Семь дней до Рождества

      Кутаясь в зимнее пальто и колючий полосатый шарф, Моно безмолвно стремился вдоль улочки пригорода меж небольших домишек, похожих чем-то на пряничные домики из сказочных детских книжек, по большой заснеженной дороге. Хлопья снега вихрями летели в ночной мгле, предвещающие о скорой метели, огоньки гирлянд яркими точками мигали из тёмных окошек припорошенных снегом домов, и уличные фонари одиноко освещали пустующую притоптанную тропу тускло-медовыми островками.       Моно поспешно шёл в сторону своего дома, что находился на самой окраине улицы, – ни бежал, ни плёлся нерасторопным шагом, а усердно шагал одиноким силуэтом в кромешной темноте – попутно с этим равнодушно поглядывал пустым взглядом на то, как всё сияло под периной тьмы в преддверии праздника, как клубы белёсого дыма струились из печных труб, от того заметно ускорял шаг. Снег звонко хрустел под подошвами изношенных сапог, мороз до онемения кусал щёки и нос, отчего Моно рукой в перчатке прижимал шарф к нижней части лица, и учащённое дыхание рыхлыми облачками пара клубилось из приоткрытого рта.       Вид того, как другие люди в своих тёплых домах уже в нетерпении ожидали Рождества, до которого осталась всего неделя, совершенно не радовал взор. В то время, когда многие при виде весело сверкающей гирлянды, развешанных над камином полосатых носков Санта-Клауса для долгожданных подарков и хвойных венков под глазком чужой двери вдохновлялись праздничным настроением и спешили к себе домой, чтобы наконец-то достать из пыльных недр кладовых позабытые коробки с рождественскими украшениями, Моно лишь сильнее удручался и тускнел, словно те самые гирлянды высасывали из него все цвета и огни для своей энергии. От домов он старался держаться подальше, только чтобы свет гирлянд не задел его, будто боялся этого, прямо как вампир солнечного света.       Ветер завывал всё сильнее. Дома постепенно исчезали в пучине тьмы и тучи летящего снега, лишь фонари тусклыми фигурами стояли в ряд по одной стороне от дороги. Метель вот-вот разыграется, Моно это понимал и явственно чувствовал, как холод нещадно проскальзывает под пальто, как снежинки будто осколками хлестали по щекам и как становилось трудно дышать из-за сжатых от холода лёгких. И он очень спешил укрыться у себя в небольшой коморке, пока приближающаяся непогода не застала его врасплох: благо до дома было идти совсем не далеко, и Моно совсем не опасался, что может замёрзнуть до окоченения и на утро потом проснуться с высокой температурой.       В детстве же не переживал насчёт этого, когда босой и насквозь мокрый петлял по Бледному городу под нескончаемых дождём…       Вскоре спасительный дом показался из заснеженных потёмок. Единственный на улице, который был невзрачен, снаружи холоден и совершенно одинок… В последние годы Моно ощущал себя примерно также, как и это неприметный дом. И нет, он не был побитым или разваленным, а вполне приличным деревянным домиком с прочной крышей. Просто по сравнению с другими домами, которые “принарядились” для праздников, он буквально остался в тени. В окошках стоял мрак, из-за временного отсутствия хозяина дверь наглухо закрыта на ключ, стены облепили высокие сугробы, и крыша накрыта пушистой белоснежной периной, что станет ещё пышнее после ночной метели.       Раздался скрежет ключа в заледеневшей замочной скважине, прорываясь сквозь ветреной свист и тяжёлое дыхание Моно. Привычная темнота встретила хозяина прямо на пороге – гирлянды не горели, не пахло фруктами и пряниками из кухни, не веяло ароматом сосновых веток. Вокруг только темнота и серость: видно, что праздник даже мельчайшим лучиком света не смог проникнуть в настолько унылые хоромы, поселить здесь хоть капельку радостной атмосферы и зажечь огни для домашнего тепла в душе приунывшего юноши.       Выйдя из тёмной прихожей в пустую комнату, не забыв перед этим забросить пальто на крючок возле двери, Моно даже не нашёл в себе силы включить свет – единственное, зажёг керосиновую лампу на столе подле окна, а после с тяжестью в глубине души упал в мягкое кресло.       Метель выла голодным зверем снаружи, пыталась пробиться через бревенчатые стены в теплый дом, намереваясь охватить его морозом изнутри. Моно апатично следил за ней через изрисованное ледяными замысловатыми фигурами окно, чувствуя тёплый свет от лампы и то, как тоска вновь заскреблась под сердцем. Рождество заметно близилось, от её явственно пахло цитрусом и корицей и слышался отдалённый звон бубенцов, словно сани с оленями уже несутся в город с целой горой подарков для детей. Но той трепетной радости, которой якобы пропитывается сердце в томительном ожидании, Моно не испытывал.       Во внутреннем мире как будто перемкнула система, отвечающая за яркие эмоции и искреннее счастье. Все замело метелью, почернело и похолодело, точно на улице сейчас. Как бы Моно этого не хотел, как бы не пытался выдавливать из себя что-то, помимо уныния, не боролся с тем отвратительным грызущим чувством детской обиды, он, кажется, становился тем, кем до бледной лихорадки боялся стать ещё в девятилетнем возрасте.       Тем бездушным, сухим и тусклым человеком, чьё лицо скрывалось под тенью шляпы…       Моно отлично помнил себя, когда мог что-то чувствовать. Даже когда весь мир был прогнившим насквозь, жестоким и соткан из страшных побитых образов. Даже тогда он мог проникнуться мечтаниями, радоваться тому, что он прожил ещё один день и не погиб, не проломился и не поддался убийственному влиянию мира, который едва ли не разъел последние крупицы здравого рассудка.       Он из последних сил боролся со страхами, сталкивался лицом к лицу, свергнул страшного монстра в шляпе, которым он боялся стать. Надеялся обрести счастливую беззаботную жизнь, быть обычным наивным ребёнком, что не волнуется о проблемах, верит в чудо и, самое главное, ждёт Рождества и мечтает найти в большом носке Санты заветный подарок…       Но всему этому не суждено было сбыться. Мир предпринял радикальные меры, буквально бросив его в Бездну Сигнальной Башни гнить до скончания своих веков. И не просто бросил, а заставил самого близкого друга, находившегося долгое время рядом, в последний момент отпустить руку, которую он так крепко и надёжно держал. Предательство родного существа, до тошноты долгое нахождение в глубоком одиночестве, где никого нет и не у кого попросить помощи, изощрения Сигнала над детским пошатнувшимся разумом, что, как мерзкий опарыш, копошился в мозгу, медленно сводил с ума и намеревался отложить личинки с целью исказить все светлые черты в тёмные, извратить мысли и перевернуть в глазах мальчика весь мир с ног на голову – всё это знатно поломало прочный внутренний стержень.       А потом Моно выбрался. Что-то тогда в душе его чертыхнулось, словно маленькая рыбка в заброшенном всеми позабытом фонтанчике. Некая надежда горячим огнём вспыхнула в его сердце, наивная детская вера в лучшее всё-таки вытиснула пригревшийся Сигнал, и Моно “очнулся” из унылого забытья. Было очень больно, тяжело и страшно. Невыносимо осознавать всю правду реальности и принимать настолько очернившую истину, особенно такому маленькому ребёнку. Тем не менее после, когда Башня осталась позади, и Моно стал свободным, все эти чувства разом потухли. Он как будто превратился в пустышку – в бесформенный пустой сосуд.       Прошло тринадцать лет с тех пор. Понятие счастья и радости постепенно испарилось, превратившись в сизую пыль и разлетевшись жалким прахом. Казалось, вот скоро Рождество – тот самый праздник, о котором Моно сильно мечтал и грезил во время выживания среди кошмаров. А в итоге такой великий праздник, веющий домашним теплом и уютом, воспринимался как обычный день, только приукрашенный огоньками и игрушками. И то при виде их Моно становилось как-то больно, словно тёмный маг Вуду протыкал булавками мягкую грудку тряпичной куклы, сделанной по его подобию.       Моно думал, что кошмары остались позади, но надежды оказались теми ещё гнусными подлецами. Днём они пожирали его изнутри, ночью мучили страшными снами, где перед глазами приносились болезненные воспоминания, и без конца душили его ощущением холодного тяжёлого одиночества, давящего на грудную клетку, обвивающего фантомным медным обручем вокруг шеи и сосущего жизненные силы из тела. И который год Моно ждал того, что в Рождество всё-таки произойдёт то, отчего все эти страдания прекратятся навсегда, ведь не даром говорят, что этот праздник полон чуда и исполнений желаний. Но всё было напрасно.       В конечном итоге Моно молча переживал Рождественский день, с пеленой слёз слушал, как все вокруг искренне поздравляют друг друга и делятся родным теплом в суровую зимнюю стужу. Ему хотелось также провести хоть один день в компании близких и друзей, любить и быть любимым, найти свою дольку счастья в этой жизни и откинуть навсегда в далёкое прошлое кошмарное детство и воспоминания о тех ужасных моментах, проведённых в заточении бренного мира.       Но хоть душа и была полностью опустошена и омрачена безнадёгой и безысходностью, глубоко внутри сидел тот маленький малыш Моно, который продолжает верить в рождественское чудо и ждать его всем сердцем, даже если оно изрезано шрамами и кровоточащими рубцами.       Метель всё грозно гудела. Снежинки в бешеном вихре бились об оконное стекло. И огонь в керосиновой лампе чуть потрескивал в гробовой тишине, освещая заваленный книгами и газетами стол, пыльный подоконник и фигуру Моно в кресле, наполненную немым отчаянием и безысходностью.       Где-то в глубине улочки, сквозь ночную метель, заиграли цветными огоньками гирлянда на одном из фонарных столбом. Может, и вправду что-то случится в эту Рождественскую ночь?..