***
Когда он приезжает в квартиру, время переваливает за шесть вечера. Небо за окнами стремительно темнеет, а огни вывесок и фонарей становятся лишь ярче. В квартире вещей немного, предметов уюта почти нет, что неудивительно, учитывая то, что хозяин постоянно находится в разъездах. Да и хозяином Бомгю можно назвать с трудом. Хоть денег с работы было достаточно для «хорошей» жизни, на покупку апартаментов не хватало, поэтому единственным комфортным вариантом был съём. Наверное, поэтому и из-за разъездов Бомгю никогда не воспринимал эту квартиру как свой дом. Здесь было на малую толику уютнее и спокойнее, когда приезжал Чонгук, и чуть больше — когда приходил Субин. Но будучи одним в этой квартире, Бомгю слишком четко ощущал обволакивающее чувство одиночества. Он кидает сумку, не отходя от входной двери, и проходит на кухню, где оставил ноутбук. Тело слабое, руки холодные, а живот скручивает, поэтому Бомгю решает заказать еды. Он не ест за три дня до съемок, это правило вошло в мерзкую привычку, когда ему стало очевидно, что работодателям не нравятся вздутые животы и отечность. Но сейчас он вполне может позволить себе любимый салат и даже диетический десерт. Без особого энтузиазма Бомгю делает заказ. Когда квартира возвращается в прежнее состояние тишины без клацанья клавишей и мышки, у него начинает болеть голова. Руки тянутся к ноутбуку снова, возможно хотят включить музыку или какое-то ненавязчивое видео, но Бомгю это желание не воплощает в жизнь. Разницы нет — от фонового шума голова так же будет болеть. Вместо этого он зачем-то просматривает странички шоу на выживание в соцсетях, фанатские сообщества и читает комментарии. Ходит по грани, в общем-то. Любопытство его сгубит. А интернет слишком страшная вещь. Палец зависает над кнопкой пробела. Бомгю не борется с совестью, гордостью или чем-то еще, чего у него не осталось. Он рассматривает стоп-кадр из первого выпуска шоу и не хочет нажимать на «плей». Иначе придется смотреть на Ёнджуна, но и это не так страшно. Придется смотреть на кого-то с его собственным лицом, голосом, именем. На кого-то, кто точно не он. По крайней мере не то, что от него осталось. Бомгю захлопывает крышку ноутбука и почти отбегает к окну. Вид вечернего города ни черта его не успокаивал, это ни разу не помогало, но почему-то он продолжает пытаться вглядываться в мельтешащих внизу прохожих, проезжающие машины, в окна чужих домов. Он старается, честно старается думать о том, что происходит вдали от этой квартиры, абстрагироваться. Не получается. В его голове одна мысль бьется диким зверем. Если его заставят играть в фансервис с Ёнджуном, он с этого окна и полетит. В дверь стучат. Бомгю делает глубокий вдох и выдох, встряхивая руками, и забирает заказ. Он ставит тарелки с салатом и каким-то десертом на стол, наливает воды в стакан и убирает ноутбук в прикроватную тумбочку. Еда может и выглядит аппетитно и сочно, но Бомгю гипнотизирует ее и не притрагивается. В самые одинокие моменты он вспоминает Субина, по крайней мере старается думать о нем. Думает о его глазах-полумесяцах и ямочках в моменты улыбок, о бутылках воды, которые он всегда протягивал в нужный момент, как и, в общем-то, руку. Бомгю часто вспоминает их знакомство и те слова, которые Субин ему однажды сказал. — Послушай, я вижу, в каком ты состоянии, и не буду лезть к тебе с расспросами. Но знай: я тебе не враг и всегда постараюсь помочь, чем смогу. Да, ситуации бывают разные, и я даже предположить не могу, как тебе тяжело пришлось. Тем не менее, я буду на твоей стороне в любом случае. Как менеджер и, возможно в будущем, как друг. Просто помни, что ты не один. Бомгю с тусклой улыбкой думает, что, наверное, выглядел в те дни крайне жалко, но Субин не тот человек, который будет действовать из жалости. Ему, на самом деле, до сих пор не до конца ясно, чем руководствовался менеджер в первые недели их знакомства. Это и не важно. Главное, что без него Бомгю бы не справился. Было бы здорово, влюбись он в Субина. Но жизнь подкинула ему разбитое сердце и заплатку в виде секса без обязательств. Бомгю сдается и убирает еду в холодильник. Он выпивает стакан воды и кое-как заталкивает в себя пакетик с детским пюре, которое частенько было основным блюдом в его рационе. Желудок успокаивается, а Бомгю решает принять душ. Неплохо было бы вместе с грязью сегодняшнего дня смыть и лишние мысли. А иногда казалось, что нелишних мыслей и нет. Если их все же заставят участвовать в фансервисе, как на это отреагирует Ёнджун? Ему не может быть все равно, не после того разговора в гримерке и слов Бомгю про ненависть. Он наверняка пропитан презрением и отвращением, ни о каких теплых чувствах не может идти и речи. С другой стороны, у Ёнджуна влияния намного больше, возможно, у него получится отговорить продюсеров от этой идиотской идеи? Вопрос о том, смогут ли они сыграть на камеру, не стоит. Смогут. Удастся ли им ужиться с этим после? Бомгю за себя не ручается, он с нынешним-то положением дел едва ли в порядке. У Ёнджуна, наверное, и выйдет. У него точно жизнь хороша и нова, и переживаниям о прошлом там не место. Его желание поговорить — лишь дань тем чувствам, которым не стоило расцветать тогда и не суждено расцветать более. Бомгю возвращается в реальность, когда ноги начинают болезненно чесаться. Сколько он сидит вот так в душевой кабине, вытянув ноги и прислонившись спиной к стене? Он не знает, но в комнате много пара, зеркало запотело, а ноги, которые были под струями душа, покраснели и сильно контрастируют по цвету с бледными руками. Вены видны слишком отчетливо, и Бомгю почему-то это раздражает. Он трогает кожу пальцами, сначала осторожно проводит, затем касается ногтем. Минута — и он с остервенением расчесывает бедра, желая добраться до этих странных зелено-фиолетовых линий под кожей. Под короткими ногтями остаются кусочки эпителия, на бедрах — настоящие царапины, которые горят под душем. Сердце стучит в ушах. Бомгю выходит из душа в домашней одежде и без сил падает на кровать, не удосужившись даже волосы просушить.***
Ёнджун ядовито смеется в лицо. — А на что ты рассчитывал? — он насмехается. Тело сковывает, в легких воздуха не хватает. — Сам посуди: я добился всего, о чем мечтал. Я на вершине. Люди любят меня. А кто ты? — спрашивает он и тычет пальцем в грудь. — Ничтожество, солнышко, ты ничтожество. Извини, но я не могу позволить себе держать рядом пустое место. Бомгю подскакивает на кровати. Его трясет, пока не приходит осознание нереальности ночного кошмара. Он трет виски указательными пальцами и привычно проверяет время. Полдень. Тринадцатое сентября. Как и все предыдущие года Бомгю запрещает себе проверять социальные сети и в принципе заходить куда-то, где мог бы увидеть упоминания о сегодняшнем дне. Он с сожалением смотрит на вчерашние салат и десерт в холодильнике, в итоге высасывая очередной пакетик детского пюре. В поисках чая на полках приходит осознание того, что чай в этой квартире в последний раз он пил очень давно, поэтому рассчитывать на хотя бы один несчастный пакетик не стоит. Зато на одной из полок удается найти несколько бутылок крепкого соджу. Бомгю пьет редко, от алкоголя живот раздувает, лицо опухает, тело работает плохо, а ему это ни к чему. Да и бутылочки не его. Кажется, Чонгук приносил. Они в тот день выпили одну, и, насколько Бомгю помнит, вкус приятный, да и утром не было плохо… Но он закрывает шкафчик и идет к окну. Там, на подоконнике, он садится и закуривает. Сигареты — зло, но меньшее, чем алкоголь в случае Бомгю. Он может выкурить хоть пачку за раз, и желание творить глупости не появится. С алкоголем дела обстоят иначе. Именно поэтому он выкуривает три сигареты и идет к ноутбуку. Он включает первый попавшийся сериал, не вникая в сюжет от слова «совсем». По большей части Бомгю смотрит в потолок и думает о комментариях, которые читал вчера. Он не ходит по грани, он прыгает головой вниз. Некоторые зрители писали, что они с Ёнджуном — хорошая пара. Бомгю это кажется абсурдным и жалким одновременно. Хорошая пара, где половина — он или Ёнджун? А если они вдвоем, то вообще ни черта хорошего.***
23:17
С днем рождения, Ёнджи.
23:18 Спасибо, солнышко.***
Бомгю просыпается от стука в дверь. Голова раскалывается, глаза не хотят фокусироваться, во рту мерзкий привкус. Он слабо чувствует и запах перегара в квартире, но сейчас его это не беспокоит. Его ставит на ноги страх, что за дверью стоит Субин, который не смог до него дозвониться, и теперь потащит на какую-нибудь съемку, а Бомгю, в общем-то, не до съемок. Но не то чтобы его кто-то спрашивает. Он спотыкается об свои ноги, пока доходит до двери и понятия не имеет, сколько сейчас времени. Судя по свету за окном, должно быть, после полудня или около того. Бомгю на ходу придумывает отговорки по поводу своего состояния, состояния квартиры, состояния чертового зеркала, чтобы звучало правдоподобно, и Субин не разочаровался бы в нем. А за дверью стоит и не Субин вовсе. Чонгук. Он, похоже, зол или раздражен, но пытается это контролировать. Взгляд уставший, но это не та усталость, которую Бомгю знает по себе. У Чонгука видно утро не задалось, а тут еще и пришлось тащиться сюда. — Ты меня избегаешь, — констатирует он и морщится. — Ты что, всю ночь пропил? — Телефон выключился, — отмахивается Бомгю, игнорируя вопрос и пропуская Чонгука внутрь. Тот оглядывает квартиру и явно пребывает как минимум в удивлении. Вещи все еще разбросаны тут и там, на столе стоят пустые бутылки, кровать не заправлена. Бомгю прячет руку за спиной. Полотенце пропиталось кровью за ночь и прилипло к ране. — Что случилось, детка? Почему такой бардак? — почти спокойно спрашивает Чонгук, хмуря брови. Бомгю поджимает губы. Он нотации слушать не намерен. — Ничего. — Из-за «ничего» так не нажираются, — смеется Чонгук. — Да от тебя несет, как от винного завода. — Разберусь, — Бомгю закатывает глаза. — Тебя это не касается. Чонгук понимающе кивает и обходит его. Заглядывает в ванную комнату, затем замечает руку. Присвистывает. — Неудачный день? — усмехается он, и Бомгю тяжело вздыхает, прикрыв глаза. — Только не говори, что опять убиваешься по своему бывшему, который кинул тебя. — Он меня не кидал, — Бомгю закипает медленно, но верно. Его тошнит, а он не знает, от чего: не то от остатков соджу, не то от веселящегося Чонгука. — Да какая разница, — Чонгук взмахивает рукой и встает напротив. Он берет раненую руку, обмотанную в красное полотенце, в свою и целует, не касаясь. — Главное, что он разбил тебе сердце, а ты все еще любишь его и страдаешь. Бомгю отдергивает руку и презрительно морщится. Что он вообще несет? — Тебе какая разница? Мы друг другу никто, если ты забыл, — он плюется ядом, но Чонгук лишь вскидывает брови. — Или ты решил в заботу поиграть? — Может и решил, — жмет плечами. — Ты забыл, что я для тебя сделал? Бомгю не забывал. Потому что помнить не о чем. Он сидел в углу клуба и плакал, как дети обычно не плачут. Чисто и тихо, чтобы видно не было. Чонгук подсел, держа в руке бокал с чем-то ярким и очевидно спиртным. Он веселился, улыбался и смеялся. На тот момент для Бомгю он — минимум хён. — Бомгю-я, ты чего такой тухлый? — пьяно спросил Чонгук, пока Бомгю старательно вытирал слезы и шмыгал носом. Перед ним на столе стояли пустые стопки. — Все в порядке, хён, не переживай, — насколько мог уверенно и так же пьяно, но не так же весело ответил Бомгю. Чонгук зацокал языком и покачал головой. — Ты мне врешь, — сказал он и улыбнулся. — Ты можешь рассказать мне обо всем, что тебя беспокоит, детка, не волнуйся. Бомгю смотрел ему в глаза и впервые за долгое время чувствовал себя нужным из-за руки, которая ненавязчиво поглаживала его бедро. Они переспали в туалете клуба на каком-то празднике агентства. Пьяные, веселые и тактильные. Чонгуку ведь тоже хотелось быть с кем-то в этот день не просто так. — Я сделал для тебя не меньше, — отвечает Бомгю и смотрит с вызовом. Чонгук склоняет голову к плечу. — Неужели? Бомгю до слез бесит его напускное безразличие. — Как у Чимина дела? — язвит он. Получает по шее. Не метафорично, а вполне так ощутимо. Заслужено, впрочем, как ему кажется. Он тупит взгляд в пол и мямлит: — Прости. Чонгук вздыхает. — Ты тоже. Он заставляет Бомгю вновь посмотреть на себя, коснувшись пальцами его подбородка, и игриво дует губы. — Я бы тебя поцеловал, ведь ты такой милый, когда расстроенный, детка. Но от тебя действительно несет. Бомгю согласно усмехается и уходит в душ, чтобы потом вернуться в чужие объятия. Привычная жизнь в ее обычном проявлении.***
В момент, когда дверь открывается и их взгляды встречаются, неясно, кому более некомфортно и неясно происходящее. Наверное, Кай все же в выигрышной позиции. Это все-таки его дом. — Привет, — неловко здоровается Субин, махнув рукой. Кай хмурится. — Откуда ты знаешь, где я живу? — Я не знал, что ты тут живешь, — честно признается Субин и чешет бровь. — Я к твоему брату пришел. Кай недоверчиво заглядывает ему за спину, будто там может прятаться кто-то, но дверь приоткрывает шире и пускает гостя внутрь. — У хёна сегодня день рождения. Он ушел по делам, но должен скоро вернуться, — неуверенно поясняет Кай и указывает рукой на диван, приглашая присесть. — Можешь подождать здесь, — говорит он и все же спрашивает: — Зачем ты пришел к нему? Субин долго думает, прежде чем ответить. Если бы он знал ответ, может, было бы проще. Но Кай так по-домашнему садится на другом конце дивана и подтягивает колени к груди, обхватывая их, что Субин решает быть честным. Насколько это возможно. — Это из-за Бомгю. Я думал, они смогут обсудить одну вещь, и ему станет полегче. — Про фансервис? — уточняет Кай и тут же прикусывает язык. Субин машет руками, мол, все в порядке. — Да, — отвечает он. Кай понимающе кивает, но ничего больше не говорит и кладет голову на колени, глядя в сторону. Субин пользуется тишиной и не слишком нагло осматривает гостиную. Он не видел остальную часть квартиры, но ту, что была ему доступна, он мог с уверенностью назвать уютной. Гостиная переходила в кухню с барной стойкой в светлых тонах. Здесь была лестница, которая вела на второй этаж апартаментов, а Субин, не знавший о планировке квартиры, мог лишь догадываться о том, насколько она большая. Мебель, стены, пол и ковер под его ногами — все было в светлых тонах, что лишь добавляло комнате уюта. Кай негромко кашляет и смотрит на Субина. Тот склоняет голову к плечу. — После вашего ухода, я еще говорил с Сону, — делится Кай. — Мы пошли прогуляться в саду, где нет камер, и он… — теряется в словах. Субин еще больше удивляется. — Он плакал. Говорил много всякого. — Например? — спрашивает Субин, все еще не понимая, к чему Кай клонит. Тот пожимает плечами и смотрит с подозрением. — Ты знал, что они там почти не едят? — спрашивает он, прищурившись. — Сону сказал, что им разрешают есть только для камеры, чтобы зрители не думали, что их морят голодом. Субин не слишком удивлен, но глаза распахивает. — Не знал, — отвечает он. — Я вообще мало что знаю про это шоу. Меня не посвящают в детали. Думаю, твой брат знает больше… Кай неодобрительно качает головой, из-за чего у Субина создается впечатление, что он прямо сейчас заваливает какую-то проверку. — Это самое безобидное. Но раз ты и этого не знаешь, то об остальном точно не в курсе, — он невесело хмыкает и разглядывает свои пальцы. — Сону сказал, что люди из съемочной команды распускают руки, — он видит недопонимание в глазах Субина и поясняет: — Их бьют. Если ленятся, не слушаются, или просто для профилактики, я не знаю. А один человек сказал, что Сону дебютирует, но для этого нужно… — Кай кривит губы. Не хочет произносить это вслух, не хочет верить. Субин его и без этого понимает. От этого лишь хуже. — Кай… — осторожно говорит он. Кусает губы. — Продюсеры давно решили, кто дебютирует. Шоу — постанова. И… — он все еще не хочет говорить об этом, видя, как Каю неприятно, но теперь он просто обязан. — Сону не дебютирует. Они просто пользуются им. Кай неверяще открывает и закрывает рот, его глаза смотрят куда-то в пустоту, удивленные и напуганные. Субин дает ему время осмыслить эти слова, но Кай кидает на него взгляд, полный презрения и сожаления, и качает головой. — Так же нельзя… — шепчет он. — Он же просто мальчишка. Сколько ему, пятнадцать? Ребенок совсем… Они не могут так поступить. — Кай, мне жаль, — говорит Субин и не врет, ему действительно до чертиков жаль. — Они могут. Их ничего не остановит. — Надо что-то с этим сделать, — уверенно заявляет Кай. Субин удивленно хмурится. Это первый раз, когда он видит младшего таким. — Мы не можем бросить его. И других детей. — Мы ничего не можем сделать, — качает головой Субин. Горечью остаются эти слова на его губах. — Ты не представляешь, насколько эти люди жестоки и сильны. — Вы должны убедить их перестать! — он вскакивает на ноги и запускает руки в волосы. Субин вновь качает головой. Он не хочет быть тем, кто убьет юношескую веру в справедливость, но выбора нет. — Если работники восстают против, их ждут наказания похуже голода и избиения. Кай поджимает губы и смотрит в потолок. — Тогда я расскажу всем, — предлагает он, взмахивая руками. — Сниму видео на ютуб или дам интервью какому-нибудь журналу. — Если ты так сделаешь, то они уничтожат карьеру и жизнь твоего брата, — вздыхает Субин. — Даже если будешь делать это анонимно, им не составит труда выяснить, из-за кого произошла утечка информации. Кай наконец смотрит на него. Злится и цокает языком от бессилия. Кусает губы. Резко плюхается на диван. — Я соврал, — говорит он. — Хён вернется только ночью. Тебе лучше уйти. — Но, Кай… — неуверенно начинает Субин, но его прерывают. — Я думал, что ты поймешь меня и поддержишь. Видимо, ошибся. Я думал, ты хороший человек, — разочарованно говорит Кай. — Уходи, хён. И Субин уходит, забирая с собой обиду за эти слова и нечто похожее на стыд.