слаб из-за любви, и от любви силен. Гете
Лиза тряслась в карете и думала о том, что делает все то, что поклялась больше никогда не делать – в очередной раз убегает, думает о Михаиле. Когда Софья Ивановна предложила ей принять приглашение князя Щербатова и отправиться всем вместе в Киев, то сначала она не хотела соглашаться. Ей это напоминало о побеге из Петербурга, когда она уже раз оступилась. Если она уедет, то признается самой себе в том, что ошиблась. В очередной раз. Но, как оказалось, иногда это просто необходимо, иначе ты просто-напросто ничему не научишься. Вот и Лиза старательно делала выводы, всю дорогу смотря в окно, но заглядывалась она вовсе не на поля, не на степи и леса – она старательно выглядывала свое будущее. Ее расстраивало то, что все сложилось совсем не так, как она предполагала. В голове Лизы все было так же просто, как сложить два и два, а на практике появлялись все новые и новые препятствия. Глаза у страха были велики, и Лизе (как и Михаилу, впрочем) казалось, что проще было бы отказаться от мечты совсем, чем хотя бы единожды поверить в нее в полную силу, забыв про все условности, титулы, представления ко двору и великое и ужасное, покрытое мраком тайны, будущее. Наверное, если бы Лиза узнала, что прямо в тот самый момент, как карета повернула на дорогу, ведущую к Белой Церкви, Бестужев уезжал из поместья Турбиных, совершенно разбитый от того, что Лиза так быстро покинула Тимофеевку в то время, когда он наконец набрался храбрости, дерзости и смелости сделать ей предложение, то ей было бы легче. Настолько легче, что она бы развернула карету тотчас, простив ему все и даже больше. Но она не знала, а Михаил скакал обратно в полк. Ему, конечно же, никто не сказал, куда она уехала – повезло, что хоть не побили после всего того, что произошло – и подпоручик боялся, что крепкие ноги почтовых лошадей уносили графиню обратно в Санкт-Петербург. Страх потерять Лизу навсегда вырастил ему крылья, и Михаил поклялся, что если ему представится еще хотя бы один маленький, ничтожный шанс, то он им воспользуется. Убедит Лизу, ее отца, весь свет, что только он один достоин называться ее мужем. Никакого больше мальчишеского упрямства, и пусть будут похоронены мечты о революции, пусть. Даже самый маленький шанс того, что она может когда-нибудь стать госпожой Бестужевой-Рюминой, стоил целого мира. Ради этого он должен был потерять ее дважды. Удивительно, но страх отказа был гораздо сильнее страха однажды подняться на эшафот, а иначе как объяснить то, что он так просто бросался в пучину революционной бездны, а перед Лизой спасовал? Этому было только одно объяснение: распоряжаться своей жизнью было гораздо проще, чем чужой. Внешняя безэмоциональность Лизы немного пугала ее тетку, но Софья Ивановна не знала, как подступиться. Для нее была загадкой глубина чувств, питаемых племянницей к подпоручику Бестужеву, и она не понимала, чем могла бы той помочь. Лиза казалась совершенно спокойной, даже умиротворенной, но взгляд ее определенно изменился – что-то появилось в нем скрытое, как тщательно утаиваемый пламень. К тому же, Софья Ивановна решительно не знала, что между ними могло такого произойти, что Лиза даже не заикалась о Михаиле. Разве только… разве только она не попыталась осуществить свой план, и Бестужев не отказал ей… При мысли о том, что кто-то мог так оскорбить ее дорогую племянницу, бледные щеки княгини вспыхнули лихорадочным румянцем. — Мне совсем не понятно, Софья Ивановна, почему мы едем в Киев через Белую Церковь, — Лиза прервала молчание, длившееся уже почти полчаса. Третий пассажир – Николенька Турбин – мирно спал, прижавшись лбом к стенке кареты, укачиваемый длинной дорогой. Княгиня вздохнула. — Ты, наверное, знаешь, что граф Браницкий приходится двоюродным дядей твоему отцу по мужской линии, — Софья Ивановна, все еще погруженная в свои мысли, ответила не сразу. — Я посчитала, что будет совсем не вредно, если ты познакомишься с его вдовой. Графиня Браницкая – племянница самого Потемкина, до сих пор очень могущественная и богатая женщина. Лиза кивнула. Она ни на минуту не забывала о том, что как минимум на целую четверть своей крови была полячкой. Правда, это никоим образом не отражалось на ее характере: в ней не было томности молоденьких пани – только холодная, с горячим сердцем русская красота. Юная графиня Ланская очень хорошо знала цену налаженным в обществе связям и готовилась к тому, чтобы быть приятной в глазах старой графини, исполняя свою рабочую роль. В конце концов Лиза вспомнила, что госпожа Браницкая была теткой князя Бориса Юсупова, и потому ей особенно захотелось с ней встретиться. Визит в поместье в Белой Церкви не был спонтанным – еще две недели назад княгиня Голенищева написала графине Браницкой и тотчас получила приглашение. Софья Ивановна про себя негодовала на то, что роль, которую должен был исполнять граф Ланской, приходилось играть ей, но что не сделаешь ради любимой племянницы? Если Андрей Георгиевич не хотел помогать своей дочери в том, чтобы представить ее всем мало-мальски значимым родственникам, то она сделает это сама, и даже с удовольствием. Карета вкатилась по ровно отсыпанной дороге к сверкавшему белизной свежей штукатурки дома. Это было внушительное имение, красивое в своей ампирной строгости – четыре колонны подпирали треугольный фронтон, на крыльце, по обе стороны от главной лестницы, разевали клыкастые пасти мраморные львы, катая под правой лапой гранитный шар. Дом был выдающийся, хоть и не самый большой из тех, что видела Лиза, но она подозревала, что он был лишь частью архитектурного ансамбля в огромном парке, носившем античное название «Александрия». Первыми навстречу вышли лакеи в бархатных ливреях – даже в Петербурге подобную форму слуги носили лишь по особым дням, но у всех почему-то создалось впечатление, словно здесь это была их обычная одежда. Николенька, обычно шумный, сразу притих, как только гостей пригласили внутрь и они прошествовали по парадному коридору. Никто из хозяев их еще не встретил, но с портретов на Лизу, княгиню и маленького Турбина смотрели глаза целого множества предков нынешних владельцев Белой Церкви. Графиня Ланская, как знаток геральдики (по долгу службы и благодаря полученном в институте благородных девиц образованию), была, конечно же, в курсе знатности и древности рода Браницких. Покойный граф был коронный гетман польский, удостоенный таким званием самой Екатериной, и Лиза очень скоро убедилась в том, что его вдова носила свое звание с прежней гордостью. Лакей раскрыл дверь в гостиную, громко представив гостей. Графине Браницкой было уже семьдесят лет, но она старательно сохраняла в себе чисто светскую стать и прямоту стана. На ней было платье конца екатерининских времен, пудреный парик и крупная жемчужина удивительно правильной формы в корсаже. В руке хозяйка усадьбы сжимала трость с бриллиантовым набалдашником. — Прошу вас, — жестом графиня пригласила всех сесть. — Мы крайне признательны за приглашение, ваше сиятельство, — пока княгиня Голенищева вела обыкновенные светские расшаркивания, Лиза рассматривала гостиную. Удивить ее было трудно – постоянное проживание в царских дворцах и посещение самых прекрасных салонов столицы избаловало ее вкус, но гостиная графини Браницкой была образцом роскоши и изящества. Старинные гобелены и картины лучших европейских художников украшали стены, а мебель была такой тонкой работы, что ее стоимость в одной только этой комнате наверняка равнялась стоимости какой-нибудь небольшой деревни. Графиня Браницкая выслушала приветствие и благодарности с легкой улыбкой. — Я не могла не пригласить вас, зная, что вы, дорогая княгиня, и вы, Елизавета Андреевна, почтили своим присутствием малороссийские земли, — она говорила, но морщины на ее лице, казалось, совсем не двигались, становясь подобием маски. Это очень пугало Николеньку, и он стал совсем тихим. Лиза похвалила обстановку гостиной, сказав, что это одна из лучших комнат, которые ей доводилось видеть. Браницкая снова улыбнулась, но глаза ее при этом оставались безучастными. — Благодарю вас, дитя. Я лично занималась обстановкой всего дома. Многие вещи были подарены мне моим покойным дядей, Григорием Александровичем… — она тяжело сглотнула и прикрыла глаза, очевидно, погружаясь в какие-то свои мысли. Вновь заговорила она лишь через полминуты. — Знаете, здесь не так уж и часто появляются гости, способные по достоинству оценить убранство усадьбы, и я буду рада, если вы позволите мне показать вам все самой. Старая графиня сделала знак, и Лиза поняла, что она хочет, чтобы она подала ей свою руку, что та и сделала. С самой первой минуты знакомства с Александрой Васильевной она не переставала испытывать некоторую жалость к этой величественной старости, постоянно обращавшей свой взгляд к прошлому. Это выражалось и в одежде, и в прическе, и в желании показать памятники истории любому, кто выразил в них хоть каплю заинтересованности. Ни один шаг не отражался от стен, потому что все полы были застелены коврами удивительной работы – скорее всего, все они были персидскими. Графиня Браницкая все время говорила, не ожидая от гостей никаких ответов. Напротив вещей, принадлежавших мужу, она останавливалась мало, зато у тех, что были подарены Екатериной или Потемкиным могла задержаться надолго. Ни для Лизы, ни для княгини не было секретом, в каких отношениях состояли племянницы со своим знаменитым дядей – они были прекрасным гаремом для светлейшего князя, заслужившего своими подвигами приставку к фамилии «Таврический». Графиня Ланская, видевшая при дворе так много, больше не делила людей на белых и черных, а потому не могла относиться к старухе Браницкой кроме как с жалостью. Она так долго стояла напротив бюста Потемкина, что Лизе показалось, будто они все стали лишними, а Александра Васильевна перенеслась куда-то далеко, за пределы взгляда обычного человека. — Позвольте, ваша светлость, — наконец, они пошли дальше. — Кто изображен на этом портрете? Графиня Браницкая подняла тяжелые веки. Кожа на ее лице по-прежнему почти не двигалась. — Это племянник, князь Борис Николаевич Юсупов, сын моей дорогой сестры Татьяны, — графиня так крепко держала Лизу, что у той уже начинала отниматься рука. — Я не видела его уже больше десяти лет. Лиза узнала его с самых первых минут – художнику удивительным образом удалось передать чрезвычайно умные глаза князя Бориса. Он глядел на нее, сидя на коне – здесь ему, наверное, было не больше семнадцати лет. Борис сильно изменился к тридцати годам, но Лиза не могла перестать смотреть. Грудь теснило странное чувство, и ей внезапно захотелось вернуться в Петербург. Неужели же Лиза… скучала? — Вы, мадемуазель, имеете честь знать Бориса Николаевича? — все двинулись на улицу через открытую стеклянную дверь, ведущую в парк. — О, да, — Лиза против воли улыбнулась. — Я уже даже не помню, когда мы были представлены друг другу – так давно это было! Старуха ничего на это не ответила, только пожевала губами. Парк «Александрия» был поистине великолепным – ровно постриженные кусты, отсыпанные мелкой галькой дорожки, розарии, источавшие тонкий сладкий аромат. Графиня Браницкая махнула рукой, и девочка в сарафане тут же поднесла ей кружевной зонтик. Только в этот момент она отпустила руку Лизы, и та выдохнула с облегчением. — А вот и моя дочь, — для графини тут же принесли складное кресло, в которое та со вздохом опустилась. — Лиза! Иди же сюда, у нас гости! Вдоль дорожки плыла, а не шла женская фигура под руку с мужчиной. Лиза сразу же ее узнала, хоть и не была знакома прежде – то была светлейшая княгиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова. — Добро пожаловать, — все раскланялись. Князь Воронцов поприветствовал дам холодным кивком. — Приятно видеть столичные лица. Графиня Браницкая всех по очереди представила, даже Николеньку, который с гораздо большим интересом наблюдал за маленькими князьями, которых выгуливали немки-нянечки. — Ах, я прекрасно знаю, кто передо мной! — княгиня Воронцова тут же взяла Лизу за обе руки, выказывая той в высшей степени свое расположение. — Моя тезка, графиня Ланская. И вас я рада видеть, дорогая княгиня. Разрешите украсть у вас вашу племянницу и показать ей сад лично? — Конечно, она будет в высшей степени рада, — Софья Ивановна слегка смутилась, отмечая, что ее племяннице было уделено удивительно много внимания. Лиза была удивлена не меньше своей тетки. Светлейшая княгиня Воронцова была женщиной примерно тридцати лет, но очень моложавой, с цветущим румянцем и живыми блестящими глазами, чернобровая брюнетка с удивительно ровным цветом лица. Неудивительно, что она позволила себе так поздно выйти замуж – Елизавета Ксаверьевна до сих пор сохраняла девическую свежесть. Она взяла Лизу под руку и поскорее увела подальше от всех, в особенности, казалось, от матери и мужа. — Вы не представляете, как я рада познакомиться с вами, графиня, — они скрылись на одной из дорожек лабиринта. — Уже два месяца, как мы с мужем и детьми живем в Белой Церкви, и это странно напомнило мне времена моего девичества. Елизавета Ксаверьевна засмеялась. — Счастливые времена, я полагаю? — Как вам сказать, дорогая Елизавета Андреевна, — княгиня пожала плечами. — Матушка моя всегда держала меня подле своей юбки, и только замужество позволило мне обрести некоторую свободу. Княгиня Воронцова обернулась, как будто ожидая за своей спиной кого-то увидеть. — У вас совершенно чудесная матушка, — Лиза не удержалась и позволила себе довольно быстро подпасть под очарование княгини. — К тому же, мы обнаружили целое множество знакомых, которых смогли обсудить. Елизавета Ксаверьевна снова рассмеялась совершенно девическим смехом. — Сплетни не так плохи, как о них говорят, — они вышли к пруду, окруженному греческими колоннами. — Старики любят порицать сплетников, а тем временем именно сплетни являются фундаментом светской жизни, питают ум и разговор. Вот скажите мне, графиня, что бы из себя представляло наше светское общество, если бы у него не было пищи для обсуждения? Лизе хотелось бы ответить шуткой, может быть, что-то в стиле Крылова – немного нравоучительное, но обязательно забавное, но вдруг все в горле встало. Уж не смеялась ли над ней княгиня Воронцова? — Вы в некоторой степени правы, — Лиза нагнулась и сорвала цветок. — Но не кажется ли вам, что сплетни бывают жестоки к людям? И что иногда, имея своей целью развлечение, светские бездельники могут случайно разрушить чью-то жизнь? Княгиня Воронцова, конечно же, была в курсе всех слухов, циркулировавших в столичных светских салонах, но ей с первого взгляда на юную графиню стало понятно, что они не имели ничего общего с реальностью. Не было ничего удивительного в том, что великий князь обратил внимание на красивую и умную девушку – именно такая и только такая могла привлечь его по соображениям Елизаветы Ксаверьевны – но у нее был совершенно иной склад ума, не допускавший в отношении к себе даже малейшего бесчестия. Это качество так же бросалось в глаза, как у иных людей, например, пятна от оспы на лице. — О, поверьте мне, я прекрасно понимаю, о чем вы говорите, — княгиня не переставала держать руку Лизы. — Но нам, женщинам, выходящим в свет и живущим в нем, нужно уметь воспитать в себе особенное отношение к слухам. Мы не должны воспринимать их близко к сердцу, скорее, отражать, как зеркало отражает свет. Вы понимаете, о чем я говорю? Лиза повернулась лицом к княгине и внимательно посмотрела ей в глаза. Она встретила эту женщину всего полчаса назад, но складывалось ощущение, будто знала ее уже много лет. Конечно, вереница писем от петербургских знакомых доносила до нее слухи и о романе Воронцовой с Пушкиным, и о ее веселом нраве в общем. Лизе не хотелось быть предвзятой, «пить воду с лица», но все в поведении Елизаветы Ксаверьевны говорило о том, что она пыталась оторваться от всего того, что привязывало ее к чему-то: деспотичная мать, забывшаяся в своем величии, холодный муж, не разделявший веселости жены. Поэтому-то она и хваталась за любого человека, способного хоть как-то оживить обстановку. — Понимаю, — Лиза кивнула. — Мы с вами очень похожи. Княгиня Воронцова считала так же. Это были две разные Лизы – одна из прошлого, другая – из будущего. Отобедав, гости почти сразу уехали, не поддаваясь на уговоры заночевать, уверяя, что их с нетерпением ожидали в Киеве. — Мы тоже получили приглашение от князя Щербатова, — княгиня Воронцова долго прощалась с гостями. — Мы с мужем будем там через три дня, и я очень рада, что получится увидеть вас вновь. Лиза не знала, будет ли она рада вновь увидеть чету Воронцовых. Княгиня Елизавета Ксаверьевна без зазрения совести призналась Лизе в том, что выбирала мужа умом, а не сердцем и, судя по всему, ее расчет оказался верным. Что-то в них смущало графиню, как будто отторгало, хотя никто не дал и малейшего повода, кроме того, поведение их было безупречным и даже больше, но Лизе бы хотелось, чтобы эта встреча оказалась единственной. Наверное, Воронцовы напомнили ей о том, что и она отныне решила выбирать для себя хорошего, удобного человека. Так делали множество светских дам, наделенных драгоценным правом выбора, доступном далеко не всем – главное, чтобы расчет был верным. Елизавета Ксаверьевна была не первой и, уж конечно, не последней, но почему так неприятно, словно наступил на слизняка? Неужели же и правда ее всю жизнь будут окружать сплетни, которые придется отражать? А ведь так хочется посвятить себя одному-единственному человеку, и жить чисто, не навлекая чужого сглаза… Да возможно ли, в самом деле?!***
Сергей Муравьев в числе прочей благородной молодежи был приглашен к князю Щербатову, любившему окружать себя светом. Этому умению собирать людей могли бы позавидовать известнейшие гофмейстеры и царедворцы, но положение князя нельзя было назвать завидным. Жандармский полковник Амфельт ясно обозначил цель своего визита – предупредить заговор против монархии и вести надзор за зачинщиками. Побочным эффектом такого визита могло стать также составление характеристики самого князя Щербатова, от которой зависело, сочтет ли Александр Павлович его состоятельным для дальнейшей службы на нынешнем посту. Но Сергей думал обо всем этом очень мало. Отношения его с князем Щербатовым стали близки к нормальным после того, как подполковник отказался подавать в отставку, и Муравьев-Апостол в самое ближайшее время собирался просить руки его племянницы. Увенчанный славой дядя не имел ничего против, так как видел в Сергее Ивановиче исключительно положительные качества, способные составить счастье Софьи, а потому взял и пригласил подполковника вместе с его другом к себе на постановку «Гамлета». — Сереж, а здорово ты это придумал с театром, — Бестужев и Муравьев ехали верхом впереди повозки, нагруженной вещами. — Все-таки надо нам как-то подружиться с этим Амфельтом, хотя бы на время. Все вынюхивает, каналья… — Друзей держи близко, а врагов – еще ближе, — Сергей усмехнулся, поправляя сползший кивер. Стояла настоящая малороссийская жара, и лица всадников покрылись испариной. Михаил улыбнулся, закусывая соломинку. — Твоей мудрости мне еще предстоит научиться. — Учись сколько угодно, дорогой Мишель. Мои уроки совершенно бесплатны, а это, кажется, сказал Петрарка. Или Макиавелли?.. Михаил не мог не завидовать своему другу, счастливому от взаимности любимой им женщины. Никого, кроме себя, винить не приходилось, но Бестужев был полон надежд: он знал, что Лиза тоже была в Киеве, и был намерен все исправить. Конечно, она простит его, потому что он простил сам себя, и ее тоже. В этой истории должен был наступить счастливый финал, и Михаил ехал в Киев, полный надежд. Город раскинулся перед его глазами, полный жизни, как бьющееся сердце. Они с Сергеем предъявили подорожные грамоты на заставе и беспрепятственно проехали внутрь. Отправив вещи в дом князя – он знал об их приезде – Муравьев и Бестужев отправились на центральную площадь, где вовсю бурлила воскресная ярмарка. Здесь можно было найти все: стремена для лошадей, самых лучших скакунов, индийские специи, нижегородские ткани, китайские шелка, платки из московской мануфактуры, итальянское золото, нижегородскую керамику, французский фарфор, тульские ружья, немецких кукол, башкирскую пушнину, французское мыло, «кельнскую воду» и многое, многое другое. Торговля шла бойко, без конца зазывали к себе лавочники: — К нам сюда скорее просим, подходи, честной народ! Веселиться начинайте, всех нас ярмарка зовет! Подходите, граждане, угодим каждому! Михаил только и успевал вращать головой, не переставая улыбаться. Ярмарка была самым настоящим праздником, и он любовался на нарядных людей и девиц, перебиравших от смущения коралловые бусы на груди – им страшно нравилось присутствие молодых офицеров. — К нам приехали с бахчи полосатые мячи, — крупный румяный мужик, закатав рукава, подбрасывал немаленьких размеров арбуз. — А арбуз он вместо гири, пусть поднимут силачи! Пахло выпечкой, специями и подножной пылью. Бестужева заинтересовала подзорная труба, привезенная в числе многих диковин одним англичанином, и, раздвинув ее, он смотрел то в одну сторону, то в другую. — Великолепнейшая вещь, сэр, — англичанин взял другую такую же, чтобы легче было расхваливать свой товар. — Работа нашего лучшего мастера. Позволяет видеть почти на милю вокруг. — Да, вещь знатная, — Бестужев смотрел то в одну сторону, то в другую, но из-за того, что предметы наблюдений находились слишком близко, то точностью картинка не отличалась. Впрочем, это не помешало ему узнать тонкую женскую фигуру, пусть и скрывшуюся за широкими полями шляпки. — Благодарю вас. Уже отдав подзорную трубу торговцу, Михаил не переставал наблюдать за Лизой, склонившейся над целым ворохом лент. Толстая торговка держала зеркало, пока она примеряла на себя то одну ленту, то другую. Рядом с ней вертелся маленький Николай, державший в одной руке огромного петушка из золотистой карамели, а в другой – посыпанный орехами калач. Взяв несколько лент, Лиза потрепала брата за щеку, и они пошли вместе дальше, то и дело останавливаясь вдоль рядов. — Не спеши так, Мишель, — Бестужев, уже было метнувшийся в сторону, чтобы подойти к Лизе, был мягко остановлен Сергеем. — Ты уверен, что стоит? — Почему нет? Михаил был полон решимости заговорить с ней. Может, не так, как они разговаривали раньше, но он почему-то был уверен, что разговор обязательно заладится. — Ну, есть причины, — Сергей замялся. — Давай представимся ей вместе. Поверь, так будет лучше. Бестужеву уже давно пора было понять, что сам он не был в состоянии принимать трезвые решения, если дело касалось Лизы, но довериться Муравьеву он решился только сейчас. Рассеянно кивнув, он начал пробираться сквозь толпу. — Елизавета Андреевна! Графиня! — шляпка Лизы удалялась так стремительно, что Сергею стоило больших трудов ее нагнать. Мимо пронеслась повозка, нагруженная блестящими самоварами, и отрезала Михаила от его друга. — Сергей Иванович! Как я рада! — лицо Лизы просияло, и Сергей против воли растянулся в улыбке. Графиня умела улыбаться так, что всегда казалось, будто никого другого она не одаривает так ласково, как тебя – этому жесту она научилась у Александра Павловича. — Какими вы здесь судьбами? Лиза хоть и улыбалась, но глазами искала вечного спутника Муравьева-Апостола, каждую секунду страшась наткнуться на его взгляд. — Прибыл по приглашению князя Щербатова, — Сергей вертелся, пытаясь найти Михаила, и не мог понять, специально тот отстал или случайно. — Получили его почти сразу после вашего отбытия. — Вот как… Лиза все мяла в руках ленты, поправляя выпавшие из-под шляпки локоны. Как всегда хорошенькая и свежая, она нервничала, заметить это было нетрудно, и Сергей невольно коснулся козырька кивера. Одно ему было интересно: спросит или не спросит про Михаила? — И вы один здесь? — не торгуясь, Лиза купила у мужика огромных размеров пряник и тут же отдала его Николеньке, обалдевшему от таких милостей. Баловать его ей нравилось потому, что через него она баловала саму себя, лишенную всяческих радостей, будучи ребенком. — Не один, — наконец, они остановились в стороне. — Со мной Мишель Бестужев-Рюмин. Вопреки ожиданиям Сергея, Лиза и бровью не повела, продолжая раскладывать ленты. В ее руках было несколько свертков, и Муравьев тут же предложил донести их до экипажа. — Вот как, — совершенно равнодушно обронила Лиза. — И когда же вы приехали? Пока продолжалась светская беседа Михаил, наконец, смог догнать своего друга. Человеческий поток был до того плотный, что иногда приходилось дышать в чужой затылок, но вот он уже видел ее лиловое платье и шляпку с бумажными цветами. Казалось, Михаила толкал вперед какой-то поток, но в двух шагах от Лизы его пригвоздило к пыльной дороге. — Здравствуйте, сударыня. Лиза тут же замолчала и посмотрела на Михаила так, словно тот был не больше, чем простым знакомым. Холодно кивнув, она выразила вежливую надежду встретиться вечером за ужином и, раскрыв зонтик, взяла Николеньку за руку и направилась к экипажу, где уже сидели княгиня Голенищева и княгиня Щербатова, нагруженные покупками. Михаилу было трудно вспомнить момент, когда бы он чувствовал себя хуже и ничтожнее, чем сейчас. Но было бы неверно говорить, что Лизе было легко вести себя так, словно ничего произошло. Ее обуревали самые разные чувства, начиная от злости и заканчивая мучительным ощущением собственной победы. Как ей было приятно видеть его перекошенное лицо, когда она с ним так холодно поздоровалась! Но в тот же момент она задумалась – если это доставляло ей наслаждение, значит, она все еще желала иметь его своим, надеяться на какую-то взаимность. Глупость, ребячество! То, как он с ней поступил, просто немыслимо! Но она же ему тоже соврала, правда? Солгала, лишь бы сделать побольнее, и не была честна до конца. Чего уж там – совсем не была честна. И все эти мысли, передуманные за те две недели, что прошли после несостоявшейся дуэли, вновь вернулись, набрав невиданную до этого силу. Хорошо храбриться перед зеркалом, глядя в глаза собственному отражению, и совершенно другое – в его глаза. Которые ждут, что она что-то скажет или сделает. Или позволит сделать. Нет уж, ничего этого не будет! Именно так думала Лиза, агрессивно подвязывая новенькую лиловую ленту под грудью перед ужином. Гостей в доме князя Щербатова набилось немерено, и она уже начинала скучать по уединенности деревенских тропинок. Но с другой стороны в такой толпе всегда легко затеряться, тем более, что прибыло столько девушек. Конечно, им не затмить несравненную Каташ, находящуюся со своим семейством так далеко, но среди них казаться веселой уж куда легче! К тому моменту, как Сергей и Михаил прибыли в дом князя Щербатова, он уже был полон гостей. Здесь были Николай Николаевич Раевский с семейством и племянницей, Екатериной Андреевной Бороздиной, князь Сергей Григорьевич Волконский, все Турбины, приехавшие только вчера, Бельские мать и дочь, княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая (пока без мужа – его ожидали позднее) и все, кто хоть что-то значил в губернии. К вечеру также должны были прибыть князь Воронцов с женой и Михаил Федорович Орлов, но без семейства. — И как вам понравилось у графини Браницкой, дорогая кузина? — Павел, державший Лизу под руку, не спеша шел по садовой дорожке, нагуливая аппетит перед ужином. — Сложно сказать, — Лиза покачала головой. — С одной стороны, это достойнейшее семейство. Но почему-то не хочется встречаться с ними еще раз. Павел на это только рассмеялся. — У меня впечатления были ровно те же самые. Но с Браницкими надо дружить, и дружат они со всеми. — В высшей степени великодушное семейство! — О, да! Слышал, что завтра прибудут их родственники Потоцкие. — Нужно просмотреть свое семейное древо, может, они тоже мне какие-нибудь родственники, — Лиза хитро улыбнулась. — Тетушка говорит, что со всеми нужно поддерживать связь, даже если у вас общий предок в каком-нибудь пятом колене, а что может быть лучшим поводом для знакомства, чем это? — Ну, естественно! — Павел не переставал улыбаться, слушая сестру. — Потоцкие родственники в первую очередь Браницким. Вот уже много веков их отпрыски женятся друг на друге, и даже сейчас все урожденные графини Браницкие замужем за Потоцкими, но старухи отчего-то друг друга совершенно не выносят. — И отчего же? — Право, не знаю, — Павел пожал плечами. — Но если хотите составить себе впечатление о графине Потоцкой, то я могу вам рассказать презабавнейший анекдот. — Извольте! — Когда в двенадцатом году французы перешли Неман, поселив нешуточную панику в России (старая графиня в то время находилась в Москве), то она спросила, как далеко от Москвы находится Париж. Когда ей ответили, что три тысячи верст, то она, покачав головой, ответила лишь: «Какая глухомань!». Лиза на это не удержалась и громко рассмеялась, совсем не стесняясь людей, шедших навстречу. С Павлом Лиза чувствовала себя легко и совершенно непринужденно, но искала его компании она далеко не поэтому и прекрасно отдавала себе в том отчет. Ей было страшно оставаться одной, и если раньше ей не нужны были собеседники (она могла спокойно удовольствоваться шитьем или книгой в каком-нибудь тихом уголке), то с появлением Михаила она боялась быть застигнутой врасплох. И злилась из-за этого, и обещала себе исправиться, но не могла – и все тут! А знакомства как назло складывались на редкость плохо – единственный человек, с кем Лиза хоть как-то смогла сблизиться, была Мария Раевская, да и то между ними оставалась какая-то напряженность, как будто отстраненность. И вот теперь, когда Николенька, как всегда неожиданно выскочивший откуда-то, потянул Павла в сторону, уговаривая куда-то с ним пойти, Лизу всю объял ужас – что, если она сейчас встретит Бестужева? — Прошу прощения, мадемуазель, — Павел шутливо отдал Лизе честь и скрылся с братом на одной из дорожек. Лиза осталась одна. К ужину еще не звали, и она решила немного погулять сама. В дом идти не хотелось – там было слишком людно, а Лизе надоела светская беседа. Как было бы славно остаться в Тимофеевке, и чтобы всегда было лето: выезжать на конные прогулки, качаться на качелях, пить душистый чай из самовара на веранде, есть свежие ягоды… Погрузившись в мечтания, Лиза дошла до беседки, в которой забыла соломенную шляпку. Золотистый свет пробивался сквозь кромку деревьев, рассыпая по дорожкам тысячи точек. Лиза вздохнула. Хотелось жизни простой, незамутненной, а вышло… ну, что вышло, то и вышло. В этот момент Лиза уже была морально готова встретиться с Михаилом и она, конечно же, его встретила. Как назло, в этот момент в саду никого не было, и сердце ее забилось, как заведенная механическая птичка. Тук-тук-тук-тук-тук… Почему не было страшно? — Лиза, — он позвал ее. Она прошла мимо, совершенно холодная, как будто они никогда не были знакомы. — Подожди же, Лиза! Он схватил ее за руку, она тут же ее выдернула. — Сударь, что вы себе позволяете? — Лиза мысленно призвала себе на помощь все свои душевные силы. — Я не позволю так с собой обходиться. — Я заслужил такое отношение, не спорю, — Михаил вновь возник на ее пути. Набравшись смелости, Лиза подняла взгляд и тут же пожалела. Лучше бы она не видела, как хорош он был в этом золотистом свете, застегнутой шинели, такой взволнованный, такой… — Но, прошу, позволь поговорить с тобой. — О чем же? — Лиза лишь слабо пожала плечами. — Мне казалось, что мы уже обо всем с вами поговорили. — Не нужно этого, — она попыталась обойти его, но Бестужев сделал шаг в сторону, преграждая путь. — Думаешь, я уже не выучил твое поведение? Твоя холодность, твои обидные слова больше не способны обидеть меня, потому что, хоть я и смертельно перед тобой виноват, но больше не верю в твое равнодушие. Верил, слишком долго верил! — Достаточно! — Лиза вся покраснела до кончиков ушей. — Я устала вас слушать! — Но послушаешь еще! — Бестужев был твердо намерен пробить стену между ними. — Я виновен, каюсь! Отдаю себя на суд тебе, Лиза, целиком и без остатка! Считай меня кем хочешь – мальчишкой, трусом, но выслушай! Лиза, испугавшаяся того, что и правда была готова его выслушать, закрыла лицо руками, стараясь отрезвить себя. Она уже всем на свете обещала – Софье Ивановне, Павлу – что не войдет в эту реку дважды. Но сейчас он был другой. Как горели его глаза! А ведь она врала ему! Она не лучше, она хуже – развратная девица, такая же, как Нарышкина. И отталкивает единственного человека, который столько лет любил ее. И она его, конечно же, тоже… — Нет! — она вскрикнула, боясь не совладать с собой. — Не буду! Не буду! Вы бредите! Лиза надела шляпку и завязала ленту в крупный бант, готовясь уйти. Человек слаб перед лицом соблазна, и простить Бестужева оказалось проще, чем она могла подумать. Но Лизе не хотелось его прощать – ей до сих пор было обидно и горько, но положение ухудшало осознание собственной неправоты. — Мы же взрослые люди, Лиза, — Михаил схватил ее за вечно ускользающую руку. — Прошу, дай мне еще один шанс объяснится с тобой. — О, ты воспользовался своими шансами сполна! — Лиза истерически засмеялась. — Столько гадостей мне не говорил ни один мужчина! Над ухом у нее что-то зажужжало, но Лиза отмахнулась. — А мне – ни одна женщина! Они смотрели в упор, абсолютно не довольные поведением друг друга. Жужжание над Лизиным ухом не прекращалось. — Как вы мне надоели, сударь! — она снова развернулась спиной. — Фат и бретер. — Так фат или все-таки бретер? — Михаил оказался перед ней, нахально усмехаясь. — Ненавижу тебя! — она толкнула его обеими руками в грудь, но Бестужев и на дюйм не сдвинулся. — Лучше бы и не встречала никогда! Пчела, привлеченная свежими цветами, вплетенными еще утром Софьей Ивановной в Лизину шляпку, все не унималась. Она кружила и кружила, продолжая атаковать ароматные лепестки акации, но каждый раз, как Лиза отмахивалась, злилась все сильнее. — Пчела! — в конце концов, Лиза осознала степень грозящей ей опасности, но было слишком поздно: пчела застряла у нее в волосах и готовилась жалить. Осознание этого пугало чуть ли не сильнее, чем боль от укуса. — Ненавижу вас!.. Лиза коротко вскрикнула, чувствуя жгучую боль в районе шеи. Михаил, нешуточно испугавшись, тут же подхватил ее на руки. — Лиза! Что с вами?! Все закружилось у нее перед глазами, пространство вокруг завертелось кубарем, наполнившись кучей разноцветных кружков. Укус случился так неожиданно и был таким болезненным, что Лиза долго не могла понять, что же, собственно, произошло, но, несмотря на частое дыхание, силы быстро покинули ее, и графиня, закатив глаза, потеряла сознание, не обращая внимания на попытки Бестужева привести ее в чувства. Испугаться она не успела, а вот Михаил – очень.***
Сильнее него испугалась только Софья Ивановна, когда увидела, как Бестужев принес на руках бесчувственную Лизу на веранду, то и дело похлопывая ее по щекам. В сознание она пришла довольно быстро – силами домового доктора – но к ужину уже не спустилась, следуя предписаниям и соблюдая полный покой. Шум в доме поднялся по этому поводу невероятный. Покой Лизы был, впрочем, чисто внешний. Нервы ее были натянуты, как струна, и она ходила по комнате в одной ночной рубашке и накинутом сверху капоре. У туалетного столика горели свечи, но небольшая спальня все равно казалась темной. Павел долго не верил Лизе, что Михаил ничего дурного не сделал, потому что в его глазах Бестужев был в чем-то виновен примерно всегда, но, сама себе не веря, она защищала его чуть ли не грудью, не позволяя гневу брата вылиться в дуэль. Разговор с родственниками вышел долгий и бесплодный – каждый оставался при своем мнении, и каждый по-своему не прав. Нелегко было убедить и Софью Ивановну. Лиза переживала из-за этого жутко, особенно сильно ее расстроила фраза, брошенная теткой скорее нечаянно, чем специально: — Неужели же это правда ты?.. Лиза и сама не могла ответить на этот вопрос. Все в ней восставало и стонало, когда она думала о Михаиле, в особенности об этой странной стычке в саду, где их чудом никто не увидел. И это правда была она? Она, всегда гордившаяся своей невосприимчивостью к романтическим грезам? Он уже оскорбил ее однажды, неужели же она ждала, когда он сделает это снова? Не выдержав напряжения, Лиза села на стул перед туалетным столиком и принялась расчесывать волосы. Нет, ее нельзя ни в чем упрекнуть. Она была холодна с Михаилом, не отвечала на его призывы. Хотела? Да. Но не ответила. Победно усмехнувшись, Лиза резко положила щетку на столик и встала. В это самое время под ее окнами было незаметное постороннему глазу движение. Бестужев был не из тех молодых людей, что сдаются так просто, и был готов идти до самого конца, а финал он видел только один. Ничто другое, кроме согласия Лизы на брак с ним, в качестве завершения их странных отношений он не рассматривал, и надеялся сегодня же все решить окончательно. Дождавшись, когда погаснут соседние от ее спальни окна, Михаил зацепился за крону девичьего винограда, стелившегося вдоль стены, и начал взбираться наверх, зажимая в зубах ароматный букет из самых разных цветов. Снова мальчишество, да, но как было встретиться с ней по-другому? Просто зайти в ее комнату он не имел права, а, имея за час до этого неприятный разговор с Павлом Турбиным, это становилось еще и опасно. Впрочем, напугать Михаила у него не вышло, и тот просто надеялся, что с Лизой все было хорошо после этой странной стычки в парке – никаких новостей о ее здоровье ему, естественно, не сообщали. Сначала в спальне ничего не было видно: в полутьме комнаты едва различалась мебель, но из-за жары окна были раскрыты настежь, и Михаил без труда смог сначала сесть на подоконник, а затем и оказаться в самой комнате. — Великий боже! — Лиза едва удержалась, чтобы не вскрикнуть от неожиданности. — Это вы! И как всегда окольными путями, фу! Сначала он растерялся. Так огорошить могла только она, наверное, за это Лизу он и любил. Да и знакомство их началось практически так же, но тогда он оказался всего лишь в сугробе, а сегодня рисковал вылететь в окно. — Я рад, что вы чувствуете себя так хорошо, что можете надо мной смеяться. — На это мне всегда хватит сил. Она стояла перед ним простоволосая, в ворохе белоснежных одежд и мягких домашних туфлях. Боже, как от нее пахло… Такой аромат мог источать только альков венецианской невесты: пряный и одновременно свежий (всего лишь полчаса назад Лиза обтирала тело лавандовой водой, чтобы крепко спать), настоянный на луговых цветах и травах, душистый, как утренний холодок, сползающий с холмов во влажные от росы ложбинки полей. Она сама была олицетворением сумеречной полутьмы, налитой фиалками и розами. Может быть, то была душистая смесь лечебных трав, повешенная Софьей Ивановной у изголовья кровати от дурного глаза, но у Михаила совершенно закружилась голова. Это было нелепо, смешно, безрассудно (волшебно) смотреть на Лизу так, как смотрел он, но любить ее сильнее, чем в этот момент, уже было нельзя, и он это знал. Она знала это тоже. — Я должна вас выгнать, — Лиза отвернулась, чувствуя, как наливались румянцем щеки. — И выгонишь, — он положил ставший ненужным букет на кушетку и сделал шаг вперед. — И выгоню, — она кивнула в знак твердости своих намерений. Но за этим ничего не последовало. Лиза молчала, не зная, что сказать. На самом деле, она очень устала, и не только из-за того, что пережила неприятный укус пчелы. Это была, как оказалось, ерунда. Повисло молчание. Догорающая свеча начала потрескивать, и Лиза выдвинула ящик, чтобы достать новую. Свежий огонь отбрасывал блики на лицо подпоручика, но она старалась не смотреть. — Вам кажется смешным – забраться в комнату девушки, когда она готовится ко сну? — Нет, — он мотнул головой. — Это дурно, я знаю. Но мы должны договорить. — Я устала разговаривать, Мишель. Видишь, я даже не смущаюсь тебя. Это обращение подбодрило Бестужева – если она так его называла, значит, шанс еще был! — Я прошу тебя позволить мне быть рядом с тобой. Я был глупцом, — она не двинулась, когда он коснулся ее плеч. Странно, но Лиза даже не смущалась своего вида – вот настолько ей было все равно. В любое другое время она бы выгнала его, но сейчас… — Все это время я принимал твою любовь как должное и не решался… Считал, что не достоин. Но я обещаю тебе, что мы будем счастливы вместе. — Почему ты так думаешь? — она повернулась к нему, и выражение ее лица испугало Михаила: это была не та Лиза, что он видел днем. — Ты никогда не думал, что нам лучше было бы никогда не встречаться? Михаил не мог вспомнить момента, когда не любил бы ее. Казалось, она всегда была в его сердце – просто раньше он ее не видел, а потому не мог узнать. Он любил ее прекрасной фрейлиной, девушкой в лихорадке, прелестной барышней. Это было легко, потому что она была в высшей степени создана для любви, но сейчас, когда на ее челе залегли морщины, а глаза сверкали в полутьме мистическим светом, Михаил понял, что его чувства были гораздо больше, чем все то, чем он дорожил. Больше революции, больше слов чести, больше желания умереть за отечество. Ему рано было умирать, потому что он должен был жить – для нее. — Я никогда об этом не думал, — он отвечал твердо. — Даже тогда, когда позволил себе оскорбить тебя дуэлью и тем, что произошло после. Даже тогда, когда ты заставила меня думать, будто между тобой и великим князем действительно что-то могло быть. Лиза дернулась, как от удара. — Между нами действительно никогда ничего не было. И не могло быть, — сегодня она решила быть честной. — Я сказала это, чтобы разозлить тебя, потому что я нужна только тогда, когда есть риск потерять меня. — Это правда ровно настолько, насколько ты готова в это верить. Лиза улыбнулась на этот ответ, повторявший ее собственный при памятном разговоре после дуэли. — Ты должен знать, что все это время я любила тебя, и сейчас люблю тоже, — она подошла к нему вплотную и коснулась рукой пуговиц на мундире, заставляя молчать. — Я даже считаю, что мы с тобою родственные души, мой дорогой Мишель, но это не значит, что мы должны быть вместе. — Что же это тогда значит? — он нахмурился. Даже признание, которое он ожидал так долго, не радовало. — Я уже привыкла к тому, что жизнь постоянно сталкивает нас, но каждый раз, как мы встречаемся, случается что-то… плохое. А еще я знаю, что ты не готов быть мужем. Мы всегда встречаемся тайно, даже сейчас, и ты никогда не ухаживал за мной открыто. Раньше это почему-то не заботило меня, но сейчас... — Как легко ты все за меня решаешь, — он покачал головой, не отпуская Лизиной руки. — Это правда. Иначе ты бы сразу понял, что самая большая моя мечта – вовсе не титул, состояние, свет, а семья. Настоящая семья, в которой я – любящая своего мужа жена и мать, — она отошла к зеркалу, перебирая волосы и стараясь скрыть слезы. — И которой у меня никогда не было. — У нас могло бы быть все это, — встав за ее спиной, Михаил видел отражение ее бледного лица. В глазах Лизы появился какой-то лихорадочный блеск, она без конца сминала рукава. — Если нужно, я все сделаю для того, чтобы вернуться в гвардию, чтобы тебе позволили выйти за меня замуж. Не лишай нас счастья. Ты себя неважно чувствуешь, тебе нужен отдых… — Милый мой, хороший Мишель! — внезапно она бросилась ему на шею, покрывая лицо мелкими поцелуями. Заставленный врасплох, Бестужев не сразу среагировал, не понимая, как всего за секунду у нее могло смениться настроение. А ей хотелось сказать, что в Киев уже ехал граф Ланской, готовый выдать ее замуж как можно скорее за того, что богаче и знатнее, не спрашивая мнения дочери. Что она любила Михаила без памяти, но не видела совместного с ним будущего. Что ему никогда не позволят жениться на ней. — Я так хочу… — Я тоже очень, очень хочу… — он успел коснуться ее мокрой щеки всего раз, чувствуя на губах горькую соль, как Лиза отпрянула так же быстро, как и бросилась за минуту до этого. — …чтобы ты ушел. Она отвернулась, пряча лицо. Чувствовала себя Лиза действительно примерно как в лихорадке, а смотреть в глаза Михаилу и вовсе не могла. — Не думай, что я отступлюсь так просто, — совершенно сбитый с толку, Бестужев, тем не менее, старался сохранять голову холодной, несмотря на то, что тело его горело. — Я верю в нас, даже если ты не веришь. Оставшись одна, Лиза утерла глаза. Было так тихо, что она слышала, как ветер перекатывал за окном листья.