Руку протянула к волосам, чуть зачесанным назад, и провела по прядям в жесте, какой обезоруживал подчистую. Даже ствол, так и не снятый с поясницы Вити по возвращении, стал бесполезным — не более сплавленного куска стали и титана с пульками. — Пчёлкин, на работе проблемы? — Да, нет, мелочи, — снова качнул рукой Пчёлкин уже совершенно искренне. — Там ерунда. Чуть по срокам не сходимся. Но не страшно. Две бумажки задним числом оформим — и всё тип-топ. Просто… душно. Поехали? Аня посмотрела с сомнением, — покидать теплую квартиру, уезжать в промозглую тьму октября не хотелось совершенно — но Витя вдруг прищурился жестом, на который способен был только Пчёлкин, и попросил у неё с хитрецой: — Сделай мне подарок на день рождение, Анют. Она проглотила вздох так, что потом сказать ничего не смогла. Пчёла не был тем человеком, который никогда о празднике своём не молчал, а, напротив, чуть ли не всем говорил, и этим Князеву, о торжествах своей любящей молчать, иногда выбивал из колеи. — Бесстыдник! — ахнула по итогу Анна и чуть кулачок сжала, пихая Витю в плечо. — Скажи ещё, что я про день рождения твой забыла!.. — Заметьте, Анна Игоревна, — вскинул палец Пчёлкин. — Не я это сказал! — Что?!.. — брови съехались к переносице, и глаза сошлись в недобром прищуре. Аня сама не заметила, как кулачки сжала и приготовилась ими по плечам Витиным забить, будто силой физической, с его данными не шедшими ни в какое сравнение, выбить думала оскорбляющие её мысли. Но Пчёлкин удивительно играющим жестом наклонился, губами крадя все доводы девушки. Аня аж чуть задохнулась, когда мужчина любовно поцеловал её — языком прошелся промеж губ, прежде чем внутрь скользнуть. Под пледом стало не то, что тепло, жарко, и само покрывало стало чуждым. Девушка не думала сопротивляться, почти за затылок юношу обняла, глубже позволяя себя целовать, сама в стороне не оставалась. Но Витя, сочтя пылкостью Князевой за утвердительный ответ на начальное его предложение, перехватил Аню в руках своих до того, как желание куда-либо ехать покинуло и его. — Одевайся.***
— Лефортовский парк… Аня сама не поняла, с какой эмоцией произнесла место их прогулки. И в недоумении была, удивляясь, почему именно к нему Пчёла без десяти двенадцать её привёз, и умилялась осознанию, что здесь и было первое их «официальное» свидание, и даже каплю негодовала тем получасам, какие пришлось потратить на дорогу. Дни октября были теплыми, но ночи становились холодными, вместе с собой принося в столицу первые заморозки. Деревья покачивали ветвями, на которых листья, хоть и желтыми были, но стремительно опадали на сырой асфальт, на поверхности неглубоких луж, на озера парка, через которые перебрасывались не знавшие реставрации мосты. Ветер был редкий, но холодный, близкий к пронизывающему. Рука Вити, сжимающая кулак Анин, грела лучше запахнутого до самой груди пальто. Она на мужчину смотрела исправно раз в секунд двадцать, наблюдая, как на свежем воздухе со скулистого лица пропала какая-то болезная румяность, как фонари играли тенями на профиле Пчёлкина. — Да. Помнишь? Гуляли здесь в первый раз. — Конечно, помню. Ты ещё пиджак мне свой дал, чтоб у озера сесть. А сам рядом упал. Витя усмехнулся. Подошва стучала по брусчатке, какой мост выложили. Луны видно не было за дымкой тумана; ночное светило расплывчатым казалось, опускаясь удивительно близко к горизонту. — Между прочим, это ты меня дёрнула. Вот я и упал. — Что же ты не сказал, что хотел на корточках сидеть!.. — хохотнула Анна. Смех её, что в тишине пустого парка казался колоколом, по руке Пчёлы пустил мурашки. Кокетство Князевой так ему нравилось, в глазах зеленых зажигало озорные искорки, мелкие складочки возле самых уголков век образовывая. Она будто на два года назад вернулась воспоминаниями. В то время, когда только узнавали друг друга, когда и примерных представлений не было о важности, какую стали представлять. Время без забот… Туда хочется вернуться, но довольно быстро это желание прочь отгоняешь, понимая, что надо дальше двигаться и реже оглядываться на то, что было раньше. Они остановились на середине моста. Витя руками упёрся в перила, посмотрел на темную воду, что в Яузе спокойно стояла, ловя в себя желто-красные листья. Лишь мелкая рябь искажала почти ровное отражение воды. Аня стояла прямо, разглядывая далекие, что самое главное, пустые дороги по правую и левую стороны от речушки. Пчёла взглянул в безликое лицо своё, что отражалось в чёрной воде реки, вздохнул. Пальцем погладил Аню по фалангам, натыкаясь подушечкой пальца на кольцо, какое она сама себе подарила после достижения должности помощницы главного режиссёра. Сейчас или никогда. Пан или пропал. — Хороший подарок. Князева голову опустила, улыбнулась так, что ночь перестала казаться мёрзлой, и поймала в мягкости ладонь Вити. Смешок её разрезал тишину, что одновременно и тяжестью на плечах лежала, и не напрягала особо. — Да… Было время, — она не стала ладони освобождать, чтоб посмотреть на украшение. — Вроде, недавно только побаловала себя. А уже почти год прошёл, в декабре же Сухорукова к себе позвала… — Не думаешь новое колечко взять себе? — спросил Пчёла, не распрямляясь; казалось, в полный рост встанет, от перил оттолкнется — и кости станут мягкими, как желе, сгибаясь под тяжестью мышц, вен и сухожилий. Князева в кокетстве, какое ей, по всей видимости, самой нравилось, увела взгляд в левый нижний угол: — Праздников пока никаких не ожидается. — Ах ты хитрюга! — воскликнул, смеясь, Пчёлкин, и всё-таки себя пересилил. Плечи назад откинул, перехватывая в объятья Анну под смех её, чуть покружил девочку, причитая: — Что, становление режиссёром — не такой веский повод, как достижение должности его помощника? Девушка за плечи его ухватилась, улыбаясь так, что заболели щёки. — Веский! — не отрицала Аня. — Но… — и снова эта хитрая улыбка, которой она невесть с кем игралась. — …повторяться не хочется. А так, до Нового Года ещё два с половиной месяца, до восьмого марта — ещё больше. — А как же день рождения? — спросил хитро Пчёла. Мелочь в кармане ощутимо потянула вниз пиджак, тяжестью перекладываясь на плечи. Ладони его с крепостью сомкнулись на талии Князевой, которая чуть ли не ослепила Витю блеском задорным в зрачках. — Не зубоскаль. Из нас двоих явно не мне стоит намекать о подарке на почти-юбилей, знаешь ли. Витя с напускной важностью вскинул подбородок, будто назад откидывал растрепавшиеся от ветра и Аниных ласк волосы. — Да-да, я именинник, — он довольно из стороны в сторону покачал головой, подставляя её то под лунные лучи, то под свет от фонарей. Князева хихикнула жестом, которого до того бы никогда себе не приписала, и подбородком упёрлась в грудь мужчине, на него смотря снизу. Кадык дёрнулся от глотка, будто на шею Вите удавку накинули, когда бригадир с намеренной важностью вдруг поправился: — Хотя, нет. Не именинник. Аня уже думала его спросить, отчего же он себя праздника, о котором говорил много, лишил вдруг, но быстро поняла ответ. Именинником, если разобраться, был тот, кто отмечал именины, а не день рождение. И, так если разобраться, Пчёла действительно им и не являлся… Князева наклонила голову, вместе с тем и корпус, чуть в объятии раскачиваясь с Витей, как маятником. На миг показалось, что с брусчатки моста в воду падать камни стали, что тот сыпаться вдруг стал под ногами их, но это прошло, когда Анна призналась: — Никогда не знала даты своих именин. Их же несколько? — Ага, — кивнул Пчёла. В горле стало сухо, как от горстки мелкого сухого песка, когда у него дрогнули пальцы, а вместе с ними и какие-то особенно чувствительные сердечные мышцы. Он как бы невзначай сказал: — У тебя, кстати, сегодня. — Да ладно, — вскинула брови Князева в несильном, но приятном удивлении. Она на Пчёлу посмотрела, заприметив вдруг, как из болезной красноты он стал вдруг бледным. Луна, что ли, так светит странно?.. — Прямо перед твоим днём рождения, надо же… — Так, может, я колечко на именины тебе подарю? Князева почти рассмеялась, но какая-то смутная догадка вкупе с формулировкой Витиной кольнула под рёбра, подобно шпагой. Но лезвия острого из сердца Аниного не вытащили, а внутри оставили, позволяя металлом чувствовать кровяные толчки. А Витя, взгляд которого с высоты его роста стал казаться будто новым, незнакомым, руками, что почти закаменели на талии Князевой, ладони её поймал. Холодные у неё руки. Такие согреть хотелось — хотя дыханием, хоть пальцами, хоть поцелуями беглыми. Всё. Нет пути назад. Всё или ничего. — Ань… Она догадалась. Слова, серьезностью одновременно пугающие и привлекающие вплоть до тряски в голосе, пропали из головы, будто их там и не было никогда. Пчёлкин руку одну освободил из хватки её, гладя женскую ладонь, и нырнул в карман за бархатной коробочкой. Опустился на колено ровно в тот миг, когда Князева руку прижала к лицу, пряча за ней затрясшиеся в переживании губы. — Ань… — повторил снова, дав себе секунду, — последнюю — чтоб с духом собраться и произнести, наконец, слова, какие в голове своей много повторял с разными интонациями и уровнями уверенности. Сердце прыгало от пяток к горлу, когда Витя руку ей поцеловал, побежал губами по запястью. — Ты лучшее, что со мной случиться могло. Я тебя люблю, Анютка. Я с тобой других не вижу, да и не хочу, не нужны они… — Поднимись, дурень, — прошипела в слезах и сама перед ним на колени упала, не жалея низов запахнутого пальто. Влага жгла глаза так, будто плакала вином, когда Аня в локти Пчёлкину схватилась в попытке на ноги поднять. Щёки горели, выпаривая слезинки на ресницах своим жаром, а на языке крутилось одно слово. — Ань, выходи за меня. Стань женой мне. Князева услышала, как открылась коробочка где-то рядом с лицом, но за стуком сердца своего, какое кровью налило шею и лицо, не обратила внимания на кольцо. Да какое дело до него!.. Слёзы застелили глаза так, что Аня с трудом веки смогла и разлепить и на мужчину посмотреть. От прикосновения мёрзлых пальцев с горячим скулистым лицом будто что-то зашипело. — Вставай, Витенька… — Родная, ты согласна? Аня в плаче, какой отчаянно пыталась скрыть, отворачивая лицо в сторону, пыталась за локти его схватиться, чтоб поднять, но штанины брюк на коленях будто с мостовой склеились воедино. Не встанет, Богом, жизнью своей клялся, что не встанет, пока не услышит ответа Князевой, как бы сильно та не старалась на ноги его поставить. Время, весь его бескрайний поток разделился на «до» и «после», когда Аня всхлипом, полным любви, чистой и светлой, способной Луну на небосклоне сменить Солнцем, ответила: — Согласна… И он тогда поднялся. Сначала вскинулась его голова, и Аня, старательно тянущая его вверх, перехватила за щёки, слёзным шепотом молясь на ноги встать, увидела в глазах Витиных блеск — будто небо и океан сошлись воедино, в пространство, которое примет в бескрайность и не отпустит вовек. Потом сам ноги распрямил, продолжая держать в руке коробочку с кольцом из платины и красивой композицией из трёх бриллиантов. Вздохнул глубоко, чувствуя, что лёгкие стали шире, объемнее в разы, близясь к тому, что затрещать, и прокричал: — Она сказала «да»!!! И почти Аня погладила Пчёлкина по щекам, губам, оглушенная ни то криком, ни то предложением, на которое согласилась, правда, «да» ему сказала!.. Но вдруг с другой стороны моста, откуда-то из тени к ним кинулись, крича в радостях… друзья. Томка и Сашка быстрее всех оказались, налетели на пару с объятьями так, что чуть с ног не сбили. Девушка подумала в секунду, что мерещится, что неправда всё — уснула на диване в гостиной за «Подземельями Ватикана», и всё происходящее было её фантазийными дрёмами… Но быстро двоюродный брат сгрёб девушку в охапку, вышибая из лёгких воздух, а из головы — глупые мысли: — Поздравляю, Анька!.. — проголосил над ухом Сашка, похлопывая ладонями по подрагивающим плечам, спине, и с неясной, но очень приятной на слух смесью эмоций позвал сестру новой фамилией: — Пчёлкина! — Анюта!.. — прокричала в веселье Ольга, чуть каблуки не ломая на брусчатке. Она быстро Витю, которому на ухо радостно что-то орал Космос, обняла за плечи, до каких едва допрыгивала. И мужа лихо подвинула в сторону, с Томой обхватывая подругу в тиски. — Поздравляю, милая! Поздравляю!.. — Спасибо, — запнувшись от глотка воздуха, вставшего поперёк глотки, прошептала Аня, и спрятала за руками лицо. Хотя слёз и не стеснялась в тот миг, — чуть ли не впервые — но Тома, у которой самой глаза были на мокром месте, в понимании протянула ей свой, уже сырой, платок. — Девочки, спасибо… — Держи. И не плачь, Анечка. Всё хорошо у вас будет, правда, вот увидишь… — Будьте счастливы! — возрадовался Валера, сильнее всех тормозящий. В руках он держал коробку с десятком фужеров, под мышкой тряслась бутылка из тёмно-зеленого стекла. А у Анны вдруг голос пропал, будто от ангины. Кудри радостно причитающей Томы загородили ей обзор, сеточкой светлого волоса покрывая картину, но Князева точно перед собой видела Витю, не обращающего внимания на Космоса, трясущегося вокруг них всех с камерой, внимания. Он только на неё смотрел с улыбкой такой, которой Князева раньше не видела. Не описать такую было никак — слишком много всего она говорила, все слова любви, какие только знала, собой заменяла. Ане это сердце разрывало в боли сладкой — такой, которой хотелось больше, чтоб совсем под рёбрами места не осталось. Чтоб редкие вздохи можно было смело назвать благодатью. «Мамочка…» Аня вырвалась из объятий подруг, не задерживающих ничуть. Руки будущего супруга, которому позволила вопреки всем принципам себя защитить, которого сама оберегать хотела, поймали до того, как девушка два шага успела сделать, и словили, что смогли бы даже с обрыва поймать. Губы его — искусанные от волнения, по-приятному сухие побежали по лицу. Поцелуями они ловили слёзы, чуть щёки грубоватой кожей царапая. Девушка того не замечала. Только дышала тяжело, слыша, как из-под толстого льда, напускные громкие споры Томы с Ольгой насчёт, кто свидетельницей на свадьбе будет. Космос, трясущийся с камерой, ей задавал какие-то глупые вопросы: — Ну, Анька, чего ты рыдаешь? Пчёла, конечно, шалопай, и тебе с ним не особо позавидуешь, но уж что поделаешь!.. — Балбес ты, Космос! — в сердцах буркнула Аня. Щёку спрятала в складках Витиного пальто под смех всех присутствующих и свой собственный. — А-ну, поберегись!.. — предупреждающе воскликнул Валера, и пробка от шампанского выстрелила куда-то по перилам с характерным звуком. Тамара вскрикнула, хохоча, а Саша стал в руки всем бокалы распихивать, пока алкоголь не залил мостовую под каблуками Аниных ботильонов. А она, мокрыми глазами на всё смотря, сжала в кулаке рубашку Витину. Он голову наклонил чуть, поцелуем скользя по волосам невесты, и тогда она тихо в искренности, которую далеко не в каждой клятве услышишь, проговорила: — Я до смерти тебя люблю, слышишь?.. Космос, по всей видимости, и без шампанского хорошо поддатый, рассмеялся беззлобно и проговорил, беря их с Пчёлой в объектив видеокамеры: — Ну, Анька, обойдёмся без смертей! Ты тут ещё всем нам нужна!.. — и ещё бы точно что-нибудь сказал, если б Оля в намеренной «случайности» не пихнула Холмогорова локтём под рёбра. У Вити взгляд от услышанного переменился так, как думал, быстро не поменяется никогда, и он вдруг веки сильно-сильно сжал, чуть голову запрокидывая. И тогда Саша понял, вероятно, окончательно, почти бесповоротно, что отдал сестру двоюродную человеку, любящему её до беспамятства. Пчёлкин — тот самый Пчёла, блин, которого Белов с первого класса знал, который себя старательно барышнями окружал, но два года назад под дулом пустого пистолета обещал Аню от бед оберегать — вдруг правую ладонь девушки схватил, целуя каждый её палец. Каждую фалангу — быстро и трепетно, подобно порханию тонким, почти стеклянным крыльям бабочки. — Незабудка моя … Маленькая, девочка… — Анна ластилась, как самое маленькое и нежное живое существо, которое шло только в голову, и за это никак нельзя было её наругать. Тогда можно было… — Любовь моя, свет ты, боль, радость… Фил в руке жене, растрогавшейся до слёз от слов сладких, пихнул бокал, какой принадлежать должен был Ане. Князева пальцы выхватила из ласки Витиной, чтоб по лицу погладить, и Пчёла протянул тогда невесте своей коробочку с кольцом. Она кивнула, поджимая губы в попытке снова не всхлипнуть. Но в тот вечер — ничуть не жалко и не слабо. Кольцо подошло вровень. Аня не смотрела на камни, — что до них, какое дело?.. — когда Пчёлкин на безымянный ей кольцо надевал. Всё любимый профиль рассматривала, слыша лишь дыхание мужчины и думая найти в нём что-то новое. В тот миг, когда Витя мельком проморгался, Валера всё-таки поднял бокал и пробасил так, что, вероятно, услышали рыбы Яузы, постепенно впадающие в анабиоз: — За Пчёлкиных! — За Пчёлкиных! — подхватил Белов с барышнями. Космос запоздал, найдя свой бокал в ладонях у Ольги, которая аж с закрытыми глазами наслаждалась алкоголем, что за счастье подруги, за Витино счастье пила с радостью. Князева к груди Пчёлы тесно-тесно прижалась, когда он у Томки забрал полный фужер, и почти с рук жениха глотнула за себя. Только вот Саня сплюнул на мостовую и воскликнул так, что будь Аня подчиненной в структуре брата двоюродного, точно бы в обморок упала: — Ёкарный бабай, Фил, ты чё за шампанское взял? — А чё с ним? — в напускном удивлении моргнул глазами Валера под звонкий смешок Ольги, явно понявшей, что дальше будет. Саня легонько по голове Филатову дал и пояснил: — Горькое, кошмар! — Горь-ко! Горь-ко! — сразу же воскликнули девушки и Космос, чуть ли не залпом осушивший свой бокал. Ане засмеяться хотелось, но голос пропал, позволив девушке немо расхохотаться под чужими взглядами и объективом карманной камеры. Руки от локтей и ниже задрожали, в пальцах сходясь судорогой, сжимающей ладони Пчёлкина. «Муж мой… Моя опора. Человек, для которого я — отдушина. Тыл верный…» Губы коснулись друг друга, сразу поцелуй делая глубоким. Таким, на который способны — поистине — только люди, отдавшие друг другу половинку самих себя…***
…Космос зажал динамики, — видимо, на радостях за друга детства — отчего общий счёт их с Витей поцелуя звучал крайне глухо. Но слышимо. Аня на кухне на Остоженке сидела в рубашке Пчёлы, какую он почти аккуратно положил на спинку стула перед тем, как к невесте своей лечь, поцелуями под майку её залезть, и, вроде, в третий раз пересматривала видео. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать… Счёт поцелуя шел долго, дойдя до хороших двадцати двух — и то прервался потому, что у Князевой ноги заплелись, путаясь, вес тела не удерживая. Ещё и воздух кончился, вопреки физиологии не захотев в лёгкие через нос спускаться. Аня улыбнулась паре, за которой следила с маленького окошка видеокамеры. Витя «с плёнки» губы её поцеловал снова, не переживая, что отсчёт кончился уже. Потом спросил, смотря в объектив камеры, которую держал Холмогоров: — Кос, шафером будешь? Ответом ему была секундная тишина. А после «оператор» развернул объектив «мыльницы» к себе, снимая окосевшее — явно не от романтики — и довольное лицо: — Запомните, все, этот момент! Я, Космос Юрьевич Холмогоров, свидетелем у брата на свадьбе буду!!! — Ну, Кос, хорош, ты в зю-зю уже, — расхохотался Саша и потянулся за камерой. Картинка затряслась, и смех Томы с Олей стал последним звуком, какой можно было услышать с видео. И тогда экран потух, предлагая снова поставить на произведение запись. Включать её в четвёртый раз Князева не стала, ведь уже точно знала, что ждало в начале. На первых минутах записи Космос, добавляя в рассказ просторечий и живых фразеологизмов, от которых девушка рот себе затыкала, чтоб в голос не засмеяться, рассказывал о сути сюрприза Пчёлкина — что, так да так, решил Витя в романтики заделаться и Аньке предложение сделать. И не абы где и когда, а на стыке дней её именин и его дня рождения!.. Оля, иногда попадающая в кадр, шепотом говорила, что «Анютик» с Витей друг для друга пара хорошая, что радовалась, мол: «Созрел, мальчик, наконец!». Белов же на всех шикал, прячась с компанией за мостом, на котором Пчёла на колено перед девушкой своей, теперь уже невестой, опустился… «Вот ведь кудесники! И молчали ведь…» Аня, улыбающаяся незаметно для самой себя, пообещала на следующий же день от Витиного дня рождения перенести видео на кассету и хлопнула окошечком «мыльницы». Сон не шёл. Девушка глаз не могла сомкнуть — стоило попытаться поспать, так под веками будто взрывались салюты, хлопками пороха отдавая в уши и грудь, где и без того лишнему вздоху было мало места. И если первый час от возвращения домой Князева и не думала спать, а с Пчёлкиным ласкалась губами, объятьями и словами нежными, то ближе к пятому часу утра бессонница напрягала. К кольцу на безымянном пальце она пока не привыкла. Взгляд каждую минуту, и даже, того гляди, чаще, обращался к платиновой полосе, проверяя её наличие и сохранность. Будто боялась, что кольцо могло соскользнуть, потеряться где, хотя и не болталось. Это временно, знала Аня, скоро приноровится… Князева тихо отложила от себя камеру и, подумав недолго, потянулась к трубке телефона. Вероятно, было ошибкой звонить матери сейчас — ближе к концу её ночной смены в родильном доме, к завершению которой у Екатерины Андреевны, по правилам, пропадало какое-либо желание разговаривать. И часть какая-то Анина это понимала, говорила не дёргать, потом маме позвонить, что, мол, не убежит никуда новость о свадьбе… Только вот вторая половина Князевой от слова «свадьба» глохла, словно под удар обуха подставляла затылок, и оттого звучала убедительнее. В надежде, что не очень страшную ошибку совершала, девушка достала антенну и по памяти набрала номер телефона Берматовой. Хоть бы не принимала роды, хоть бы сидела за бумагами… Гудок пошел быстро. Аня в усталости подобрала под себя ноги, уложила подбородок на колени. Плечи постаралась назад отвести, но под тяжестью прошедшего дня спина всё-таки изогнулась. Девушка выдохнула; сердце ещё отчетливей по ребрам застучало, будто азбукой Морзе выбивало мысли Ани, их хаотичный и быстрый поток. В голове на миг образовалась пустота, когда с того конца провода всё-таки послышался голос, который Князева слышала с первых дней своей жизни. — Алё!.. — Привет, мам. — О, Анька, — пробухтела мама в тяжести, будто пешком на двадцатый этаж поднималась. — Чего так рано вскочила? — Я не спала. Екатерина Андреевна что-то себе под нос хмыкнула, но ничего не сказала. Хотя Аня, зная мамин характер, поняла, что ей и не стоило как-то вслух острить, Князева по усмешке шутку тихую, оставшуюся в голове Берматовой, осознала. Тётя Катя, по всей видимости, пошутить думала, что Витя «с утра-пораньше подарок Анин захотел». А не озвучила мыслей своих, только чтоб дочь не возмутилась громко — и без того голова под конец дежурства гудела издевательски. Девушка усмехнулась уголком губ; да, это очень в мамином стиле. — А чего так? — Не хочется, — ответила Анна и ноготками зарылась в пряди, какие думала закрутить утром наступившего дня. Пальцы ног мёрзли ни то от сквозняка, идущего от приоткрытого окна, ни то от крови, что отлила к лицу девушки, конечности делая неподвижными. Князева поинтересовалась голосом удивительно спокойным: — Как дежурство? С той стороны провода на миг образовалась почти идеальная тишина, не прерываемая даже шумом помех на линии связи. Представила Князева на миг, как у мамы круглыми-круглыми глаза сделались от вопроса, для Ани нехарактерного. Близко к горлу подкралась мокрота, сдерживаемая поджатыми челюстями. — Ты, что, только для этого звонишь? В ответ Князева ничего не сказала. Только повела плечом — будь мама рядом, то не стала бы спрашивать ничего. Поняла бы, что Аня интересовалась, но не глубоко, а для приличия. Так, чтоб время потянуть. Волосы тёмные скользнули через пальцы, не цепляясь за обручальное кольцо. — Нормальное дежурство, — проговорила мама, будто подвоха искала. — Сегодня всё спокойно, никому плохо не стало, ни у кого воды не отошли… С документацией сижу, проверяю, чтоб всё в порядке было… — Мам, знаешь, мне Витя предложение сделал. Ответом ей снова стала тишина. И снова, вероятно, глаза у мамы округлились. Или, может, напротив, Екатерина Андреевна сжала сильно-сильно веки, чтоб слёзные каналы передавить, в трубку не всхлипнуть. Или… Анна не знала, что там с мамой было, и это было в равной степени как плохо, так и хорошо. Нервы искрили, будто облитые керосином и «согретые» пламенем огнива. Мамочки, вот ведь мазохистка!.. — Ну, Слава Богу, — отозвалась спустя, казалось, пару дней, мама. Выдох её через трубку почувствовался дуновением, тронувшим Анины волосы. У Князевой от мыслей этих слёзный ком, который с самого момента, как Пчёла на колено перед нею встал, не пропадал, запульсировал. Будто думал горло разорвать. За шумом крови в висках Аня едва услышала влагу в шепоте мамином: — Анечка, доча, а ты что ему сказала?.. — Мам, ну, правда, что глупости спрашиваешь? — почти всерьез обозлилась она, но вместо недовольства в тоне явная тихая радость слышалась: — Согласилась я, мамуль. — Неужели, дождалась? Дочь у меня невеста теперь… — Невеста… — Это что, выходит, скоро будешь… Анна Игоревна Пчёлкина? — проговорила мама, примеряя новую фамилию к имени Аниному. Девушка внутреннюю сторону щеки закусила, чтоб снова не всхлипнуть в жесте, какой Екатерина Андреевна потом, в самый ненужный момент может припомнить, и услышала в гордом тоне мамином каплю печали, схожей с ложкой дёгтя: — Звучит!.. Она снова хохотнула. Тогда картинка перед глазами потеряла свою четкость. Веки будто горели, с ресниц соскальзывали слезинки, по температуре напоминающие нагретую кровь. Аня глаза потёрла почти по привычке, хоть в тот миг и не было ей кого смущаться от слёз своих. Право имеет. Не каждый день перед ней на одно колено встают. — Анечка, — мама снова её позвала уж непривычно ласково для самой себя, для дочери, и от следующего вопроса кожаный диван вдруг стал казаться слишком мягким. Будто зыбучие пески, с каждым вздохом тянущие куда-то вниз, туда, откуда без чужой помощи не выбраться. — Ты хоть чуточку счастлива, а?.. Она не нашла сил в себе, чтоб возмутиться. Девушка только полоску кольца к губам прижала, невесомо целуя, и проговорила: — Мам, не «чуточку». Я счастлива. — Это главное, милая, — шепотом уверила Берматова, и Ане тихий этот ответ будто в сердце выстрелил. В упор. Князевой щёки зажгло сильно-сильно, отчего девушка, прошипев, как от боли, но такой приятной, что навсегда запомнить ту хотелось, под рёбрами оставить чувство тесноты, закачала головой. Грудь вздрогнула, когда на том конце провода Екатерина Андреевна, вытирающая слезы снятой медицинской шапочкой, вдруг пригрозила дочери: — Не приведи Бог, если шутишь со мной, Анька, по шапке получишь!.. У девушки даже связки задрожали, когда она снова покачала головой, но уже не в боли, а в немом хохоте, которым сейчас было бы очень некстати Витю разбудить, успокоила маму: — Правда, мам. Я замуж выхожу. — Господи, хорошие же вы мои, — снова шепотом прокричала Екатерина Андреевна. И снова, почти высохшие в смехе слезы защипали кожу будто солью, а сердце сжалось в желании стать таким маленьким, чтоб никто пропажи его не заметил. Князевой, с девичьей фамилией дохаживающей последние месяца-два, захотелось вздох ладонями задушить. Чтоб никто, даже статуэтка кошки, стоящая в «стенке», не услышала. — Заедите завтра, после дня рождения Витькиного? — Заедем. Заедем… — Я ждать буду! — пообещала мама, восклицая. Аня кивнула, размытым зрениям не хорошо знакомую гостиную на Остоженки видя, а представляя отчего-то Екатерину Андреевну, которая, по всей видимости, на ноги вскочила, натягивая провод стационарного телефона, не в состоянии дальше метра шаг сделать. — Слышишь, Ань? Жду! Обязательно!.. — Слышу, — успокоила её девушка и заглянула в окно, за которым виделись одни из главных улиц столицы, уже не освещённые фонарями. Солнце из-за горизонта ещё не поднялось, но уже тьма проходила, являя за место себя предрассветные туманные сумерки. — Мы будем. Телефонные провода, соединившие мать с дочерью через добрые пятнадцать километров, почти не исказили высоких нот в голове Екатерины Андреевны, когда она, сама того за собой не замечая, проговорила вещь непривычную: — Люблю тебя, Анечка. Родненькая моя, я поздравляю тебя… Будь счастлива, дочурка. — Буду, мам, — уверила снова Аня и погладила себя по ногам, кожа которых пошла мурашками ни то от прохлады отступающей на сутки ночи, ни то от усталости длинного дня. — С Пчёлкиным по-другому и не планирую.