«Глаза эти, напротив, глубоко опечалены.
Глаза эти, напротив, глубоко потеряны», — Ген уже давно не слагал новых строк стихов. Друг, тем не менее, — совсем нечаянно — возвращал тому поэтический настрой.
До твоего музыкального образования мне, конечно, ещё далеко, но… когда-нибудь. Когда-нибудь я напишу тебе что-нибудь. Напишу и исполню, не сделав ни одной заминки.
Чтобы ты мог без стыда сказать, что этот поющий парень — твой самый ценный друг.
На вопрос «всё в порядке?» от Гена Кинро неизменно терялся. Никто кроме Гена не задавал этого вопроса, не интересовался. Поэтому, глубоко вобрав в лёгкие тяжёлого как радон воздуха, он «выстреливал» губами твёрдый ответ «Да». «Всё в порядке». «Врёшь», — однажды сказал тот. И ставил чужое оружие на предохранитель, скрутив эти сильные руки, норовящие себе навредить, за спиной. Отчеканенный уверенный шёпот отрезвлял. Заставлял лицо парня на секунду соответствовать реальному внутреннему состоянию, что Кинро бы назвал «лишь позориться». Кинро не любил моменты, когда наружу рвалось отчаяние, а вселенская грусть проглядывалась сквозь многослойную маску железобетонной уверенности. А Ген просто любил Кинро, и этим всё сказано. И любит до сих пор. Понадобилось время, прежде чем студент смекнул, что не обязательно друга в моменты эмоциональной нагруженности спрашивать об этом. Ведь можно просто действовать! Кинро, правда, не Ген, чтобы любить шумные тусовки в клубах и телотряски под градусом, поэтому над альтернативным местом и совместным времяпровождением пришлось нехило так покумекать. Обновление мыслей. Кинро любит библиотеки, потому что в них тихо, можете себе представить? Там, у пахучих стеллажей до самого потолка, у него осуществляется полное погружение в сюжет книги, а значит, — и освобождение от оков тяжёлых думок. Свидания в книжном кафе — обоюдное решение, поразившее при первом упоминании строгого старосту. Со вкусами Кинро впервые сочлись. «У тебя специфические вкусы», — слышал он на протяжении жизни. Что странно, то не принято обществом. Что не принято обществом, о том нужно молчать. Но не перед Геном — понял он. Если Кинро там уютно, Гену тоже. Если Кинро там безопасно, тихо и приятно, Ген может сидеть там хоть до тех пор, пока до корней волос не пропитается запахом желтеющих страниц или новой мебели, начищенной полиролью. В такие моменты они не разговаривали. В этом банально не было необходимости — и так друг друга поймут. — Так тебе не грустно? — Асагири склонил голову набок в попытках заглянуть в привычные глаза, отражавшие самый насыщенный цвет колумбийских изумрудов. О как завернул! — Нет, — подумав, произнёс Кинро. — Я задумчив. Но мне никак не тоскливо, если ты вдруг захочешь меня опять позвать куда-то оторваться. «Книжное кафе» — это для тебя дикая туса? Да ты ещё та оторва. — Хорошо. В таком случае, заканчивай свои дела быстрее. Я хочу развеяться, — за словами последовал звонкий присвист. Кинро шумно перелистнул очередную страницу семестрового журнала. Затем ещё раз и ещё один. Взгляд за стёклами очков шустро забегал. Ген самоуверенно ждал, когда же поймает его на себе. Поймал. — Я не знаю, какой элективный предмет мне брать, — осведомил друг честно. — Говорю тебе — впиши себя тоже в медийку! Там вроде как интересно! — А я выбираю предметы по полезности, а не по личным интересам, — закатил глаза Кинро. — Эээй, я хочу проводить с тобой столько много времени, сколько это возможно! Давай вообще себе одинаковое расписание склепаем! И медийная литература полезная, с чего ты вз… — Ген резко дёрнулся в сторону. Кинро хотел другу помочь, но тот довольно быстро принял прежнее положение. — Океей… Итак, по каким критериям ты её выбрал? — выпендриваешься?! — Три тебе секунды на размышление. Хотя нет, пять, — студент важно скрестил руки на груди. — Вот козлина… — Я козёл, а время идёт, — палец парня несколько раз насмешливо постучал по стеклу циферблата наручных часов. — Эээ, — замешкался Ген, — ну, там старшаки, которые его выбрали, сказали, что там прикольно… — Прикольно? — Ага… Два часа смотрели и анализировали, как титаник тонет… — Очень круто. Прямо очень, — подстегнул Кинро, с умным видом поправив сползающие с переносицы очки. — Делали брошюрки и писали критику на книги, биллборды… — О. А вот это тебе подходит. — Чего, блин? — я хочу тебе врезать. Да-да, красавчик, прямо по твоей очкастой занудной мине. — Я, на самом деле, волновался, что ты выберешь то, что совершенно не сочетается с твоими характером и мышлением. По причине «прикольно» или… — Ааа, ты так за меня, типа, трясёшься, да? — Да. — Иди в ж-о-п-у. — Кхм. — У тебя туда пожизненный абонемент, если ты не заметил! — Ген шуточно схватил Кинро за воротник, со всей имеющейся силой встряхнув. Парень в его цепких руках издал беззвучный смешок, после чего провёл широкой ладонью по тонкой линии чужой кисти. Веки «шутника» прикрыты, губы смешно вытянуты пучком. Ген осторожно чмокнул в них, на что Кинро бледно улыбнулся. — А какие… ещё направления там есть? — спросил Асагири, стоило собеседнику приоткрыть глаза. — Intercultural communication. — Ещё? — Value-based education. — Бери вот это, моралист ты наш. — Думаю над этим… — Да почему ты не хочешь вместе со мной на одних парах сидеть, а? — спросил, жалобно поставив бровки домиком, Ген, — неужто настолько тебе наскучил?.. — Ни в коем случае! — Тогда почему? Будем на семинарах «media literacy» медиа интерпретации катать, весехула, скажи! — Боже, Ген… — взгляд Кинро, оторванный от списка предметов, заблуждал. Асагири, сидящий напротив, сложив острые локти на его парте, выглядел как всегда встормошенным. Будь у него птичье оперение, он, наверное, выглядел бы сейчас как лохматый комок, напуганный охотником. Кинро будто бы почувствовал чужой импульс. — Знаешь, Кинро… — уж было, начал студент. Рука Кинро осторожно потянулась вперёд и коснулась чужого круглого лба. Ген, резко кивнув, чуть со всей силы не приложился лбом о парту. Гулкий стук. Заботливая рука парня смягчила удар. Широко открыв глаза, Ген охнул и оторопело схватил друга за ушибленную ладонь. — Прости, тебе больно?! — тонкие длинные пальцы Кинро собраны пучком в его хватке. Асагири, в робком извинении взмахнув ресницами, мягко коснулся этих пальцев — утончённых, но знает он — тяжко натруженных — своими губами. Кинро застыл, наблюдая. И отмер, чувствуя. Кинро молча вписал своё имя в группу предмета по «Inclusive Education» и закрыл строки локтем, плотно сомкнутыми губами улыбаясь. Веки парня опущены, тёмные ресницы в трепете дрожали от осознания того, с чем он переплетёт свою жизнь. С каким миром. — Я знаю, где и кому я буду полезен, — сообщил он, медленно поднимая уроненный взгляд на любимого человека. — Я выбрал электив. Я выбрал направление, в котором согласен работать. — Да ну? — загорелся Ген ярко, — какое? Скажи, пожалуйста! — он с любопытством навис над другом в целях растолкать и выглядеть зорким глазом из журнала выбранный тем предмет. — Чёрт, если это какая-то нудятина, из-за которой ты потом просрёшь стипендию и будешь кидаться из окон, ну я тебе!..Кинро Широгане___Inclusive education. Код специальности: TFL 337.
Inclusive Education (Инклюзи́вное образование) — форма обучения, при которой каждому человеку, независимо от имеющихся физических, интеллектуальных, социальных, эмоциональных, языковых и других особенностей, предоставляется возможность учиться в общеобразовательных учреждениях.
Одно из главных положений «IE» — каждый человек имеет право на общение и на то, чтобы быть услышанным.
***
По окончанию семестрового курса инклюзивного образования Кинро получил сертификат специалиста по педагогике в коррекционных классах общеобразовательных школ. Он закрыл предмет на 100% и показал блестящий уровень бдительности на практике в работе с группой в лагере, в котором были «инклюзивные случаи». (Дети с ограниченными физическими возможностями учились вместе со всеми). Он проявил чуткую толерантность, неплохой уровень медицинской подготовки и здравую долю энтузиазма — при учтении того, что никто из их с Геном одногруппников не желал внедряться в сообщество бойскаутов. В то время как Кинро выглядел вдохновлённым лагерной тематикой и своим скорым выходом в официальные учителя. Стоит ли говорить, что Кинро был в своей недолгой работе равен, абсолютно справедлив по отношению ко всем. И за короткий период вбил в маленькие головы толк. Так дети были «услышаны» молодым педагогом, что не имел принципа «делить». Кинро гордился своей деятельностью и носил звание вожатого с почётом, с невероятной целеустремлённостью собирая значки на пересекающую грудь ленту. Человек, ставший за месяц практики в лагере вожатым. На второй он вёл свои группы лично, водрузив тяжёлый груз ответственности на собственные сведённые назад в ровной осанке плечи. Работа классического предметника первое время устраивала, но он точно знал, что долг его — он в большем. Отличительный галстук-шарф скаутов, завязанный узлом спереди — есть. У Кинро, причём, он зелёный, потому что скаутмастер. Серо-зелёная блуза с боковыми карманами на груди — есть. «И всё под цвет глаз!» — до слёз хохотал Ген, когда впервые увидел друга в полном обмундировании идиота с «детством в попе». Шорты, подвёрнутые до колена и широкополая шляпа — как по крою образцового английского бойскаута — есть, есть, есть. И стоит ли говорить, что некоторые особенные дети из групп волей-неволей напоминали Кинро его. Нет, не тем, что не могли что-то делать в силу особенностей — тем, что не сдавались, твёрдо ползли к своей цели, даже если «ноги подводили». Но хватит о грустном. Один, самый первый его незначительный значок, — помнит педагог — за то, что летом продавал с группой малышей — с «волчатами» — печенье под палящим солнцем, что аж насквозь пропёкся и пропитался этим жарким запахом июля. Второй значок — за помощь престарелым. Третий — за заботу о природе, помощь животным, участие в благотворительных ивентах и так далее. Четвёртый — значок «Связи» за владение азбукой Морзе, умение сигнализировать флажками, отправлять письма. Да, ему — здоровому лбу — пришлось получать эти начальные знаки отличия с самой линии старта вместе с группой волчат-бойскаутов, подумать только! Но никто не ожидал, что именно Кинро — тот самый вожатый и просто человек, без стеснения добывающий очередной значок себе на ленту — урвёт высшую, самую ценную награду скаутов — «Золотую медаль за спасение жизни». Университет по прохождению долгой практики заключил договор с одной из школ низкого рейтинга, что к ним отправят потенциального специалиста в учении трудных детей и детей с ограниченными возможностями — Кинро. Они и отправили. Отправили его — Кинро, который носил выцветший зелёный галстук-шарф, гордо завязанный спереди. Кинро, который одной рукой наспех писал Гену письма, пока в 6:30 утра ел перловку вместе с группами засоней-львов. Кинро, который вожатый скаут-лагеря в холодных, высоких и страшных горах, куда обычно сплавляли неисправимых, совсем потерянных мальчишек с вечными пластырями на коленях и просто тех, кто «отличался».***
— Твою мать, задрало, — Ген, несколько раз кивнув вбок, грозно провёл пальцем влево по экрану телефона, удаляя очередное сообщение с угрозой. — И не надоедает ведь. Ну уж нет. Шутка зашла слишком далеко. — Чё ругаешься, как старый дед? — спросил Ксено, даже не оторвав взгляда от своего классного журнала. — Да приколисты какие-то… Разводят меня на кибербуллинг, видите ли. — Ммм. Обидно? — Скорее, пугающе. — Смерти желают? — Бывает. — Тогда все дороги в полицию, — усмехнулся учитель физики. — В полицию? На кого? На школьника? На этом моменте господину Ксено стало, мягко говоря, не смешно. — В смысле «на школьника»? — спросил он в напряжении. — В прямом, — нахмурился Ген. — Судя по контексту сообщений, отправитель имеет ко мне претензии и как к личности, и как к учителю. Полагаю, следовательно, это ученик нашей школы. Вероятно, ещё и мой. Так как уже и до моего нерабочего номера добрались, — немного подумав, уточнил он. — А ну погоди… Тебе пишут и на рабочий, и на нерабочий? — Ага. — Плевать, чей это ученик и сколько ему лет. Он нарушитель! А нарушителей я вычисляю и отчисляю. — Оо, даже если это Ваш излюбленный Снайдер? — Он заноза в заднице. Какой ещё… — Это Вы всегда так говорите. А думаете-то другое. — Сдурел? — По мне так сильно видно? — Не шути так со мной, — огрызнулся Уингфилд. — И с сообщениями что-то сделай. Если это Кохаку, то в участок сразу. Безоговорочно. — Раз мы заговорили о моих учениках в общем, у меня есть вопрос по поводу Ишигами Сенку. Уингфилд стал выглядеть не на шутку заинтересованным. — Опа. Нормальный паренёк, неглупый вроде. — Как же Вы это поняли? — Я не собирался никогда с ним нянькаться, да и он не позволит, так что я понятия не имею, что не так с его речевым прибором, работает ли он исправно и на каком языке парень вообще гутарит… — Ноо? — Но у него определённо что-то есть в голове. Тест показал это. — Какой тест? С прошлого семестра? — И вступительный — в эту школу — тоже. Он вышел за счёт точных наук, что поразило. И у меня есть подозрения, что он не понял на листочке ровным счётом ни черта, но догадался по контексту, о чём задача. Остальные предметы он завалил. — И много он набрал таким макаром? — Асагири на этом моменте вскочил со стула и так же быстро сел. Ксено уже давно не обращает внимание на подобные незначительные «выходки». — 90% по алгебре и 70% по физике — это точно помню, — продолжил он. — В задачи с большим количеством букв он, видимо, даже вдумываться не желал. Он выполнил задания за половину назначенного времени и покинул класс, даже не притронувшись к гуманитарным предметам. — Он имеет проблемы с чтением? Может ли это быть дислексия, мистер Уингфилд? — Я до этого думал, что, быть может, Сенку просто немой или глухой. Или имеет большие комплексы, связанные с речью. Однако, его тесты говорят, что он вообще с буквами не дружит: будь то английский или японский. — Или французский. — А ты вообще рот не открывай, ублюдок багетный, — хлопнул себя по высокому лобешнику Ксено. — Короче, он ни писать, ни читать, ни говорить. К сожалению. — К сожалению, — он резко кивнул. — Ну не к счастью же! И как Вы с таким настроем вообще преподаёте? Мне срочно нужен Кинро с его «не педагогично». — А может… А может ли быть такое, что Сенку вообще не учили социализироваться?.. — начал Асагири невнятно. — Может, родители у него просто-напросто неграмотные? Или он из неблагополучной семьи?.. — он в осознании моргнул. — Вроде нет. Не видел таких записей. Скорее всего, первое, значит. Безграмотность в наше время — крайне распространённый случай. — Мыслительный процесс нормальный у тебя, конечно, но не забывай, что Сенку при этом винегрете из «неграмотности» неплохо считает. Я бы даже сказал, хорошо. — Хах, а что если его родители жутко неграмотны в плане чтения и орфографии, но хороши в счёте? — Допустим. А молчит он всегда почему? Настолько плохи дела с грамотностью в семье? — Возможно, это комплекс на фоне данного фактора. Ишигами-кун ведь подвергается нападкам со стороны сверстников. Он вполне мог забиться в себе, стать заикой или банально решить не открывать рот из принципа. — В таком случае, я разочарован! — Почему? — лёгкий присвист. — Твоя версия наиболее правдоподобна, но я всё это время действительно хотел объединить все проблемы Сенку в одну кучку и дать им одну-единственную причину. А ты решил, что это разные вещи, обусловленные разными факторами. Неинтересно. — Вы хотели объяснить все проблемы ученика одним явлением? — Да. — Понятно. — Но так ведь элегантнее. — Не сказал бы, мистер Уингфилд. Ксено вредно цокнул языком, вновь вперившись строгим взглядом в журнал. Вид мужчины, задумчиво почёсывавывшего затылок ручкой, напомнил Гену Кинро. И Асагири вновь предался воспоминаниям греющим душу воспоминаниям. Время словно встало на паузу, а процессы вокруг прекратили ход. То, с каким видом, с какой серьёзностью Кинро разгребал все завалы в универской учёбе, составлял до мелочей продуманные планы для демо-уроков и каждый раз встревоженно просил послушать презентацию, оценить и без того чётко поставленную дикцию — Ген сам себе улыбнулся. Да. Кинро имел множество привычек, и одной из них было лёгкое почёсывание затылка или задней стороны шеи, если приставучая мысль нагрянула. У Асагири же самая приставучая мысль, как можно понять, — о Кинро. Касательно встревоженности. Кинро всегда много переживал по сущим пустякам чуть ли не до дрожи в коленях, но умещал при этом в себе уникальную способность брать всё в свои руки в критических ситуациях, можете себе представить? Неуверенный в себе парень с задатками великого лидера — вот как заковыристо Ген мог бы охарактеризовать друга. Этот человек был бы способен повести за собой войско — Ген ставит всё, что имеет на то, что это правда. Жаль, что невротик. Неизменно раздражало. Это его недооценивание своих способностей, опускание собственной планки до самого мхового плинтуса и банальная неуверенность в том, что всё получится. Кинро умнее и собраннее, пожалуй, 95% людей, которых Асагири встречал лично, но как же тот умел всё пустить под откос, потому что «не выйдет у меня ничего, всегда найдутся те, кто будут лучше». Он отказывался от серьёзных рабочих предложений, что вполне могли бы обеспечить ему жизнь в шоколаде, забиваясь в себе; не желал идти ни на какой риск; опасался нового и неизвестного. Никогда не опаздывал, потому что боялся, что мнение о нём изменится в худшую сторону. Заводил по 150 будильников в страхе проспать. Поднимался посреди ночи с кровати и маячил туда-сюда, проверяя календари и часы. В периоды сессий Кинро часто звонил Гену, чтобы сообщить, что не может уснуть. Ген не мог отказать, хоть и валился с ног из-за смертельной усталости. Двое друзей могли тихо болтать о незначительном до самого утра, шёпотом орать друг на друга и смеяться «в себя», пытаясь не надуться как красный шарик и не лопнуть очень громко, потому что у Кинро в соседней комнате спали родители, а у Гена — вообще общажный сожитель. Вот такие студенческие будни были у двух закадычных друзей, что служили истинным продолжением друг для друга.***
Жалко, что не взял инклюзивку как Кинро, а то сейчас бы в языках жестов хоть немного шарил. Ген, почёсывая затылок, стрельнул глазами в сторону Сенку, мнущегося у порога учительской. А какова вообще вероятность, что Сенку его знает? Разобрались же вроде с Ксено насчёт этого случая. — Учитель Асагири? — Да, Сенку-чан, здравствуй, — мужчина осторожно поднялся со стула. — Как дела? Хотел бы чем-нибудь со мной поделиться? — Что? — в столь умных мальчишеских глазах виднелась растерянность. Ага... Говорю слишком быстро. С трудом понимает. — Хочешь… рассказать… — педагог сопровождал слова языком тела, — мне… что-нибудь? Ученик отрицательно замотал головой, плотнее сжимая лямки рюкзака в кулаках. — Если бы вы не позвали… — Ты бы так и не явился. Знаю. Разберусь с Сенку. Ну наконец-то. Надеюсь, не зря вызвал. Но, судя по всему, на протяжении всего разговора придётся использовать «TPR» и говорить как можно медленнее и чётче. Ген жестом указал парню на выход, намекая на то, что беседа будет проходить в другом месте. Ну же, Асагири, постарайся нормально продержаться всю встречу с Сенку! Хотя бы сейчас — без выкрутасов! — Не парься. Это не суперважная встреча с учителем. — Нет? — Просто поболтаем с тобой немного, — Асагири легонько постучал Сенку ладонью по плечу. — Ты голоден? — и, сымитировав ложку, поднёс пальцы к губам. — Не особо. — Я угощаю! — Не стóит. — Да ладно тебе! — старался как можно беззаботнее звучать он. Сенку перестал сопротивляться и позволил классному руководителю вести себя туда, куда нужно. Асагири-сенсей, начав вести непринуждённую беседу, привёл ученика в столовую. — Не надо! Я не буду! — засопротивлялся вдруг Ишигами, увидев, как учитель английского и французского языков вытаскивает из заднего кармана кошелёк. — А всё, а раньше надо было. Тебе булочку с карри или с корицей? — Никакую. — А. Тебе пустую булочку? Понял. — Нет! — Сенку медленно вскипал. — Считай, что я наоборот обижусь на тебя, если буду есть в одиночестве, — состроил жалобную мордашку Ген, после чего его ноги — словно не его — подогнулись, и он присел на пол. Чёрт бы тебя побрал! Чёрт! Всё же так хорошо шло! Сенку помог учителю подняться, как и обычно не проронив ни слова. Ни единый мускул на его лице при этом не дрогнул. Ген начал чувствовать вину за то, что его ученикам приходится привыкать к подобному. Не такого отношения к себе хотел. Это убивало. — Давайте сядем за этот столик? — Сенку, казалось, не умел понимать слов, однако умел читать лица. — Давай. И вновь — Ишигами выбрал место ближе к углу. Похоже, ему и самому там комфортно. Ген подал парню пластиковый стаканчик с чаем, перед этим предупредив, что там кипяток. Умный Сенку чуть было не обиделся на эту слащавую банальщину. Учитель на всякий случай извинился. Ген медленными, но верными шагами, в течение всего времени преподавания, приближался к окончанию первичного анализа ученика. Очень, очень важно учитывать гордость своего ученика. Ни в коем случае нельзя ломать его, ударив по самооценке, — как ни странно, это одна из самых распространённых ошибок учителей даже с грандиозным опытом за плечами. Ученики — они хрупкие. И учитель, будто бы имея дело с глиной, может придать им форму невероятной красоты. Или же навсегда забросить, оставив стынуть нечто непонятной формы. Особенно следует быть осторожным, если ты имеешь дело с юным учеником, потому что именно на этих, казалось бы, незначительных стадиях идёт формирование его «Я». От педагога будет зависеть, полюбит ли этот оскорблённый его неопытностью ученик его предмет, будет ли он мотивирован учиться дальше, будет ли уважать предметника и самого себя. Сенку — ученик, которому не дали никакого направления. Он такой, какой он есть — не подозревающий о собственном интеллекте. Этим детям в своё время не дали уважения. Чего от них можно требовать? Вот чего? Существует уйма учителей, которые, к примеру, говорят отличнику, что однажды сдал контрольную на два, встать и назвать причину, по которой работа была написана так плохо, перед всем классом. А ученик встаёт и молчит. Тогда на него повышают голос. Ученик продолжает молчать. Время идёт медленнее некуда, у учителя кончается терпение. Класс в ожидании перешёптывается, уже начиная злиться на отличника. «Назови уже любую причину!». «Не тяни время!». Разочарованный «педагог» просит ученика сесть и подумать над своим поведением, ведь на него потратили классное время зря. А просили ли его вообще «тратить» на него время подобным образом? Выслушал ли он причину? Повысил ли уровень доверия и дружелюбия в классе тем, что заставил одного из них стоять? Нет. Ни один из них не в выигрыше. Взрослому человеку это покажется сущим пустяком. А ученик будет думать. Он вернётся домой с чувством позора. Ляжет ночью на кровать и будет прокручивать в голове момент раз за разом, думая, что же теперь о нём подумает учитель. А одноклассники? «Что будет с моей успеваемостью?». Ген знал три золотых принципа мотивации учеников ещё до поступления в педагогику, потому что пережил эту ситуацию на себе. Тем самым учеником был он, сдав чересчур смелое эссе на проверку. Он ещё долго не мог притронуться к перу после 20 минут молчаливого позора. Не было во времена школы никакого Кинро, что боролся за справедливость. В принципе, и вовсе не было никого у него в те юные годы. — Приятного аппетита, Сенку-кун. — Спасибо, — парень поднял пару своих ярких, совсем юных глаз на учителя. — Знаешь… В чём-то мы с тобой похожи. — В чём? — Мы оба не уверены в себе. И это очень сильно нас тормозит. — Мне есть много, что я хотел бы сказать. — У тебя есть многое? — невзначай исправив, спросил Асагири, в конце беззлобно рассмеявшись. — Делись чем хочешь, я обязательно выслушаю. Я считаю, что ты очень способный парень. Честно. — Спасибо. Наверное. И спасибо, что угощаете. — Твоя речь стала значительно лучше, я рад, что ты стал более общительным. Сенку промолчал. — Извини, я сказал что-то не то? — Нет. Но я же говорю странно. Нет? — У тебя довольно привлекательный акцент, он есть у многих и не делает никого лучше или хуже. Порой я специально на английском пародирую разные акценты забавы ради. — И всё же, у меня он есть. Гена гложило странное чувство. Он собирался в эту встречу разобраться раз и навсегда с вопросом «В чём же проблема Сенку?». И, если у него в действительности есть проблемы с речью в целом, то он мог бы посоветоваться с его родителями, чтобы перевести в класс Кинро-инклюзивщика. Однако, Ишигами казался слишком закрытым и хмурым, чтобы так скоро идти на контакт. — Хэй. Ученик вновь вскинул свои глаза цвета плакучего рассвета на учителя. — Что? — Я тебе доверяю. — И что с того? — было видно, что это не совсем то, что хотел спросить Сенку — бедняга пребывал в лёгкой растерянности. Он прикусил губу. — Всё в порядке, просто хотел сказать тебе, что доверяю. Я вам всем доверяю. — Я сам не знаю, что со мной, — в конце концов сознался парень. — Я никогда никого не понимал. И меня тоже. Никто не понимал. — Изложи всё, о чём думаешь. Мы справимся с проблемой вместе. — Она не решится по… щелчку пальцев, — он засунул остальную часть булки в рот. Ген зачем-то щёлкнул пальцами. — Да. «По щелчку пальцев». Я знаю это выражение, Асагири-сенсей. — Подобное происходит непроизвольно, — и тут Ген присвистнул, кивнул несколько раз в сторону и замер. Сенку, казалось, одним лишь взглядом спрашивал: «Всё в порядке?». — Вы делаете это чаще, когда переживаете. — Что? — педагог был удивлён. — Я не знаю, что с Вами, но я много наблюдал и понял вот это. — Да… Пожалуй, я правда делаю это чаще, когда волнуюсь. — Этот момент для Вас волнителен? — Да. Давящая минута молчания. — Я не знаю, как это объяснить, — начал Ген первым. — Значит, не объясняйте. И ещё одна минута. — Но мне любопытно, — Сенку был сух — как и всегда. — Хочешь знать, чем же я болен? И ещё. — Хочу. Отлично. Мне определённо нравится этот малый. — А давай-ка сделку, что скажешь? Ты мне ведаешь свою… — не слишком тяжело я говорю? — Да, историю, — поддержал Сенку, на что Ген благодарно, а не как обычно, кивнул. — Хорошо. Ты ведаешь мне свою историю, а я тебе раскрываю свою, ммм, болезнь. Понимаю, рассказывать тебе ещё тяжело, но я и не требую от тебя никаких сложных грамматических структур или произношения — мне важна соль. Хочу знать смысл. Ха-ха, да я прямо как… Как Стивен Крашер! — Полегче, пожалуйста. — Ты — только смысл истории. Я — болезнь. — J'ai compris. Это было слишком вкратце, — хрипло, совсем в себя засмеялся Сенку. — Я просто плохо понимаю, а не… arriéré? — Но откуда ты знаешь эти слова, Сенку? Ты билингва? — а что, если Сенку-кун банально плохо переходит с одного языка на другой? Возможен ли подобный случай? — Я не знаю ни один язык. Что? Ген изо всех сил старался сохранить лицо и, тем более, не делать ничего пугающего. Ох и плохо же ему будет по приходу домой. Но самое главное — чтобы, здесь и сейчас, не было плохо его ученику. — Я не знаю, как это объяснить. — На каком языке ты говоришь дома? Сенку на этот вопрос отреагировал неоднозначно. — Да чтоб я знал. Сенку не знает, какой язык они используют дома? — Не существует такого языка, — нахмурил брови парень. — Я искал. Везде искал. Я не знаю, что это такое. — Ты с рождения на нём говоришь? А твои родители? — Мой отец — не сумасшедший экспериментатор или типа того, чтобы учить меня разговаривать на выдуманном языке, — с каждой минутой речь Сенку, тем не менее, становилась всё более уверенной. Он даже почти не допускал ошибок — пришёл к выводу педагог. — Не имел в виду ничего обидного, — приулыбнулся Ген смущённо, вновь звучно щёлкнув пальцами. — Ты ведь не против, если я послушаю ваш язык? Скажи что-нибудь, и я сообщу тебе точно, существует ли ваш язык на самом деле. — Вы не можете владеть всеми языками мира. — Не могу. Но слышал я многие. И на слух я определял прежде сотни, Сенку-кун. Сотни. Ген чувствовал едва заметные проблески в этой пучине безысходности, с которой никто не хотел разбираться. С Сенку в школе не хотел возиться никто: для учителей это сплошная морока, для одноклассников — плюс одна причина поднять на смех, потому что многих его немного странный акцент раздражал. Асагири осознал эту вещь недавно. Детей раздражало, что тот, если ему что-то интересно, без конца переспрашивал. А в попытках что-то объяснить сверстникам (ведь он довольно неглуп) не было понятно ничего. Особенно по утрам. В раннее время язык мальчишки не успевал «расходиться», акцент казался ещё более густым, мозг соображал медленнее, чем хотелось. — Bonjou. Mwen rele Senku desu. Mwen kontan fe rekonesans ou. Kijan ou rele desu ka? И Сенку замер — в ожидании чужой реакции. — Mwen rele Gen. Сенку, максимально выпучив глаза, вскочил с места, хлопнув ладонями по столу. — Вы меня понимаете?! — Нет, вовсе нет, — засмеялся учитель. — Просто обычно, когда просишь сказать что-то на том или ином языке, люди говорят фразу по типу «Привет, меня зовут так-то, так-то». Я повторил твоё «Меня зовут…». С самого начала готовился запоминать твоё приветствие. — Вот… оно что. — Не расстраивайся, Сенку-чан! Хоть я тебя и не совсем понимаю, у меня есть для тебя другая хорошая новость. — Какая? — ученик робко смотрел исподлобья. — Ты не единственный в мире, кто так разговаривает. — …Не врёте? — С чего бы, — он выдержал несколько драматичную паузу. — Ты говоришь не на языке, мой дорогой друг. — Что? — Ты говоришь на креоле. Дам ему немного времени обдумать сказанное. Ген встал со стула и, похлопав ученика по спине несколько раз, отошёл от стола. — Что такое креоле? Учитель протянул ученику ещё одну свеже купленную булочку с карри. — Вопрос хороший, но слушать придётся долго. — Я готов! — блеснул глазами Сенку, — объясните мне, что я такое! — Поешь сначала нормально, куда нам торопиться, — пыл парня, тем временем, немного подостыл. Ген сам себе улыбнулся. — Хорошо. Прежде, чем мы разберёмся, что же такое креоле, давай поймём, что такое «пиджин». — Пиджин? — мне определённо нравится его любопытство. — Да. Видишь ли, существуют экстренные ситуации, в которых людям хочется узнать язык других людей. Вы пытаетесь достичь взаимопонимания, но вы просто не знаете чужого языка. Если обратиться к истории, ты никогда не задумывался, как жили люди в период колонизации? — Хотите сказать, как люди разных национальностей понимали друг друга там?.. Нет. Не задумывался. — Не мудрено, что острая необходимость понять и сообщить преобладала под гнётом колонизации. Франко-английское креоле, кстати, одно из самых распространённых. — Но мы говорим о «пиджине». — Скоро поймёшь, — подмигнул учитель. — Итак. Давай представим: я знаю только французский, а человек, с которым я хочу поговорить и делать это всегда, знает только испанский. Что же нам делать? — Общаться рисунками? — Как пещерные люди? Серьёзно? — Вы будете думать над новым способом для общения, — уже на серьёзе ответил Сенку. — Мы, не имея никакой другой возможности, начнём придумывать наш собственный язык и подключим к этому других людей. Извини, я не слишком сложно выражаюсь? — Всё хорошо. Я привык, — спасибо, что говорите со мной как с равным. — Я рад, — Ген откивал всё то время, пока сдерживался. Юный собеседник терпеливо выжидал продолжения. — Учитель Асагири? — Да. Извиняюсь. Сенку недовольно сдвинул брови ближе к переносице. Кажется, этот парень любит, когда идёшь к сути как можно скорее. — И вот, подключили мы других людей, что владеют французским и испанским. Ни те, ни другие не в состоянии понять друг друга. Мы начали придумывать наш общий язык, состоящий из элементов французского и испанского, дабы было удобнее общаться обеим группам. Придумали слова, кое-какая лексика собрана по крупицам. Как думаешь, грамотны ли мы? Много ли слов имеем в арсенале? — Нет. — И ты прав. Молодец. В пиджине, что мы только что придумали, радикально упрощена грамматика, он имеет сокращённый словарь, поскольку мы создали его, чтобы мы смогли общаться. Мы — ограниченный класс, никто другой не сможет нас понять. Это не язык, а лишь общее наименование языков, возникшее из-за безвыходной ситуации. — Мои родители очень хотели понимать друг друга. Ген на секунду замер. — Ох. Правда? — Да, — Сенку, опустив взгляд, осторожно кивнул. Только не спугни его, Ген. Мы же только наладили контакт! — Можно ли… можно ли конец света назвать безвыходной ситуацией? — Конечно можно. — Я думаю, беда была в их изоляции. Бьякуя. То есть, мой отец никогда не рассказывал многих… мн… многого. Да. Он лишь иногда говорил про то, что их было мало. — Их? — Круга людей. Они спрятались от апокалипсиса в какой-то глухой местности, как я понял. — Они все говорили на разных языках, — осенило Асагири. — Бьякуя и Лилиан — уж точно. И Сенку, и Ген резко замолчали. — Бьякуя и Лилиан говорили на пиджине, дорогой Сенку, — подумав, произнёс учитель, — а ты говоришь уже на креоле. — Креоле — это пиджин, который повзрослел? — Хахаха! Точно! — и всё же, Ишигами-кун — самый обычный ребёнок. — Креоле — следующая ступень эволюции пиджина. Пиджин выдумали, а затем, родив детей, передали пиджин им. Для детей он родной, самостоятельный язык. Его-то и называют креоле. Дети передадут этот креоле своим детям, а те своим и… — И нет места нигде — их детям. — Нет, ты ошибаешься. Здесь каждому есть место, если ты — не конченый злыдень с искажённым восприятием мира. — Это страшно, — Сенку спрятал шею в воротник рубашки. — Вы никогда не думали, насколько это страшно — говорить то, чего не поймёт остальной мир? Только носители креоле могут общаться между собой. И всё из-за того, что маленькая группа их предков выдумала свой язык и передала его детям вместо того, чтобы… просто выучить чей-то! — Но ты же со мной как-то общаешься? — Нет, я!.. — Тебе определённо есть место в этом мире, Сенку. И есть в моём классе. Понимаю, таких людей мало, но они по-прежнему существуют. Со временем, когда апокалипсис уйдёт в далёкое небытие, произойдёт декреолизация. — Креоле умрёт? — Вероятно. Пока мы общались, ты стал говорить со мной на одном уровне. Ты выучишь японский или английский… или французский, а затем передашь его своим детям. Своими действиями ты будешь способен положить распространению креоле конец. — Хах. Здорово же Вы мотивируете учить язык. — Такова моя роль. Как иначе? — И много таких креольщиков как я? — В Африке креоле сплошь и рядом. Порой бывает, что каждое племя говорит на своём. А их дети хотят общаться с детьми из других племён, их креоле миксуется с другим, они создают пиджин из креоле и передают своим детям и так далее! — Асагири-сенсей, Вы не рэп читаете. Осторожнее. Умрёте ещё тут до апокалипсиса... — Да не умру я так просто! Ты даже не знаешь, чем я болею! Лицо Сенку впервые за время расслабилось, а угловатые хрупкие плечи медленно опустились вниз. — За нашу беседу Вы поняли меня, а я понял Вас. Поразительно. — Что, так сильно уверен, что знаешь, в чём же моя болезнь? — Ага. На сто миллионов процентов, — он язвенно улыбнулся в зубы. Вот какая она — искренняя улыбка Сенку. Немного нахальная, дающая тебе уверенность. — В таком случае, если вдруг со мной что-то случится, обращайся к Кинро-сенсею, ладно? — доверюсь Сенку. Как и обещал. — К кому? — К Кинро-сенсею. Преподаёт английский и ещё второй язык. — А есть ещё второязычник помимо Вас? — Конечно. — Хмммм, — ученик задумчиво полез мизинцем в ухо. — Ладно. Учту. Не знал. — И ещё, в разговоре ты становишься всё лучше, но с чтением и письмом у тебя проблемы. — Знаю. — Не хочешь это исправить? — У нас нет денег, чтобы ходить к репетитору. — Не. Какой ещё репетитор? Давай встречаться дважды в неделю. — Я и Вы? А деньги? — Бесплатно. Только выбери время, и я скажу, подходит ли оно к моему расписанию. — Вы в этом уверены? — с недоверием сощурил свои большие глаза Ишигами. Асагири легонько щёлкнул мальчишку по любознательному лбу. — Да на сто миллионов процентов!***
— 28 учеников! — вслух объявил Кинро, вновь пересчитывая мальчиков, — всхлипывающих и дрожащих от холода и страха — по головам. — 28! Все 28! Держимся вместе! Пересчитывайте друг друга и ничего не бойтесь, слышите?! Всё хорошо, всё под контролем! Кинро держался как можно мужественнее перед своей группой, игнорируя бешеный свист в ушах. Грёбаный лагерь. Грёбаный автобус. Пурга. И снегопад. Грёбаная лавина. Парень не имел опыта в подобных ситуациях, но имел хотя бы смутное представление и понимал, что сдаваться ни в коем случае нельзя — хотя бы ради учеников. Остаточное критическое мышление после курса — вот на что придётся полагаться. — Ты замёрз? — спросил он строго у одного из самых маленьких. — Замёрз… — малыш окончательно расклеился, хлюпал носом и, кажется, имел повышенную температуру. Затуманенный взгляд; красные щёки и губы, беззвучно зовущие маму. Кинро снял свой пуховик и, обернув вокруг мальчишки, взял его к себе на спину. — Держись за шею крепко. Парень почувствовал чужой еле заметный кивок. — Все вы помните наш план, верно?! Мы все делаем что?! — Держимся вместе! — бойкий долговязый мальчик с пластырем на носу гордо указал на их ремни, связанные вместе. — Все мы — 28 — связаны! Нельзя никого бросать! — Да… Нельзя, — Кинро, сморгнув секундную невозможную грусть, одним резким движением накрыл мёртвых водителя автобуса и главного вожатого, у которого он должен был быть, скорее, ассистентом, тонкой серой тканью — она служила ширмой, если было необходимо переодеться. — А что с ними? Мы пойдём без них?.. — сонно спросил мальчик за спиной у теперь единственного вожатого. — Да. Они приболели, — Кинро нашёл в себе последние силы улыбнуться. — Пусть поспят немного, я вернусь за ними позже, принесу лекарство. — Правда? Кинро слегка наклонился, чтобы взглянуть за разбитое окно автобуса. За стеклом бушевала метель. Дверь до этого засыпало тоннами снега. Его они с более взрослой группой бойскаутов разгребали порядком несколько часов подряд. — Правда. Щека ещё ныла от влетевшей в боковое окно ветки. Она выбила стекло, заставив осколок влететь учителю в лицо. И впиться, оставив после красную полосу. Кинро знал, что если выживет, будет гордиться шрамом. Ведь если бы он не среагировал вовремя, встав перед мальчишками, всё могло бы обернуться куда более плачевным исходом. — И никогда ничего не бойтесь говорить мне, хорошо?! — парень вышел из потерпевшего аварию автобуса первым. Морозный поток ветра ударил в лицо. Кожу закололо, рана неприятно защипала, заставив учителя сморщиться. — И всё у нас… — он обернулся к своему родному лагерю. Мальчики переминались с ноги на ногу, откровенно плакали и держались за холодные руки друг друга, — будет хорошо… это я вам гарантирую!.. Ген, умоляю, дай мне на один миг хотя бы немного сил искренне улыбнуться для них. Им это очень. Очень важно. Образ Гена, который звал настойчиво в кино; то, как он некоторое время обиженно смотрел на него, когда увидел, что друг выбрал инклюзивное образование; как заливисто смеялся при виде этого высокого парня в шортах и лагерном галстуке. И Кинро уверенно улыбнулся. В уголках глаз копилась холодная, морозная соль. — Выходим из автобуса! До следующего пункта мы дойдём за несколько часов! Идём быстрее, пока буран опять не начался! — он бешено жестикулировал руками и широко открывал рот для слабослышащих среди детей. Пальцы — как в танце в призыве тревоги — говорили: «Не бойтесь». — А у нас точно получится? — вдруг захныкал тот самый бойкий мальчишка. — Я… Я плохо хожу! А что, если… — Значит, мы тебе поможем, — Кинро чувствовал жар другого маленького мальчика у себя за спиной. Медлить нельзя. Будет только хуже. — Я всех вас очень хорошо знаю. Я осведомлён о ваших недостатках, вредных привычках и прекрасно знаю о ваших особенностях, невероятных личных качествах. И я правда, правда горд тем, что поведу вас всех! Да, именно вас! От местности веяло мёртвым холодом. Снег колол. Нет, остро впивался под тонкую кожу. Выговориться стоило сейчас, поскольку впереди их ждало несколько часов беспрерывной ходьбы по глубокому снегу. Пальцы на ногах уже немели. В лёгких уже не доставало воздуха. — И я вас всех очень люблю, — твёрдо произнёс Кинро под звуки завывания понемногу сдававших ребят. Он и сам был близок к тому, чтобы расплакаться. Но не когда ты — их последняя надежда. — Да, вы все не идеальны, знаю. Никто не идеален. Но я искренне знаю, что все вы — до единого — прекрасны.Вы — мои «Wabi-Sabi».