What if the storm ends? At least that's nothing Что, если буря закончится? По крайней мере, это ничего, Except the memory, a distant echo I won't pin down Кроме воспоминания, отдаленного эха, которое я не определю. I've walked unsettled rattle cage after cage Беспокойный, я шел, злясь все сильнее и сильнее, Until my blood boils Пока не закипела моя кровь. Snow Patrol - The Lightning Strike
Как только Лиза поднялась с постели, то сразу поняла, что день будет пустой. Вопреки ее собственным ожиданиям за окном все было серое, тяжелое, густое – ни намека на легкое летнее утро. — Да-с, гроза будет-с, — сказал Алексей Иванович, разворачивая хрустящую газету за завтраком. — Люди в поле не выйдут, это определенно. Взгляд Лизы то и дело возвращался к огромным окнам веранды, где они все по обыкновению завтракали, и в которые уже стучали яблоневые ветки, раскачиваемые ветром. Стало темно, словно вечером, и даже принесли свечи. — Как это жаль! — воскликнула Марья Васильевна, подкладывавшая Николеньке каши, за чем он с неудовольствием наблюдал. Лиза улыбнулась, глядя на это, и подавила смешок в чашке с какао. — Я хотела сегодня отправиться к графине Потоцкой в Тульчин… — Нет уж, душа моя, в такую погоду надобно посидеть дома. На том и разошлись. Разговоры за завтраком похожи были один на другой, и Лиза начинала уставать. В «деревне», как она называла имение Турбиных, заняться было почти что нечем, кроме бесконечных чаепитий, чтений романов и прогулок по полудикому саду. Прошла всего неделя, а Лизе уже начинало казаться, что целая вечность. Впрочем, в этой тишине были и свои плюсы - нервов тратилось гораздо меньше, чем в светской суете. В коридоре сразу после завтрака Лизу перехватил Николенька. — Лиза, вы обещали научить меня складывать лягушек из бумаги! — мальчик тут же потянул графиню в сторону гостиной. — Помните? Накануне говорили! За время пребывания Лизы и Софьи Ивановны у Турбиных отношения между хозяевами и гостями успели преобразоваться в нечто близкородственное: никто никого уже почти не боялся, сама графиня перестала дичиться дядю с его женой и почти что расслабилась. Было что-то в этом доме нежное и расслабляюще тихое, как в колыбели. Лиза совсем перешла на легкие светлые платья и впервые дышала полной грудью с тех пор, как покинула Елизавету Алексеевну. — Конечно, я помню, — Лиза уже почти последовала за Николенькой в гостиную, как на пути ее возникла Софья Ивановна. — Сейчас и научу. — Бетси, тебе пришло несколько писем, — княгиня, как всегда кутавшаяся в шаль, протянула Лизе несколько конвертов. — Только что привезли с почты. — Благодарю, — графиня бегло просмотрела имена. — Прошу прощения, молодой человек, но придется вам подождать. Мне нужно хотя бы прочитать свои письма, а, может быть, на некоторые сразу же и ответить. Николенька засопел от неудовольствия. — Полно тебе, — Лиза потрепала брата по голове. — Полагаю, это не займет много времени. — А почему Софья Ивановна так странно вас зовет? — Николай последовал за графиней на второй этаж. — Как? — Бетси. Вас же зовут по-другому. — Это английский вариант имени, — Лиза улыбнулась. Николенка нравился ей своей подвижностью, чем напоминал ртуть: никогда не сидел на месте и всегда имел в запасе тысячу вопросов. — Княгиня называет меня так, потому что любит. — А как бы меня звали на английский манер? Лиза задумалась. — Наверное, Ник. Или, может быть, Никки, или Никс, — только спустя несколько секунд Лиза осознала, что все это были домашние имена великого князя Николая Павловича, и все внутри нее похолодело. Впрочем, это наваждение довольно быстро прошло, и графиня скрылась в своей комнате. — Николенька, не знаешь, где можно достать канцелярский нож? — У папеньки должен быть, — маленький барин мялся на пороге, более не смея заходить в эту комнату без приглашения. Оставив письма на столе, Лиза поднялась и прошла обратно на первый этаж, в комнату, исполнявшую обязанности кабинета Алексея Ивановича. Николенька последовал за ней. Дверь была заперта, и Лиза трижды постучала, прежде чем толкнуть ручку. Алексей Иванович по обыкновению своему курил после завтрака трубку напротив широко распахнутого окна, а потому кабинет был наполнен предгрозовым воздухом, вытеснявшим табачный дым. — Могу ли я попросить у вас нож для писем, Алексей Иванович? — Конечно, прошу вас, — Алексей Иванович раскрыл ящик стола и стал искать. — Да куда же он подевался… В это время Лиза разглядывала кабинет своего дяди с любопытством человека, живо интересовавшегося искусством. Ни резная мебель, ни книги не привлекали ее внимания, а вот множество портретов, развешанных на стене над старым турецким диваном – очень даже. — Прошу вас, — Алексей Иванович протянул Лизе изящный канцелярский ножик. — Это маменька ваша. Узнали? Он вытащил изо рта трубку и указал ею на один из портретов, выполненных акварелью. Это была молодая девушка, младше самой Лизы на несколько лет, одетая в девическое светлое платье. Волосы убраны были просто, по моде тех лет, но все внимание на себя все равно перетягивали невероятной красоты глаза. — Узнала, — Лиза кивнула. — Сколько же ей здесь лет? — Семнадцать, — Алексей Иванович снова закурил. — Этот портрет был написан за полгода до свадьбы с графом Андреем Георгиевичем. Вы очень на нее похожи, Лиза. — Я почту это за высокий комплимент, — Лиза смотрела и на другие портреты, среди которых была и Софья Ивановна, и Марья Васильевна, и прочие Турбины, и внезапно поняла, какая на самом деле у нее была большая семья. Со стороны Ланских никого почти не осталось, кроме брата отца, проживавшего наследство в Польше, и иногда у графини складывалось ощущение, словно кроме Софьи Ивановны у нее никого-то и не было. Но сейчас был Николенька, были Турбины, и ее наполняло странное теплое чувство, как будто она нашла что-то давно потерянное. — Расскажите мне о ней, Алексей Иванович. — Даже не знаю, с чего начать, — они сели на диван, Николенька же устроился в отцовском кресле, накрытом овчиной. — Наденька была вторым ребенком в нашей семье, кроткая, как барашек. Уж красавица, конечно, как и Софьюшка, но маменька твоя была привлекательна гораздо более умом, а не телом. Лицо у Алексея Ивановича сделалось совершенно особенное, когда он стал говорить о сестре. Налет барской суровости сошел на нет, и Лизе даже показалось, что он помолодел. Продолжая посасывать трубочку, дядя продолжал: — Уж как любили ее все! Наденька о большой семье мечтала, о полной чаше. Чтобы и сыновья, и дочери… Да-с, да-с… — Алексей Иванович вздохнул. — Ну, да ты, наверное, знаешь все это? Отец или Софья Ивановна рассказывали наверняка. — Тетушка рассказывала, — Лиза отвела взгляд. — А отец не любит… Она не договорила, не зная, как окончить фразу. Говорить о матери не любит, или ее саму? — Это потому, что любовь у них большая была, — Алексей Иванович снова вздохнул. — Что правда, то правда. Граф Андрей любил Наденьку без памяти, что бы уж я о нем не думал… Прошу прощения, Елизавета Андреевна. Вырвалось. Лиза лишь мотнула головой, как бы говоря, что ничего страшного не произошло. Как бы она ни старалась, но у нее не выходило воскресить в себе любовь к покойной матери. Для Лизы графиня Надежда Ланская была всего лишь призраком прошлого: она не могла любить ее, не узнав. К тому же, материнское место было поделено в равной степени между Софьей Ивановной и Елизаветой Алексеевной, «старшей матушкой», как она ее про себя называла. Княгиня Голенищева же не была младшей, но она была совершенной особенной женщиной в жизни Лизы, которая сравнения ни с кем иметь не могла. — И все же, вы говорите, что отец любил ее, — Лиза постаралась вернуть Алексея Ивановича к прежней теме разговора. — Да-а, — протянул тот. — Уж папенька наш покойный не сомневался ни капли, соглашаясь на этот брак. Отец ваш, Елизавета Андреевна, всегда отличался статью, да и богатством никогда не был обделен. Впрочем, как и сейчас, я полагаю. Наденька счастлива была за него выйти, во многом потому, что у них были похожие взгляды на жизнь. Ну и, понимаете, они сошлись, как мозаика: все грани совпали! Не совпало только желание Наденьки иметь большое количество детей с ее возможностями… Она, знаете ли, здоровьем никогда не отличалась. Уж и лечилась на водах минеральных, а все равно не спасло… Так уж вышло, Елизавета Андреевна, что отдала Наденька богу душу именно в момент вашего рождения, это, пожалуй, все, что я знаю. Она же сразу после замужества с графом Андреем Георгиевичем в Петербург уехала, я ее и не видел живой более. От Николеньки не могло укрыться, как погрустнела Лиза. Ресницы опустились, губы сжались, став совсем уж маленькими. Вздохнув, она перекрестилась. — На все воля божья, — она бросила взгляд на икону с изображением Богоматери в углу комнаты. — Вы совершенно правы, Лиза, — оба поднялись. — Надеюсь, я не слишком расстроил вас своими словами? — Ну, что же вы, нисколько, — Лиза попыталась улыбнуться. — Я никогда не знала своей матери, и любые сведения о ней для меня драгоценны. — Я рад, — Алексей Иванович пожевал губами. — Я был бы счастлив отдать вам этот портрет. Мне кажется, что так будет правильно. — Благодарю вас, — в этот раз Лиза улыбнулась вполне искренно. — Я была бы очень рада иметь его. Алексей Иванович проводил Лизу и сына из кабинета с тяжелым сердцем. Воспоминания о бедной сестре расстроили его нервы, и он, против обыкновения, забил вторую трубку. Юная графиня так была похожа на Надю, что это каждый раз выбивало Турбина из колеи. Впрочем, сходство было чисто внешним: характером, очевидно, Лиза пошла в отца, хотя сама того, видно, и не знала. Тучка легкого переживания по поводу воспоминания Алексея Ивановича о матери тут же исчезла, как только Лиза открыла первое письмо. Послания от Петербургских знакомых были отметены в сторону, как только графиня увидела знакомый почерк Каташи. Княгиня Долгорукова писала следующее: «Дорогая моя Лизонька! Надеюсь, что это письмо найдет тебя в добром здравии. Неожиданный твой отъезд очень меня удивил, но я надеюсь, что путешествие твое проходит хорошо. Я, муж мой и крестница твоя Танечка передаем тебе пламенный привет из Выробово» При упоминании маленькой княжны Долгоруковой Лиза улыбнулась – она любила девочку без памяти. Пришлось зажечь свечи, чтобы читать дальше, потому что снова набежали тучи, и, очевидно, через несколько минут должен был пролиться дождь. «Новостей у нас никаких нет. Живем совсем тихо, как настоящие помещики, и почти не выезжаем в свет с тех пор, как навещали двор в Царском Селе. Без тебя, конечно, все это совсем не то. Прибыли новые фрейлины для императрицы и великих княгинь, и я не могла не вспомнить нас с тобой при взгляде на них. Ах, Лиза, как это было недавно!.. Только сейчас я понимаю, как мы с тобой чудесно жили. Я даже скучаю по нашей незабвенной Остерманше.» На этих строках Лиза вздохнула. Графиня Остерман умерла от старости в прошлом году, и на ее место пришла еще более древняя статс-дама Протасова, ставленница вдовствующей императрицы, докладывавшая той о каждом шаге Елизаветы Алексеевны и гонявшая фрейлин по чем зря. Да уж, вот всегда так: имея – не ценим, а потерявши – плачем… «Хотела бы умолчать, да не могу. Когда мы с князем были в Царском Селе, о тебе, кроме императрицы и нескольких наших общих друзей спрашивал еще и Николай Павлович. Ты прекрасно знаешь, душа моя, как противны мне слухи о вашей дружбе с великим князем, и я еле смогла подавить свое негодование. Я ответила, что ты сопровождаешь княгиню Голенищеву в ее малороссийские имения. Он не стал более ничего спрашивать. Надеюсь, я все сделала правильно? Признаться, Лиза, я очень за тебя переживаю, зная, как остро ты реагируешь на все несправедливое. И все же надеюсь, что эта поездка поможет тебе проветриться и понять свои желания. С любовью, Твоя Каташа PS еще о тебя спрашивал князь Гагарин. Ему я ответила то же самое.» Лиза отбросила письмо и принялась ходить туда-сюда, будто измеряя комнату шагами. Лицо ее горело, завитые пряди то и дело подпрыгивали. Николенька, игравший в соседней комнате в солдатиков, с некоторой опаской прислушивался к четким шагам, гадая, что послужило тому поводом. А Лиза в свою очередь думала о том, зачем Николай Павлович интересовался ею у Каташи. Зная деликатность подруги, графиня нисколько не сомневалась в достоинстве ответа, но на душе все равно скребли кошки. Ведь именно из-за великого князя, из-за того, как придворные сплетники истолковывали их дружбу Лиза и уехала из Петербурга. Николаю Павловичу ничего не будет за интрижку с фрейлиной, а вот девице достанутся все шишки… — Душа моя, с тобой все хорошо? — Софья Ивановна поднялась в спальню племянницы, еще снизу заслышав, как та ходила по комнате кругами. Лиза, не ожидавшая гостей, даже подскочила, словно застигнутый воришка, и нахмурилась, стараясь сдержать обидные слезы. — Софья Ивановна, — пролепетала она, не зная, с чего начать. — Скажите, ведь вы же знаете, почему я согласилась уехать с вами сюда? Княгиня тяжело опустилась на кровать, вздыхая. Лиза приземлилась следом, заглядывая тетке в глаза. Софья Ивановна, мысленно готовившаяся к этому разговору не раз, совсем растерялась, но взяла Лизу за руки. — Ты знаешь, что от меня не могли укрыться эти гнусные сплетни, — сжимая ладони Лизы в своих, княгиня пыталась успокоить их обеих. — Но я не верю им, слышишь? Потому что знаю тебя лучше, чем кто бы то ни было. — Ох, тетушка! — кукольные брови Лизы сначала подпрыгнули, а затем сошлись на переносице от расстройства. — Я так рада, что вы так считаете. Но сама я в растерянности и не могу понять, где именно ошиблась… Скажите, я правда дурная? Вернее, я очень дурная? Софья Ивановна смотрела на племянницу серьезно и не могла отделаться от мысли, что та что-то недоговаривала. Вернее, сейчас она говорила вполне искренне, но из-за того, что княгиня не понимала промежуточных событий, то не могла дать полноценного ответа. Софья Ивановна знала лишь то, что Лизе и Николаю приписывали любовную связь, будто бы великий князь влюбился во фрейлину императрицы без памяти, а она отвечала ему тем же. Но, смотря сейчас на графиню, княгиня Голенищева понимала, что в сплетнях было не более половины правды. Если бы Лиза и правда была влюблена в брата императора, то вела бы себя по-другому, ее бы определенно так сильно не волновали эти слухи. И все же она уехала с ней из Петербурга, значит, все-таки что-то произошло… В очередной раз вздохнув, княгиня сжала руки Лизы. — Мне было бы легче судить, если бы ты все мне рассказала, моя дорогая.***
В Царском Селе, близ дворца, снова разбили шатры по причине хорошей погоды. Кроме государя присутствовала почти вся царская семья, и князь Борис Юсупов тяготился таким скоплением народа. Присутствовали великие князья с женами, вдовствующая императрица и весь двор, приумножившийся ее собственной свитой. Борис Николаевич откровенно скучал, и даже игравшие в крикет фрейлины не могли его развлечь. Юсупов думал о том, каким шатким стало его положение при государе. Непосредственного начальника его и друга, графа Каподистрия, отстранили от службы еще два года назад, и теперь некому было заступаться и сглаживать углы, когда князь в очередной раз имел неосторожность прямо высказать свое нелестное мнение какому-либо лицу. Отец же ясно дал понять, что был недоволен сыном, и это грозило дополнительными проблемами. Борис чувствовал, что дни его при дворе были сочтены и всерьез задумывался о том, чтобы покинуть его по собственному заявлению, не дожидаясь отставки. К тому же, графиня Ланская также уехала, что сводило желание здесь появляться на нет. Удаляясь от белоснежных шатров вглубь парка, Борис Николаевич и не заметил, как пришел к тому самому месту, где графиня Елизавета Андреевна имела обыкновение устраивать пленэр. Где-то здесь гулял и Александр Павлович с Елизаветой Алексеевной, и князь надеялся, что не застанет их. Хотелось побыть одному, подумать о насущном, а, может, и просто подремать где-то в тени. Впрочем, когда князь Борис подошел к своему любимому месту, то оказалось, что оно было занято одним из великих князей. Юсупов с досадой нахмурился, но поклонился Николаю Павловичу со всей возможной почтительностью, едва не обронив очки. — Прошу прощения, ваше высочество, — Борис Николаевич уже собирался уходить, но Николай, смущенный внезапным гостем, резко встал. — Не имел намерения вас тревожить. Великий князь, обычно спокойный, как говорила Елизавета Андреевна, «как слон», чувствовал себя так, словно его поймали за чем-то постыдным. Юсупов не был похож на остальных придворных, Николай отлично это понимал, а потому и смутился. — Ничего страшного, князь, — сначала Николаю хотелось отпустить Юсупова с богом, но его появление напомнило ему о другом человеке, о котором он сам только что думал. Почему-то захотелось поговорить о нем, вернее, о ней, но великий князь не знал, как подступиться. Снизойти до обсуждения графини Ланской с камергером? Шутка ли! Но Николай знал, что Юсупов был ее другом, настоящим, а не тем, которым он сам себя считал до некоторых времен. Это делало князя Бориса ближе, как будто даже заслуживавшим доверие больше других. — И часто вы здесь бываете? — Я-то? Признаться, не очень, — Юсупов, почувствовав, что у Николая возникло желание поговорить, сделал шаг ближе. — Графиня Ланская уж очень любит этот парк, только из-за нее я здесь и бываю. Князь замолчал, понимая, что выдал себя: в этот раз он гулял здесь по той же причине, несмотря на то, что Елизавета Андреевна уже неделю как покинула двор. — Насколько я помню, Елизавета Андреевна сделала здесь множество чудесных этюдов. Князь Борис смотрел на Николая с осторожностью, как на кого-то, кто представлялся опасным, но пока вел себя вполне безобидно. Юсупов великого князя не боялся, как не боялся никого при дворе, но ощущал стену недосказанности, даже вранья. Уж ему-то, Борису, «доброжелатели» первому доложили о близкой «дружбе» графини и брата императора. Но злобы почему-то не было – только обида за напрасно испорченную репутацию Лизы, ведь Юсупову было ясно, что ничего-то между ними и не было. Не такой был человек великий князь, чтобы волочиться за фрейлиной, пусть даже и тайно. Весь запахнутый, затянутый в мундир, Николай, по мнению князя Бориса, был заложником строгой морали, от которой и страдал: мысленно своей жене он уже изменил, а вот физически – не мог, даже если и хотел того. — Это правда, — когда речь дошла до графини Лизы, князь Борис не смог сдержать улыбки. — Лично помогал носить ей кисти, тубусы и мольберт. Смотрите, ваше высочество, здесь до сих пор остались следы от его ножек. И правда: Николай пригляделся и смог разглядеть четыре отпечатка от ножек мольберта, испортивших газон. Они уже начинали зарастать, но все еще были отчетливо видны: графиня Ланская проводила здесь, очевидно, много времени. Повисло неловкое молчание. — Раз уж мы заговорили о Елизавете Андреевне, — Николай говорил с таким отстраненным видом, будто бы сам не склонял разговор к этой теме. — Не знаете ли вы, куда она пропала? Не видел ее сегодня, да и несколько дней назад – тоже. — Она сейчас числится в отпуску, — Юсупов отчего-то начал злиться, как будто этим вопросом великий князь намеренно сделал его соучастником в чем-то постыдном, недостойном. — Графиня сопровождает княгиню Голенищеву в ее земли в Полтавской губернии. — Вот как? — щеки Николая неожиданно покрылись красными пятнами от смущения. — Что ж, благодарю вас за приятный разговор. Юсупов поклонился и проводил удалявшуюся фигуру великого князя тяжелым взглядом. Стало как-то неприятно. Борис не считал себя особенным поборником морали, да и были ли в новинку супружеские измены в царской семье? Но до Романовых ему было все равно. Неожиданно даже для самого себя князь Борис переживал за Лизу, вокруг которой опасно сузился силок хищного света. Юсупов вздохнул и пошел дальше, думая о том, что даже при твердом знании невинности графини Лизы отношение к ней великого князя его расстраивало. Николай шел по расчищенной дорожке широкими военными шагами, будто вколачивая сваи. Разговор с Юсуповым оказался удивительно неприятным, как будто он признался камергеру во всем. А что было это «все»? Собственно говоря, если бы сплетники знали истинную природу отношений великого князя и графини Ланской, то подняли бы его на смех. Это и правда была дружба в самом невинном смысле этого слова, и ничего, кроме удовольствия, воспоминания о Елизавете Андреевне Николаю не доставляли. Вдруг он вспомнил, как упрашивал Лизу нарисовать его портрет акварелью. С ней было легко почувствовать себя слабым, немного более свободным, чем он привык. Это был странный разговор, и хоть происходил он три года назад, Николай помнил его очень хорошо. Как-то он застал графиню за тем, что она рисовала портрет мальчишки-стряпчего с главной кухни, а когда спросил, почему она изображала именно его, когда вокруг было столько прекрасных и, самое главное, благородных лиц, то она ответила: — Я рисую то, что мне нравится, — и пожала плечами, как будто даже удивляясь такому вопросу. Лиза была красивой, да в этом ли было дело? Красотой при дворе никого не удивишь, но что-то в ней было особенное, отличительное, и великий князь никак не мог понять, что именно. Молодость? Жена его была его ровесницей, всего на пять лет старше фрейлины, а ведь он любил ее. Правда же? Александра Федоровна была созданием неземным, и ему нравилось баловать ее, как птичку. Но зачем-то же он спросил у Лизы: — А я вам, значит, не нравлюсь? Графиня была смущена и, конечно же, предложила нарисовать и его портрет тоже. — Как вы можете мне не нравиться? — улыбка у нее была чудесная и какая-то действительно искренняя. — К тому же, у вас удивительное лицо. — В каком это смысле? — Николай удивился. — Так и просится на холст, — Лиза и правда не лукавила – она считала великого князя очень красивым человеком. — Знаете ли вы, как меня называют? — глядя на фрейлину Николай почему-то не мог не улыбаться. — Знаю, — она рассмеялась. — Но как же могу озвучить? — Прошу вас, не стесняйтесь. — «Аполлон, страдающий зубной болью». Конечно, Николай осознавал, что имел вид строгий, а часто и суровый, но ничего поделать с собой не мог. А графиня и не подозревала, что такой улыбки, которая появлялась у великого князя при разговорах с ней у него почти никогда не было. Наверное, именно это и делало Лизу для него особенной. Через какое-то время она и сама начала ощущать, что между ней и великим князем завязывалась какая-то особенная дружба, и хоть Лиза и понимала, что не должно такой быть между фрейлиной и женатым Романовым, но отчего-то не противилась. Она не видела ничего предосудительного в обсуждении живописи с князем, который в ней совсем не разбирался, в танце, которым ее неизменно награждал Николай на каждом балу, в долгих разговорах в царскосельском парке летом, когда туда переезжал весь двор. Великому князю хотелось бы думать, что причина была исключительно в нем. Но сказывалось промозглое одиночество, сковавшее Лизу после замужества любимой Каташи и перевода в Черниговский полк Михаила Бестужева. Конечно, Николай ничего этого не знал, а графиня скрывала, ночами плача в подушку, да так, чтобы не услышала ее новая соседка, фрейлина Валуева – девица глупая и, к тому же, истеричная. Как было не ухватиться за эту соломинку, вначале казавшуюся такой невинной? Разве мог он, Николай, чем-то обидеть ее, ежели она сама того не захочет? В конце концов, разница в возрасте была небольшая, и у них находилось много общего, несмотря на то, что великий князь всегда предпочитал полковое общество женскому. А Лизе и правда сначала не хотелось. Но с Николаем было интересно, к тому же, ей льстило, что с ней он был другим: как гранит, согревавшийся в теплых руках. И она позволяла ему носить свои мольберты, если не было при дворе Юсупова, и радовалась, когда он познакомил ее с портретистом Соколовым, которым восхищалась и у которого стала брать уроки. Баловать ее Николаю нравилось, но это было не то, что с женой. Той он дарил материальное: камни, мех, имения, которые та превращала в дачи. Лизу же он познакомил с Джорджем Доу и даже договорился о том, чтобы англичанин разрешил посетить его мастерскую и посмотреть на портреты достойнейших героев войны с Наполеоном. Детское восхищение в глазах фрейлины, к ужасу великого князя, нравилось ему гораздо больше восторгов жены. Но когда он это понял, то оказалось слишком поздно – весь свет уже судачил. Николай в своем странном порыве даже не подумал о том, насколько разрушительно его увлечение может быть для незамужней девушки. В его понимании все было вполне невинно: никаких тайных встреч, все происходило на глазах двора, и тем оказалось хуже – ничего не пришлось додумывать. Лиза принесла ему портрет примерно через год, когда волею императрицы оказалась в Аничковом дворце. — Прошу вас, Николай Павлович, — Лиза развернула полотно. — Я обещала вам. Она сначала тяготилась этой дружбой – рана от насильного расставания с Михаилом все еще была свежа, и ей противно было думать о других мужчинах. Но, работая над портретом великого князя, Лиза не могла игнорировать Николая. У нее создавалось ощущение, что с него сошла корка льда, под которой оказался человек, а не машина. Он был так к ней внимателен в последнее время, и, может быть, зря она смеялась, когда ей передавали дворцовые сплетни? — Вы мне льстите, Елизавета Андреевна, — Николай смотрел на свой портрет с удивлением, как будто только сейчас понял, как выглядел. — Я и вполовину не так хорош, как вы меня изобразили. Лиза, смущенная, покраснела. — Нет, Николай Павлович, вы очень хороши. Сказала это, и знала, что правда. Аполлон, вечно как будто страдавший от чего-то. Вот и тогда смотрел, словно раненый, а чем или кем – непонятно, оттого и страшно. Акварельный Николай глядел спокойно, как всегда, зашитый в мундир. Но этот Николай, стоявший перед ней, нервным движением пытался ослабить верхнюю петлицу домашней шинели, и вовсе не был похож на всегда собранного великого князя. — Мне приятно, что вы так считаете. Наконец, собрался с силами и поцеловал бледную руку. Лизу сковало, и она не могла понять, что послужило тому причиной. Уж точно не страх, не смущение – что-то другое, нездешнее, далекое, но несомненно знакомое. Показалось ей, что дотянулся Николай до чего-то и даже сумел коснуться, потревожив спокойствие, и по ней прошла дрожь, как по водной глади. Николай не стал спрашивать, что случилось с графиней, хоть и почувствовал дрожь в ее теле, как свою собственную. Стыдно было признаться перед самим собой, что испугался, что давно уже изменил жене мысленно. Ровно до этого момента единственным себе оправданием считал, что никогда не давал Лизе повода ответить себе взаимностью, но уже сомневался и в этом. Погибели своей Лиза не желала, и провидение послало ей сразу два знака, и первым был визит Михаила Бестужева в Петербург. Короткое свидание с ним повергло графиню в такую пучину страдания и уныния, что она и думать не могла о Николае, что было говорить о сплетнях? Вторым же явилось объявление об очередной беременности великой княгини Александры Федоровны, что совсем уж отдалило графиню Ланскую от младшего брата императора. Для Николая это было необходимое время передышки, за которое он, как хотелось ему верить, совсем забыл о маленькой фрейлине. Но она была везде, где был императорский двор, а избегать собственного брата из-за такого пустяка… Глупость, лишний повод себя скомпрометировать. Но снова настало лето, воздух наполнился пыльцой, и Николай перестал сопротивляться. Река совершенно юношеской влюбленности несла его к ногам графини Ланской, и он казался сам себе смешным и отчаянным, когда вновь и вновь напрашивался нести ее краски в царскосельский парк. — Может быть, вашему высочеству угодно и самому попробовать что-то изобразить? Он знал, что она без стеснения смеялась над ним – об этом говорила и широкая улыбка, и озорно приподнятая бровь, но ей можно было все. Николай чувствовал себя совершенным дураком, но зачем-то искал встреч, намеренно оставался в Царском Селе, хотя дела ждали его в Гатчине. Да и не только они – семья была там же. — Кроме карт и чертежей я ничего изображать не умею, графиня, — великий князь смутился, когда Лиза протянула ему кисть. — Вы питаете напрасные надежды относительно меня, я же только испорчу ваш чудесный пейзаж. Этим летом Лиза была продуктивна в плане творчества, как никогда прежде – портреты, пейзажи, зарисовки углем, все это образовывало целые стопки на ее столе и заполняло стены дома княгини Голенищевой, которая едва успевала заказывать рамы. — Попробуйте же, — она настояла, и он взял кисть. — Я вам помогу. Неожиданно смело она взяла Николая за руку и аккуратно повела – ему оставалось только держать кисть, впрочем, и тут он не совсем справился – на холст упала жирная клякса. Лиза лишь рассмеялась. — Я же говорил вам, — Николай снова смутился. — Вот и испортил картину! — Зато теперь я знаю, что вы совершенно точно держите свои обещания. И легким движением руки Лиза превратила кляксу в цветущий куст. В обоюдных мучениях прошли четыре года, за которые Николай успел многое передумать. Обладая холодным, расчетливым умом, он пытался понять, откуда взялось это чувство, если жена все еще была рядом, была все так же красива, кротка и умна. Чем графиня Ланская была лучше? Умнее? Веселее? К сожалению, да и да! С ней всегда было, о чем поговорить и пошутить, а Александра Федоровна так и осталась немкой до мозга костей, а, может, это только он ее такой видел? Все больше вещей раздражало его в жене: говорила всегда по-немецки, даже когда просил он ее изъясняться по-русски, заковала себя в холод, много болела и жаловалась. Глупо было ставить все это ей в вину, но он ставил, ставил каждый раз, как видел блестящую, здоровую и веселую Лизу Ланскую, вечно окруженную поклонниками и подругами. В ней, казалось, была сама Жизнь, но если так, то в нем, конечно, Смерть. О какой-то ответной симпатии, казалось, не могло быть и речи. И все-таки надрыв в их отношениях с графиней случился, но отнюдь не в лучшую сторону. Это была одна из летних гроз, заставших Николая врасплох. Резко начавшись, она не желала кончаться, и великому князю пришлось укрыться в парковой беседке, чтобы не промокнуть совсем. С самого утра его не покидало нервное напряжение – Александра Федоровна начала плакать при нем, когда он будто бы холодно пожелал ей доброго утра. И хоть и хотелось Николаю думать, что все это была ерунда, но он понимал, что кое-что назревало, и что сам император не был доволен дружбой его с фрейлиной Елизаветы Алексеевны. Великому князю хотелось на это огрызнуться, что Александр не мог иметь исключительного права на расположение придворных дам, но брат был предупредителен: — Никс, ты уж либо делаешь, либо не делаешь! Через английскую лужайку, перепрыгивая клумбы, неслась Елизавета Андреевна, прижимавшая к себе длинный тубус. Спешила она напрасно – платье промокло совершенно, а бумажные цветы на шляпке расползлись. — Прошу прощения за свой вид, Николай Павлович, — Лизе даже пришлось стянуть с себя шляпку, ставшую совсем плоской от воды. — Ох уж этот дождь! — Ничего-ничего, Елизавета Андреевна, — Николай тут же снял с себя полусухую шинель и накинул ее на плечи Лизы. — Скоро пройдет. — Благодарю вас. Что-то было странное в ее взгляде как будто враждебное, но Николай не заметил этого – слишком взволнован был ее появлением и считал, что то была судьба. Не мог он больше мучиться своими чувствами и желал взвалить эту ношу еще и на ее плечи. Лучшего момента, казалось, и придумать нельзя было – вокруг ни души, к тому же, деться Лизе было некуда. — Елизавета Андреевна, — он начал было, но тут же замолчал. Не так уж он и промок, а зуб на зуб все равно не попадал. — Нам давно надо бы поговорить… а, впрочем… — Нет-нет, продолжайте. Лиза продолжала прижимать к себе тубус и смотрела под ноги. Шум дождя смешался для Николая с шумом прилившей к голове крови. Зачем он собирался во всем признаваться? Но так разве не честнее, не лучше для них обоих? Пахло сыростью и мокрыми досками, вокруг бушевали деревья, но великий князь не желал воспринимать знаков судьбы. — Вы будто знаете, что я хочу вам сказать. — Догадываюсь. Было что-то разрушительное в ее честности, и впервые Николай ей не радовался. Стало тяжело, и он расслабил верхние пуговицы рубашки. Графиня была невыносимо прекрасна в своем неопрятном виде: щеки покраснели, волосы, выбившиеся из прически, мелко вились. И все же не стоило начинать этот разговор – страшно отчего-то. Да и с Лизой было что-то не то, не примет она его. — Вы уверены, что догадываетесь? — Николай не терял надежды. — Совершенно точно, — она подняла на него взгляд, и сверкнувшая в этот момент молния осветила и беседку, и лужайку. Николаю показалось, что графиня принесла эту бурю с собой. — Мои симпатия и привязанность к вам достигли той степени, что я и дня не могу прожить без того, чтобы не думать о вас, — Лиза смотрела на него безразлично. Все равно ей было и на то, что выкладывал всего себя Николай как перед главнокомандующим, выпрямившись по струнке. — Прошу вас окончить эту муку. — Каким образом? Грянул гром, да такой силы, словно где-то рядом обвалилось целое здание. Во взгляде Лизы не было никакой жалости, и Николай со всей ясностью понял, что помощи ждать неоткуда. — Вы, похоже, не совсем ясно понимаете, что я желаю вам сказать… — Как раз наоборот, Николай Павлович, — графиня порывисто вздохнула, прикрывая на мгновение глаза, будто бы готовясь к прыжку. — Я очень хорошо понимаю, о чем вы говорите. — Вы совсем не желаете мне помочь. — Думаете, нужна вам эта помощь? Лизе было и горько, и обидно, и страшно. Стояла перед ним, как перед палачом, и все ждала удара, и готовилась остановить руку, которая этот удар обрушит. — Думаете, я не знаю, что о нас с вами болтают? — она сделала шаг вперед, заглядывая в глаза. Такая маленькая, хрупкая по сравнению с великими князем, Лиза была похожа на тростинку, сгибаемую ветром. — Будто бы вы увлечены мною, а я – вами. Будто бы мы встречаемся прямо в Зимнем, никого не стесняясь. Право, мне было бы легче, будь в этих словах хоть капля правды, но я чувствую себя оплеванной, униженной, и некому даже вызвать обидчиков на дуэль, потому что у меня нет близких родственников мужского пола… Впрочем, о чем это я говорю? Мои горести не должны вас тревожить. И она отвернулась, все еще вжимая в себя тубус. От великокняжеской шинели неприятно пахло мокрой шерстью, и Лиза дрожала от холода, не в силах согреться. Надо бы бежать дальше, от него, но ноги отчего-то совсем не слушались… — И все-таки мне кажется, что говорим мы о разных вещах, — Николаю стало почему-то жаль ее, эту одинокую девушку, оказавшуюся в ловушке чужой лжи. Его лжи. Как он мог так поступить с ней? — Я вовсе не предлагаю вам стать своей любовницей. — Чего же вы тогда от меня хотите? Она не оборачивалась, и Николай хотел опустить руки ей на плечи, но отчего-то остановился. Лиза молчала, а великий князь думал о том, что у него ни разу не было примера супружеской верности перед глазами – даже у полусумасшедшего отца были фаворитки. Александр так вообще любил всех женщин, кроме собственной жены, и даже брат Константин развелся со своей княгиней ради какой-то польки. Им всем было можно, но положить на алтарь собственных желаний ее, Лизу? Этот сосуд неугасимой жизни? Стало противно от самого себя, и все сказанные слова показались лживыми. — Вы женаты. — Вас останавливает только это? — Разве же этого не достаточно? Она все еще стояла спиной, и Николай не видел, что она плакала. Дрожь прекратилась, и графиня казалась вполне спокойной, что ободрило великого князя. Возможно, она тоже… страдала? — Вы, кажется, не совсем понимаете, на что хотите меня обречь, — наконец, Лиза нашла в себе силы посмотреть ему в глаза. — Я не могу и не хочу стать вашей любовницей, публичной или нет. Жить во лжи, в позоре, как блудница… Не поймите меня неправильно, Николай Павлович, на некоторое время мне тоже начало казаться, будто… будто… я могла бы принять ваше признание, но… — Но?.. — Николай заглядывал в ее лицо с надеждой. — Но я никогда не смогла бы любить человека, который разрушил мое счастье. Снова грянул гром, еще более оглушительный, чем прежде, и поток воды усилился двукратно. — Я вас не понимаю… — Вам и не нужно, — она стянула с себя шинель и протянула обратно Николаю. — Мое одиночество делает меня несчастной, но не отчаянной. Я благодарна вам за ваши чувства, но ответить на них не могу, как бы ваша маменька не намекала на обратное. Брови ее нахмурились, и вдруг Лиза стала большой-большой, заполнила собою, казалось, всю беседку, и Николаю захотелось отвернуться. Он вспыхнул от стыда при одной только мысли о том, что Мария Федоровна могла… могла склонять Лизу к тому, чего он сам от нее ждал. Перед глазами помутилось, и Николаю стоило больших усилий сохранить ясность рассудка. — Только не говорите, что… — Николай не знал, что и сказать. Перед глазами встало лицо брата Александра, смотревшего, как и всегда, с легким предубеждением: «Бедный, бедный Никс! Вот это ты попал в ситуацию!». —…будто бы Мария Федоровна говорила с вами… о нас. Волна необъяснимой силы исходила от графини Ланской, как будто она только сейчас в полной мере отказалась склоняться, как та самая тростинка. Как это было неприятно, и как все разом омрачилось, стало таким пошлым, обыденным, как только они оба произнесли вслух то, что назревало. — Прошу вас, давайте забудем этот разговор и более не будем мучать друг друга, — замешательство великого князя дало Лизе необходимую передышку для того, чтобы придумать ответ. Почувствовав в себе нужную твердость, она говорила увереннее: — Я бесконечно уважаю вас, Николай Павлович, но не могу дать вам того, что вы требуете, и прошу не губить меня напрасно… — Напрасно?.. — он обернулся в последнем порыве, и Лизе показалось, что он сейчас на нее кинется. Только сейчас Николай понял, почему она так хотела, чтобы он сам все произнес, без увиливаний. Она не желала ответить взаимностью – она ждала возможности отказать. — Впрочем, вы правы. Я заслужил такой категоричный ответ, полагаю. Честь имею. И ушел в дождь, без шинели. Один, чеканным шагом. Лиза так и осталась в беседке, сжимая края непринятой шинели. Жгучий стыд заполнил все ее существо, но плакать сил уже не было. Вспомнилась давняя придворная мудрость: «Находиться в милости у монаршей особы так же опасно, как и в немилости».***
Михаил целую неделю пытался придумать повод наведаться в Иннокентьевку к помещику Турбину, но все как-то не находилось подходящей причины. Просто так приехать он не мог – не позволяла степень знакомства, а Лизу хотелось увидеть смертельно, и, наконец, Серж сжалился над ним. — Поедешь ремонтером, — Муравьев улыбался, сочиняя письмо для Алексея Ивановича. — Все равно полку нужны новые лошади… Уж надеюсь на тебя, Мишель. — Не посрамлю тебя, Серж, будь уверен, — Бестужев усмехнулся, сворачивая письмо и пряча во внутренний карман шинели. — Уже видел свою Анну? Сергей сконфузился и пробормотал что-то невразумительное, и Михаил понял, что они уже виделись. Отставать от товарища в амурных делах не хотелось, и подпоручик на следующий же день отправился к Турбину. День по обыкновению стоял жаркий и солнечный. Степная местность вокруг имения накалилась к полудню, а потому особенно приятно было зайти в прохладный сад. Алексей Иванович не терпел строгости линий и английских устроителей сюда не пускал – занимался ландшафтом сам, по мере возникновения свободного времени и желания, а потому деревья росли в основном как хотели. Раскидистые фруктовые деревья покрывали дорожки как бы куполом, и аромат нагретой зелени, песчаных дорожек и сладкого цветения совершенно одурманивал и кружил голову. Михаил снял кивер и обтер лицо батистовым платком от пота, следуя за старым лакеем в отдаленную беседку. — Барин изволят работать на свежем воздухе, ежели погода позволяет, — Бестужеву хотелось торопить слугу, чтобы шел быстрее, но тот не торопился, чувствуя себя на своем месте, чуть ли не полноправным хозяином – служил он здесь больше тридцати лет. — Хорошая привычка, — Михаил все время оглядывался, стараясь обнаружить хоть где-то присутствие графини Лизы, но сад был тих, и только стрекот цикад нарушал его спокойствие. — А дома ли остальные домашние господина Турбина? — А то как же, — лакей, никогда не снимавший ливреи, неторопливо отер лоб. — И барыня, и Николай Алексеевич, и гости из Петербурга – все дома. На это Михаил ничего не ответил, лишь только усмехнулся и подкрутил усы. Впереди показалась беседка с обустроенным письменным столом, занавешенная тюлем, как парусами. Алексея Ивановича Бестужев тотчас узнал и, когда его представил лакей, по-военному кивнул. — Рад видеть вас, подпоручик, — Алексей Иванович, корпевший над отчетом управляющего по имению, казался рассеянным, когда увидел гостя. — Как дела ваши? Как продвигается подготовка к смотру? — Благодарю вас, все идет своим чередом, — Турбин знаком предложил Михаилу сесть в кресло. — Имею к вам поручение от Сергея Ивановича Муравьева-Апостола. — Вот как? — Турбин снова надел очки и принял письмо с самым внимательным видом. Он все никак не мог собраться с мыслями и терялся – погруженный в дела имения, Алексей Иванович не обращал внимания на то, что и Бестужев так же мало думал о деле, как и он сам. — Не желаете ли кваса? Ледяной, Марья Васильевна сама ставить изволила. — Благодарю вас, с удовольствием, — только наливая гостю кваса Алексей Иванович заметил, в каком напряжении находился подпоручик. Все что-то постукивал носком сапога по крашеным половицам, барабанил пальцами по ручке кресла, оглядывался. — Освежает знатно! — А то ж, — Турбин, бросив еще один взгляд на Бестужева, вернулся к письму. — Мятный. Сад вокруг дома был без преувеличения огромным, и, сидя в этой отдаленной беседке у Михаила создавалось ощущение полного отрешения от остального мира. В принципе, ему было ясно, почему Алексей Иванович выбрал именно ее для работы – тихо, мирно, никто не мешал. Или почти никто. Со стороны одной из дорожек послышался заливистый детский смех и восторженные крики, топот сразу нескольких ног и взрывы смеха. Бестужев обернулся, но густая листва скрывала бегавшие фигуры от его глаз. — Лошадей я вам с удовольствием предоставлю. Цену ломить не стану – все-таки не абы кому продаю, — Турбин отложил письмо и повернулся к подпоручику. — Только вот, Михаил Павлович, находятся они в дальней деревне, и для того, чтобы их перегнать, потребуется не меньше трех дней. — В этом нет совершенно ничего страшного, — Бестужев, уже почти расстроенный от того, что вот-вот уедет ни с чем, поднялся. Турбин сделал то же. — Изволите заехать через три дня? — Так точно, — Михаил снова кивнул. Опять послышался смех, и из-за отцветшего сиреневого куста вывалился смеющийся мальчик. — Не поймаешь! Не поймаешь! — в руках у Николеньки была деревянная сабелька, которой он со смехом размахивал. — А вот и поймаю! — следом выскочила румяная Лиза, тоже с игрушечной саблей. — Сейчас ка-ак схвачу! Мало не покажется! И снова взрыв смеха и топот ног. Лиза подняла обе руки наверх, делая вид, будто сейчас обрушится на Николеньку, и тот завизжал от восторга. Только сейчас Михаил заметил, что на голове у графини был повязан темный пояс, что делало ее похожей на маленького пирата. И так большие глаза ее сделались еще больше от бешеного восторга – Бестужев никогда прежде не видел ее такой… счастливой. — Позвольте представить вам моего сына Николая и племянницу, графиню Елизавету Андреевну Ланскую, — Алексей Иванович вышел из беседки, отодвигая паруса дышавшего горячим ветром тюля. — Николай, Елизавета Андреевна! У нас гость. Лиза все же сумела схватить Николеньку и, очевидно, собиралась заобнимать и зацеловать его до смерти, но голос Алексея Ивановича вернул ее обратно на землю. Графиня выпрямилась, тяжело дыша, и взгляд ее встретился со взглядом Михаила. — Здравствуйте, Михаил Павлович! — Николенька оказался смелее своей двоюродной сестры и тут же побежал пожимать офицерскую руку. — А мы знакомы с подпоручиком, папа. Мы виделись на маневрах. — Вот как? — растроганный Алексей Иванович потрепал сына по кудрявой голове. — Может, и Елизавета Андреевна с ним знакома? — Вы правы, дорогой дядя, — Лиза поправила выбившиеся пряди, впрочем, почти ничего в прическе не исправив – бурные игры с Николенькой растрепали ей волосы. — Мы знакомы с господином Бестужевым, причем давно. Михаил поклонился Лизе, не помнившей себя от радости. Как хороша она была в этом простом платье, почти без украшений, румяная, растрепанная, совсем не такая, как на маневрах. Как будто ее хорошенько умыли и избавили от слоя манерности, напоследок как следует встряхнув. — Вот как? — Алексею Ивановичу, на некоторое время выбитому из рабочей колеи этим вихрем детской радости, не терпелось вернуться к работе. — Изволите ли вы остаться к обеду, Михаил Павлович? Сегодня у нас щи с пирогами, очень советую! — Почту за честь, — подпоручик снова поклонился, не переставая улыбаться. Что-то было в Лизе и ее маленьком брате заразительное, а, может, все дело было в предвкушении долгожданной встречи? Графиня смотрела на него многообещающе, и Михаил ждал, когда же они наконец останутся одни. — Алексей Иванович, позвольте показать Михаилу Павловичу сад? — Лиза размотала пояс на голове, превращаясь из пирата обратно в барышню. — Все равно время до обеда еще есть. — Конечно-конечно, — Алексей Иванович был только рад избавиться и от гостя, и от отвлекавшего окружения. — Чувствуйте себя хозяйкой, Лиза. Буду вам признателен, если займете гостя до обеда. Отчет интересовал Алексея Ивановича так сильно, что он не заметил переглядок Бестужева и Лизы, а, может, считал, что то было не его дело. В конце концов, кто он был таков для нее, особенно учитывая тот факт, что знакомы они были две недели? А Лиза казалась девушкой разумной уж наверняка она знала, что делала. — Михаил Павлович, а покажите шпагу! — Николенька, полный энергии и раззадоренный играми с сестрой, чуть ли не колесом ходил вокруг Бестужева. — Николя, а как же манеры? — Лиза сделала вид, будто была недовольна, но ей было не обмануть брата. — Пожалуйста, Михаил Павлович! Подпоручик вытащил саблю из ножен, и лезвие ее опасно сверкнуло на ярком свету. Николенька завороженно смотрел на закаленную сталь и инстинктивно потянулся к ней руками, но Михаил не позволил. — Это не игрушка, молодой человек, — и сабля снова скрылась в ножнах. — Держите. И водрузил ему на голову кивер с высоким черным султаном, застегнув ремень под подбородком. — Настоящий гвардеец! — Лиза рассмеялась и села на бортик заброшенного фонтана. — Лиза! Похож ли я на офицера? — Николенька встал по струнке и выставил перед собой деревянную сабельку. — Это лучше спросить у подпоручика. — Конечно, похож, — Михаил рассмеялся и сел рядом с Лизой, без всякого стеснения беря ее за руку. Она не отняла ладони, но и не смотрела в лицо, несколько растерянно улыбаясь, и от этого казалась еще красивее. — Собираетесь ли в гвардию, молодой человек? — Конечно! — Николенька принялся маршировать, и кивер, который был, конечно же, слишком большой для него, сразу же покосился на правый бок. — В следующем году папенька обещал отправить меня в кадетский корпус. — И откуда только у мужчин эта страсть к крови? — Лиза отвернулась и принялась поправлять волосы, смотрясь в стоячую воду фонтана. — В армию отправляются только пылкие сердцем, — Михаил прижал руку Лизы к губам, но не ту сторону, что обычно целуют кавалеры, а другую – внутреннюю часть запястья. Сладкое ожидание разлилось по всему ее телу, и графиня, кажется, только сейчас поняла, как скучала. — Николенька, не могли бы вы принести мне шляпку из дома? — Лиза щурилась от яркого солнца, прикрываясь рукой. — Или, нет, лучше зонтик! В спальне, у сундука, такой с костяной ручкой. Мальчик кивнул и понесся в дом, при этом не вернув кивер подпоручику. Лиза только рассмеялась. — Мой маленький рыцарь! Вы даже не представляете, как я люблю этого маленького барина, — выпутывая свои руки из рук Михаила, Лиза вскочила и закружилась, прижимая ладони к лицу. — Как же хорошо, господи! Всепоглощающее счастье захватило Лизу, и она не могла перестать улыбаться, вдыхать густой и ароматный воздух. Ей хотелось обнять весь мир, но вместо этого она обняла Михаила. — Я впервые вижу вас такой, Лиза, — подпоручик рассмеялся и в ответ сжал графиню в объятиях. — Какой же? — Счастливой. — Это правда – я очень счастлива, — она взяла Михаила под руку, и они пошли вдоль дорожки, еще дальше от усадьбы. — Смею надеяться, что это из-за того, что мы наконец встретились, — как приятно было идти рядом с ней и знать, что никого рядом не было, и никто не потревожит, не лишит драгоценного единения. — И из-за этого тоже, — Лиза зарумянилась, но улыбнулась. — Мне здесь очень хорошо. Гораздо лучше, чем в Петербурге. Нечто неприятное кольнуло Михаила в самое сердце – он вдруг вспомнил, что говорил Рылеев про «особое внимание» великого князя Николая. Но подпоручик тряхнул головой, прогоняя гадкое наваждение – графиня Лиза была похожа сейчас на кого угодно, но не на любовницу. Нежная, воздушная, чистая. Еще краше, чем в семнадцать лет. — Да это же деревня, Лиза. — Деревня, — она кивнула. — Зато какая! Настоящее лето, пастораль истинная. Лиза была так заворожена своим счастьем, иллюзиями, что Михаил не решился разрушить это мгновение. Хотелось сберечь ее: закутать в кокон и держать так, кормить нектаром и амброзией, чтобы графиня была всегда такой, как сейчас. — Еще немного и я начну думать, что вы променяете двор на удел уездной барышни. — Почему нет? — Лиза пожала плечами. — Буду носить платья из ситца, собирать цветы, приглашать соседей на чай… Они остановились, продолжая держаться за руки. Михаил не узнавал себя – вся суета мира исчезла, да и весь мир – тоже. Ничего не было, кроме этого сада, бурного цветения и Лизы в простом платье. И правда, пастораль. Самая лучшая сказка, самая сладкая и невозможная мечта. — Не могу поверить, что вы и правда говорите это, Лиза. — Почему же? — она слабо улыбнулась, и Михаил понял, что говорила она несерьезно. — Разве из меня выйдет плохая барышня? — Почему же, очень хорошая. Но фрейлина из вас гораздо лучше, — она как-то странно на него посмотрела, но подпоручик истолковал это как поощрение. — Скажите, вы думали обо мне? — Вас так это волнует, — никогда прежде Лиза не чувствовала себя такой смелой, как сейчас. Вопреки собственным ожиданиям, после продолжительной разлуки между ней и Бестужевым не возникло никакой неловкости или недосказанности – как будто и не было этих четырех лет и того странного прощания в гостиной Зимнего Дворца. — Неужели же мое отношение к вам не говорит само за себя? Лиза вскочила на качели и принялась раскачиваться. Ей захотелось, как и всегда, подразнить Михаила. — Снова вы… — Что же? — она принялась раскачиваться сильнее, и юбки тут же надулись, обнажая щиколотки в белых, как снег, чулках. — Дразнитесь, — он усмехнулся и заскочил на качели в следующий раз, как они приблизились к нему. — Как будто вам это не нравится! — Мне в вас все нравится. — Эх, ну и как же я могу вас дразнить, когда вы такой податливый, — его лицо то приближалось, то удалялось по мере того, как они раскачивались, и Михаил чувствовал ее горячее дыхание на своей щеке. — Не поддаетесь никаким провокациям, только в любви признаетесь. Когда качели в следующий раз приблизились к земле, Михаил схватил Лизу за талию и соскочил на траву, утягивая и ее за собой. Она смеялась прямо ему в плечо, держась обеими руками за золотистые пуговицы шинели. — И мне в вас все нравится, Мишель, — Лиза взяла его лицо в свои руки, заглядывая в глаза и тяжело дыша. Михаил в этот момент мог думать только о том, чем же он заслужил такое ласковое отношение. В Петербурге графиню было не заставить проявить хоть каплю чувств, но, может быть, на нее так действовала эта самая «пастораль»? — А я вас люблю, — ему нравилось смущать ее признаниями. Вот и в этот раз Михаил с удовольствием наблюдал, как щеки графини заливались румянцем. — Вот опять вы, Бестужев… Прижавшись спиной к толстому стволу дерева, на крепкой ветке которого все еще раскачивались пустые качели, Лиза позволила ему поцеловать себя. Все казалось каким-то нереальным, как мираж в пустыне. А они и правда – два путника, две разлученные души. В легких внезапно перестало хватать воздуха, у Лизы было ощущение, словно на нее посыпались розы Гелиогабала - такого удушающего счастья она, казалось, никогда прежде не испытывала. И все это будет и завтра, и потом, и, кажется, всегда…