Нехорошо забытое старое

Я позвонила ей снова рано утром через пару дней. Выбрала симку с красивым номером и несколько раз подряд набрала её, чтобы тяжело похрипеть в трубку. Она ненавидела меня. Она с гневом отвечала, с гневом сбрасывала вызов и, я уверена, с гневом падала обратно на подушку. Я же падала на подушку в глубоком моральном удовлетворении, расплёскивая по ней мысли. Я жила в своих мыслях глубоко и безнадёжно. Думать приходилось много. Жизнь шла не так, как я изначально планировала. Вот вроде сценарий и был, но кто-то переврал все мои черновики. По чистому пришлось писать совсем иначе. С каждым днём любовь всё больше становилась ненавистью. Любое слово, любое действие ломало мои чувства, рассыпая их в крошку. Смотря на Наталью Владимировну, я чаще ловила себя на том, а стоит ли она вообще этого. Стоит ли она того, что я всё так же звоню по вечерам и молчу, и она знает, но ничего с этим не делает. Да и нужно ли, в принципе, заниматься этим, если я добьюсь своими выходками всё такого же голого нуля. С течением недель я стала замечать за собой, как, на самом деле, легко обходить школу стороной и топать до ближайшей кофейни. Там лупиться в большое окно на город, где смотреть-то и не на что, потягивать ароматный чай и бояться завтра. А завтра — опять. Завтра опять пропускать уроки и игнорировать звонки Татьяны Александровны. Может, о Татьяне Александровне? К ней я чувствовала глубокое уважение и бесконечную жалость. Да, мне было жаль, что ей пришлось на своём пути столкнуться с такой, как я. Я была идеалом того, как жить НЕ НУЖНО. Сбрасывая её вызовы, я позвонками ощущала её осуждающий взгляд. Может, ей попадёт за то, что у неё есть такая вечно прогуливающая я. Может, она дико волнуется, жива ли я там вообще. Но я ведь ни о ком, кроме себя, не думаю! О ней же я почему-то думала. Хотя и не так часто, чтобы сдаться, сложив своё оружие в очередной дурацкой войне. Когда она вновь позвонила, я копошилась в чизкейке, пытаясь понять, где там тот самый чиз. Скользнув пальцем по экрану, я сбросила звонок. Ну не до разговоров мне было. Я успела её выучить, знала, что и в каких ситуациях она может сказать. Вот эти вот её философствования — хорошо, но не мне. После Натальи Владимировны я могла философствовать исключительно на пьяную голову. Кстати, снова о Наталье Владимировне. Я как-то резко встрепенулась, осознав, что уроки уже закончились, а я так и не успела её набрать. Спрашивается, зачем, если к ней во мне почти ничего не осталось? Не надо спрашивать: у меня нет ответа. Ну, разве только — просто. Я просто звонила. Просто молчала в трубку. Просто бесила её всеми доступными способами. В журнал вызовов на тот момент она влетала шесть часов назад, рано утром, когда я подорвалась без будильника и уловила лишь захлопывающуюся за отцом дверь. И, наверное, прежде, чем переходить к дальнейшему разбору моих полётов, стоит пару слов вставить и про него тоже. Он в моей жизни, как и во всей этой истории, был абсолютно пустым и поистине картонным персонажем. Он был декорацией для всего, что меня сопровождало. У него даже реплик иногда не было: настолько мелкая принадлежала ему роль. Я знала, что он существует. Иногда очень отчётливо видела его перед собой и пересекалась с ним на кухне. Он оставлял после себя тёплый диван в гостиной, аромат парфюма в коридоре, звук телефона, разносящийся из его спальни. Ещё у него было парковочное место прямо под окном моей комнаты и женщины, которые периодически оставляли свои украшения в ванной. И да, мы не были среднестатистической семьёй. Даже если «среднестатистическая» приклеить к нам ещё как-то было можно, то «семья» — увольте. Мы ни секунды в своей жизни не были семьёй. Или, во всяком случае, с тех пор, как ушла мама. Ну, и теперь возвращаемся к нашим баранам. Звонила я блондинке действительно давно. По моим меркам — невообразимо давно. И в тот момент коллективом тараканов в голове было принято решение — конечно, позвонить. Но в моей душе боролись два начала: одно — демоническое, вне сомнений; второе — божественное. Божественно тупое, надо сказать. Ему было до такого не плевать на всё происходящее, что мы уже почти собрались в школу извиняться. Демоническое же — моё любимое — заставило набрать правильно неправильный номер. - Алло, — на выдохе женщины я сжалась, стараясь втянуть голову в ворот водолазки, а себя — в удобное кресло. Мне не хватало этого голоса. Возможно, меня сочтут какой-то дохрена отбитой, но я была так счастлива, так до Луны и обратно счастлива услышать её. - Татьяна Александровна, здравствуйте, — мой писк побеспокоил всех вокруг, заставив их оторваться от вкуснейших десертов. Всё кафе словно разом обернулось на меня и вопросило с мастерски отыгранным удивлением: «Серьёзно, блин?». × Это было вполне серьёзно. Вполне серьёзно спустя полчаса я сидела в нашем кабинете перед Татьяной Александровной. Вполне серьёзно перебирала свои рукава и не поднимала на неё глаз. Вполне серьёзно она даже не пыталась повысить на меня голос. Короче, ситуация: учительница нормального человека и учительница наркомана. Угадайте, какая из них — Татьяна Александровна? Есть небольшая и небанальная ирония в этом всём. Она была не иначе, чем богиней. Умная, красивая, добрая, понимающая. Список можно продолжать бесконечно, но — зачем, когда можно просто пересказать наш тогдашний диалог. - Скажи мне, кто тебя обидел, и я обижу всех их, — женщина поправила волнистые волосы грандиозным и грациозным движением руки. — Лишь бы ты в школу ходила, — за фразой, от которой моё сердце подлетело, последовал выдох. Как восклицательный знак, он вознился в меня, пробив насквозь. Я уже говорила, что мне было жаль Татьяну Александровну? Она старалась для меня так, как не старался никто. По сути, мы были знакомы с сентября по начало декабря. Она совершенно точно читала моё личное дело, а я совершенно заворожённо сидела на её уроках. Но делало ли это нас близкими друзьями? Я бы очень даже поняла, если бы она так носилась со старостой Лизой или с тем отличником, имени которого я и не запомнила. Но я-то чем заслужила? Пошутить бы, но шутки поперёк горла встают, когда я смотрю на неё. И в тот раз я тоже совершила эту ошибку. Собираясь ответить, я подняла на неё взгляд. Зачем? Не надо спрашивать-2. Я посмотрела и поняла, что вряд ли вообще что-то скажу ей. Меня обидела Наталья Владимировна, с которой ей было не тягаться. - Меня не обижали, — я пожала плечами. Попытка расслабиться провалилась с треском, потому что они, дёрнувшись вверх раз, следом мелко задрожали. Я откинулась на спинку стула, желая слиться с ним. — Просто я немного устала, — «немного» получилось каким-то раскатистым, поистине уставшим, какой пыталась казаться я. Я надеялась, что она проникнется и перестанет задавать вопросы, на которые сама же и отвечает. Моё божественно тупое начало не знало, куда себя деть. В конце концов, мы оказались в такой ситуации по его вине. Но не смотреть русичке в глаза, заламывать пальцы и кусать губы приходилось же мне! Оно же тихонько сидело где-то глубоко. А волнение внутри, тем временем, было сродни урагану, в его воронку попадало всё: от мыслей до желудка, который всё крутило и крутило. Я боялась её? Нет. Мне было стыдно? Да. Какой бы ненормальной я ни была, существовали в моей жизни люди, перед которыми за себя становилось стыдно. Я стыдилась себя перед Дашей, когда она узнала о моих пристрастиях. Я стыдилась себя перед Татьяной Александровной, которая, чёрт возьми, лучше всех людей на планете, вместе взятых. - Вот прямо совсем «немного»? — её пальцы аккуратно сложились так, чтобы между ногтями и осталось это показное «немного». Все мы тут за это слово зацепились, поэтому, будьте готовы, оно ещё часто промелькнёт! — Тогда совет. Можно? — воинствующе вздёрнутая бровь Татьяны Александровны не дала мне даже слова против сказать. В этом, пожалуй, была её изюминка. Она умела одним взглядом покорять мир. Вот если бы мы жили в каком-нибудь сказочном месте, её силой определённо был бы убивающий с одного взмаха ресниц взгляд. Она бы метала молнии в крыши домой и оставляла бы горстки пепла от людей. А потом бы стрелой Амура треснула в сердце какого-нибудь красавчика. Здесь уже мелькала информация, что она была не замужем? Да, вот такая прекрасная и свободная женщина она была. И, на самом деле, к тому моменту от знакомства я успела уже несколько раз задаться этим пресловутым вопросом — почему? Почему всё ещё никого нет, засыпающего с её рукой на запястье? Татьяна Александровна резко поднялась на ноги. Красивая фигура двинулась в мою сторону, разбивая вообще все возможные границы. Она надвигалась на меня, как надвигаются клубы дыма на соседние с пожаром дома. Она заполнила собой и своим цветочным ароматом всё пространство вокруг. Я подняла голову, чтобы видеть её глаза. А она нависла надо мной, не давая возможности даже пискнуть. Опять. Опять я оказалась в ловушке из чьих-то рук и треклятой мебели. Одна её ладонь была на парте, другая — на спинке стула, а лицо так близко, что я боялась — как дёрнусь, как поцелую. У меня уже рефлекс просто срабатывал от таких вещей. - Как человек я бы посоветовала тебе настучать по голове этому «немного». Но как учитель я этого сделать не могу. Поэтому золотая середина — поговори. Поверь мне, от одного разговора станет значительно легче, — она шумно втянула воздух носом и ещё больше наклонилась. — Тогда уставать ты будешь значительно меньше, — улыбка, сверкнувшая на секунду над моим лицом, резко сменилась строгим учительским тоном: — И больше не прогуливай! Ну а дальше всё по стандартной схеме: я вышла из кабинете, упёрлась лбом в холодную стену и замычала внутри себя, что было сил. Сердце колотилось? Оно уже давно отплясывало в груди такие ритмы, что хотелось выдрать его ко всем чертям. Татьяна Александровна была мне приятна во всех смыслах, поэтому такой тесный контакт меня совсем не напугал. Да и не ругала она меня совершенно. Так что сердце билось не от неё. Оно сходило с ума от мысли, что Татьяна Александровна в эти самые мысли как-то залезла, поняла, в чём дело, и дала дельный, словно в яблочко, совет. Чуете, откуда ноги растут? Но — обо всём по порядку. В тот момент, пока я приводила себя в порядок, не отлипая от стены у кабинета русского, в другом конце коридора появилась она. Да-да, Наталья Владимировна, разговор с которой по настоянию классной я должна была завести. Честно говоря, вариант с «настучать по голове» мне симпатизировал куда больше, чем «завести разговор» (я бы, простите-извините, завела что-нибудь другое). Но все мы помним, что рука у неё тяжёлая, а войны она проигрывать не привыкла. И если бы я вдруг, обнаглев в край, реально настучала бы ей, она бы меня тут же похоронила. - Левый — коронный, правый — похоронный, — подумалось мне. А дверь кабинета математики в этот момент захлопнулась, пропустив тень. Эта тень, надо заметить, меня видела, но не поздоровалась. Так у меня и появился повод заглянуть к ней на огонёк! × Помните «платье мести» Принцессы Уэльской? Ну, то, которое она в 1994 надела на вечеринку «Вэнити Фэа», пока Чарльз на всю страну сообщал о своих похождениях. В общем, у Натальи Владимировны было своё такое вроде «платье мести», а вроде и «платье возмездия». Я до конца так и не разобралась, как его правильно обозвать, но суть совсем не в названии. Однажды я расскажу все истории того, как связаны я, она и конкретно это прекрасное платье. А пока нас интересует текущая — в тот день она была в том самом платье! Зайдя в кабинет, я застыла на пороге. В моей жизни всегда было много моментов, которые я просто забывала: у меня были плохая память, наследственные маразматические наклонности, Альцгеймер. Ещё в голове было катастрофически мало места, поэтому новая информация всегда прозаически вытесняла старую. В общем, свою забывчивость я оправдывала всеми правдами и неправдами. Но ЭТО ПЛАТЬЕ я помнила так, что среди ночи разбуди — скажу, где молния, где разрез, какая ткань тактильно. Я уже давно запаяла себе его где-то в голове так прочно, что если выдирать, то только с мозгом. Ну, и как можно было понять, это платье я бы ни с чем не спутала. Феерически быстро преодолев расстояние от порога до математички, я запрыгнула на первую парту и улыбнулась. Получилось немного не так, как мне хотелось. Но впечатление было произведено: она в недоумении подняла красивые глаза, приспуская очки на кончик носа. Начало нашего разговора всё больше напоминало начало фильма для взрослых. А я всё больше хотела оседлать не только парту, идиотка. - Чего пришла? — она буквально отлепила мой взгляд от своих запястий, ниже натянув рукава платья. Пальцы практически полностью туда нырнули, и мне показалось на мгновение, что она замёрзла. В школе она всё чаще с трудом сносила мои взгляды и вечно пыталась скрыться, зажаться. Пыталась откреститься от меня раз и навсегда. - Один умный человек сказал мне, что лучше вести диалог, чем войну, — я соскочила с парты, осмелев. — Вам всё равно не победить, — я наклонилась к ней. — Поэтому мы можем пока взять паузу и поговорить, — протянув руку, я выхватила из её волос карандаш. Локоны посыпались на плечи. Но она даже не вздрогнула. Она не пошевелилась вообще, словно была в тот момент сделана из гипса. Ни в лице, ни в руках ничего не поменялось совершенно. Глаза, от которых мне срывало крышку, были до краёв наполнены безразмерной пустотой. Мне даже раз захотелось ткнуть её этим самым карандашом, чтобы проверить, живая ли она вообще. Реальная ли. И да, она была реальной. Мне она не приснилась, о чём скоро поспешила напомнить: со вздохом она сняла очки и, сложив, бросила на стол. И не будь в нашем кино звуков окружающей среды, я бы решила, что нас опять запихнули в немое. Ох, нет, мы были со звуком. - Андреева, — она проговорила мою фамилию раскатисто, нарочито тягуче. А я успела соскучиться по числам в календаре, когда была для неё Ритой. Счастье оказалось коротким! — Передай своему умному человеку, что таким, как ты, надо сначала бы советовать не прогуливать школу. А потом уже разговоры разговаривать, — она резко выросла передо мной во весь рост. И я не испугалась: она даже на каблуках едва до меня дотянулась. — Да и кто тебе сказал, что я проиграю? Я всегда побеждаю! Довольная собой, она развернулась. Но я, зная каждый её манёвр наизусть, не дала ей сделать этого полностью. Я схватила её обеими руками за талию и притянула к себе. Дура? Да, дура. Но мне же надо было хоть за кого-то подержаться! Да и вообще, вспомним все последние сцены нашей такой близости: она руки распускает, а мне нельзя? Чтобы всё было честно, мы должна чередовать то, за кем инициатива. Да и тут, на самом деле, стоит сказать о другом: в моих руках она как-то подуспокоилась. Я видела, как она была напряжена и пуста, когда я сидела. Как она молчала, стоило мне отобрать карандаш. Как она горделиво вскидывала брови, утверждая, что не проиграет. А вот тут иначе: она скопом отпустила всё напряжение, она обмякла в моих объятиях и почти готова была повиснуть на моих руках. Она смотрела куда-то в стену, дышала часто, а моё собственное тело дрожало и спотыкалось на каждом вдохе. - Отличное... платье, — откуда-то из глубины выдавила я. - Иди... отсюда, — так же из глубины выдавила она.