Закусив хвосты

Доктор Кан засмеялся. Он согнулся пополам и опустился на корточки, цепляясь за перила в попытке не разлить остатки капучино. Несколько любопытных взглядов устремились на внезапно взорвавшегося хохотом парня. — Это очень странная шутка, доктор Кан, — Чонхо подозрительно покосился на собеседника. Не то, чтобы он всерьёз считал, что услышанное могло быть чистосердечным признанием в убийстве, но разве можно легко говорить о подобных вещах? — В каждой шутке есть доля правды, друг мой, — пытаясь отдышаться, Ёсан медленно поднялся и привычно обвил чужой локоть. Он опять пропустил смешок и наконец допил свой напиток. — Всё не так просто. Если бы я проявил немного смелости, отец наверняка мог бы прожить достаточно долгую жизнь. Счастливую ли? Кто знает. — А был ли у вас выбор? — офицер всё ещё настороженно вглядывался в тонкие оттенки эмоций, которыми так умело играл его собеседник. — Выбор есть всегда, и мой до сих пор терзает меня последствиями. Чонхо огляделся. Для откровенной беседы публичная библиотека была не самым подходящим местом. Ёсан крепче ухватился за локоть офицера, утягивая спутника за собой на лестницу: — Давайте прогуляемся. Это долгая история. Они в молчании миновали первый ярус зала и вновь оказались на улице, где неизменный Каннамский шум в аккомпанементе ещё более громких скоплений прохожих дарил твёрдую уверенность в том, что теперь до этих двоих точно никому не было дела. В свете фонарей волнистые пряди накрыли холодной тенью непроницаемый взгляд доктора. Было ясно — он всё ещё сомневался в том, стоило ли открываться едва знакомому человеку, у которого, очевидно, своих проблем хватало с головой. Чонхо уже не ощущал прежней тревоги или назойливого мельтешения тяжёлых мыслей. Доктор Кан ловко вырвал его из ямы, поставил на ноги и будто сказал: «Теперь смотри только на меня. Отпусти всё и дай мне занять место прежних волнений». И в этом он был профессионалом, проделывая этот трюк уже не в первый раз. — Обещайте, что этот разговор останется строго между нами, господин Чхве. Офицер кивнул. — Мы были образцовой семьёй. Хороший дом, глава семьи — финансист в перспективной компании, его жена — домохозяйка, сын преуспевает в учёбе, они живут душа в душу, ходят в походы и выезжают к морю каждые выходные. Но всё стало сном, как только отец получил повышение и начал лебезить перед начальством, чтобы забраться повыше. Он сблизился с вице-президентом компании, который любил развлечься в казино. Ему везло, а вот папе, — доктор Кан грустно улыбнулся, отправив пустой стаканчик в урну, — удача не особенно улыбалась. Он увлечённо перешагивал тёмные плитки, наступая только на светлые грани узора. — Деньги начали стремительно утекать в никуда. Сначала только по настроению можно было понять, что он в очередной раз проигрался. Но репутация для него тогда ещё что-то значила, поэтому он старательно скрывал от коллег свои неудачи. Иногда он отыгрывался, но чаще просаживал всё, что мог. Не припомню, как долго это длилось, пока отца не поймали на попытке поправить наше финансовое положение за счёт денег компании. Чонхо взболтал нагревшийся кофе и сделал небольшой глоток, боясь прерывать рассказ. — Его уволили по-тихому, не выдвигая никаких обвинений, потому что он знал слишком многое о совете директоров. Мы вынуждены были продать дом, а мама вышла на работу. Я перешёл в государственную школу. — Ёсан оступился, шаркая ботинками по тротуару, и вздохнул, коснувшись тёмной ячейки носком обуви. — Только проблемы на этом не закончились. Отец задолжал ростовщикам. Он надеялся в одночасье вернуть всё, как было, не утруждая себя поисками работы и опасаясь, что теперь такой не чистый на руку специалист вроде него никому не нужен. Поэтому он продолжил играть, всё глубже увязая в депрессии. Я не мог злиться на него, хотя меня стали задирать в школе. Мне было больно за то, что он, как мне тогда казалось, старался изо всех сил наладить дела, но не встречал успеха. А вот мама видела ситуацию иначе, и их отношения портились с каждым днём. В один момент она просто поставила меня перед выбором: хочу ли я и дальше жить в самой дешёвой квартире, явно не рассчитанной на троих, или мне всё-таки стыдно ходить в дырявых кедах посреди зимы? Я выбрал остаться с отцом. Доктор болезненно скривился, и Чонхо скользнул взглядом по его беспокойно перебиравшим ткань рукава пальцам. — Мне было стыдно в первую очередь за маму, — продолжил он, — у неё появился другой мужчина. Когда отца не было дома, чужая машина часто стояла под нашими окнами, а мама подолгу сидела в салоне. Она приносила еду, подарки, но я отказывался их принимать. Для меня это было предательством. Папа был беспомощен, нуждался в нашем участии, жалел себя и топился в алкоголе, а она просто отвернулась от него и в итоге бросила нас. Сейчас, конечно, я понимаю, что, в отличие от меня, она не стремилась потакать его зависимости. — Ёсан поджал губы и сощурился, вглядываясь в темноту в конце аллеи. — Причины избегать его позже появились и у меня после того, как отец проиграл мою жизнь в карты. Лёд, что ещё недавно на глазах таял в стакане с американо, холодом обжёг разум и прокатился в самую грудь. Чонхо нахмурился. Как можно было поставить на кон собственного сына? Родного человека, что наивно оставался рядом с непутёвым отцом. Офицер хотел возмутиться, но заметив, как взволнованно доктор закусил губу, боясь дать волю эмоциям, — смутился и продолжил слушать, изучая рисунок плитки под ногами. — Отец связался с опасными людьми. Вы должны знать, есть такие места, в которых общечеловеческие законы ничего не значат, а ценность жизни определяется решением тех, на чьей стороне сила и деньги. Меня сначала оценили в пять миллионов вон, которые я отрабатывал вдали от дома посреди рисовых полей. Только спустя несколько недель, показавшихся мне целой вечностью, я узнал, что за захолустье стало моим местом заключения на ближайшие несколько месяцев, а затем и два последующих года. Пока я пытался понять, чем заслужил эту сслыку, отец проиграл как минимум вчетверо больше. Чонхо не сдержался, переполнившись негодованием: — А ваша мать? Школа? Как они могли не заметить пропажи? Ёсан иронично улыбнулся и покачал головой: — Маме звонили, и она, естественно, набросилась на отца с обвинениями, подала в розыск, хотела его засудить, но, как я и говорил, есть вещи, которые не совсем подчиняются законам нашего с вами гражданского мира. Среди ваших коллег есть те, кто является частью тёмной изнанки государства. Преступные организации, мафия, теневое правительство — всего лишь одни из названий. Меня никто не искал, ссылаясь на побег из дома. В семье был бардак, так что это было убедительным основанием, чтобы через некоторое время объявить меня без вести пропавшим. — Вы уже были не совсем ребёнком, верно? — Мне было двенадцать. И, как это свойственно детской психике, я болезненно, но быстро принял новую реальность, создав её не такой страшной в своём воображении. С нами не так уж плохо обращались, и у меня даже появились друзья, многие из которых были намного старше — даже ровесники моих родителей, что заботились о детях и подростках, ставших такими же рабами, — на последних словах рассказчик виновато взглянул на Чонхо. — От них я узнал всю правду. Иногда нас вывозили в порт, где мы проводили время за разделкой контрабандных туш, набитых наркотиками. Эти поездки были для всех нас глотком свежего воздуха, потому что сама рыба или мясо наших хозяев волновали мало, и мы очень неплохо питались. К сожалению, всё было не так замечательно, ведь от долгого пребывания в холодильных камерах и истощения многие болели. Я не был исключением. Пальцы Ёсана были привычно холодными, и Чонхо попытался согреть их, накрыв своей ладонью. — Во время одной из поездок в порт нескольким взрослым удалось сбежать, я и ещё пара подростков увязались за ними. Мы смогли добраться на попутках до Сеула. Тогда мне было четырнадцать, у меня не было ни денег, ни документов, ни упущенных двух лет школы. Некоторое время я провёл со своими сообщниками, вернувшимися к началу координат. Домой я не хотел. Я не мог простить того, что за два года обо мне даже не вспомнили. Но так я думал лишь тогда. До того, как узнал обо всём от матери. Офицер открыл было рот, чтобы в очередной раз возмутиться, но собеседник вяло покачал головой, и Чонхо просто спрятал неловкость в шумном глотке остатков кофе. — Я бродяжничал пару месяцев, пока судьба не подкинула мне шанс. — Доктор мученически свёл брови и устало улыбнулся. — Только не осуждайте! Я открываю вам своё сердце, господин Чхве. — И не думал об этом, — угрюмо ответил офицер, раздосадованный тем, что Ёсан всё ещё видел в нём представителя закона. Доктор вздохнул и смущённо потёр шею: — Я осознаю всё в полной мере, но тогда это казалось мне самым логичным решением. Чонхо кивнул, приметив скамейку и мягко направив спутника в нужную сторону. — На поддержание существования маргиналам тоже нужны деньги, а человек без имени и документов — идеальный исполнитель для грязной работы. Я стал курьером в одном из богатых районов и решил использовать эту возможность, чтобы завести полезные знакомства. Мне повстречался удивительный человек, который для своих лет был слишком неравнодушен к судьбам других. Он протянул мне руку помощи, не требуя ничего взамен. В это сложно поверить, но он был, как и мой отец — слишком чистым для этого мира. Может, это и звучит пафосно, но только благодаря ему я снова поверил в то, что жизнь человека способна сделать поворот на сто восемьдесят градусов. Мы долгое время скрывали нашу дружбу, я осторожничал, но в итоге именно это стало моим билетом наверх. Его семья дала мне возможность восстановить имя, документы, вернуться к образованию и стать тем, кто я есть сейчас. Судьба была поистине благосклонна ко мне. — В это и правда нелегко поверить, — Чонхо опустился на скамейку, запустив стакан, что он всё это время тащил с собой, в урну. Он зажмурился, сжав пальцами переносицу. — Это прозвучит грубо, но неужели за всё это время вы не вспоминали о семье? — Я помнил о них каждую секунду. — Ёсан цокнул и понуро опустил голову. — Для восстановления в школе мне необходимо было присутствие родителей. Несмотря на то, что все эти годы я чувствовал себя брошенным, не находя в себе решимости найти мать, встреча с ней была неизбежна. У неё уже была другая жизнь, хоть и с грузом вины за мою незавидную участь, в которой она не могла никак поучаствовать. Я не хотел её видеть, не хотел слышать, и моя подростковая ненависть выстроила между нами стену, которую мы так и не смогли преодолеть. Она согласилась помочь, но покорно отступила, оставив меня на попечении у родителей друга. Я благодарен ей за то, что она вновь позволила мне самому сделать выбор, иначе виноватых в этой истории стало бы ещё больше. — А отец? — Мы встретились лишь тогда, когда я экстерном закончил пропущенные классы. Я взял взаймы у родителей друга и отправился на поиски, хотел помочь. Тогда мне приходилось брать на себя много подработок, чтобы не сидеть на шее у чужих людей, так что я был полон уверенности в том, что смогу вернуть всё до последней воны. Вечерняя свежесть пробиралась под воротник рубашки, успокаивая и легко пощипывая за шею. Став невольным слушателем истории самого необычного жизненного пути, Чонхо вдруг случайно заглянул в загадочную шляпу фокусника, из бездны которой появился такой странный Кан Ёсан. Он рассказывал вещи, которые в мир Чхве-младшего никоим образом не вписывались, но закрадывалось стойкое ощущение того, что эта сторона реальности всегда была рядом, и кто-то знал о её существовании, но осознанно прятал от любопытных глаз. — Даже несмотря на то, что вам удалось пережить, вы всё равно стремились помочь человеку, разрушившему вашу жизнь? Ёсан снова кивнул и исподлобья взглянул на собеседника. — Да, пока я был занят выживанием, мой отец стремительно ломал в себе то, что делало его человеком, — в глазах доктора Кана задрожала влага. — Пока в моём разуме тлел образ из детства, отчаянно воюющий с фактами, к моменту нашей встречи от отца практически ничего не осталось. Это был уже не он. Я был разочарован. Ненависть, что с годами превратилась лишь в вопросы, стала отчаянием. Всё ещё лелея в душе любовь к тому, кто был жив в моих воспоминаниях, я вручил ему деньги и дал выбор: либо он тратит их на лечение, либо спускает на свои прихоти, а я отрекаюсь от него. — Вы все ещё пытались достучаться до него. — Нет, господин Чхве, я сдался. Этот порыв был лишь сделкой с самим собой. Тогда мне нужно было держаться подальше для его же блага. Как только у него появились деньги, ростовщики стали что-то подозревать. Меня искали. Отец не сказал им ни слова, пока его избивали в попытках выведать, куда запропастился их сбежавший раб. О его смерти я узнал от матери. Она запретила приходить на похороны и приближаться к его квартире — для моей безопасности. Я даже не смог попрощаться с ним. Чонхо в недоумении свёл брови: — Поэтому вы вините себя в его смерти? Потому что, даже будучи уже совсем другим человеком, ваш отец всё равно не позволил себе второй раз пойти на предательство? Собеседник кивнул и громко сглотнул, давясь слезами. — Доктор Кан, это не ваша вина! — офицер покраснел от негодования и помотал головой. — Виноваты те, кто закрывает глаза на подобные вещи! Что, если бы вы не выбрались из долгового рабства, не встретили своего друга? Если бы вам не повезло вернуться обратно к нормальной жизни? Вы бы тоже продолжали винить во всём только себя? — Снова появившись в его жизни, я подписал ему смертный приговор, прикрываясь благородными мотивами. Я мнил себя спасителем, и лишь взглянув ему в глаза — струсил. Всё было бы иначе, если бы тогда мне хватило храбрости остаться с отцом до конца. — Вас бы снова лишили свободы. — По-вашему, сейчас я свободен? Я ничего не могу предпринять, ведь эти люди останутся безнаказанными. Возможно, они уже позабыли о существовании тех, кто бежал, а, может, по-прежнему ждут, когда будут уплачены долги прошлого. Воздух застрял в горле вместе с невысказанным возражением. Ёсан ловко вынырнул из чужих пальцев и вытер ладонями взмокшие глаза. — Доктор Кан, но почему они до сих пор не смогли выйти на след? Если вы говорите, что во всём была замешана полиция, то разве бандиты не могли получить ваши данные? — Это мне неизвестно. Остаётся только гадать, повлиял ли на это как-то мой отец. Сейчас, будучи врачом, я мог бы решить проблему задолго до тех печальных событий. Не было бы долгов, распада семьи, предательства, страха. Эта мысль не даёт мне покоя. Я возвращаюсь к ней, чтобы не забывать о том, кем стал, и что могу сделать сейчас. Всё, что мне под силу — избавить других от страданий, которые пережил сам, дать кому-то надежду на будущее. Вы же в состоянии изменить свою судьбу, стать тем, кем только захотите, — он поднял взгляд на собеседника, — даже если когда-то выбор был сделан за вас. С каждым словом лицо доктора Кана становилось всё печальнее, не зависимо от того, сколько воодушевляющих слов он произносил. Ёсан говорил о незнакомцах, жизни которых спасал, но сам выглядел так, будто за всеми этими бесконечными пациентами его в итоге всё равно ждало лишь одиночество брошенного мальчишки, мир которого без спроса перевернули с ног на голову. — У вас совсем никого нет? — тихо поинтересовался Чонхо. — А как же ваш друг? Волнистая чёлка доктора качнулась, и он уткнулся в чужое плечо: — Вы правы, Чонхо-я. Как бы я ни старался наполнить жизнь смыслом в служении другим — мне некуда вернуться. У меня нет места, которое можно назвать своим и куда хочется прийти, когда жизнь становится невыносимой. Чужой дом, в котором ко мне проявили сочувствие, всё равно навсегда останется чужим. — Мне жаль, — только и смог выдавить из себя офицер, борясь с противоречиями внутри. Ему хотелось обнять доктора Кана, сказать, что он не один, что он не сделал ничего дурного. Но, с другой стороны, ему было неловко от такого обилия откровений. Страшно влезать в чужую душу, когда в собственной настолько мрачно, что можно ноги сломать, пытаясь ступить хотя бы шаг. — Ничего, что я назвал вас по имени? — прижавшись щекой к серому пиджаку, взволнованно прошептал Ёсан. Чонхо помотал головой. Наоборот, он был совсем не против. Его имя уже давно никто не произносил с такой нежностью. Так же давно, как он слышал слова о том, что у него есть выбор. — Знаете, что, доктор Кан? Вы не сбежали, пытались помочь отцу, хотя сами боролись за существование. Да, вам не хватило сил, ведь вы были один. Но если, по-вашему, это было побегом, то я поступил бы так же. — Как человек, который сделал этот отчаянный шаг, говорю вам, что бегство — не единственный выход. Я любил своего отца, жалел, ненавидел, не понимал, но в действительности он оставался всего лишь слабым человеком, совершавшим фатальные ошибки. Сенека учил переносить с достоинством то, что мы изменить не в силах. Я пытаюсь. Мой отец мертв — этого уже не переписать. Моя доля — смирение перед лицом кошмаров прошлого, но вы всё ещё способны с ними бороться. — Даже если я вижу эти кошмары во сне и наяву? — горько усмехнулся офицер. — Я способен помочь вам, господин Чхве, — Ёсан отстранился от него и скользнул пальцами по чужой руке, останавливаясь на тыльной стороне ладони. — А кто тогда поможет вам? Я ведь просто стану очередным пациентом, который не сможет наполнить вашу жизнь смыслом. Не растрачивайте себя понапрасну. — Ну, — Ёсан, почувствовав, что рука Чонхо податливо расслабилась, накрыл его ладонь и сплёл их пальцы, — сегодня после тяжёлого рабочего дня я вернулся к вам и поведал историю, за которую вы могли бы меня арестовать. Но, если вы не против, мы могли бы встретиться ещё не раз. Если вы сами этого захотите. Время будто замедлило свой ход, наконец вернув сознание в «здесь и сейчас». И конкретно в этот момент Чонхо был на свидании с самым странным человеком, которого когда-либо встречал. Доктор Кан заставлял его идти за собой прочь от навязчивых мыслей, раскрывая всё новые и новые, неожиданные грани бытия. Где-то через наглые выходки, где-то через неожиданные прикосновения, а где-то и через слова, которые Чхве Чонхо никогда бы не осмелился представить в своей голове. — Если захочу? Внутри проснулась какая-то нездоровая уверенность в том, что одного желания было бы маловато, чтобы починить искажённую чужими грязными руками реальность. Но вместе с ней рождалось стремление помочь доктору Кану, избавить его от страха преследования, защитить, возвести для него тот самый дом, о котором тот мечтал. Ёсан увидел в офицере не чью-то пешку, не тень Чхве-старшего, не травмированного ребенка, а в первую очередь — Чонхо, способного вершить судьбу своими руками. — Я не требую ответа прямо сейчас. Подумайте над этим на досуге. И не бойтесь меня обидеть — решать только вам. «Решать только вам». — То есть, вы предлагаете мне… встречаться? Доктор Кан качнул головой в сторону их сцепленных рук: — Ещё в первую встречу я сказал, что вы мне понравились. И пока вы будете смущённо хлопать своими щенячьими глазами, я буду медленно, но верно подбираться к вашему сердцу. Конечно, если вы меня не остановите. Чонхо не знал, что ответить. Да, его очень сильно волновали эти самоуверенные жесты доктора, но если поначалу непонимание и страх вгоняли его в ступор, то уже сейчас он покорно смирился с тем, что в его пальцах чужая рука стала приятной и теплой, а её мягкая кожа так тесно касалась его шероховатой. И размер ладони у Ёсана был в самый раз — не было страха, что он может навредить, если чуть крепче сожмет её. В двадцать девять лет думать о том, как здорово держаться за руки с другим человеком, тем более мужчиной — неловко. Но этот выбор Чонхо сделал сам. Он стиснул чужие пальцы. Что-то глубоко внутри с глухим хрустом, похожим на голос Чхве-старшего, начало ломаться и трещать по швам. Это что-то пугало Чонхо до дрожи в коленях, запоздалым ужасом проезжая по струнам нервов кривым заржавевшим смычком и начиная отыгрывать трагичный реквием. Но он больше не был один. Ёсан в очередной раз вывалил на него целую груду мыслей, ключами подходящих в прорези ранее запертых дверей. И едва заглянув за одну из них, офицер вдруг осознал, что больше всего, как бы абсурдно это ни было, сейчас ему не хотелось, чтобы доктор Кан произносил в его адрес ненавистную фамилию. — Не могли бы вы звать меня по имени? Ёсан вдруг просиял: — Чонхо? Чонхо-я? Офицер кивнул и смущённо улыбнулся, смотря в пустоту перед собой. — Сколько вам лет? — Двадцать девять, а что? Доктор вновь рухнул лбом на его плечо: — Можешь звать меня своим хёном, малыш Чонхо. Обещаю позаботиться о тебе. Нет, теперь настала его очередь помочь Ёсану. Элементы рассказа доктора натолкнули офицера на неожиданную мысль, сложившуюся мозаикой прошлого и настоящего: — Ёсан-хён, что ты знаешь о людях, которые держали тебя и других в неволе? Собеседник настороженно замер: — Не так много. Сомневаюсь, что подобраться к ним вообще возможно — в этом замешаны слишком многие структуры. Тебе не стоит туда лезть. Удастся ли найти в архивах упоминания о пропаже Кана Ёсана? Как много было известно доктору о преступном мире? Что, если эти происшествия связаны с недавними? И если полиция покрывала деятельность преступной организации, тогда зачем отец так старался привлечь к новому делу столько внимания? — Я хочу попытаться, — уверенно заявил Чонхо, поднимаясь со скамейки и увлекая за собой доктора. — Думаю, я смогу найти их. Для тебя. Чтобы ты больше не жил в страхе. — Зачем? Тебе же не нравится эта работа. К тому же, это опасно. — Назовём это моим очередным глупым протестом. Краем взгляда Чонхо выцепил сливовые цветы на коже собеседника. Волнистая чёлка пощекотала висок, и следом за фрагментами чужого лица осознание обозначило новое чувство — кожа на щеке отозвалась теплом. Мягкое, почти невесомое прикосновение чужих губ и лукавый блеск тёмных глаз. — В следующий раз будет по-настоящему, — Ёсан ткнул пальцем прямо в полыхнувший румянцем очаг прикосновения и улыбнулся. — Я сразу почувствовал, что ты именно тот, кто мне нужен, Чонхо-я. Расскажешь о том, что тебя так тревожит? Не хочу оставаться в долгу. *** Как только настал час икс, ознаменовавший конец рабочего дня, Ривер первым отправился домой. Ничего интересного, кроме того, что игры на сайте были рассчитаны на очень недалёких пользователей, а «письма счастья» были распечатаны самым обычным принтером на самой обычной бумаге, залапанной десятками различных отпечатков, не проходивших по базе, не было. Всё это уже начинало вонять откровенной липой, как будто кто-то просто умело водил полицию за нос, отвлекая от самого главного. А им по-прежнему оставалось то, что один из пропавших внезапно всплыл в реке Хан, а следов других подростков обнаружено не было. Мысли застыли на месте, Сонхва задержал дыхание и плавно нажал на курок. Глухой звук выстрела прорвался сквозь наушники долей мгновения позже, чем в паре сантиметров от центра бумажной мишени появилось чёрное отверстие. Разочарованно вздохнув, офицер вновь взвёл курок большим пальцем. Барабан Смит-Вессона провернулся. Лёгкие вобрали новую порцию аромата пороха. Новый выстрел. Снова мимо красной точки — и так все пять патронов. Рука ныла напоминанием об ободранном локте. Пак разобрал оружие и залил баллистолом, наслаждаясь тишиной в пустом тире. Дверь сбоку тихо щёлкнула, и беглый взгляд очертил знакомую высокую фигуру, окрашенную жёлтым в линзах очков для стрельбы. — Пинчер, — отложив в сторону шомпол, офицер взял в руки ветошь и протёр пальцы, — ещё не ушел? — Хён, ты не видел Бордера? Он помотал головой, прочищая щёткой борозды на стальном корпусе оружия. Хонджун заперся в кабинете сразу после ухода младшего. Если он до сих пор был в отделении, то только там. Наверняка утащил к себе ноутбук и перерывал базы данных, строил очередные версии или обрывал телефон в надежде получить хоть какие-то новости от экспертизы. И всё это в одиночку, фоном прослушивая запись допроса театрала. Именно так рисовало воображение Сонхва. Лидер команды не мог просто смыться по окончании рабочего дня. Беспокоило только, на сколько хватит заряда у этого робота, которому ни похмелье, ни голод и усталость не были помехой. — В кабинете не смотрел? — Там закрыто, но свет горит. Может, он уснул? — Так разбуди, в чем проблема, Блонди? Чон вздохнул, его силуэт шевельнулся, обозначив поднятую руку, почёсывавшую белобрысый затылок: — Если честно, я тороплюсь. У нас с Минги сегодня турнир… В общем, не важно, да. Но я беспокоился за кэпа, так что решил по пути заглянуть сюда. — Хочешь, чтобы я его домой отправил? Юнхо кивнул. — А как там твой однофамилец? — Трекер всё ещё на месте. Может, он просто бросил телефон дома? Неужели Чон Уён не догадался, что это будет выглядеть подозрительно? Или всё-таки отлёживался дома после нарко-марафона и душевных потрясений от поездки в участок. По спине пробежали мурашки, и офицер повёл плечами, прогоняя озноб. Противно было вспоминать о существовании таких вот любителей «съездить за Версаче». — Иди. Сейчас закончу и проверю Кима, — устало согласился старший и отмахнулся, — удачной свиданки с Долговязиком. Младший было приоткрыл рот, желая что-то возразить, но также тихо отступил обратно к двери и бросил на прощание: — Доброй ночи, Грей-хён. Сонхва хмыкнул, раскладывая инструменты обратно на свои места. Вечерний ритуал был завершён. Он снял очки и взглянул на настенные часы. Без двадцати двенадцать. В отделении давно уже должны были остаться лишь дежурные. В коридоре было совсем темно, и только над порогом одной-единственной двери проступала тонкая полоса тёплого света. Сонхва осторожно приблизился ко входу в кабинет, прислонив ухо к деревянному щиту. Тишина. Он ухватился за ручку, но она не провернулась. Дверь по-прежнему была заперта. Пак несколько раз постучался, но в ответ так ничего и не получил. Можно было просто уйти. К чему ему возиться с Бордером? Сонхва наклонился, заглянув в замочную скважину. Через неё пробивался тусклый свет — по ту сторону ключа не было. Он пнул дверь и двинул к лестнице. — Дай мне запасной ключ от триста четвёртого. Сонный дежурный взглянул на Пака с недоверием: — Зачем? — Я там кое-что забыл. Шевелись, слизняк Юн. — Вообще-то нам запретили выдавать ключи всем подряд. И уж тем более тебе я бы их доверять не стал. Разве что от тира. Офицер недоумённо вскинул брови, оперевшись на стойку: — Почему? — А ты не в курсе? — толстый полицейский ехидно скукожился. — На днях среди фасовки конфиската на складе нашли детскую присыпку, а записано всё было как кокаин. — И при чем тут я? — Сонхва нахмурился, нетерпеливо побарабанив пальцами по стопке бланков для заявлений. — А ты как раз не так давно из ОБН вылетел. — И? Дежурный пожал плечами. — Офицер Юн, ты если в детективы хотел пойти, так пиздуй. А у меня там напарник может уже помер, и я на тебя заявление накатаю за отказ в оказании помощи. Толстяк расхохотался и потянулся к ящику с номерками: — Заявление? Я думал, Бешеный Пёс проблемы по-другому решает: кулаками да зубами. — Твоему пузу мои кулаки будут как антицеллюлитный массаж, — поставив росчерк в журнале, Пак просунул под стеклянную перегородку ключ от тира и подцепил другое колечко с номерком. — Если не вернусь через полчаса — считай, что меня сожрали миньоны. — Какие ещё миньоны? — догнало вслед. — Призывателя миньонов, — пробурчал под нос Сонхва, взбегая по лестнице. Отперев кабинет, он медленно повернул ручку, стараясь не издавать посторонних звуков, и заглянул в образовавшуюся щель. На рабочем месте, за ноутбуком, уткнувшись в кипу бумаг и спрятав руки под столешницей, сопел Бордер. С мгновение поколебавшись, офицер открыл дверь на полную и проник в помещение, бесшумно настигая спящего и усаживаясь на корточки сбоку от стола. Хонджун даже не шелохнулся. Его длинные ресницы едва заметно подрагивали, выдавая беспокойное движение глаз под веками, на которых тонкими нитями проступили капилляры, скрываясь в сизых кругах по краю глазниц. Который день Ким нормально не отдыхал? — Пс-с-с, Бордер, — Пак шёпотом позвал напарника, но тот только громко вздохнул, ёрзая щекой по бумаге, — ты спишь? Конечно же, он спал. Настолько крепко, что даже когда Сонхва рискнул наконец подняться и ткнул пальцем в макушку товарища, то и это не смогло вывести Хонджуна из дрёмы. — Все уже разошлись. Ты что, бездомный? Мало того, что ходишь в чужих шмотках, так ещё и дрыхнешь не понятно где уже второй день. Ким что-то вяло промычал ему в ответ, сонно вытягивая ноги под столом. Уголки губ старшего невольно дрогнули. — Не ешь нормально, не отдыхаешь. Ты вообще человек? — Ты вроде бы очень торопился на свидание с подушкой, — невнятно проворчал лидер. — Что ты тут забыл? Пак осёкся и смущённо отступил, прикрывая крышку ноутбука. — Решил проверить, всё ли в порядке. Выглядишь хреново. — Зато ты уже в полном. — Может, перестанешь бурчать себе под нос? Хонджун приподнял голову. Похоже было, будто веки у него весили целую тонну, а потому он смог приоткрыть глаза лишь наполовину. К щеке помощника инспектора прилип жёлтый стикер. — Чего тебе от меня понадобилось? Ожил, так сразу решил снова ядом побрызгаться? И чего Ким так на него взъелся? Не то, чтобы Сонхва нравилось, когда его будили, но он и не засыпал на работе. А Хонджуну вообще, что ни слово — так повод докопаться. — Ядом? Это ты про мою заботу? — Пак потянулся к нему и сорвал липкую бумажку. — А с чего ты вдруг такой заботливый? — Ким подозрительно сощурился. — Ну мы же вроде как товарищи? — О-о-о… Вот как ты заговорил. — Вчера так душевно посидели, а ты… — Меня достала твоя биполярка, — Хонджун устало рухнул лбом обратно на стол. — Может всё-таки по домам? — Который час? — Уже полночь. Ким вдруг подскочил с места, скованно пошатнувшись. Он вытащил руки из-под стола, придирчиво осмотрев связанные шнурком запястья. Сонхва испуганно дёрнулся, а Бордер невозмутимо поднёс руки ко рту, зубами цепляя чёрную веревку за петлю в попытке освободиться от оков. Узел не поддавался. — Так, а ну-ка помоги мне, Грей, — раздражённо пропыхтел офицер. — Странные у тебя развлечения, — хмыкнул Пак, но решил не спешить выполнять чужую просьбу, наблюдая за тем, как лидер команды воюет с предательски затянувшимся узлом. Взлохмаченный, с синяками под глазами и взбухшими венами на своих маленьких ладонях. Серьёзно, как у мужчины могли быть такие крохотные руки? — Да развяжи ты меня уже! Я пальцев не чувствую, — жалобно взвыл Хонджун, протянув руки навстречу. Такого беспомощного и трогательного, его можно было даже назвать милым. — Это ты сам так? — сжалившись, Сонхва послушно подошёл к нему и подцепил пальцем влажный кончик шнурка, проскользнувший в случайно образовавшуюся петлю. Кожа Кима была холодной — он уже долгое время пребывал в этом состоянии. Высвободившись, Хонджун пошевелил пальцами и растёр запястья, недовольно разглядывая следы, оставленные шнурком. — Хотел кое-что попробовать. — Не знал, что тебе такие игры нравятся, — Пак пребывал в откровенном недоумении. Да, напарник был тем еще психом, но связать себя? Здесь? — Извращенец. — Я работаю вообще-то. Щёки обожгло. Не то, чтобы Сонхва смутился, просто какой-то невнятный стыд прокрался на задворки сознания, как только он представил, что было бы, если бы прямо сейчас в кабинет кто-то зашёл и узрел такую «работу» Хонджуна и то, что Пак ему с этой «работой» помогал. — Нет, это не то, — измерив линейкой ширину синеватых полос на коже, неудовлетворённо проворчал напарник. — Что, не возбуждает? Ким полыхнул, испепеляя его взглядом. — Я пытаюсь понять, чем связывали Тэуна. О чём ты вообще подумал? — Да так, — Пак прокашлялся в кулак, представив, как Хонджун старательно пыхтел, связывая самого себя. Так вот почему он закрылся в кабинете — чтобы никто не прервал его экспериментальную БДСМ-сессию с самим собой. — Если бы не я, ты бы под утро мог попрощаться со своими золотыми ручками. Бордер задумчиво покивал, подняв со стола бумаги и выискивая что-то под ними в куче хлама: — Раз уж пришел, помоги ещё с парой вариантов. Сонхва испуганно попятился к выходу, отрицательно мотая головой. Может лидер команды и занимался этим из-за дела, но участвовать в его играх совсем не хотелось. От него можно было ожидать чего угодно. Вдруг он сейчас прикуёт Пака к стулу и опять начнет выпытывать подробности личной жизни? Или допрашивать о том, что было вчера, когда Кима стукнуло по голове белой горячкой? А, может, и вовсе придумает что-то из ряда вон неприличное. — Стяжки или наручники? — не обращая внимания на его смятение, поинтересовался Хонджун, демонстрируя орудия пыток. — Знаешь, Бордер, я, пожалуй, пойду. Подушка заждалась, пиво в холодильнике стынет. Сам понимаешь, — он уткнулся спиной в дверь, нащупывая ручку. — Давай ты как-нибудь без меня справишься? Напарник нахмурился и поднял запястья, демонстрируя багровые следы: — Если я опять буду проверять на себе, то ничего не увижу, — его лицо вдруг переменилось, вырисовывая из ухмылки и лукаво сощуренных глаз ехидную мину. — О чём ты там подумал? Кто тут ещё извращенец? — А ты уходить не собираешься? — Чем быстрее закончим — тем скорее отправимся по домам. Я тоже устал. Тебе меня совсем не жалко? Хонджуна и вправду было жаль. Он вкалывал как проклятый. Сонхва обречённо вздохнул и в который раз смирился с тяжёлой судьбой сокомандника неадеквата. Но что поделать, если гениальный мозг был лишь приложением к мешку чудачеств? — Только быстро, — он подошёл к столу, подтянув за собой стул и усаживаясь напротив напарника. Ким приблизился к нему, расстегнув металлические браслеты: — Сомневаюсь, что это были наручники. Они шире, чем шнурок, но проверить стоит. Здесь есть тонкие грани, так что… — Давай уже, — Пак вытянул руки. Хонджун обиженно нахмурился, недовольный тем, что его прервали. Металл щёлкнул прохладой по коже, и Пак начал ритмично разводить запястья, пытаясь вырваться из оков. Наручники неприятно давили, впивались от прилагаемых усилий. Ким присел рядом и скучающе наблюдал за его неловкими движениями, сосредоточившись на кистях напарника. Измождённое лицо выдавало его отчаянное желание поскорее отправиться на отдых, но он всё равно упрямо боролся со сном и медленно моргал. Хотелось, чтобы минуты заключения пролетели как можно скорее. Под этим пронзительным взглядом с каждым мгновением становилось всё более неуютно. — Достаточно, — Хонджун расстегнул металлические браслеты и потянулся за линейкой, без особого энтузиазма удостоверяясь в том, что был прав. — Не то. Давай стяжками. — А что ещё у тебя в запасах? — Я думал о скотче, но это вообще мимо, — он помотал головой, расправляя тонкие пластиковые ленты. — Откуда ты всё это взял? И зачем, если экспертиза всё равно покажет, что там были за следы? — Сонхва потёр запястья, размазав по коже чёрные отметины, похожие на угольную крошку. — А это ещё что за херня? Ким непонимающе уставился на него: — Дактилоскопический порошок. Ты что, всерьёз решил, что я буду тебя мучить? Тогда почему Хонджун не использовал его на себе? Для чистоты эксперимента? Он протянул Паку салфетку, взял со стола кисть и нанёс сажу на поверхность пластика. Стереть всё не удалось, но Сонхва снова послушно подставил руки. — Ну давай, гений, вяжи. Осторожно приложив пластик окрашенной стороной к коже, напарник туго затянул на чужих запястьях стяжку. Давило куда сильнее металлических оков, и Пак недовольно поморщился. — Мне было скучно, — вздохнул экспериментатор. — Я устал ковыряться в бумагах и ждать хоть каких-то новостей. Скучно? А связывать себя, по мнению Хонджуна, было весело? Пленник возмущённо вытаращился на него: — Бля, Бордер, и ты меня в свои игрушки втянул? Просто от скуки? Это у тебя такие методы расследования — хуйнёй страдать, пока от недосыпа озарение не снизойдет? — Вы все были так заняты, — Ким виновато отвёл взгляд, — а я… — А у тебя — шило в жопе. Не сидится на месте, да? Сонхва вдруг отметил про себя, что было бы неплохо двинуть Хонджуна стулом. Вот только руки у него были связаны, так что дотянуться до психа он мог бы разве что ногой, а потому, решив, что это было лучшим решением, несильно пнул напарника по голени. — Бесишь меня. Тот с обиженным видом потёр ушибленное место и взглянул на обидчика исподлобья: — Ты бы вёл себя поскромнее, Грей, а то рискуешь тут заночевать. — Ну, может, проникнусь. А то тебе, видимо, нравится такой хернёй заниматься. — А что, — злорадно усмехнулся напарник, — тебе так хочется со мной подружиться? — Ага. Врезать бы по твоему любопытному носу и стать лучшими друзьями. — Думаешь, я тебе сдачи не дам? — Хонджун самодовольно скрестил руки на груди и привалился задом к столу, пародируя излюбленную привычку самого Сонхва. И правда, Ким почему-то всегда казался ему каким-то недееспособным ребенком, паразитическим элементом, снующим в каждом углу и пытающимся узнать всё и про всех, а иногда — всего на короткие мгновения, превращающимся в несчастного и жалкого цыплёнка. Но Бордер тоже был офицером. Не просто примерным полицейским — отличником академии. А, следовательно, он умел пользоваться не только чудными мозгами. Интересно, в каком спорте тот преуспевал? В мешковатой одежде и даже форме казалось, что ничего тяжелее книг он поднять не смог бы. — Руки мне развяжи, ботан. — А без рук слабо? — насмешливо улыбаясь, Ким наклонил голову. Холодная волна злости вскипела, подкатив к горлу. Сонхва попытался разомкнуть запястья, но тугие оковы только с болью врезались в кожу, не ослабив хватки и на долю миллиметра. Он медленно выдохнул, не спуская глаз с ехидной мины напарника. Тот устало моргнул и вскинул брови: — Ладно, не злись. Сейчас освобожу, — он отстранился от стола и отвернулся, выискивая на столе что-нибудь, способное разрезать стяжку. Пак резко поднялся со стула и занёс над головой Хонджуна сцепленные руки. Напугать, напомнить, что не стоило разбрасываться словами в его сторону, пудрить мозги и издеваться над его благосклонностью. Он представил, как Ким, застигнутый врасплох, будет бездумно колотить его по ребрам, пытаясь вырваться из захвата. Как Сонхва злорадно прошепчет ему в самое ухо: «Без рук, Бордер, выкуси». Но не успел моргнуть, как вдруг тёмная макушка офицера метнулась в сторону, а крохотная ладонь мелькнула перед глазами, больно ужалила в предплечье, с силой отведя от себя чужие руки. Плечо обожгло от неудобного поворота, и Пак неловко отклонился в сторону. Перед лицом сверкнули глаза Хонджуна, и корпус лёгким толчком дёрнуло дальше по инерции, выводя нападающего из равновесия. Тепло невесомого касания на голени, и уже стопа Сонхва внезапно потеряла опору, и он рухнул навзничь, встретив лопатками пол. Из груди вырвался непроизвольный вздох, а затылок ответил болью. Всё произошло так быстро, что он до сих пор не мог понять, почему вместо спины в клетчатой рубашке взгляд упёрся в потолок с квадратными плитками. — Бордер, это что сейчас было? Айкидо? Борьба для бабулек? — быстро моргая, прошептал Пак, наблюдая, как над ним склонился напарник с канцелярским ножом в руке. Тяжестью чужого тела придавило живот, а над головой раздался стрекот выдвинутого лезвия, но похолодевшие пальцы всё так же морозило. Стяжка по-прежнему крепко держала его в своих тисках. Хонджун упёрся ладонями в пол и дрожащим взглядом изучал лицо противника. Он часто дышал и был так бледен, что едва ли не терялся на фоне посеревшего от времени потолка. — Подло нападать со спины, Грей. Не делай так больше, — осуждающе произнёс парень, — у меня ведь был нож в руке. А если бы ты поранился или голову об стул разбил? Сказать напарнику было нечего. Язык словно присох к нёбу, а все до этого роящиеся в голове шальные мысли капитулировали в забытье. Ким разочарованно поджал губы и поёрзал на подопытном, внимательно рассматривая оковы на запястьях. Взгляд Хонджуна вдруг просиял, и Пак был готов поклясться, что все его черты моментально преобразились, растеряв уже привычный усталый вид. — Всё-таки это оно, — воодушевлённо прошептал Ким, проходясь кончиками пальцев по полоскам на чужой коже. Сонхва поёжился от щекотки, но не посмел отвести взгляда от так резко изменившегося лица над собой. Хонджун перевёл взгляд обратно на него и беззаботно улыбнулся. От этой чистой, совершенно детской улыбки сдавило грудь, а в ушах зашумело громкими толчками крови по вискам. Абсолютно не понятна была причина этой радости, но у Пака внутри всё скрутилось в тугой узел не то стыда за свою идиотскую выходку, не то от сопереживания успешному завершению эксперимента. — Слезь, — прохрипел он, — раздавишь. — Я вешу меньше Чонхо, — нахмурился напарник, напоминая о том, что ещё вчера Сонхва было вполне комфортно быть припечатанным к асфальту куда более крупным офицером. — Но дерьма в тебе явно больше. — Умей проигрывать с достоинством, — ликующе ухмыльнулся Ким, дразнясь канцелярским ножом — ключом к свободе его поверженного противника. Это самое чувство собственного достоинства было болезненно задето и уже жаждало отмщения. Хонджун, двуличный, а, может — трёхличный или даже многоликий, был тем ещё засранцем. То притворялся хорошим полицейским, то невинным лопухом, то конченным отморозком или, наоборот, мерилом мудрости, и, как оказалось, мог быть опасным соперником. И каждый раз обводил Сонхва вокруг пальца, заставляя плясать под свою дудку и выглядеть последним идиотом. — Хватит, — голос похолодел, Паку уже надоели эти глупые игры. Напарник поёрзал на месте, сжав чужие бока бёдрами, и потянулся разрезать стяжки. Перед глазами мелькнула тёмная точка на шее, мелко пульсирующая жилкой под тонкой кожей. Оковы сдавили запястья сильнее, натянутые лезвием. Хонджун вдруг замер, шумно и коротко втягивая воздух. Горячим дыханием опалило ухо, жар прокатился к вороту. — Почему от тебя постоянно пахнет оружейным маслом? — тихо спросил офицер, сильнее натянув пластиковую ленту ножом. Бордер что, собака какая? К чему он его обнюхивает? Он вообще когда-либо слышал что-нибудь про личные границы? И почему ноги вдруг налились свинцом, а в спину жарило так, будто Сонхва прямо сейчас лежал на раскаленной сковороде? Горло сдавило. — Пострелять люблю, — выдох вышел слишком громким. Стяжка лопнула, и руки ударились об пол, медленно наполняясь тёплой кровью. — Так это пистолет? — неопределённо хмыкнул Хонджун. — Что? — Что упирается мне в зад, Грей? — безумным огнём полыхнул чужой взгляд в обрамлении тёмных кругов с ниточками капилляров. Вязкая слюна комом собралась в горле. Глоток. Он зажмурился, выпуская из груди раскалённый воздух. Тёмные точки заплясали перед глазами, множась и накрывая непроницаемым покрывалом рассудок. Мучительное, тяжёлое чувство сдавило ребра. Негодование, злость, стыд, смятение — всё смешалось, водоворотом затягивая сознание в пропасть. Казалось, что тело раскалилось добела, и только кочерги ему не хватало. Неожиданно ритмичный шум оглушил его, очертившись в реальности стуком и вибрацией по полу, нарастая и вдруг останавливаясь где-то вдалеке. — Утром могли бы забрать. Зачем он сейчас понадобился? — глухим раскатом грома пронёсся в пустоте знакомый голос. — Я бы тебе свой дал. Сердце испуганно замерло. Длинные ресницы Хонджуна дрогнули, и он тоже резко остолбенел, прислушиваясь к звукам снаружи. — Мне нужен мой, — холодно отозвался второй голос. Шаги вдруг заглохли. — Постой. Только не сейчас. Только не в эту дверь. — Они ещё не ушли? — предательский скрип обломил последнюю надежду. — Бордер-хён? Тьма коридора медленно прокралась в узкую щель. В долю секунды вместился беглый взгляд, судорожный вздох, лёгкость и внезапный холод в груди. Кто-то икнул. Дверь резко захлопнулась, оставив в памяти лишь растерянный взгляд из темноты. — Хён ещё там? — Нет. Там никого. Дверь забыли закрыть, — осуждающе донеслось из-за двери отдаляющееся эхо. — Так, может… — Не нужно, — резко оборвал своего друга Юнхо, растворяясь в ритме удаляющихся шагов. Пак перевёл взгляд на застывшего напарника с канцелярским ножом в руке. Хонджун сидел рядом на полу, на глазах превращаясь из бледного трупа в спелый помидор. Сонхва не помнил, как непослушные ноги подняли его, как вынесли прочь из кабинета, как под подошвами торопливо пронеслись ступеньки. Он помнил лишь, как толкнулся всем телом на улицу и как долго не мог дрожащими пальцами раскрыть зажигалку, боясь задохнуться. — Эй, Пак, да что там у вас творится? Всю ночь тут шататься будете? — догнал его голос дежурного, выскочившего за ним на крыльцо. — Где ключ? Горький дым вывернул лёгкие наизнанку. Хотелось выпить, да чего-нибудь покрепче, чтобы в голове стало так же пусто, как вчера, как каждый вечер до злополучного расследования. До встречи с ним. Тем, кто заставлял вспоминать то, что Сонхва так старательно прятал в своей душе как можно глубже. — Ты что, оглох? — Завтра отдам, — отмахнулся он, срываясь в сторону парковки. *** — Выглядишь хреново, — перед глазами возник широкий стакан с толстым дном, наполненный янтарём с кубиками льда. — Хреновая неделя, — скучающе раскатывая виски по стенкам тамблера, Сан подпёр кулаком скулу, наблюдая, как напиток наползал на прозрачные грани и вновь скользил ко дну. Бармен хмыкнул, оставив его в покое и переключившись на другого выпивоху, растекающегося по барной стойке, заставленной пустыми стопками: — Эй, парень, тебе пора домой. — Отъебись, — устало отмахнулся незнакомец. — Лучше налей. И к чему было так набираться? Сан ненавидел алкоголь. После всего, что он когда-либо пробовал, это казалось сродни припарке для мёртвого — самым бесполезным и бессмысленным средством лечения от реальности. Но всё-таки иногда хотелось напомнить себе, что мысли могли быть медленными и ленивыми, а тело — тяжелее куска бетона. Затем — переболеть, очнуться и снова почувствовать прелесть и чистоту трезвости. Поэтому он выбирал виски — крепкий, неизменно напоминающий вкусом обугленной древесины о том, что это лишь горькая пилюля от симптомов, но ни в коем разе не панацея. А вот растянувшийся рядом человек явно считал иначе. Его остекленевший взгляд вдруг застыл, холодно оценивая Сана: — Чего тебе? Чхве молча сделал глоток, не спуская с него глаз. Горечью и теплом опалило горло. — Че ты пялишься, лисоглазый? — повторил пьяница. — Радуюсь, что кому-то завтра будет явно тяжелее, чем мне. Незнакомец вздохнул, взболтав в стопке новую порцию алкоголя. Его руки были перепачканы какими-то чёрными следами, похожими на сажу. — Это точно, — усмехнулся он, запустив пальцы в угольные пряди, — завтра будет тяжелее. Как ни пытайся из дерьма вылезти — всё равно обратно затянет. Или сам оступишься, или кто-нибудь сверху сядет да притопит. И обязательно кто-то, к кому пытаешься по-человечески, а он… Сан опустил взгляд на тихо потрескивающие кубики льда. — Это точно, — эхом повторил он за собеседником.