Винил

      После той самой трапезы с мужчиной и его спутником Чонгук вряд ли ответит, как так вышло, что он получил от него приглашение посетить свой дом. Для себя Чон объяснил чужой порыв, как продолжение их предыдущей беседы, ведь она оказалась на славу удачной.       Мужчина был сдержан, не кричал о своем богатстве, как люди такого же статуса, и был без фальши заинтересован обществом Келлера. Так же он славно отозвался о еде повара, — который, заприметив картину в зале, решил не влазить, считая, что новые знакомства помогут Чонгуку справиться с его потерей, — хотя это определенно не его уровень кухни, которую сеньор предпочитает употреблять.       Чон слишком часто встречается с людьми высшего общества в силу своей работы кавистом, поэтому знает их повадки от и до. Но этот сеньор явно отличается от встречавшихся ему раньше.       Тот, наоборот, был слишком увлечен их разговором, не стараясь выдать себя за кого-то другого. Поэтому уже спустя пару минут диалога Чон пропитался к мужчине уважением и сам был не прочь поддерживать огонь их разговора.       Но когда время подошло к концу, мужчина извинился, что приходится прерывать столь интересное общение, поэтому был настроен на продолжение, протягивая визитку с адресом своего поместья. Никакого высокомерия в свои действия он не вкладывал, поэтому до самого конца, пока те не вышли с заведения, Чон не испытывал дискомфорта. Наоборот, был рад, что на некоторое время отвлекся от поисков.       И сейчас, глядя на открывшиеся двустворчатые ворота одним из служащих особняка, он надеялся вновь на некоторое время забыться.       На пороге дома его встречает тот самый спутник, с которым мужчина был в прошлый раз. Он приветствует Келлера, говоря, что хозяин дома уже заждался его, и проводит в глубь дома.       Чону уже доводилось бывать в таких домах, которые больше похожи на музей, но это не восхищало его в меньшей степени. Он, как ценитель искусства во всем его проявлении, был поглощен красотой здания. От его взгляда не ускользало ничего: ни резные античные колонны, ни хрустальные люстры, свет которых отсвечивался в мраморном полу. Мощь чувствовалась во всем, даже в высоких потолках, будто помещение изначально было пригоже для сказочных великанов, которые по неизведанной причине покинули это место.       Внезапно на лестничном марше появился силуэт хозяина дома, который казался таким маленьким на фоне всего. Позади него находилось громадное круглое окно, разукрашенное разноцветным витражом. Его рисунок Чон понял не сразу, и только спустя время до него дошло, что оттенки зеленых стекол были ничем другим, как листьями крапивы на фиолетовых, желтых и иногда коричневых вставок фона.       Осознав это, Келлер поспешил соединить этот факт с кольцом мужчины, глянув на его руки, что невесомо касалась перил, когда тот спускался. Зеленый изумруд все так же сверкал на безымянном пальце, пока рядом, на указательном, отображался стебель жгучего растения. Чон мог бы предположить, что мужчина известен благодаря торговому знаку, который является крапивой, если его дело состоит именно в торговле либо чему-то подобному, коль на этом делается акцент.       Однако взгляд перемещается с чужой руки на кварцевые перила, которые держались за счет балясин. Они казались Чонгуку китайскими фарфоровыми вазами династии Юань четырнадцатого века.       Здесь было все пропитано искусством и величием.       Мужчины обменялись рукопожатием, которое выдалось на славу крепким. В момент диалога они обнаружили, что до сих пор не были должным образом представлены, ведь это являлось лишь формальностью, о которой все забыли при первой встрече. Единственное, что знал Келлер, а точнее вычитал на визитке, это было то, что фамилия этого сеньора — Ортега.       С невесомой улыбкой, проводя гостя в глубь дома, они, минуя дверной проем, попадают в светлую комнату с камином, в центре которой стоял низкий столик с окружающими его замшевыми диванами и креслами.       — Неловко выходит, — говорил он по пути, — что, не зная такую банальность в человеке, как имя, все равно неосознанно видишь в нем родную душу, так?       Чонгук кивает и на долю секунды расстраивается, ведь вновь неосознанно вспоминает его.       — Нам стоит должным образом познакомиться, сеньор, — говорит хозяин дома, указывая на один из диванов. — Теперь моя очередь интересоваться: что вы будете пить?       В дверном проеме появляется тот самый спутник, который недавно приветствовал его на входе, будто чувствовал, что ему сейчас что-то поручат. Но делать ничего не приходится, когда хозяин дома продолжает:       — Или же вы сами хотите взглянуть на мой винный погреб?       Чон отказаться попросту не смог. Ему было интересно посмотреть, какой ассортимент скрывает столь прекрасный дом в своих темных углах.       Из шести тысяч бутылок, которые скрывались под полом в прохладном помещении, было сложно выбрать что-то одно, но, справившись с задачей, мужчины поднялись на верх, расположившись в той самой комнате. К тому времени служащие уже подготовили бокалы и нарезку, которую порекомендовал сам Чонгук, еще в подвале комментируя свой выбор вина.       Только Келлера слегка ввел в ступор третий бокал, потому что он не знал, что с ними будет кто-то еще, но позже оказалось, что посуда была предназначена как раз для спутника. Будь Келлер не в данной обстановке, то посчитал бы его простым дворецким, но тот оказался намного ближе к хозяину дома и его семье. Так как в момент их общего диалога последний неоднократно спрашивал о делах дома и своих детей.       — Так почему крапива? — все же озвучил Чонгук, ставя бокал обратно на стол.       Сидящий рядом мужчина усмехнулся:       — Потому что Ортега, — и пожал плечами. — Испанская фамилия, обозначающая «крапива». Я думаю, именно этим вдохновлялся мой отец.       — Так каким родом занятия занимается ваша семья?       — А ты до сих пор не понял? — чужая бровь удивленно изогнулась дугой.       После беглого знакомства в подвале они обусловились перейти на «ты» для более дружественной обстановки, на что Чонгук не возразил, однако все же продолжал проявлять уважение к старшим.       — К сожалению.       — Это ювелирное дело.       После сказанного Чон неосознанно кинул взгляд на руку мужчины, где по-прежнему красовалось два кольца. Теперь Келлер осознавал их связь с самим мужчиной, крапивой и зеленым камнем.       Отследив, куда устремлен взгляд Чонгука, мужчина как-то бархатно просмеялся.       — Это первые работы моих сыновей, — и облокотился на спинку дивана, поднимая руку вверх, как объект обсуждения.       — У вас два сына?       — Три.       — Так почему… — не успел договорить Чон.       — Он создал браслет для своей покойной матери, моей жены.       По притупившемуся взгляду Чон видел, как мужчине сложно давалось воспоминание о своей любимой, поэтому он решил увести от этого тему, сменив ее. Они не настолько близки, чтобы сразу переходить на такие личности.       — А где сейчас ваши сыновья?       Мужчина вскидывает взгляд на сидевшего напротив спутника, про которого в моменте знакомства хозяин отозвался, как: «Хранитель очага семьи Ортега» — Хосок Чон Морено.       Он был сдержанным человеком, ничего лишнего никогда не скажет и не сделает. Ему не нужно было подробно объяснять, что от него требуют — он и так это знал. Поэтому, заприметив взгляд мужчины, он отодвигает рукав своего пиджака, глядя на время, и произносит спокойным тоном:       — Фернандо, должно быть, на встрече со своим другом, а Адан — на верховой езде.       — Старшего сына зовут так же, как и вас? — изумился Чон, поворачиваясь обратно к хозяину дома, на что тот вновь посмеялся.       Хосок поспешил объяснить гостю, что в Испании принято называть старшего ребенка по имени отца, а второго — по имени деда. И чтобы не было путаницы, ребенку дают второе имя, хотя ограничений в этом не было.       Чонгук сидел, потерянно глядя в пол. Эта страна с каждым днем все больше и больше его удивляет, несмотря на то, что фундаментальными знаниями он располагает. Заковыристость имен была так же известна, как на примере того же Пикассо, однако знать и встречать в действительности — это разные вещи.       — А двойная фамилия почему?       — Одна от отца, вторая от матери, — так же четко пояснил Хосок.       Келлер тяжело вздохнул под возобновленный смех хозяина дома и задал последний вопрос, который заставил второго резко замолкнуть:       — Так чем занят третий?       И в помещении застывает тишина, по которой можно было понять, что что-то в заданном вопросе не так.       — Хотелось бы знать, — спустя молчание произносит Ортега.       Так уж получилось, как позже объяснили Чонгуку, что хозяин дома на данный момент находится в поисках своего младшего сына. Тот однажды сильно обиделся на него и сбежал. По началу Адан был зол на такой детский протест, но родительское сердце долго зло держать не станет на свое чадо, поэтому он всецело его ищет, чтобы вернуть в семью.       Келлер отчасти понимает его, ведь сам занят поисками, которые не стремятся продвигаться. Он берет бокалы со стола, один из которых отдает мужчине, и говорит:       — За тех, кого мы обязаны найти.       На лице Ортега проскальзывает грустная и одновременно теплая улыбка, прежде чем три бокала соприкасаются в стеклянном звуке. На лице Хосока тоже пробежала мнимая печаль.

***

      Вновь бредя по неизвестной улочке, Чонгук является заложником своих мыслей. Что бы он ни делал, как бы ни отвлекался — все напоминает его. И мужчина попросту ничего не может с собой поделать.       Сейчас, когда его разум немного пьян от выпитого днем вина в доме Ортега, он понимает, что все это абсурд. Что не может так тянуть. Не может быть такого, чтобы прям настолько. Он просто потихоньку сходит с ума, и шанса на выздоровление нет.       Потому что он болеет искусством.       Искусством, что однажды скинуло на него ворох бумаги, засев в голове глубоко и надолго.       Келлер вспоминает тот момент каждый день, покадрово прокручивая его на повторе. Память так и не утратила его голоса — Чонгук узнал бы его из миллиона людей, если бы те одновременно начали что-то говорить.       Потому что все мысли начинались и замыкались им же.       Мужчина попросту не может приструнить в себе этот ворох эмоций. Не может перестать надумывать либо размышлять. Он просто не может.       Келлер останавливается посреди тротуара, не видя смысла идти дальше. Он поднимает взгляд вверх, на звездное небо. Где кто-то словно взбрызнул кистью на холст, оставив на синем фоне множество белых вкраплений, которые люди привыкли называть звездами.       Глядя на них, мужчина осознает, что это ведь тоже искусство. Недосягаемое. Кем-то желанное искусство. Но как бы сильно не хотелось дотянуться до них — это сделать невозможно. И всем страстным по отношению к космосу людям ничего не остается, как просто смириться и принять свое бессилие. Продолжить жить и не тратить время на достижение невозможного.       Так может, следуя этому примеру, Чону тоже не стоит зацикливаться на нем и попробовать осмотреться по сторонам? Просто сейчас, глядя на то положение, где он очутился, мужчина осознает, что всю последнюю неделю не жил. Он буквально не помнит ничего, кроме бескрайних поисков, — все проходило его стороной.       Мужчина выдыхает, прикрывая глаза. Будь у него две жизни*, он бы обязательно всецело потратил одну на поиски его, даже если шанс успеха был равен нулю — он бы продолжал. Но так как она у него единственная, он собирается сделать, скорее всего, самый болезненный выбор — оставить его. Оставить в том дне, в той квартире с открытым балконом, откуда пачками сыпалась чужая жизнь.       Потому что запрещено уже встречать его в жизни, когда в голове Келлера он существует как отдельная личность. И он знает: они несовместимы. Поэтому дальше мужчину ждет только разочарование.       Ведь есть риск, что он не умеет играть на скрипке. Что не его рукописи и пластинки летели с верхних этажей. Есть шанс, что он далек от искусства, к которому так пристрастен Чон. Либо больше отдается реализму, нежели романтизму .       За тех, кого мы обязаны найти.       Что Чонгук имел в виду под этими словами? Хотел ли он таким образом приободрить Адана? Наверное, стоило ему рассказать свою историю, чтобы он знал, что у него хотя бы есть основание на надежду в виде знания: кем является его сын, как выглядит, с кем общался до ухода и что умеет делать. Когда у Чонгука из надежды — потрепанный лист с нотами. Ортега не ведает своего счастья, когда Келлеру приходится бороться с собой на темной улице.       Как бы он хотел забыть.       Слыша позади себя шум, Чонгук решает идти дальше, пока его не ввязали в потасовку. Конфликтов с местными он хотел бы избежать, но почему-то все сделать шаг не может. Когда мужчина решается ступить вперед, — потому что звуки подходящих усиливались, — он внезапно слышит оклик:       — Немец? — после которого мир внутри обрывается.