Солипсизм белой лилии

Залог спокойствия — умение не принимать все близко к сердцу. Пропускать сквозь пальцы тревожные ситуации и стирать из мозга раздражающие факторы. Спокойная Люмин так делала и думала, что и дальше будет следовать данному принципу. Она все ещё держала себя в руках. Когда ты ни разу в жизни не сидел на диетах и не углублялся в данную тему, становится сложной задача похудеть. Кому в интернете можно доверять, кому нельзя — всегда надо точно знать. Но когда ты начал сходить с ума из-за вида собственного тела — ты не подбираешь диеты. Ставишь для себя правило, что вся еда в любом ее виде — зло. Не важны калории, углеводы и вся подобная чепуха. Ты убиваешь свой организм ради одного осознания — это уже не то, что было раньше. Каждый день становится одной большой войной с собственным желудком. Он требует еды, а ты отдаешь ему лишь воду или другую жидкость, что с наиболее наименьшей вероятностью преумножит цифры на чёртовых весах. Тело изнывает от движений, головокружения и усталости, а ты лишь радуешься отвесу, падая в обморок. Спасибо Люмин, что, пока, она не смогла довести себя до такого, да и боялась. Каждый новый взгляд в зеркало заставлял слезы наворачиваться на глаза, но страх убить себя собственными действиями, пока что, был сильнее желания избавиться от чужого тела, не вписывающегося в границы собственного разума, а, следственно, и всего мира в голове блондинки. Паймон писала и звонила всю ночь, обеспокоенно спрашивая в сообщениях у Люмин о фотках, что та обещала отправлять где-то раз в пятнадцать минут. Только утром разволновавшаяся бедняжка получила от девушки фотографию, где та лучезарно улыбалась, а внизу написала, что, из-за выпитого, она забыла об обещании, но всё хорошо и этот новый год оказался вполне сносным. Конечно же, Люмин врала. Гнусная ложь для спасения нервов бедняжки Паймон, что искренне испугалась за сохранность своей старшей. По возвращении беловолосой коротышки, блонди встретила ее как можно более тепло, чтобы искупить ту ночь, когда не отвечала. Предложила разок сходить куда-нибудь до конца зимних каникул, которые всегда пролетали быстро, мимолётно задевали нос, заставляя с надеждой смотреть на желанные дни отдыха, но они столь же стремительно пропадали, вновь вгоняя студентов и школьников в круговорот удручающей учебы. Паймон, что было вполне ожидаемо, согласилась, радостно щебеча о том, что этот новый год, похоже, помог Люмин спокойнее относиться к тому, что не каждую секунду надо читать книги по учебе. А блондинка просто хотела отвлечь себя. Честное слово, ощущение загрязнения своего тела буквально убивало её. Она бы плакала, но боялась, что проговорится соседке о причине своего нового жуткого страха, о той злостной ночи, что чуть ли не насмерть избила гниющий мозг. — Так куда ты бы хотела сходить? У меня есть пара вариантов, не знаю что тебе понравится, ты можешь самостоятельно выбрать! Понимаю, иногда с таким большим выбором тяжко определиться! — В моменты, когда Паймон активно о чем-то говорила с Люмин, ее глаза горели так ясно, будто бы это было то, о чем она мечтала. В отличие от многих людей, коротышка была искренней. Часто ругалась, напрямую говорила принцессе о ее глупых поступках, много болтала своим писклявым голосом. Но она заботилась. Переживала, писала. Когда задерживалась на тусовках или ещё где, то всегда сообщала об этом, чтобы, если что, Люмин не переживала. Это был теплый человек. Даже в нынешнем состоянии блондинка ощущала себя комфортно с Паймон. Ей не было страшно. Она не так сильно загоняла себя в клетку. Она хотела быть собой. — Может ты бы хотела в парк? Там так красиво, снежо-о-ок везде! Белым-бело, а ещё сверкает! Красотища, короче говоря. И много снеговиков! Давай слепим одного? — Волна слов, как и всегда. Много мыслей — много Паймон. И это, в каком-то смысле, было очень хорошо. Огромный мир, как лабиринт и если ты не можешь найти в нем выход — не сдавайся. Если ты загнан в очередной тупик, то всегда можешь оглянуться и найти способ повернуть в другое ответвление, найти фонарь, что укажет тебе верный путь. Для Люмин таким фонариком была коротышка Паймон. Миниатюрная, будто мушка, и громкая, словно стадо слонов. Блондинка стояла перед снеговичком, внимательно всматриваясь в пустые глазки того. Пуговиц там не было, все же не американский фильм, где попало создатели снежных человечков не будут совать бедные пуговицы. Им за это деньги не вернут. Паймон крутилась вокруг, наклоняясь к земле, накрытой белым покрывалом, и прокатывая с места на место комки снега, предназначенные для их с Люмин второго снеговика. Блондинка неловко водила под рукой небольшой шарик для одной из ног. —Люминка, ну ты чего? Такая задумчивая, что ж с тобой?! — Беловолосая подлетела к подруге, хрустя снегом. Она лучезарно улыбнулась девушке, выпуская изо рта клубок пара и заворожено наблюдая за перемещениями того. — Да так, просто снеговик грустный. — Чего? — Паймон недоуменно приоткрыла рот, изумлённо глядя на соседку. —Снеговик грустный какой-то. Пара секунд неловкого молчания, после чего яркая фигурка встала перед снежным человечком, вырисовывая на лице имитацию улыбки. Неловкой такой и кривой. — Весёлый снеговик! — А если ему грустно, но он улыбается? — Так мы сейчас сделаем ему друга, а другу всегда можно выговориться, чтобы почувствовать себя лучше! Тогда он точно будет весёленький! — Девчушка с энтузиазмом в каждом движении побежала набирать новые комки снега. Ах, наивная малышка Паймон. Ты действительно веришь в это, либо же хочешь верить? Хотя, мечты и надежды никто и никогда не запрещал даже тебе. Люмин отряхнула перчатки от прилипшего к ним снега, пока беловолосая довольно цепляла зубами комки уже почти что льда со своих варежек. — Хватит есть снег, заболеешь же, — кинула блондинка, недовольно оглядывая заснеженные рукава своего пальто. — Но ведь Люминочка позаботится о любимой Паймуше? — У меня выбора нет, ты, иначе, будешь ночами напролет мне в ухо кашлять и шмыгать. Но лучше просто не болей. — Значит позабо-о-о-о-тится! — Паймон довольно заулыбалась, параллельно шмыгая носом. Она явно была рада услышать, что ее соседка по комнате не будет относиться наплевательски к здоровью подруги, а действительно позаботится о ней, в меру своих возможностей. Аякс не любил лживых людей. Он терпеть не мог лицемеров и тех, кто постоянно меняет личность, теряя свою собственную. Поэтому он ненавидел себя. Если бы не то, как именно был сложен его характер и воспитание, то он бы точно был бы самым честным и милым человеком. Но, к сожалению, из него сделали человека высшего общества, даже если, в итоге, он сам решил пойти на обычного препода в обычный универ. Найти обычную девочку и почувствовать что-то вроде симпатии к ней. — Ты точно уверен, что тебя не будет волновать моя просьба? — Люмин говорила совсем тихо, по хриплому и приглушённому девичьиму тону слышно было, что она только встала. Где-то позади раздавались редкие пошмыгивания и кашель. — Зайти к тебе в общагу, взять какие-то там очень важные документы у тебя из рук, вернуться в универ и отдать эти бумажки вашему старосте, так? — Аякс поправил синий спортивный костюм, осматривая небольшую кучку студентов, что как-то неуверенно жалась к стенке, перекидывая между друг другом волейбольный мяч, будто тот был раскаленным углем. — Да, правильно. — Хорошо, сейчас урок проведу и прибегу в перерыве. У тебя там соседка заболела, что ли? — Ела снег с перчаток. Вот, доелась. Лежит и шмыгает полумертвая. — Нужны лекарства какие-нибудь? — Не надо, у меня тут целая аптечка от прошлой соседки осталась. Трубку положили, и Аякс задумчиво глянул на сброшенный Люмин звонок. Побыть немного принцем на белом коне? Без проблем. Девушка забрала из рук Паймон разгоряченный градусник. Тридцать восемь и четыре... Ничего хорошего, это точно. У Люмин мало знаний о том, как именно надо заботиться о больных, ведь сама она всю свою жизнь была довольно крепким орешком и ей не приходилось лишний раз заботиться о специалистах. А тут даже не она сама лежит и температурит, конечно же, она не может знать, где точно у соседки болит, где именно ей плохо. Паймон лежала на своей кровати, укутанная в пять пледов, которые блондинка откопала в шкафу. Шмыгающая девчушка с самого утра не выпускала чашку с чаем из рук, посматривая в экран старого ноутбука Люмин на какие-то ютуб видео. — Я же тебя говорила не есть снег. Паймон, кто тебя за хвост дёргал? — У Паймон нет хвоста... — Белокурая девица недовольно шмыгнула, укутываясь в одеяло сильнее и отворачиваясь к стене. Люмин уже дошла до мысли, что, во время болезни, соседка становится похожа на ребенка ещё сильнее. Ну, что ж, стоит потратить немного сил на этого самого ребенка. Через час в дверь общажной комнаты постучали. Блонди, сидя у кровати младшей, развернула лицо к противоположной стене. — Можете входить. Аякс приоткрыл скрипящую дверцу, вслушиваясь в этот омерзительно длинный звук. Сколько лет ее не смазывали? — А я ожидал увидеть тебя в костюме медсестры. Какое разочарование, зачем я вообще тогда пришел! — Тихо посмеиваясь, мужчина подошёл к Люмин, которая уже протягивала ему толстую папку. Он оглядел дрыхнущую Паймон, цокая языком. — Выглядит неважно. Ты ей таблетки какие-нибудь дала для снижения жара? — Да, накопала тут какие-то. Вот, уснула. — Ты не заразишься от нее? Может тебе стоит пойти и проветриться? — А если проснется? Нет, я ее не оставлю, пока она сама не встанет с кровати и не начнет петь свои серенады о плохом самочувствии. — А она так ещё не делала? — Нет, молчит почти что все утро. Точно больна. Аякс прикрыл рот, беззвучно посмеиваясь с шутки Люмин. Девушка нежно улыбнулась, вновь оборачиваясь к младшей. — Тогда я пошел. Нужна будет помощь — зови. Блонди, не смотря на мужчину, кивнула, протирая лицо Паймон какой-то трехсотлетней тряпочкой. Девчушка сильно потела, хоть жар явно прошел — лицо вновь было белое, как и обычно, о наличии жизни в этом слабом теле указывал лёгкий румянец. Под вечер Паймон вновь ожила. Люмин уже уснула, сидя на стульчике рядом с кроватью соседки, но ее вырвали из сладкой дрёмы тихие разговоры белокурой девчушки с самой собой. Младшая тыкнула блонди в щеку, когда та открыла глаза, а, после, как и всегда, начала без умолку щебетать о том, что она, бедная-несчастная, чуть не померла, да и вообще, головушка все ещё ноет, сейчас в обморок упадет, ничего хорошего не будет. Люмин сдержанно улыбалась, смотря на соседку и радуясь, что та пришла в норму. Правда, придется попросить у кого-нибудь конспекты за сегодня, а то целый пропущенный день ни к чему хорошему не приведет. В универе ничего необычного не происходило. Как всегда Розария без энтузиазма тащилась за гиперактивной Ху Тао, которая активно таскалась за Сяо; Фишль рассказывала что-то Озу, активно жестикулируя, а на остальных Люмин и не особо обращала внимание. Только ощущала кучу взглядов. Смотрели со всех сторон, рассматривали, оценивали, шептались. Понять причину столь пристального внимания к ее персоне девушка не могла. Вряд ли все из-за одного пропущенного дня, да и сегодня она ничем не выделялась особо: ни во внешности, ни в поведении или ещё чем не было никаких существенных изменений. Люмин переходила из аудитории в аудиторию, все больше опуская голову и зажимая плечи. Нет, надо держать себя в руках, пусть смотрят, пусть разговаривают, какая ей разница? Только блонди подумала об этом, поднимая голову и выравнивая осанку, как к ней подскочила одна из одногрупниц Паймон. Принцесса видела ее пару раз в компании соседки, так что сначала подумала, что у нее попытаются узнать что-то о белокурой девчушке, мол, почему та не была вчера на занятиях или что-то в этом роде. Но нет. Одногрупница Паймон оценивающе оглядела Люмин и спросила что-то про статью в университетской газете, где рассказывалось о какой-то премии Чжун Ли. Блондинка ответила, что не читает газету, недоуменно приподнимая брови: что за глупость вообще, это какая-то детская шутка, так ведь? Смысл вообще что-то спрашивать о газете у человека, что никак не связан с ее редакцией или составлением? Первокурсница натянуто улыбнулась и убежала обратно к своей компании. Люмин с удивлением в глазах проводила девушку, которая вмиг начала шептаться о чем-то с другими дамами, что сжимались в одну многоногую, многорукую и многоголовую кучу. А ещё в многоглазую. Вся куча косилась на старшую, продолжая что-то тихо обсуждать и не стесняясь открыто пялиться на Люмин. Что ж такое происходит, чего к ней с самого утра все глаза универа прицеплены? Может она ночью украла косметику у Паймон и намазюкала чего у себя на лице? Да, Люмин не могла знать этого наверняка. С Нового Года она стала все реже заглядывать в зеркало, отчего по утрам умывалась вслепую. Страх собственного отражения, вида щек, шеи, ключиц, которые казались неимоверно пухлыми и еле видными. Люмин не рисковала. Да и вообще, в последнее время, она все чаще ощущала себя не здесь. Не на этом месте, не в это время, вообще в чужой реальности, в ненастоящем разуме, что был создан и спрограммирован искусственным интеллектом или чем-то в этом роде. Блонди из раза в раз терялась в реальности, не чувствуя ход времени. Черт тебя побери, Люмин, уже февраль, потом будет март и апрель, а дальше что? Конечно, чёртовы экзамены, сессии, к которым ты не сможешь никак подготовиться, если не придешь в себя, если, наконец, не перестанешь воспринимать окружение как что-то ненастоящее, выдуманное. До конца дня девушка ходила с мыслью о газете. Раз уж та первокурсница спросила что-то на эту тему, то, может, стоит найти какие-нибудь настораживающие моменты именно там? Дома девушка бесцельно перелистывала последний выпуск газеты. Ничего интересного, все однотипно. Хотя, говоря честно, статья про господина Чжун Ли казалась слишком вычурной, будто ее Мона специально пыталась сделать как можно более доставучей и завуалированной в своих понятиях. Нет, ну что это такое?! "Спешу оповестить всех о неимоверно радостной и, в то же время, неожиданной новости! Наш дорогой преподаватель Истории и Мировой Культуры господин Чжун Ли, с помощью непосильного труда и стараний, добился чудесной награды, кою принесла ему в виде хороших вестей уже вторая пшеничная птичка! Порадуемся же за всеми любимого господина Чжуна и поблагодарим милую птичку за столь интересную награду!" Действительно, глупость какая-то. Будто крайне наивный школьник начитался умных, и не очень, слов и попытался блеснуть знаниями на конкурсе по литературе, а, как итог, все, что смог из себя выдавить — эта вычурная статейка. Да и странного здесь, вроде как, ничего нет. В чем проблема-то была? Конечно, вся формулировка не вызывала доверия. Люмин минут пять блуждала взглядом по расплывающимся строчкам, пока не приняла решение забить на это. Какой смысл пытаться вложить смысл именно в эту часть статьи? Лишний раз пытаться выискать там что-то потаённое — бессмыслица. Люмин только больше навыдумывает себе, нежели докопается до чего-то. Девушка укрылась пледом, отворачиваясь к столь знакомой стенке. Сны обходили ее стороной, да и в целом заснуть стало непосильной задачей. Иногда она лежала по несколько часов, не меняя положение, а после начинала плакать, тихо шмыгая. Ее выводили на эмоции даже не какие-то особые мысли, воспоминания или чувства. Просто, абсолютно внезапно, слезы начинали катиться по холодным щекам. Делать что-то не хотелось: не было сил, не по-настоящему тяжёлые, ватные ноги и руки кое-как ощущались, голова становилась то квадратной, то принимала образ тонкой линии, то начинала имитировать знакомые предметы мебели. Она не ощущалась где-то. Мозг Люмин и не работал, и работал на все сто процентов здесь, тут, там — везде. Подобные ощущения пугали своей новизной, тем, что понятия у девушки как от них избавиться было ни малейшего. Она просто смотрела откуда-то извне как ее разум постепенно погружается в мрачную, неизведанную ею ранее, пучину. Итэр позвонил не вовремя. Ну, честно говоря, этого "вовремя" для Люмин не было никогда. Ей не хотелось в целом слышать голос брата и знать, что он все ещё счастливо живёт, припеваючи изучает мир, все прелести молодости и все то, что девушка до сих пор не изведала. Блонди вышла из-за стойки, проходя в служебное помещение, где, абсолютно некстати, сидела вторая работница. — Можешь пять минут за кассой постоять, пожалуйста. Высокая девушка с нежно розовыми волосами посмотрела на Люмин исподлобья, после чего мило улыбнулась, пожимая плечами. — Конечно, милашка. Сейчас все равно моя очередь на кассе стоять, да и вообще, сорянчик, что задержала тебя там. Вот тебе кусочек тортика или что это вообще, в качестве извинения за то, что ты снова вместо меня работала. — Мико встала из-за маленького чайного столика, что держался на соплях все эти два года, пока Люмин работала здесь, и прошла в зал. Блондинка села на диванчик напротив столика и глянула на экран, хмурясь. Почему она так сильно не хочет отвечать, а, все равно, делает это? Почему она просит кого-то выйти, чтобы ей не мешали, чтобы она могла услышать нервирующий голос брата? Почему она продолжает делать то, что ее лишь выводит лишний раз из равновесия? — Привет, Люминочка! — Весёлый тон, присущий близнецу, сразу же ударил в ухо. Ой как неприятно было слышать это вновь, но, что уж поделать, надо, милая, надо. — Ну чего, как ты там? — Привет. Нормально. — Ответ прозвучал резко, бездушно, настолько сухо, что в комнатке вмиг будто пропала вся влажность. Даже голосом Люмин пускала иглы в трубку, но Итэр всегда был защищён щитом своей юной наивности и весёлости. Бесит. Господи, как же это нервирует. Может он просто поймет наконец, что сестра его — бездушная тварь, которой абсолютно плевать на него? Нет, Люмин не хотела, чтобы его все ещё цветущий мозг доходил до этого осознания. У нее не было ни малейшего желания лишаться возможности периодами слышать брата, к которому девушка испытывала столь противоречивые чувства. Но заевшаяся в сердце привычка ненавидеть этого ребенка, ненавидеть его беззаботную жизнь, его доброту, глупость, его способность нравиться всем, его способность к эмпатии и любви к каждому прожитому дню, именно эта душащая привычка убивала в Люмин все ее внутреннее желание вновь подружиться с братом. Где-то в глубине души уже долгое время был заперт маленький ребенок, который только и мог, что просить остановить всю эту гнилую, провонявшую всевозможным смрадом и дерьмом, ненависть, которая заливала сердце блондинки. — Слушай, вот у меня тут такое было... — И ещё минут десять нескончаемого монолога, через который Люмин так и слышала, как брат передает ей все прожитые эмоции. Звонил он где-то раз в три недели, так что событий за это время у него всегда накапливалось на двухтомный роман, но, к огромнейшему сожалению того самого ребенка внутри, Люмин всегда обрывала брата в конце какой-нибудь особо крутой для него истории, говоря, что у нее дела и ей надо идти. И брат грустно ныл ещё минуту о том, что она совсем им не интересуется, что совсем не любит и, вообще, она плохая, злая, фу такой быть, а потом сам сбрасывал трубку. Ну, и так каждый раз. Люми привыкла к этому, хоть и жалела, что не послушала все его бесконечные истории. Но что поделать, если при этом ей до ужаса тяжко? Слышать о счастье брата и, при этом, не иметь возможности порадоваться за него. Как бы она не старалась, а уже два года ее чувства к Итэру не желали становиться более тёплыми, нежными и по-сестрински любить близнеца у нее попросту уже не получалось. Конечно же, она ненавидела себя за это, ведь был выход: прийти к Итэру, сесть и поговорить с ним про ту ситуацию с Дайном, но Люмин, в силу выдуманной гордости, боялась делать это. Ей было легче оправдывать себя тем, что брат всегда был самовлюблённым и, если бы не он, она бы давно полюбила эту жизнь, его и себя. Как же глупо. Оправдания ведь только убивают нашу способность здраво анализировать что-либо. Мы говорим: "Это из-за этого человека", "Я в этом не виноват", "Я здесь жертва" и получаем в итоге лишь нездоровое восприятие реальности, которое, как итог, получила себе и Люмин. Минут пятнадцать Итэр продолжал заряжать воздух эндорфинами, пока девушка не прервала его, выслушав короткую тираду о том, какая же она плохая. Люмин смотрела в телефон, на номер брата, где на аватарке ей мило улыбался близнец. После ее взгляд медленно переполз с раздражающей морды на кусок чего-то сладкого, что все это время аппетитно окрашивало воздух во всевозможные ароматы. Девушка уже хотела подтянуться, дабы попробовать это аппетитное нечто, но, внезапно для самой себя, отдернула руку. Ладонь обожглась об собственное представление маленькой, заплывшей жиром, усеянной растяжками и прыщами Люмин, которая с удовольствием поедала такой же кусок аппетитной сладости. Блонди ещё какое-то время всматривались в то ли тортик, то ли пирожок, пока не встала, беря блюдце в руки и ставя его в холодильник. Можно, наконец, вернуться к работе. В универе все так же шептались за спиной, задавали неловкие вопросы и смотрели. Глядели из всех углов, рассматривали и оценивали, шушукались, обсуждали, придумывали, смеялись. Студентка слышала это, ощущала зловонный запах ненависти, который начинал собираться вокруг нее. Розария и Ху Тао в какой-то момент стали активно избегать "подругу", а Господин Чжун с каждым днём ощущался все более нервным и негативно настроенным. Слухи, о, мерзкие слухи. Липнут к человеку, цепляясь за кожу липучками-словами. Обжигают и бьют, оставляя от спокойствия пылинки. Разве Люмин настолько слаба, чтобы повестись на какие-то глупости? Да, слаба. Но, если ты действительно хочешь, даже со слабым характером у тебя всегда есть шанс выстоять. Главное — желать этого.