***
Гермиона облокотилась на стол, заваленный расчётами и тяжело вздохнула. Наступило Рождество, и оно сделало её задачу, сейчас не выполнимой. Гарри был прав, работа двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю та ещё сука. Несмотря на многие часы работы, лекарство всё ещё казалось недосягаемым. Она была так близко, но всё ещё так далеко. Джинни и Луна, закутанные в несколько слоёв одежды, ворвались в офис, улыбаясь от уха до уха. — Вставай. Достаточно работы. Мы идём на рынок! Гермиона была благодарна своим друзьям. Они ежегодно старались облегчить ей рождественский сезон обедами вне дома и прогулками за покупками. — Как вы сюда попали? Молодые женщины засмеялись, поднимая Гермиону на ноги и одевая её в тёплое пальто. — Легко. Твой босс согласен с нами! Свежий зимний воздух не способствовал тому, чтобы толпы людей сидели дома. Девушки посещали различные рынки, установленные по всему Лондону и заполненные местными жителями и туристами. Разноцветные огни мерцали, и Jingle Bell Rock играл через громкоговорители. Холод смягчался под напором тяжёлого пальто и большим количеством веселья. Трое подруг ели и смеялись, проходя через прилавки с вкусными закусками и различными безделушками.***
Несколько дней спустя Гермиона была одна в своей квартире. Она пораньше ушла с работы, по настоянию своего босса. Завтра пятница, канун Рождества и начало длинных праздничных выходных в Министерстве. Завтрашний вечер она проведёт на площади Гриммо. Сегодня же вечером Косолапый свернулся калачиком на своём одеяле и спал у батареи. Гермиона слишком много думала о своём одиночестве, своих родителях и этом проклятом лекарстве. В отчаянии взъерошив волосы, она отодвинула несколько стопок документов в сторону. Ей нужно было оставить всё это на несколько дней. Возможно, свежий взгляд, допустим во вторник утром, выявит недостатки в контрзаклятье. Трафальгарский рынок находился всего в нескольких минутах ходьбы от её квартиры. Пребывание среди друзей и просто толпы людей на днях, позволило ей отвлечься. Может быть, сегодня это тоже пойдёт ей на пользу? Зашнуровав ботинки, накинув пальто и кашемировый шарф, Гермиона вышла за дверь, на людные улицы. Ночью вокруг царила другая атмосфера. Мерцание огней выглядело сейчас более небесным. Музыка приобретала хоровой оттенок. В течение дня ярко украшенные киоски казались почти кричащими. Но ночью, когда рождественские огни переливались от мерцающей мишуры и украшений, рынок купался в более мягком сиянии. Это дарило чувство безмятежного Рождества, как будто мечты могут сбыться. Люди прогуливались в более неторопливом темпе. Оглядываясь вокруг, Гермиона видела пары, держащиеся за руки или обнимающиеся, мечтательно улыбающиеся друг другу. Она чувствовала, что её глаза увлажнились, и сделала глубокий вдох, чтобы сдержать слёзы. Гермиона слышала свой голос, чуть выше шёпота. Может быть, когда-нибудь. — Может быть, когда-нибудь что, мисс Грейнджер? Поражённая, Гермиона быстро повернулась и уставилась в чёрные глаза Северуса Снейпа. Звуки рынка замерли, и все детали размылись. Кроме него. Зелёный клетчатый шарф, заправленный в серое шерстяное пальто и серая шерстяная шапочка на его голове. Глубокие морщины на высоком лбу стали мягче, тёмные круги под глазами исчезли. Эти глаза, пронзительно чёрные, когда-то пронзившие её сердце подобно кинжалам, тоже стали мягче. Его скулы пылали румянцем на зимнем воздухе, но всё ещё были остры и элегантны. Гермиона опять загнала себя в ловушку. — О! Профессор. Как приятно видеть вас снова. — И вас тоже, мисс Грейнджер. Вы здесь одна? Без компании неповоротливого игрока в квиддич? — Мои извинения, — он запнулся. Гермиона коснулась его руки жестом, который предполагал, что в извинении не было необходимости. Оба, и мужчина и женщина, почувствовали покалывание и притяжение, хотя ни один из них не признал этого. — Да, я одна. И у меня никогда не было возможности поблагодарить вас за то, что вы сделали… за вашу галантность в общении с Роном пару лет назад. Северус всё ещё чувствовал отвращение к никчёмному Уизли, даже сейчас, спустя столько лет. Приподняв бровь и усмехнувшись, Северус ответил со всем высокомерием, на которое был способен. — Поверьте, мне было очень приятно, мисс Грейнджер. Гермиона подавила хихиканье, решив вместо этого широко улыбнуться. — Не представляла, что я увижу вас здесь, на переполненном лондонском рынке, в Рождество. Вы… один? Северус потерялся в её глазах. Тёмный янтарь, с пряной корицей и золотом, сверкал ярче любой звезды. — Да. Минерва время от времени выпускает меня из замка. Северус бывал на лондонских рынках всего несколько раз в своей жизни. Рождество было одним из тех времён, когда он чувствовал себя особенно одиноко. Чувствовал себя социальным изгоем, которым был в подростковом возрасте. Сейчас Северус был невидимкой в толпе весельчаков, но всё же был её частью. Он наслаждался уличными артистами, едой и киосками, полными того и этого. Магглам было всё равно, кем он был или не был. После того, как отец убил мать, Северус потерял дом. Когда алкоголь наконец забрал Тобиаса, Северус потерял семью. После убийства Дамблдора у Северуса не осталось никого и ничего. Неважно. Сегодня Рождество. И теперь Гермиона была здесь, рядом с ним. — Признаюсь, когда я был маленьким, Рождество в нашем доме не отмечалось. Каникулы всегда давали возможность отдохнуть от студентов, так что я с нетерпением ждал их. Последние несколько лет я аппарирую на рынки, чтобы найти в подарок избранным, сделанные в ручную безделушки. Гермиона вспомнила слова Минервы и решила поинтересоваться. — Минерва в восторге от ваших подарков — домашних джемов и прочих угощений. Я слышала, вы купили новый дом… за городом. Левый уголок его рта дрогнул в сдерживаемой улыбке, а правая бровь приподнялась на полдюйма. — Минерва — хитрая лиса. Гермиона подумала, что его улыбка была приятной. Она вспомнила, что видела её однажды летом, после войны. В то лето, которое началось ужасно и закончилось новой надеждой. — Держу пари, она достойна Слизерина. Северус кивнул. Он хотел рассказать Гермионе всё о своей собственности. Схватить её в охапку и забрать себе, чтобы жить долго и счастливо, как однажды посоветовала Минерва. Вместо этого он опять выбрал более безопасный маршрут и сменил тему разговора. — Я могу спросить, как продвигаются ваши исследования? Разочаровывают, если честно. Я действительно надеялась когда-нибудь привлечь тебя к работе. — Хотите глинтвейна, мисс Грейнджер? Тогда, возможно, мы сможем обсудить вашу работу без угрозы обморожения. Её смех был непринуждённым и очаровательным. — Гермиона… пожалуйста. И идея звучит замечательно. Он склонил голову, возвращая услугу. — Тогда Северус. Они сидели на богато украшенной скамейке, на которой были вырезаны лесные сцены. Гермиона держала картонный стаканчик с горячей жидкостью под носом, вдыхая её пряный аромат, прежде чем сделать очередной глоток. — О, боже, это вкусно. И согревает. Северус поднял свой стаканчик, словно поднимая тост за взрослую женщину, сидящую рядом с ним. Сколько ей сейчас? двадцать восемь… двадцать девять… тридцать? Он давно потерял счёт времени. — За ваш успех. Гермиона улыбнулась и наклонила голову, принимая тост. Она рассказала ему о своём заклинании и постоянной борьбе с момента его создания. Про бесконечные попытки его усовершенствовать. Про бесчисленные испытания и разочаровывающие неудачи. Про отсутствие исторической документации, ведь сохранились лишь несколько заметок о проведённых ранее неудачных попытках, прежде чем волшебник, или волшебники, сдались. О том, что ей предстоит проверить ещё сотни чар памяти. О том, что её цель, кажется, отдаляется от неё с каждой новой неудачей. — Насколько я знаю при Obliviation воспоминания не исчезают, несмотря на название… они только скрываются. Я напомню вам, что биологически невозможно стереть воспоминания без деградации мозговой ткани. Obliviation же в свою очередь не разрушает мозговую ткань. При Occlumency волшебник строит свои собственные щиты внутри своего собственного разума. При Obliviation заклинатель ставит щиты в чужом разуме. Чем искуснее заклинатель, тем сильнее Obliviation. Используя Legilimency, я проникал в сознание жертв и видел… если хотите, стальные склепы, — задумчиво проговорил Северус. Глаза Гермионы расширились. Obliviation и Occlumency были двумя сторонами одной медали. Она была поражена реальной возможностью осуществить задуманное. Ответ, недостающий фрагмент мозаики, всё это время лежал прямо перед ней. — Это блестяще! Цирцея, это может сработать! Но как открыть эти хранилища? Восстановить память? Моё заклинание должно было сработать, но пока были только проблески. Северус был осторожен. За прошедшие годы с помощью терапии он добился больших успехов в сдерживании своего сарказма и притуплении острого языка. Он отчаянно хотел помочь, но знал, что он такой же перфекционист, как и Гермиона Грейнджер. Столкновение из-за методологии — это не то, с чего он хотел начать их отношения, если они вообще возможны… — Я знаю, по своему опыту, что контрзаклятье должно быть, как минимум в три раза сильнее самого заклятия. Заклинание Obliviation очень сильное. Контрзаклятие должно быть в разы сильнее. — Как у Sectumsempra контрзаклятие — Vulnera Sanentur, произнесённое три раза непрерывным движением палочки? — Точно. Гермионе уже не терпелось приступить к работе без дальнейших задержек. Она чувствовала, что решение было ближе, чем когда-либо. Её благодарность была ошеломляющей. Она боролась с тем, чтобы не прыгнуть на Северуса и не зацеловать его. — Я знаю, что завтра сочельник, но не могли бы вы посмотреть мою работу? Если у вас есть время? Я была бы…признательна за ваши мысли по этому поводу. Небольшой трепет в его груди сменился теплом, которое он испытал почти десять лет назад. Но на этот раз всё было по-другому. Сейчас, что бы это ни было, оно определённо было интенсивнее. — Конечно, это было бы честью для меня. Назовите время и место. Гермиона почувствовала, что готова схватиться рукой за сердце. Волнение от его решения и близости к ней единственного человека, которого она когда-либо по-настоящему любила, было почти ошеломляющим. — Мои теории и расчёты находятся в моём кабинете в Министерстве. Но я храню копии большей части исследований дома. Мои мысли, каракули и расчёты. Гермиона подавила чувство неловкости. Этот шрам через его чёрную бровь изогнулся вверх, когда Северус улыбнулся. — Я бы хотел увидеть ваши мысли и каракули… то, что вы уже рассмотрели, и то, что сбросили со счетов. Ключ к решению может быть там. У Гермионы почти закружилась голова. Годы учёбы, исследований, работы и слепой надежды могли наконец дать результат. — Хорошо, тогда жду вас у меня дома. Завтра в середине дня? Северус не хотел расставаться с ней. Только не сейчас. Сколько лет они не виделись, восемь, девять лет? десять? — Как пожелаете. Однако, я боюсь, что теперь не смогу уснуть. Размышления всю ночь будут бродить в моём мозгу. — Я тоже! — Гермиона выпалила прежде, чем подумала. Прикусив губу, она закусила внутреннюю сторону щеки. Гермиона собиралась сделать следующий шаг. Встретиться лицом к лицу со своим страхом… и отбросить его в сторону. — Как насчёт «сейчас»… раз уж ни один из нас не будет спать. Мы могли бы взять еды на вынос, если вы ещё не ужинали?