***
"Him" Harry Styles
Дни смешивались между собой. В июне Гарри уволился из библиотеки — это стало первой трещиной на айсберге его жизни. В последний день он провёл кончиками пальцев по корешкам, на которых никогда не было и пылинки, спустился в архив, посмотрел на закат в их каморке с окном, как в диснеевских сказках, и пошёл домой. Не было никаких сантиментов и, если быть честным до конца, это немного пугало. В июле, по рекомендации профессора, Гарри взяли на стажировку в один из музеев современного искусства. В августе он начал искать различия в кофе, который пил каждое утро. Он варил его одинаково. Пил в одно и то же время. Но каждое утро искал разницу. Ему постоянно казалось, что вот-вот и рыбка клюнет на крючок, он найдёт недостающую часть головоломки среди кофейной гущи. Однако не было ничего подобного. Словно он вернулся лет на двадцать назад и пытается найти отличия в двух картинках на страницах, посвящённых детям в журналах для домохозяек. Всё было так, будто ему осталась одна — самая крошечная деталь, последняя. Да и надо было делать хоть что-то, что напоминало бы о том, что Гарри не завис во временной петле; что жизни продолжается вместе с ним, а бессонные ночи всего лишь следствие тревожности. Когда Рики спросила у него про какой-то пузырь, в котором он, как ей показалось, находился, Гарри задумался, что всё чувствовалось наоборот. Будто он шёл по пустынной дороге, а у всего вокруг были свои пузыри. Всё вокруг летало где-то у него над головой, как в том странном детском мультике, а на голове у него почему-то была ковбойская шляпа. Внутри поселился страх: вдруг пузыри начнут лопаться? И тогда это будет похоже на отмирание участков мозга во время смерти человека – один за одним за шесть-семь часов. Но пузыри продолжали виснуть в воздухе, а Гарри по-прежнему не мог дотянуться – он остался на дороге, внизу. Он остался среди всех ночей, когда его пальцы путались в простынях. Он остался в каждом утре, когда солнце играло на чужом теле. Он остался в каждом прикосновение и в каждом поцелуе. Он остался в каждом разговоре. В каждом слове. В каждой глупости. Гарри остался, а Луи ушёл. — Привет. Митч стоял на пороге с пакетом из супермаркета. Его волосы были собраны в пучок, на губах мерцала неловкая улыбка. — Привет, — ответил Гарри, пропуская друга в квартиру. — Купил продукты, чтобы мы могли приготовить салат, звучит неплохо? — Митч поставил пакет на кухонный стол, на ходу доставая оттуда сладкий перец. — Да, — мальчик пожал плечами, натягивая на ладони рукава рубашки. По окну тарабанил дождь, по телевизору шла какая-то комедия с пошлыми шутками. Гарри стоял около столешницы, раскладывая овощи, пока Митч, сидя за столом, рассказывал о том, как на прошлой неделе в студии звукозаписи, где он работал в тот год, было что-то типа вечеринки, а позавчера он столкнулся в супермаркете с парнем, который показался ему знакомым, но Роуланд так и не вспомнил, где мог его видеть. Гарри нарезал огурец, когда его телефон зазвонил. — Алло? — тихо спросил он, останавливаясь, но в трубке была лишь тишина. Целый месяц там была только тишина. — Алло? Гарри прикрыл глаза, сбрасывая звонок, после чего положил телефон на стол. Он обязательно справится со всем этим – со звонками и тишиной. — Гарри? — немного настороженный голос друга заставил Стайлса обернуться. В руке Митча был телефон. Парень смотрел на фото, которое стояло у Гарри, как обои. Юноша закрыл глаза, возвращаясь в то утро. Белые простыни смяты. Он только вышел из душа. Свет играл на лице Луи, заставляя того зажмуриться. Мужчина сидел на кровати, одеяло небрежно скомкалось в районе пояса, волосы взлохмачены. Гарри любил то утро. — Вы... вы всё ещё вместе? — осторожно спросил Митч. — Мне казалось, вы давно не встречались. — Нет, конечно, нет, — устало проговорил Стайлс. — Я не видел его уже... долго. — Но вы были вместе? Ты понимаешь, о чём я… вместе по-настоящему? — Не были, — Гарри пожал плечами, опустившись на стул рядом. — Ты в него... — обеспокоенно начал Роуланд. — Не имеет значения. — Где он? — Я не знаю. — И что теперь? — Ничего? — мальчик поднялся, возвращаясь к тому месту, где стоял изначально. По окну тарабанил дождь, по телевизору шла какая-то комедия с пошлыми шутками. В сентябре всё, что происходило вокруг, до сих пор причиняло боль. Гарри просто существовал в ней. Боль не била пульсациями и не выбивала из колеи. Она стала его частью. Такой же постоянной, как листья, окрашивающиеся во все оттенки оранжевого и золотого; как косой дождь, смывающий улики; как слякоть, оставляющая свои любовные следы на подошве кед; как ветер, заставляющий ёжиться. И всё зимне-весеннее приключение, казавшееся целой жизнью, забылось словно сон. Словно парень с холодными глазами был всего лишь рождественским подарком. Иногда Гарри казалось, что он видел Луи в толпе, но это неправда. Однажды юноша замер посреди пешеходного перехода, всматриваясь в чужой силуэт. Гарри побежал следом за незнакомцем, но стоило ему ухватиться за пальто, парень обернулся, нахмурив брови, и, сосредоточив на странном кудрявом юноше взгляд, вежливо спросил, всё ли в порядке. Честно говоря, в тот день Гарри сразу знал, что ошибся. Он бы не бросился вдогонку, если бы было иначе. Да и нельзя просто встретить Луи на улице. Его нельзя встретить случайно. Это произошло лишь один раз. Система дала сбой, и Гарри поскользнулся около станции метро в тот ноябрьский день, но второго раза не будет. Случайности исчерпали себя. Однако в октябре, когда сон ушёл совсем, вернулась стабильность. Всё снова стало привычно: никто не звонил по вечерам, чтобы предупредить, что приедет; некому было писать глупые сообщения; и никто не начинал свои вопросы со слова «ты». (Только Рики, но в первую очередь – это её работа.) Всё снова встало на свои места. Никаких взрывов между рёбрами и никаких танцев в гостиной. Никаких сладких губ и никаких солёных щёк. Никаких страстных ночей и никаких сигарет. Ничего. В ноябре Гарри стал приходить домой позже обычного. Его босые ноги пританцовывали в такт какой-нибудь мелодии. Он стягивал с себя одежду, шёл в душ. Горячие капли стекали по его худощавому телу. Иногда он закрывал глаза, пытаясь убежать от реальности, но не мог. После он натягивал чёрную рубашку, на секунду закрывая глаза, чтобы представить нежные руки. Он обнимал себя, стараясь стать меньше, и вспоминал... вспоминал руки, которые дарили тепло, но причиняли боль. Потом он ухаживал за Дороти, рассказывая ей, как прошёл день, пока по телевизору шла какая-нибудь глупая передача про путешествия. Затем он шёл на кухню. Разогревал остатки ужина, обеда или завтрака. Пока он набирал воду в чайник, его взгляд падал на календарь. И вот тут приходило осознание. Две недели. Месяц. Полтора. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Его не было полгода. В последний раз это случилось в последнюю неделю ноября. Далёкое солнце, словно маленький шар для пинг-понга, заглядывало в серую комнату, посредине которой на полу сидел Гарри. Вокруг него почти как стеклянный пляж, что находится близ города Форт-Брэгг в Калифорнии, были разбросаны разноцветные бусинки. Лучи проходили сквозь них, оставляя на стенах и ламинате маленьких солнечных зайчиков, самые смелые из которых путались среди веснушек на щеках Стайлса. В тот вечер он был рассеянным — бусинки постоянно укатывались под диван, он едва ни исколол себе все пальцы и внутри всё как будто находилось в подвешенном состоянии. Будто его прицепили вверх ногами к лампе и раскачивали из стороны в сторону. Гарри встал с пола, разминая спину. Он прошёл на кухню, забирая мобильник со стола, и съехал по стене вниз, пока набирал номер. Монотонные гудки били по голове. Иногда он застывал, вводя одни и те же цифры часами. А потом кричал так сильно, что соседи пару раз стучали в дверь, чтобы узнать всё ли в порядке. Гудки прекратились. — Луи? — прошептал юноша в трубку. — Луи, ты слышишь меня? Пожалуйста, скажи, что ты в порядке, — чуть громче добавил он, сжимая телефон в ладони. — Луи? — голос был отчаянным, но всё ещё очень тихим. — Лу? Я просто... знаешь, я нашёл твою рубашку. Ты слышишь меня? Ты забыл её так давно. Я хочу вернуть её, — слёзы начали застилать глаза. — Луи, пожалуйста, забери свою рубашку. Луи, пожалуйста, забери чёртову рубашку. Сделай хоть, блять, что-нибудь, чтобы я знал, что с тобой всё в порядке! Луи? — голос оставался всё таким же тихим, чуть слышным, будто тоненький лучик света в темноте. Гарри сжимал руками чёрную ткань. — Я волнуюсь, Лу. Пожалуйста. Я знаю, что мы больше не… я знаю, что всё закончилось, я не прошу тебя возвращаться, просто дай знать, что ты в порядке. Луи, пожалуйста. Мы ведь... я думал... мы ведь немного друзья, правда? Совсем немного? Чуть-чуть? Луи... пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, я пытаюсь придумать оправдания, почему вообще звоню, но у меня не получается. У меня не получается каждый чёртов раз, а ты всё молчишь. Ты слышишь? У меня не получается! — громкий всхлип раздался по комнате. — Я слышу твоё дыхание. Пожалуйста, милый, скажи хоть слово. Луи? Хоть слово. Скажи, что ты в порядке. Я скучаю. Я так сильно скучаю по тебе. Луи, пожалуйста... А дальше только гудки, этот противный монотонный звук, будто оборвалась чья-то жизнь. Всхлипы Гарри стали громче. Он разбил почти все блюдца, пока прокручивал у себя в голове, влажные ли ресницы Луи, где бы тот ни был. На следующий день Рики назовёт это нервным срывом и увеличит дозу успокоительных. Гарри на самом деле никогда не жалел о том, что было. Он никогда не позволит себе жалеть о том, что узнал этого человека. Человека, который сражался так отчаянно, что забыл с кем была битва. Гарри никогда не позволит себе жалеть о том, что узнал Луи. Лохматого и сонного – того Луи, который смотрел с ним мультики и кричал на телевизор во время матча. Того Луи, который заботился. Того Луи, который любил молочные коктейли. Того Луи, который пытался устроить ему настоящее свидание. Того Луи, который смеялся. Того Луи, который танцевал с ним на Таймс Сквер и ездил на метро. Того Луи, который позволил себе чувствовать рядом с Гарри. В декабре звонки прекратились. Исчезли. А Гарри попробовал курить. В свой первый раз он шёл по одной из центральных дорог, сжимая в руках сигарету. Ему никогда не нравился этот вкус и запах, но так появлялось ощущение, что Луи рядом. Каждый раз, когда Гарри подносил сигарету к губам, в голове всплывало одно и то же воспоминание. Однажды он сказал Луи, что не любит, когда тот курит. Томмо ухмыльнулся, игриво выгибая бровь, набросился на Гарри, заключая парня в свои объятия, проводя носом по бледной шее, а потом соединил их губы — поцелуи Луи почти всегда были на вкус, как дым и пепел. Да, Гарри ненавидел курить. Поэтому в новогоднюю ночь он выкурил свою последнюю сигарету, оставляя всё, что было связано с дымом, пеплом и нежными поцелуями там — в старой жизни."Mr. Forgettable" David Kushner
И, кажется, получилось. Потому что в январе Гарри познакомился с Майклом. Не поверите, это произошло в очереди около банкомата — никакой романтики или изящества, но тогда Стайлс вспомнил то знаменитое мнение: настоящая любовь состоит из бытовых вещей. Это не взрыв и не пожар. Да Гарри никогда и не верил в обратное. Он всегда считал, что любовь — это спокойствие, улыбка, смелость. Просто ему казалось, любовь — это то, во что вырастает взрыв, именуемый влюблённостью. Как со Вселенной. Ведь и она произошла из союза взрыва и хаоса. Если бы не это, она так и находилась бы в сингулярном состоянии, а где бы были мы с вами со своей любовью — и подумать страшно... Но Вселенная рискнула. Хотя у неё, как и у каждого влюблённого, было только два пути: жизнь и смерть — чувство и безразличие. Просто на заметку: если Вселенная не испугалась, то и Вы не бойтесь позволить себе взорваться. Чем Вы хуже-то? Оглянитесь вокруг, бросьте вызов. Так что, да. Вы можете быть не согласны, следовать своим принципам, доказывать свои теории, но Гарри верил во взрыв, просто иногда спокойствие можно спутать с безразличием. Ему нужно было снять деньги, потому что в их столовой сломался терминал. Невозможно представить, как в XXI веке такое могло произойти. Гарри хотелось биться головой о банкомат. — Милый бубон, — послышалось сзади. Стайлс обернулся, немного ошеломлённо смотря на высоко брюнета, губы которого украшала неловкая улыбка. — Прошу прощения? — Это я прошу прощения. Наверное, это было так глупо, — парень нервно усмехнулся, проводя ладонью по волосам. — Просто я хотел сделать тебе комплимент и… да, лучше бы я выбрал не тернистый путь и сказал, что у тебя милая улыбка или красивые глаза, да? Этот почти двухметровый парень в кожаной куртке выглядел таким смущённым и неловким, что Гарри улыбнулся, качая головой. — Меня зовут Гарри. Через неделю Майкл пригласил Гарри на свидание, и всё прошло настолько идеально, словно… словно какая-то сверхъестественная сила была на их стороне. От этого было больно. Гарри лишь раз просил быть на его стороне... хоть кого-нибудь, лишь раз это было действительно нужно ему, но тогда сверхъестественная сила прикинулась эгоистичной сукой. Теперь они были бойфрендами. По-настоящему. Гуляли по вечерам, держась за руки и перекидываясь интересными рассказами из жизни. Даже ходили вместе в театр пару раз. Сидели на бархатных креслах такие красивые в костюмах и с бокалами шампанского между пальцами. Целовались при встрече и на прощание, разговаривали по телефону в течение дня и желали друг другу доброго утра. Майкл выучил, какую лапшу любит Гарри, и знал, где лежит аптечка. Он покупал вино по пятницам и болтал о ботанических садах. Их ладони соприкасались, когда они переходили проезжую часть по пешеходной дорожке и тряслись в метро после тяжёлого дня. Майкл уже составил их планы на ближайшее лето, а, может, и на ближайшую жизнь. В свой день рождения, Гарри познакомил Майкла с друзьями. Они вели вежливые беседы и даже смеялись с шуток друг друга. Митча забавляла любовь этого парня к кожаным курткам, а Эштон был искренне заинтересован в адвокатских начинаниях Майкла, который в свою очередь слушал рассказы Сары о благотворительных вечерах. Он вправду старался произвести хорошее впечатление. Вечером того же дня Гарри вышел на балкон, подальше от музыки и нескончаемых разговоров. Через несколько секунд дверь щёлкнула, заставляя юношу обернуться. Найл неловко улыбнулся. — Как настроения, приятель? — спросил парень. Гарри пожал плечами, закусывая губу. Через несколько минут Хоран продолжил: — Я уезжаю в следующем месяце. Никто ещё не знает, просто хотел… не знаю, хотел сказать тебе это. Стайлс кивнул, притягивая Найла в объятия. Он зажмурился, прижимаясь щекой к плечу друга, потому что почувствовал, как в глазах скапливаются слёзы. Найл был последним напоминанием о том, что Луи был настоящим. О том, что всё это не сон. О том, что когда-то его жизнь была похожа на хаос. Когда Гарри открыл глаза, он увидел в углу бело-красную коробочку – Marlboro. Наверное, она валялась там всё это время, перекатываясь по полу из-за порывов ветра, тихо шелестела, и юноша даже не замечал. Может, для его глаз напоминая о Луи исчезли уже давно. Найл ушёл, снова оставляя именинника одного, но через несколько мгновений Гарри почувствовал, как сильные руки сжимают его талию, грудь прижимается к спине. Он отстранился, ёжась от февральского мороза. Объятия стали ощущаться по-другому. Может, это было от того, что теперь он знал, каково это, когда обнимаешь любимого человека. В середине февраля начались ночи, проведённые в одной постели с другим мужчиной. Комнату заполняли чужие томные вздохи, чужие прикосновения оставались на коже, чужие губы целовали местечко за ухом, чужие слова заставляли жмуриться, чтобы прогнать слёзы, и Гарри ещё никогда не чувствовал себя таким чужим по отношению к себе. Каждый раз он просил Майкла не оставаться спать в его постели. Он говорил, что не может уснуть, когда-то кто-то лежит рядом. От части это было правдой. В марте Гарри предложили полноценную работу – жизнь заиграла новыми красками. Он писал статьи о картинах, был на аукционе, исследовал Викторианскую эпоху, а потом модернизм. Пару раз ему разрешили провести экскурсии – он был в восторге. Они с ребятами отметили это в их любимой кофейне, понимающе улыбаясь друг другу, когда поняли, что не хватает блондинистой макушки и громкого смеха. Майкл не оценил, искренне недоумевая чего же такого невероятного в греческих мифах, не говоря уже о фресках. А Гарри хотелось рассказать о своей маленькой победе лишь одному человеку – тому, кто всегда понимал. Тому, кто всегда смотрел на Гарри так, словно тот уже осуществил все свои мечты. Так, словно мечты Гарри чего-то стоили. В апреле Майкл сказал Гарри, что не может быть с таким сложным и замкнутым человеком. Что у них ничего не выходит, потому что Стайлс сосредоточен только на себе. Гарри кивнул, пожимая плечами. Он просто не был сосредоточен на Майкле. Все друзья сделали вид, что удивлены. А, может, и правда не ожидали. Они повели Гарри в недавно открывшийся клуб, с чего-то решив, что ему поможет громкая музыка и маленькие коктейльные зонтики. Грусть и правда поселилась на поверхности всех мыслей — наверное, дело привычки. В мае было больно. Вернулось абсолютное одиночество. Гарри вдруг понял – прошёл год. Занавеска всё трепетала по утрам, будто ждала, когда кто-нибудь обратит на неё внимание. Кофе был таким же горьким. Однажды во время уборки, Гарри нашёл скомканный листок, валяющийся под кроватью. В углу размазанными чернилами было написано: «для него». Он присел на кровать, убирая отросшие кудри с лица. Руками в розовых перчатках он держал письмо, которое никогда не найдёт своего адресата. Письмо, которое он написал очень давно.для него.
Мне так больно говорить это, но ты разбиваешь мне сердце. Каждое твоё действие, словно нож, не просто прорезающий кожу, а безжалостно ведущий линию, из которой красными каплями вытекает вся моя сила. Ты не оставляешь мне выбора, ты ломаешь меня. Будто каждый твой взгляд вытравливает из меня частички хорошего, которые жили в моей душе. Я знаю, что лучше всего для меня будет держаться от тебя подальше, но я никогда не смогу сделать это. Не знаю, подарил ли ты мне любовь или забрал последнее, что напоминало мне, кто я на самом деле, но я точно знаю, что готов стать для тебя тем, кто сбросит любые оковы с твоего тела. Я готов стать тем, кто спустит курок, когда пистолет будет напротив твоего виска. И это ты сделал меня таким. Я помню чувство лёгкости, которое сладкой ватой оседало в моём желудке, и я помню чувство страха, наполняющее мои лёгкие запахом свинца. Я помню момент, когда принял решение уйти. И я помню тот день, когда приполз на коленях обратно.
Фонари освещали улицу. Фары машин работали прожекторами для влюблённых. Причудливые тени бродили по лицам. Лето скоро закончится. Лето. Гарри не любил лето. Было слишком жарко. И одежда была слишком открытой. Ему приходилось чаще появляться на семейных приёмах, он даже полетел с мамой в отпуск — всё это значило лишь одно: нужно было постоянно претворяться, что он в порядке. Но он давно уже не в порядке. Гарри не знал, когда в последний раз был в порядке. Когда чувствовал себя... Проблема была в том, что он не знал, когда не боялся чувствовать себя. В сентябре Гарри решил взять себе ещё один профиль в университете. Это был его выпускной год. Он примерно понимал, что будет делать дальше, но всё ещё ощущал себя потерянным. Юноша часто вспоминал как в одну из ночей мужчина с блестящими голубыми глазами поделился с ним, что всегда хотел изучать литературу, театр. Потом он уткнулся носом в его влажные спутанные волосы, прошептав, что просто глуп, но Гарри запрокинул голову, находя яркие глаза. Ох, сколько же ещё у тебя было секретов, искусно упрятанных от всего мира, Луи? Неужели мальчик, чувства к которому скрывала от посторонних глаз нью-йоркская ночь, стал одним из них? Гарри провёл кончиком пальца по нежной коже недалеко от уголка розовых губ и прошептал в поцелуй, что нет ничего глупого в том, чтобы хотеть быть собой. И только сейчас понял, что и к нему это тоже относится. Вне зависимости от того, рядом Луи или нет. В октябре Гарри получил первую официальную зарплату за свои научные труды и купил Дороти друга – мистера Тотошку – небольшой кактус с цветком на макушке. А в ноябре вернулся Луи.