Субин:
Бомгю, езжай домой один. Меня вызвали в агентство, пришлось срочно уехать. Прости.
Конечно Бомгю прощает и даже не думает держать обиду. Но руки трясутся, а идти ему не к кому. Лицо безразличное, но кто знает, сколько времени ему понадобится, чтобы исказиться гримасой боли? Бомгю не хочет ставить эксперименты, поэтому поспешно доходит до ванной комнаты. Он искренне надеется, что продюсеры не ставили камеры и микрофоны хотя бы здесь. От них и не такого можно ждать. Он почти подскакивает от испуга, когда пытается закрыть дверь, но ее останавливает чужая рука. Ёнджун. — Пожалуйста, уйди, — почти умоляет Бомгю, прикрывая глаза. Но Ёнджун не уходит. Он закрывает дверь за собой на щеколду и подпирает ее шваброй на всякий случай. Он тоже знает, что от продюсеров можно ждать всякого. — Я не уйду, солнце, — почти нежно говорит он, а в глазах отплясывает злость. Бомгю плевать на это: пусть хоть утопит в раковине, если эта злость направлена на него, Бомгю. Но почему-то где-то глубоко в сознании крепится непробиваемая уверенность, что Ёнджун зол не на него и ничего плохого ему не сделает. — Ты молодец. Это была слишком явная провокация. Омерзительно со стороны продюсеров. Хотя что еще ждать от компании, которая не может даже обеспечить своих моделей должным лечением? — он плюется ядом, и это первый раз, когда Бомгю слышит такое презрение от него в сторону агентства. Однако его не цепляет: ни отвращение, ни сам смысл фразы Ёнджуна. Его накрывает, и он отворачивается к раковине, опираясь на нее руками и ни в коем случае не глядя на свое отражение. — Почему… зачем ты это делаешь? — загнанно спрашивает Бомгю с тяжелой отдышкой. Капли пота проступают на его висках — похоже, температура не собирается возвращаться в норму. Ёнджун непонимающе склоняет голову. — Что «это»? — Не притворяйся идиотом, — огрызается Бомгю, поднимая голову, только чтобы поймать взгляд Ёнджуна в отражении зеркала. Сосредоточенный и спокойный. Контрастирует с паникой в глазах самого Бомгю. — Ходишь за мной, пытаешься поговорить. Все, блять, понимаешь и знаешь. Говоришь со мной так, как будто тебе не все равно. Зачем? — Потому что мне правда не все равно, — отвечает Ёнджун и делает осторожный шаг. Бомгю продолжает следить за ним в отражении, уверенно качая головой. Не верит, как бы не хотел. Это не может быть правдой. Его руки трясутся, а в груди давит мерзкий ком, кривящий ему лицо. Ему бы напряжение отпустить вместе со слезами, только температура под сорок играет с ним злую шутку и сушит всю жидкость в организме. Это даже по потрескавшимся губам видно, которым не помог и третий слой бальзама. Ёнджун молчит и делает еще один шаг. Теперь он дышит почти в затылок Бомгю, а тому двинуться страшно — он не ручается за последствия. — Ты так изменился, — почти шепчет Ёнджун, пуская мурашки по чужому телу. Может температура в организме Бомгю и под сорок, но в этой ванной комнате она явно стала выше. — Неправда, — так же тихо отвечает Бомгю скорее из вредности. Точно знает, что Ёнджун прав, просто не хочет соглашаться. А тот по-доброму усмехается одним уголком губ. — Правда, солнце, — его слова разливаются по плечам Бомгю, точно мед: с одной стороны, он сладкий, с другой — липкий, и хочется скорее отмыться. — Я помню тебя с горящими глазами в первый день в агентстве. Тогда я любил подначивать новеньких, но ты отличался от остальных. Ты отвечал на мои шутки и все время говорил, что обойдешь меня. Признаться честно, я даже боялся за свое первое место, столько уверенности в тебе было, — он слабо смеется под внимательным взглядом Бомгю. — Я помню, как ты пришел ко мне на балкон после моего разговора с отцом. Это было настоящее чудо, солнце, ведь ты не сделал ничего сверхъестественного, но все равно попал в яблочко. Мне хотелось улыбаться, просто глядя на тебя. Как и сейчас, — он осторожно касается локтя Бомгю, точно боится праведного гнева своего солнца за вторжение в личное пространство, но тот неподвижен и напряжен все так же. — Я помню, как ты поцеловал меня на вечеринке по случаю ухода Уёна из компании, — его тон становится еще ниже, а взгляд — пронзительнее, и Бомгю нервно сглатывает. — Ты оказался решительнее меня, и я был так счастлив твоей взаимности. Я не мог перестать улыбаться всю ночь, — он хмурится и поджимает уголки губ. Бомгю начинает сомневаться в том, что температура высушила всю жидкость в его организме, потому что глаза застилает пелена. — Я помню так много твоих улыбок. Звук твоего смеха. Твои ехидные ухмылки после шуток. Но это лишь воспоминания, солнце, — одинокая капля все же стекает по щеке Бомгю. Ёнджун с горечью прикусывает губу и мягко, едва касаясь, стирает слезу с чужой щеки большим пальцем. — Я не хочу помнить тебя счастливым. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Хочу видеть улыбки на твоих губах, морщинки в уголках глаз, слышать твой смех. Даже если это все будет не для меня, а для кого-то другого — это не самое главное. Но я буду врать, если скажу, что не хочу быть рядом с тобой. Один раз я сделал неверный выбор, и потерял тебя. Я хочу все исправить. Не говори, что это невозможно: я уверен, что вместе мы способны на все. Просто позволь мне быть рядом. Позволь мне сделать тебя счастливым вновь. Температура плавит голову, и Бомгю не может сдерживаться более. Его плечи крупно дрожат, губы настрадались от прикусываний, а глаза закрыты, потому что иначе польет ливень из соленых капель. Он не видит Ёнджуна, но чувствует его дыхание в районе затылка и его ладонь на своем локте. Качает головой — не в ответ на мольбу Ёнджуна, а потому что борется сам с собой. Так сильно хочет верить в эти слова, но так боится. Того, что это окажется лишь красивой ложью. Того, что Ёнджун делает все это от скуки. Того, что разочарует его. Того, что не достоин. — Солнце, прошу… — умоляет Ёнджун с дрожью в голосе, и для Бомгю эта дрожь становится настоящим землетрясением. Она кричит искренне, хоть Ёнджун и говорит тихо. В его просьбе — тепло, которого у Бомгю не осталось совсем, ни для себя, ни для кого-то еще. И он, превозмогая всю мерзость в его мыслях, тянется к этому теплу, к такому открытому и честному Ёнджуну, который стоит рядом во время очередного срыва Бомгю и не презирает его за слабость, готовый принять его со всеми демонами. И тогда Бомгю разворачивается, не открывая глаз, и утыкается в родное плечо, хватаясь за руки Ёнджуна, как за что-то единственное реальное во всем этом мире. А Ёнджун, лишь на секунду опешивший, прижимает его к себе ближе и едва ощутимо утыкается куда-то в макушку. Бомгю хочет верить, что слабость — не его, что виновата болезнь. У него всегда так. Усталость, алкоголь, вирус — желание быть рядом с Ёнджуном чье угодно, но не его. А у Ёнджуна руки все такие же нежные и любящие, как и много лет назад. И в каждом их осторожном касании — «мне так жаль». — Я… — у Бомгю голос срывается от непролитых слез, но он проглатывает ком в горле и продолжает: — Я хочу уехать отсюда. Пожалуйста, увези меня. — Конечно, — хрипло говорит Ёнджун. — Все, что хочешь, солнце. — Только мне нужно вернуться в гримерку и переодеться, — Бомгю отстраняется, но продолжает держаться за плечи Ёнджуна и с презрением осматривает чертовы ремешки. — Не думай об этом, — уверенно говорит Ёнджун и пытается поймать взгляд Бомгю. Не выходит. — Я разберусь. Давай скорее увезем тебя отсюда. — Тогда помоги мне, — просит Бомгю и поворачивается спиной. — Снять их. Ёнджун мнется мгновение, точно боится лишний раз дотронуться до своего солнца, но Бомгю не язвит, не огрызается и даже не вздрагивает, когда пальцы Ёнджуна осторожно ослабляют ремешки один за другим. Молчат: Ёнджун, видимо, не хочет лишний раз рисковать со своими неуместными комментариями, хотя ему точно есть, что сказать, а Бомгю усердно давит слезы и горечь в горле. Ему необходима эта минута тишины, чтобы прийти в относительную норму. — Подними руки, — тихо говорит Ёнджун, и Бомгю слушается. Избавившись от портупей, он заглядывает в зеркало и ловит взгляд Ёнджуна на себе в отражении. Прикусывает щеку с обратной стороны. — Готово. Бомгю кивает и поворачивается, снова пряча глаза. Ёнджун никак это не комментирует. Они покидают дом. В коридоре Ёнджун с кем-то коротко переговаривает, но Бомгю не слушает. На улице он понимает, что Ёнджун сегодня приехал на своей машине, и этот факт одновременно радует и до чертиков пугает. Руки снова трясутся, когда он садится на пассажирское сидение и отворачивается к окну. Теперь он запутал сам себя окончательно. Голова раскалывается не только из-за температуры под сорок, на нее одну слишком много свалилось за сегодня. Вряд ли она в состоянии справиться с этой информацией за день или даже неделю, но что-то делать нужно уже сегодня. И вот, Бомгю едет в одной машине с Ёнджуном (в его машине) и не может отделить эмоции друг от друга. Было бы намного проще, если бы его безразличие было правдой, а не притворством. Ему же не все равно, сколько себя не убеждай. От него ждут безразличия и податливости на работе (а она — почти все в его жизни), и он рисует это на своем лице, доказывает жестами и мимикой. Он чистый лист, не человек. Вот только за этим чистым листом и притворством он действительно потерял самого себя и теперь не знает, где тот самый настоящий Бомгю. Существует ли он вообще или уничтожен без права возврата? А Ёнджун вроде знает. Он видит в Бомгю что-то такое, чего тот сам не чувствует. Может ли он верить Ёнджуну? — В бардачке капли для глаз и спрей для носа. Вроде было жаропонижающее, — как бы между прочим говорит Ёнджун. Бомгю бросает на него мимолетный взгляд, но тот следит за дорогой и ничего больше не говорит. — Не нужно, — коротко отвечает Бомгю, искоса наблюдая за реакцией Ёнджуна. Он нотаций не читает в этот раз, но выглядит явно расстроенным и обеспокоенно хмурится. Заботится, но не хочет получить порцию сарказма в ответ на эту заботу. Где-то на периферии сознания плачет совесть, и Бомгю нервно чешет руку. Тишина давит. — Как прошел Чхусок? — спрашивает он, просто потому что не выносит молчания и собственного отказа от заботы. Светские беседы не ощущаются как что-то опасное. — Хорошо, — запнувшись, отвечает Ёнджун. — Ездили с Каем в Соннам. Все… хорошо, — подытоживает он свой недлинный рассказ. Бомгю хмурится. Ему это «хорошо» напоминает собственное «нормально», только более неочевидное. — Как Кай? — спрашивает он, на что Ёнджун пожимает плечами. — Он в порядке. Бомгю поджимает губы и кивает. Либо Ёнджун не хочет с ним откровенничать, либо решил не грузить его своими разговорами. От обоих вариантов Бомгю подташнивает. — А бабушка? Как у нее со здоровьем? Челюсть напрягается, проступают желваки — Бомгю попал куда-то не туда, он сразу же это понимает. Смотрит на Ёнджуна уже не искоса, а открыто и прямо, потому что реакция его пугает. — Она умерла, солнце, — глухо отвечает Ёнджун, и у Бомгю сердце забывает, как качать кровь, на секунду. Он целую минуту смотрит куда-то мимо всего, пытаясь осознать эти слова. У него никогда не умирали близкие люди, поэтому ему сложно представить, как тяжело Ёнджуну пришлось. Зато он самого Ёнджуна хорошо знает, и когда его рука тянется за пачкой сигарет, Бомгю вместо пачки кладет свою ладонь и переплетает их пальцы. Его собственные — ледяные, а Ёнджуновы теплые, но он от холода Бомгю не дергается, а лишь крепче сжимает его ладонь. — Как давно? — спрашивает младший. Никаких соболезнований и глупых «мне жаль», потому что Ёнджун это и так знает. Ему достаточно их замка из ладоней. — Через два года после… — он не договаривает, но Бомгю и так понимает. На Ёнджуна же столько свалилось, а он за своим чертовым эгоизмом этого не замечал. Или не хотел замечать. Он всегда винил Ёнджуна в том, что тот не был рядом, но, по сути, Бомгю тоже не был рядом с ним. — Ты мог мне позвонить, — говорит Бомгю и сам не верит в адекватность своих слов. — Не мог, — Ёнджун качает головой. — Это бы все усложнило. Бомгю прикусывает губу. — Если бы… — начинает он, но Ёнджун резко его прерывает. — Даже не думай этого говорить, — он останавливается на светофоре и поворачивается к Бомгю, не отпуская его руку. — Ты ушел, потому что я оставил тебя. Если бы ты остался… — он злится. Похоже, на самого себя. — Кто знает, может я правда превратился бы в конченного ублюдка и причинил бы тебе еще больше боли? Светофор меняет цвет, и Ёнджун возвращается к вождению. Его ладонь все еще сжимает ладонь Бомгю, когда тот отворачивается и прижимается щекой к своему плечу. Это было правильно? Его уход был нужным этапом в их отношениях? Они останавливаются у дома, в котором живет Бомгю. Оба молчат. Оба надеются на одно. — Проводишь меня до квартиры? — неуверенно гнусавит Бомгю. Надо было воспользоваться спреем для носа. — Конечно, — отвечает Ёнджун. Они выходят из машины в тишине — сегодня было сказано слишком много, и эта тишина ощущается глотком воздуха после долгого заплыва. Рука Ёнджуна, которая с уверенностью переплетает пальцы с Бомгю вновь — спасательный круг, потому что заплыв был слишком долгим и трудным. Бомгю рубит — температура под сорок мерзко хихикает, довольная своим влиянием, а ему уже все равно на здравый смысл, когда его голова будто бы сама по себе опускается на плечо Ёнджуна в лифте. В этот самый момент Бомгю жалеет, что живет не в небоскребе, этаже на пятьдесят шестом, чтобы ехать до него приходилось пару минут. Ёнджун щекой прижимается к его макушке, и обоим плевать на абстрактных соседей, которые могут в любой момент зайти в лифт. Но никто не нарушает их мнимый покой — кроме дверей, открывающихся на этаже Бомгю. Они останавливаются возле нужной квартиры. Приходится столкнуться с ужасным осознанием — Бомгю не хочет отпускать Ёнджуна. Он не смотрит в глаза напротив, потому что слишком боится последствий прямого зрительного контакта, но, если бы взглянул, не смог бы сомневаться — Ёнджун не хочет уходить. Но время позднее — позади целый съемочный день, на улице Солнце давно спряталось за горизонт, а завтра не выходной день. Завтра — никогда не выходной день в их работе, Бомгю это знает. У Ёнджуна уж точно. А еще он — счастливый обладатель прекрасных друзей, младшего брата и черт знает кого еще, и провести вечер с ними всяко лучше, чем с гнусавящим Бомгю с его слезящимися глазами и температурой под сорок. Даже если Бомгю переступит через себя и предложит выпить вместе по кружке чая (которого у него в квартире, увы, не бывает), он просто не сможет встретить в ответ снисходительную улыбку и вежливый отказ. Он даже не позволяет себе думать, что Ёнджун только этого и ждет. — Я пойду, — говорит Бомгю, глядя куда-то себе под ноги. Его рука все еще держит руку Ёнджуна. — Спасибо, что проводил. — Солнце… — начинает Ёнджун и не заканчивает мысль. Бомгю молчит, разглядывая их замок из рук. Почему-то это выглядит слишком правильно. — Я напишу тебе, — спешно произносит он, тут же прикусывая язык. Это лишнее, чересчур лишнее. Но Ёнджун сжимает его ладонь крепче, и Бомгю нервно вздыхает. — Посмотри на меня, — просит Ёнджун тихо, почти в самое ухо. Его слова проходятся каплями пота по позвоночнику. Точно температура виновата, ничего более. Бомгю неуверенно качает головой, поджав губы и делает осторожный шаг назад, упираясь спиной в стену. Ёнджун повторяет этот шаг, но вперед, и склоняется над Бомгю, прижимая их замок из рук к груди. — Солнце, пожалуйста… Опять. Опять эта дрожь неуверенности и страха быть отвергнутым, против которого Бомгю не может позволить себе бороться. Ёнджун боится — того ли, что получит отказ, или мерзкой необходимости погрузиться сегодня в сон без воспоминаний о любимых глазах своего солнца? Бомгю вскидывает голову резко, потому что не хочет сдаться своей трусости в последний момент, и встречается взглядами с Ёнджуном. Ноги подкашиваются похлеще, чем от температуры под сорок и любого возможного стресса. А Ёнджун улыбается, и его глаза представляют собой настоящие полумесяцы, в которых Бомгю видит самого себя — такого беспомощного и жалкого, но почему-то вызывающего прекрасную улыбку на этих губах. — Спасибо, — шепчет Ёнджун, и только в этот момент Бомгю понимает, насколько близко они находятся друг к другу. Он чувствует дыхание Ёнджуна на своих губах, а его сердцебиение отдается громким набатом в ушах Бомгю. Холодная стена под спиной становится единственным отрезвляющим фактором. Не справляющимся со своей задачей — к сожалению, или к счастью. — Я рад, солнце. Они снова молчат, и Бомгю нервно сглатывает. Кислорода не хватает, ведь его приходится делить на двоих, но это не самое раздражающее. Гораздо больше его выводит из себя эти несколько сантиметров между ними, которые никто не преодолевает. — Ёнджи… — на выдохе шепчет Бомгю. Его рука плавится где-то рядом с сердцем Ёнджуна в плену его ладони. Но к черту руки — плавится он сам. — Ты заразишься, — добавляет он, будто Ёнджуна это волнует. Тот усмехается и опирается свободной рукой о стену рядом с головой Бомгю, прижимаясь лбом к его лбу. — У меня сильный иммунитет. Он убивает расстояние в несколько сантиметров между ними, мягко накрывая губы Бомгю своими, пока у того в голове взрывается остаток здравого смысла. Ничто не имеет смысла, кроме Ёнджуна и его любви, с которой он целует Бомгю. Ничто не реально, кроме его пальцев, которые с нежностью поглаживают скулу Бомгю. Ничто не вечно, кроме их замка из ладоней, который Ёнджун продолжает держать у своей груди, прямо рядом с сердцем. Его губы все такие же мягкие и любвеобильные, как несколько лет назад. Что-то точно не изменилось за это время. Например, чувство, которое Ёнджун вкладывает в этот поцелуй. У Бомгю сердце щемит от искренности, и колени по ощущениям выворачиваются наизнанку, поэтому он хватается за родное плечо, как за элемент реальности, которая им желанна, но недоступна. Ёнджун и есть эта реальность. Ему воздуха надолго не хватает — сложно отдавать всего себя, когда нос не в состоянии выполнять свою прямую задачу из-за чертового вируса. Бомгю пытается отдышаться, пока Ёнджун почти невесомо покрывает поцелуями его щеки, лоб, нос, будто только этого и ждал столько лет. Невидимые следы от его губ горят: Бомгю весь как большой бенгальский огонек. — Мне… нужно идти, — говорит он, переступая через самого себя. — Завтра утром съемки. Он врет и слишком явно, но Ёнджун не подает виду, что понял эту ложь. В последний раз прислоняется лбом ко лбу и отстраняется, позволяя Бомгю отлипнуть от стены. Тот снова прячет глаза, рассматривая свои ноги — последствия прямого зрительного контакта не просто так его пугали. — Спокойной ночи, Ёнджи, — говорит он, отпуская родную ладонь. Его собственная дрожит и ложится на дверную ручку лишь со второй попытки. — Спокойной ночи, солнце, — отвечает Ёнджун, и по его тону очевидно — улыбается. Бомгю все же открывает дверь и скрывается за ней, сразу же скатываясь на пол. Голова, губы, грудная клетка — все горит. Ёнджун оставил на нем свой след, и этот след — глупая улыбка, в которой Бомгю позволяет себе расплыться, пряча голову в коленях. Он сказал, что хочет сделать Бомгю счастливым. Держал его за руку и улыбался, как будто Бомгю чего-то стоит. Целовал так, как Бомгю не целовал никто. Кроме самого Ёнджуна, но много лет назад. Где-то сбоку раздается кашель, и Бомгю подскакивает на ноги. — Ну привет, — говорит Чонгук, прислонившись поясницей к столешнице на кухне. От улыбки Бомгю не остается и следа, когда он скрещивает руки на груди и поджимает губы. — Что ты здесь делаешь? — его слова пропитаны неприязнью, которую Чонгук, в общем-то, не заслужил, но Бомгю плевать. Впрочем, как и самому Чонгуку. Он-то наоборот улыбается и подходит ближе. — Ты писал, что заболел. Как я мог бросить тебя одного? — он дует губы, на что Бомгю закатывает глаза. Где-то на столе одиноко лежит пакет с лекарствами, а рядом стынет еда из доставки — это он чувствует даже по запаху. — Кстати, очень опрометчиво с твоей стороны не запирать дверь на ключ. Ты же такой беспомощный, детка, мало ли кто захочет тебе навредить? — Ты все сказал? — холодно спрашивает Бомгю, склоняя голову. Чонгук обиженно кривит губы. — Уйди, я сегодня не в настроении. — О, потратил все силы на то, чтобы стелиться под своего бывшего, который тебя кинул? Удар. Тишина. Удар. Это сердце как-то неверно выполняет свою работу. — Что… — пораженно произносит Бомгю одними губами, распахнув глаза. Чонгук смеется и взмахивает рукой, мол, «ничего особенного». Точно. Ничего особенного. — Ну-ну, детка, только не плачь, — просит он и пытается коснуться щеки Бомгю, но тот отскакивает от него, как от огня. Это вызывает театральное удивление на лице Чонгука. — Ты уверен, что хорошей идеей было предаваться безусловно чистым и искренним чувствам там, где вас мог увидеть любой человек, живущий в этом доме? — он усмехается. — Кстати, удивлен, что твой бывший — это малыш Чхве Ёнджун. У тебя хороший вкус, детка, на неудачников не западаешь. Хотя, кому неудачники вообще нравятся? — Замолчи... — сжав зубы, умоляет Бомгю и смотрит так неверяще, что Чонгук снисходительно вскидывает брови. — Конечно-конечно, ты же его любишь не за популярность или крутость, да? Что-то вроде… «Мы вместе прошли через многое, он поддерживал меня и был рядом, мы любили друг друга»? Только в твоем случае без поддержки и присутствия. Упс, — он прикрывает рот ладонью, улыбаясь, и закатывает глаза. Горло сдавливает, дышать невозможно. Чонгук говорит то, что Бомгю заставил себя забыть в объятиях Ёнджуна. Но у него сейчас есть только температура под сорок и веселящийся Чонгук. А Ёнджуна снова нет рядом. И Бомгю верит в слова Чонгука — увы. — Ты такой милый, когда наивно веришь в его сказки, детка, — продолжает тот. — Что он тебе сказал, раз ты так растаял? Что все это время любит тебя? Или нет… что хочет помочь тебе справиться со всем? Что хочет быть рядом? — он прищуривается и вновь улыбается, когда Бомгю нервно сглатывает. — Какая банальность. Чего только не расскажешь от скуки. — Прекрати… — беспомощно просит Бомгю, закрывая лицо руками. Он такой идиот. — А кто тебе еще скажет правду, кроме меня? — почти обиженно спрашивает Чонгук. — Твой несчастный менеджер — размазня, он тебе не откроет глаза. Да и нужно ли ему это? Считаешь, что он твой друг? Это бред, детка. У тебя есть только я. Внутри что-то ломается при упоминании Субина. Или наоборот. Картинка собирается воедино. — Разберись со своими отношениями, а потом лезь к другим в голову. Проваливай, Чонгук, — глухо говорит Бомгю, убирая руки от лица, и смотрит так, точно один неверный шаг будет стоить Чонгуку руки. Тот пожимает плечами. — Позвонишь, когда перестанешь истерить. Хлопок двери. Бомгю остался один в квартире — привычное мерзкое ощущение. Он срывается с места и принимается закидывать вещи в сумку. Не хочет оставаться здесь ни на секунду. А в голове пульсирует одна фраза Ёнджуна, которую Бомгю вовремя не осознал в полной мере: «— Хотя что еще ждать от компании, которая не может даже обеспечить своих моделей должным лечением?» Откуда, черт возьми, Ёнджун знает об этом? Кто ему рассказал? Бомгю вылетает из квартиры с сумкой и на ходу вызывает такси. Оно уносит его по городу к человеку, который никогда его не оставлял и не предавал.