--
Когда Рогозина заходит в допросную, прижимая к груди папку с разнообразными бумагами по делу и попросту чистыми листами и одним только кивком благодаря дежурного и прося выйти, Валентина с явным интересом вертит головой, всё больше внимания концентрируя на стене по левую от себя руку: вглядывается в собственное отражение, поправляет торчащую прядь волос, сама себе усмехнувшись, чуть склоняет голову набок и словно бы пытается разглядеть тех, кто скрыт за зеркальной поверхностью. — Здравствуйте, Валентина Витальевна, — не отводя глаз от задержанной, Галина Николаевна занимает место напротив неё, выкладывая перед собой пухлую от бумаг папку, пару ручек и планшет с неизменной эмблемой на чехле. — Никогда не видела допросную на самом деле, — отзывается Куренко, всё же оторвавшись от бессмысленного вглядывания в зеркальную глубь и переводя взгляд на руководительницу ФЭС. Она улыбается, словно бы не понимая, что находится здесь далеко не с экскурсией, оправляет рукава своей кофточки в мелкий цветочек и принимается рассматривать теперь уже саму Рогозину. — Только в сериалах. А вы правда руководите всем, что тут происходит? — Правда, — кивает в ответ полковник, тут же уловив как сквозь улыбку у женщины проскальзывает печаль вперемешку с сожалением. — Интересно это, наверное. Я бы тоже хотела заниматься расследованиями, руководить, может, даже. Не срослось, — пожимает плечами Куренко, и Галина Николаевна теперь уже сама вспархивает взгляд в сторону зеркальной стены, будто бы точно так же как и женщина напротив надеясь разглядеть кого-нибудь по ту её сторону. Она даже знает, кто именно там скрывается, но это не помогает ни на единую долю процента. Полковник вновь переводит взгляд на задержанную и первостепенно запланированным вопросам замечает: — За нашей беседой наблюдает врач… Не позволив Рогозиной закончить мысль, Валентина вздрагивает, словно бы ударенная током, в глазах её появляются отблески ужаса, сдобренного ненавистью, а после буквально в один миг потухают, скрываясь где-то в непроглядной пучине. Куренко вспархивает взгляд на зеркало, передёргивается, как будто разглядев там, прямо за непроглядным полотном того, когда и вовсе предпочла бы не знать, и вновь разворачивает голову в сторону полковника, будто бы сквозь глаза непременно в самую душу намереваясь заглянуть. С Рогозиной вот только подобное вряд ли получится провернуть. — Врач? Георгий Константинович? — нервно усмехается Валентина, и голос её совершенно не звучит беззаботностью и весельем. Ладони попеременно обхватывают друг друга, и в допросной буквально нависает напряжение. — Нет, это женщина. Виктория, — не отводя внимательного взгляда с задержанной, привычно-ровным тоном заключает полковник. — Чтобы вам было спокойнее, давайте я приглашу её сюда, — предлагает Рогозина и жестом призывая наблюдающую за ними сквозь зеркальное стекло женщину войти в допросную. — Не переживайте, Валентина Витальевна, вашего лечащего врача ни при каком из наших разговоров не будет. Я вам обещаю. В допросной, возле одного из свободных сторон стола совсем скоро оказывается выставлен третий стул, представившись, Виктория занимает предложенное место и, раскрыв свой блокнот, кивает Галине Николаевне, давая понять, что не начавшийся толком диалог можно продолжать. Валентина бросает ещё несколько взглядов в сторону зеркала, способная словно убедиться, что Илонова там действительно нет, и всё же заметно успокаивается, ещё не подразумевая, что тема с лечащим врачом уж точно никак не закрыта. — Простите, я не могу у вас не спросить. Георгий Константинович плохо вас лечит? Или ведёт себя так, как вам не нравится? — с осторожностью в голосе спрашивает Рогозина. Валентина с новой силой напрягается, взгляд её принимается метаться по сторонам, а когда рука начальницы ФЭС решительно и в то же время без напора опускается на её будто бы скованные вместе ладони, фокусируется прямиком на этом сплетении, на время, как во всяком случае кажется, впадая в некое подобие транса, сдобренного приличной порцией замешательства. — Не беспокойтесь, он ни о чём не узнает. Расскажите нам про Георгия. — Георгий Константинович меня любит, — спустя несколько мгновений молчания негромко признаётся женщина. — Практически каждый раз, когда приезжает проверить моё самочувствие, в приёме лекарств убедиться… Он отправляет Ирину за покупками, если она дома, закрывает дверь в комнате… — Валентина говорит неспешно, будто бы в буквальном смысле взвешивая каждой своё слово, и глаз не отводит от накрывающей её подрагивающие руки ладони. Не то согревающей, не то какую-то внутреннюю поддержку дающей. — Говорит, что так нужно для терапии моей болезни. Просит не рассказывать никому. И любит меня. Понимаете? — спрашивает она, вспорхнув на Рогозину отчаянный, полный слёз взгляд. Полковник не разрывает с задержанной зрительного контакта и, подбирая поточнее слова для продолжения разговора, вдруг замечает, как вспышка во взгляде Куренко совершенно кардинально меняет её глаза. Безвольное отчаяние как по щелчку обращается в огнём пылающую безысходность, выход из которой — решительное действие. Женщина вырывает руки из ещё недавно спасением служащей руки Галины, отшатывается к спинке кресла и уже едва ли не скрежещет зубами. — Вы понимаете?! Он считает меня одной из них! — выпаливает Куренко, рукой разрезав воздух и указав куда-то в сторону неизвестности. — А я не такая. Они позволяют с собой делать, что мужики пожелают, а другие страдают потом. Это разве правильно? Вы же должны всё понимать. — И вы решили сделать так, чтобы было правильно? — бросив быстрый взгляд в сторону с опаской глядящей на всё происходящее Виктории, полковник вновь концентрирует внимание на Куренко. — Поэтому убили четырёх молодых девушек? — Они заслужили это! — ударив напряжённой ладонью по столешнице, склоняется ближе к ней Валентина. — Все заслужили! Галина Николаевна предпринимает несколько попыток задать последующие вопросы: о том, как Валентина нападала на своих жертв, когда и почему решила вкладывать в их тела кустики бархатцев и непременно их, по какой причине убивала сотрудниц исключительно принадлежащего её сестре публичного дома, но практически все они не находят со стороны задержанной Куренко никакой ответной реакции. Женщина словно бы вовсе не слышит обращённых к ней слов. Единственное, о чём всё же решает рассказать, да и то как-то практически вскользь, — что подобного рода занятий девушки совсем как вредоносные сорняки на облагороженной клумбе. Она с не скрываемой улыбкой и гордостью во взгляде заявляет, что избавила цветник от ненужных растений, цветами заменив образовавшиеся проплешины. — У вас найден садовый комбинезон со следами крови, — показав сидящей напротив женщине одну из фотографий, сделанных оперативниками во время обыска, продолжает Рогозина. — Я от вредителей в нём избавляюсь, — пожимает плечами Куренко, выглядя при этом максимально беззаботно. — Тлю вот потравила. Когда совершенно точно становится понятно, что никакие ухищрения не помогут в продуктивном русле продолжить разговор, Рогозина просит отвести женщину в камеру, а вместо неё доставить в допросную опять же Куренко, но уже Алевтину.--
— Ты вообще видел эту толпу с камерами возле входа? — взмахнув рукой себе за спину, с живым возмущением обращается к напарнику Амелина. — Я думала, они разорвут и меня, и курьера! Последние подробности им подавай. К Султанову бы в Министерство съездили и у него под окнами стояли. — А ты предложи им, — смеётся в ответ Андрей, шагая рядом с эмоциональной коллегой. — И где его окно не забудь поточнее указать. Ну, чтобы не мучались люди, на поиски времени не теряли. Разговор их продолжается в подобном русле, и ноги будто бы сами собой ведут в сторону наверняка не пустующего, как это обычно и бывает, буфета, когда из-за поворота со стороны допросных дежурный выводит задержанную Курено — ту самую, о существовании которой в ФЭС стало известно не сразу и поимка которой вызвала не только ажиотаж у журналистов, но и спокойствие у оперативников и экспертов (всё же на этот раз они явно не ошиблись, а это значит, что поутру никого из них не поднимут с сообщением о новом изуродованном теле, «украшенном» совсем не по сезону). — Из-за таких всё! — разрывает спокойствие оглушительный почти что выкрик Валентины. — Из-за таких! Дежурный толком сообразить ничего не успевает, как задержанная вырывается из его придерживающей за локоток руки, в мгновение ока преодолевает несколько метров до вышагивающих по коридору экспертов, совершенно не подразумевающих ничего экстраординарного и даже опасного в стенах родной конторы, и уже едва ли не впивается пальцами в плечи и горло растерявшейся и совершенно потрясённой её выкриками Амелиной. Руки Валентины скованы наручниками, но в пучине ярости она, как кажется, не обращает на это препятствие совершенно никакого внимания, надрывая-таки блузку умной блондинки ФЭС. — Убирай её! — как ему самому кажется не своим голосом выкрикивает Холодов, толком подумать не успевший и на каких-то только инстинктах и подсказках подсознания умудрившийся вклиниться между Оксаной и задержанной Куренко, на себя принимая удары последней, отчаянно перехватить пытаясь её словно бы вдвое прибавившие в силе руки и всеми силами подальше отстраняя вызвавшую такой переполох Амелину. — Давай, оттаскивай! — Что тут такое?! — едва ли не в один голос выпаливают Данилов с Власовой, буквально спасением появившиеся в коридоре на несмолкающий шум, отчётливо доносящийся по заворотам ФЭСовского лабиринта. Когда общими усилиями у всех собравшихся наконец выходит оттащить Валентину на безопасное расстояние, Стёпа на пару с щедро получившим ногтями по лицу дежурным уводят задержанную в камеру, по одному только спешному обмену взглядами сообразив, что в голове у обоих в этот момент одно и то же — «Лишь бы не встретить никого в откровенном наряде». Рита бросает быстрый взгляд в сторону взмыленных, к противоположной стенке отстранившихся и едва ли не вжавшихся в неё Оксаны с Андреем и, посчитав лишним хоть что-то им говорить и обсуждать произошедшее непременно сейчас, удаляется обратно за поворот. К тому же Галина Николаевна наверняка уже желает услышать, что же произошло на подконтрольном ей объекте. — Пойдём-ка, — коснувшись ладонью Оксаниного плеча, настоятельно предлагает Холодов, всё же подталкивая подругу в сторону буфета. Обедать уже совершенно не хочется, ровно как и возвращаться к делам. Но не стоять же, в самом деле, и дальше посреди коридора, привлекая к себе внимание перешёптывающихся друг с другом лаборантов и рискуя быть заваленными их же вопросами. Словно бы в тумане растерянности и собственных мыслей находящаяся старший лейтенант послушно шагает вперёд, как-то отрешённо глядя не вдаль даже, а себе под ноги. — Ты как, нормально? У Андрея голос звучит обеспокоенно, рука, не то на инстинкты опираясь, не то интуитивно как-то понимая, что Амелиной так будет лучше и куда спокойнее, приобнимает её за плечи, а взгляд и заглянуть в её глаза желает побыстрее, и одновременно опасается этого, не зная, что из подобного манёвра выйдет и прочитано окажется в этих наверняка всё ещё растерянностью наполненных очах. До буфета они так и доходят в молчании. Андрей пристраивает подругу на диванчик, краем глаза замечая, как она поднимает на него спешные взгляды, тут же отводимые в сторону, и как перебирает вместо чёток пальцы собственных рук, уж точно обдумывая что-то важное. Он наливает две чашки ещё тёплого чая, скорее даже занять самого себя желая, нежели смочить пересохшее во время недавней стычки горло, возвращается к выставленному между двумя диванами столику и, выставив их на столешницу, опускается напротив Оксаны. — Это ты меня спас сейчас, получается? — взметнув взгляд на Андрея, Амелина негромко не то спрашивает, не то констатирует и так ей понятное. — Ты ещё скажи: из лап медведя вырвал, — стараясь выглядеть не спокойно даже, а беззаботно, чуть добавив смешка в голос, отмахивается от её слов капитан. Получается вот только совершенно неудачно. В голосе его слышится волнение, в воздухе, буквально окутывая их обоих, витает напряжение, и взгляды то и дело отводятся в стороны, едва только успев пересечься. Хочется одновременно и обсудить всё произошедшее с ними, и стараться не касаться этой темы, вороша события и будоража эмоции. Начавший остывать чай кажется самым желанным напитком. Ещё и неловкость затянувшегося молчания сглаживающим. — Я вообще серьёзно, — всё же не выдержав, отмечает Оксана. — Она ведь не то что глаза выцарапать, разорвать меня была готова, — продолжает старший лейтенант, коснувшись рукой немного оторванного воротничка своей малиновой блузки. — Если бы ты не прикрыл меня… А представь, если бы просто на улице мы с ней пересеклись? — с ужасом смотрит на Холодова Оксана, от представленной картины даже едва заметно дёрнув плечами. — Даже думать об этом не хочется. — Вот и не думай, — советует капитан. Он ещё с мгновение заглядывает напарнице в глаза, а после решительно поднимается на ноги, чтобы уже через считанные секунды опуститься на диван рядом с ней. — Это, к счастью, не произошло… ну, и всё, нечего голову забивать, — заключает Андрей, в качестве ощутимой точки сжимая ладонь Амелиной. Она тут же вспархивает на него взгляд, теряется на какое-то мгновение и всё же расплывается в теплом отдающей улыбке. — Ты прав, Андрюш, — кивает она в ответ. — Не нужно сожалеть о не случившемся. И всё же спасибо тебе. Правда, спасибо. Иначе бы я ещё тогда, в квартире съёмной, сухой из воды не вышла.