***
— Сестра, кажется, к тебе гости, — хах. И снова её приторная мордашка. Мы с ней похожи, но не совсем. Потому что я хуже. Бесит. Кто бы знал, как бесит. Рури. Её светлая, никогда не унывающая Рури, что редко вставала с постели и часто смотрела в окно, представляя, как она бегает вместе со всеми. Кохаку бы соврала, если бы сказала, что не любит её сильнее многих в этом медленно, но верно тлеющем на глазах мире. Хотя Рури говорила на их мир обратное — она говорила, с сиплым придыханием говорила, что он так постепенно оживает после конца. Кохаку бы соврала, если бы сказала, что не завидует сестре в этом медленно, но верно восстанавливающемся мире. Да, именно так. Неугасаемый оптимизм из ниоткуда. Такая нежная, утончённая, совершенно без изъяна, если не считать подножки в виде паршивого здоровья. Сама тает на глазах, но успевает сказать то, что заставит тебя простить ей эту тошнотворную идеальность, отчаянно краснея и пряча взгляд, полный детской зависти. И родители в ней души не чают. Не то что в Кохаку — её проворной неусидчивой сестре-егозе, которая только и делает, что с детства сеет хаос. Черты лица ещё по-детски угловатые, щёки вечно красные, какие-то даже зимой конопатые. Лохматая, с пингвиньей походкой в развалочку, с вечно обиженным взглядом исподлобья — прямо из глубин капюшона неизменной, совершенно не женственной толстовки. Кохаку родилась через год после рождения Рури. Хотя Кохаку знала — Рури родители планировали давно: собирали средства, купили кроватку, коляску, погремушки. А Кохаку… А Кохаку не ждал никто. Ползунки и пелёнки (какие не успели выкинуть) пришлось доставать заново. Деньги на остальное брали в долг. Родители, конечно же, отрицали нежеланность второго ребёнка, однако сердце второго ребёнка накрепко засело в обиде. Рури требовала к себе трепетного ухода. Прямо как тепличное растение. И глаза у неё такие очаровательные всегда были, глазки пуговки. А Кохаку что? Она была как сорняк, который хоть где прорастёт. Росла сама, присмотра особого не требовала. Воспитывали двор и шишки. А вечные переезды и вовсе добили. Кохаку и Рури — такие похожие, почти как близняшки. С одной маленькой особенностью. Рури красивее. — Сестрёнка! — Рури очаровательно подняла руки перед тем, как обнять Кохаку. — Да? — Кохаку от души Рури улыбнулась и сама напрыгнула на неё с объятиями. Рури красивее. И это хорошо. — Угадай, кто к нам пришёл! — Хром? Не пускай его, он опять будет ныть, что домашку плохо сделал. — Не угадала, не Хром. — Эээ? — слегка удивилась девушка, — Цукаса? — Нет! — Тогда… — Могу я войти? Кохаку, казалось, снизу вверх наливалась краской, становясь похожей на спелое красное яблоко. И без того лохматые локоны цвета блеклого сена встали дыбом, конопатые щёки горели от… …От вселенского афига! — Конечно, можете, — пихнула локтем свою младшую сестру Рури. — Спасибо, что открыла дверь, — Ген учтиво кивнул старшей из них. Рури на жест учителя чуть глупо хихикнула, и Кохаку в привычном всем раздражении закатила глаза на обоих. За ней, блин, такооой мужик бегает… (Хром зовут). А она? Асагири-сенсей пришёл в гости? Нам ему глазки теперь строить, чтобы не отругал? Отстойнее и не придумаешь. Фе. Девчонка по-хулигански стрельнула глазами на Гена. Ещё и вырядился для визита… Галстук какой-то дурацкий в цветочек напялил. Носки стрёмные. Брюки зауженные. Посмешище, а не классрук. — Уютно… у вас тут, — обвёл взглядом периметр Ген, расположив руки на талии. Внимательный учитель не мог пропустить обильного внимания ученицы своей персоной мимо мозга: — что такое? Я выгляжу странно, моя дорогая Кохаку? — Вы всегда выглядите странно. Не делайте вид, что Вы в шоке. — Кохаку! — возмутилась невежеству младшей сестры Рури. — Всё окей, — Ген сопроводил слова жестом. — Жаль, что тебе не понравился мой аутфит сегодня. Ради вас, девочки, я решил стать ярче. Мне не идёт? — Придурочный аутфит. — Хахаха, очень жаль! — внезапно засмеялся учитель, — а ведь я оделся под твою палитру! — Ч-чего?! — Нуу, ты любишь неоновые или розовые оттенки в толстовках, кедах… Это довольно модно, я решил, что хочу так же. Ты очень стильная, Кохаку-сан. — Рури куда моднее! — Ничего не могу сказать, — покачал головой Ген, — я редко вижусь с твоей сестрой. Рури и Кохаку живут в одной комнате на двоих, которую поделили на две половины — вот что понял учитель. Одна половина залита солнцем, часто убирается, на стенах развешаны плакаты подростковых музыкальных групп и фотографии с лицами популярных актёров. На второй, в это же время, даже человеком не пахло. Вероятно, Кохаку в их с Рури комнате только спала — днём и утром училась, вечером работала в баре, а ночью всё же показывалась своей совершенно необустроенной половине с голыми стенами. Дом довольно большой и даже по-американски «семейный», имеется своя эстетика, если смотреть снаружи, однако, если войти внутрь, становится понятно, что он не очень-то и обжит. На ступеньках лестницы, ведущей на верхние этажи, разбросаны детские игрушки. Где-то можно увидеть выбитое после смерча окно. А последний такой природный катаклизм — помнит Ген — был аж неделю назад! Под носками неприятно хрустят крупицы песка — откровенно грязно в комнатах. А детальки конструктора, будь они прокляты, выглядят слишком заманчиво, чтобы не наступить на них всем своим малым и немалым весом. (Ген дважды наступил на Лего в этом доме и готов был встретить второй апокалипсис хоть сейчас и сдохнуть, чтобы стать Кинро равным по статусу «то ли жив, то ли мёртв»). — Сколько детей в доме? У вас кто-то гостит эти дни? — Родных всего двое, — сважничала Кохаку, — а живут здесь целых 8 детей, в конечном итоге. — Что? Откуда столько? — Откуда-откуда… Приёмные! — Это дети нашего друга семьи, мистера Джаспера… — осторожно поправила сестру Рури. — К сожалению, он погиб во время природных аномалий на севере. И нашим родителям пришлось их усыновить. — Сколько вам лет было, когда это произошло? — Мне было 6, а Кохаку всего 5. «Всего 5». Занимательно. — Вы ничё не подумайте, всё не так плохо, если сравнивать с положением Юдзурихи! — Кохаку дёрнула Гена, что уже направился к выходу из комнаты сестёр, за рукав. — Огавы-сан? Ты имеешь в виду её положение в плане беременности? — при виде разозлённой ученицы он притормозил. — Д-да нет же! — раскраснелась та, — её родители вообще… пользуются тем, что правительство платит за поднятие демографии неплохие деньги! — Серьёзно? — Мне незачем врать! За 7-го ребёнка дают медаль «матери-героине» и большой денежн… — Я разберусь с этим позже, хорошо, дорогая Кохаку? — Ген потрепал неугомонную девушку по макушке, сделав её лохматые волосы ещё более лохматыми. — Сравнивать чужую ситуацией со своей — это не очень хорошо. Огава могла бы на тебя обидеться. — Но она же меня не слышала!.. — Говорить всегда нужно, думая: «А если бы она меня сейчас услышала?». — Вы и сам выглядите как великий сплетник, учитель… — Не спорю. Я и есть. И я обычно определённо восхищён твоей прямолинейностью. — А сейчас Вы сделали мне выговор, якобы я обсуждаю человека за спиной. — Баланс, Кохаку! — Похуй. — Простите мою младшую сестру, пожалуйста! — Рури сделала чистейший японский поклон в извинении. — И опять же. Всё в порядке. Хотя, конечно же, мне было бы куда приятнее, если бы на меня, как минимум, не использовали нецензурную лексику, — Ген мягко опустил взгляд на Кохаку. — Люблю учеников, относящихся ко мне с уважением. — А спрашивали ли Вы себя, нужна ли мне Ваша любовь? — девушка резко развернулась к выходу, ударив при этом учителя своим хвостиком на затылке по подбородку. Ген заметил, что она, мельтеша прочь, схватила что-то со стола. И зажала крепко — как самую ценную вещь, что имела. — Не знаю, почему Вы тут, — продолжила она тихо, — но у нас всё в порядке. Ясно? Не делайте вид, что Вам не наплевать… Как и всем остальным, — с этими словами она, громко топая ногами, ушла. Ген, тяжело вздыхая, поправил тугой галстук под воротником. У Кохаку непростой характер. Но именно так она справляется со своими проблемами. И она молодец. — Кохаку, на самом деле, очень-очень добрая, — произнесла Рури, быстро хлопая глазками. — Да… Я знаю. — Правда? — Правда, — ответил Ген искренне. — А где Ваш отец? Что-то его не видно. — На работе. Он много работает. — Понятно. И Кохаку тоже… много работает, верно? — Так Вы знаете о её работе официанткой? — Да. — П-пожалуйста, только не жалуйтесь об этом никому выше! — схватила классного руководителя за ладони девушка. — Прошу, позвольте ей работать или… позвольте уволиться, но… не исключайте… пожалуйста! — Я знаю об этом давно, но пока никому об этом не докладывал. Рури, я не совершаю поспешных действий, не разобравшись в ситуации. Никогда. — Я бы тоже работала, если бы мне здоровье позволяло! Я тоже хочу, чтобы нашему отцу было хотя бы самую чуточку легче!.. И мне… — Очень стыдно за бездействие, полагаю? — Да. Да, верно. Ген с пониманием кивнул и осторожно вытянул свои ладони из горячих ладошек Рури. Он проводил ученицу на её половину комнаты. — Дело идёт к вечеру. У тебя повышается температура. Тебе стоит отдохнуть. — И всегда так. Меня постоянно куда-то отводят, говорят сидеть, не лезть, — казалось, ещё несколько слов, и девушка начнёт плакать. — А я тоже хочу быть везде, знать обо всём, учиться. Вместе со всеми. Рури всё же отвернула своё лицо к окну. Ген опустил взгляд вниз, чтобы позволить девушке — втайне от него — поплакать. Она хочет быть сильной. И я дам ей возможность почувствовать это. — Простите… Не знаю, чего это я, — утёрла ладонью мокрые щёки Рури. — Твоя история напомнила мне меня, — начал Ген спокойным тоном, — если играли во что-то спортивное, я сидел в запасных. Даже если и умел делать то, на что не каждый был способен. Прыгать высоко и отбивать мяч во время игры в волейбол, например. — Что Вы делали в таких ситуациях, Асагири-сенсей? — Я? Пфф, в волейболе — точно ничего. — А если серьёзно? — В некоторых ситуациях мы не в состоянии что-либо изменить. Тогда и приходит смирение. Однако… были вещи, в которых «мириться» казалось мне чем-то диким. В этих ситуациях я и начинал делать то, что заставляло других думать обо мне в первую очередь не как о человеке, который страдает от болезни, а как о том, кто вершит своё дело сам. И справляется лучше многих. Поверь, если дело касается подобных вещей, никто и не вспомнит, что с тобой что-то «не так». — Одно из таких дел — это преподавание? — глаза самых лазурных небес наполнились тяжёлой глубиной. Асагири видел в них более не хрупкую девушку, сидящую, уныло опустив макушку. Он видел сильное вдохновение. — А ты как думаешь? — Я знаю, что Ваше призвание — это быть учителем. — Я очень рад это слышать. — Только… — Мм? — педагог сделал два быстрых кивка вбок. — Наш класс сложный. Я думаю, Вы это и сами поняли… Так что, если с нами вдруг что-то пойдёт не так, то это не Ваша вина. Просто мы — ужасные ученики. — Нет. Это будет означать только то, что я был плохим учителем. — Только не говорите, что правда верите в нас… — Конечно же я в вас верю, что за глупости. Так что, если мы в итоге не придём ни к чему, можете спокойно обвинять меня в том, насколько я бесполезен. Безалаберен. Ленив. — А я думала, это мы бесполезны и ленивы, — хихикнула девушка. — Кстати говоря, ты выполняешь мои домашние задания? Рури тихо кивнула. — Ты определённо не бесполезна и не ленива, раз работаешь так усердно. И я непременно… — Цените это. Я знаю. Много раз слышали, — она говорила это в свою широкую улыбку. Во время разговора с Рури Ген дал себе волю: не сдерживал ни кивки, ни приседы, ни новые прибамбасы, что он не так давно заработал. И Рури каждый раз безобидно всему удивлялась. Да, она была не такой, как Сенку или тот же Кинро — она не могла игнорировать новые и новые выходки мужчины, даже если и знала, что он не специально. Но Ген знал, что Рури не боялась его и, уж тем более, не думала о нём плохо. Под конец она смотрела на него с нескрываемым восхищением. А Ген понял, что если бы она посещала уроки с другими наравне, она достигла бы блестящих результатов. И никто бы не посмел назвать его учеников «бесполезными». «Безалаберными». «Ленивыми». — Рури-чан, извини за такие вопросы, — Ген дёрнулся вперёд, когда подходил к ученице, — где обычно сидит твоя сестра, когда обижается? — На чердаке, — девушка смотрела на классного руководителя с некой заботой. — Ничего, если я навещу её? — Может, я сама схожу за ней? Вы можете удариться… — И ладно, — хмыкнул Ген. — Помнишь, Рури? Я не запасной, сидящий на лавочках. — Помню. Извините… И Асагири неуверенно покинул комнату девушек, водя ладонью по обшарпанным обоям на холодных стенах. Стопы ещё натыкались на детали разных наборов конструктора. В окно кто-то кинул резиновый мяч, заставив учителя вздрогнуть. Издалека были слышны приглушённые крики детей и надломленные голоса мальчишек-подростков. Ген был удивлён, что Рури так легко впустила его в дом, а затем — в их с младшей сестрой комнату. Учитель поначалу отнекивался, потому что имел достаточно приличия не соваться туда, где живут две юные барышни. Кинро, докинь мне несколько баллов за благородство, ну. Рури, однако, была очень настойчива. Она и сама хотела, чтобы Ген побеседовал с Кохаку. Асагири напоследок взглянул на скрипучую деревянную лестницу, ведущую на верхние этажи. Сглотнул вяжущую слюну и со стуком опустил свои острые колени на пол. Не дёргайся, Ген. Ради своего же блага. Не дёргайся.***
— Oh là là. Ген оглянулся по сторонам в темноте, когда просунул голову в люк на потолке. Его громкий голос заставил пыль на полу слегка всколыхнуться. Пробивающиеся с нижнего этажа лучи света создавали в медленно летающих пылинках блеск. Мужчина тяжело опёрся о собственные локти, чтобы подняться на чердак полностью. Просунул одну ногу, вторую и, навалившись всем весом, еле не позволил своей туше упасть обратно. Осталось напольную дверь чердака захлопнуть. Ген стиснул зубы — снова придётся приложить ненавистные физические усилия. Сверху — с потолка — на лоб упало несколько прохладных капель. Гена пробрало от здешней атмосферы. От стен воняло сыростью, а если пальцами повести по полу, то можно было собрать ком из паутины. Половицы скрипели. Детские голоса из низов доносились до его ушей, не давая забыть, что под ним — два этажа. А доски здесь трухлявые. А ноги у Гена трясутся. И сам Ген тяжёлый. Всё тело поразил сильный кивок. Порыв. Шею учителя неприятно защемило, заставив его тихо взвыть. Асагири дёрнулся в сторону, разрезав пальцами в паутине сырой воздух. Но локти опускать уже было некуда. Пусто. Ген успел только пискнуть, потому что начал головой вниз вываливаться из чердака. Листья как в прошлый раз меня не спасут. Зато спасёт… — Кохаку? Ген улыбнулся. Девушка, сквозь зубы тяжело дыша, вцепилась в ладонь учителя. Тускло. Разглядеть эмоцию на лице подростка было невозможно. Ген слышал только её тревожное дыхание. И чувствовал то, как она, поднатужившись, тянула его к себе вверх. — Вы… Вы пришли сюда, потому что Рури сказала?! — Кохаку прокричала вопрос, когда с облегчением упала на пол, а Ген мёртвым грузом повалился наземь по её правую руку. — Ха?.. Я пришёл сюда, потому что таково моё желание. И я спросил у Рури, где ты… хух… — Отдышитесь, потом говорите, — закатила глаза на слабака Кохаку. Асагири осмотрелся. — Я думал, тут как в фильме ужасов, а ты сюда всё для комфорта притащила, оказывается. — Вы не видели, в каком состоянии моя чёртова половина комнаты? — Видел. Думал, ты только спишь там. — А остальное время я здесь, — гордо стукнула себя в грудь девушка, — это — моя берлога! Да уж… Самая настоящая берлога. — Кохаку, ты же совсем посадишь себе зрение, если будешь читать в темноте. — А с чего Вы взяли, что я читаю? Ген достал из заднего кармана брюк телефон, включил фонарик и посветил на синеватый матрас у стены. На нём лежали несколько тетрадей, ручка и куча фломастеров. — Вот поэтому. — Да как Вы вообще увидели?! — Я вижу всё, что касается моих учеников. — Вы ужасны! — Не спорю. Кохаку, очухавшись, побежала к своему матрасу и начала в спешке собирать всю канцелярию в одну кучку. Ген за ней внимательно наблюдал. — Ты здесь рисуешь? — он посветил фонариком на быстрые руки Кохаку, чтобы помочь той убирать. — Тч! Делать мне нечего! — У тебя очень красивые фломастеры, — отметил Ген, поднимая с пола один. К его ногам подкатилось ещё несколько. Кохаку даже сквозь темень побагровела. — С-самые обычные! Отдайте! — «Пожалуйста». — Позялюстя, — Кохаку недовольно вывалила язык, после чего силой отобрала у учителя фломастеры. Ей не нравилось то, что он с любопытством их вертел и рассматривал. — Не рисую я. Не умею. — Разве ты не творческий человек? — С чего такая инфа? — С твоих эссе. Они полны экспрессии, пусть и хромают по части грамматики. — В буквах выражать свои мысли отстойно. Нет бы в словах. — Слова не вечны, моя дорогая Кохаку. Нам крупно повезло, что прошлый апокалипсис оставил нам записи наших предков. Записи. Слова их — абстрактные — давно выветрились. Ушли в небытие. — Зачем такой дуре, как я оставлять что-то потомкам? Я не против, если мои слова тоже забудутся. — Я храню ваши эссе. Одно за другим — эссе развивает ваш навык письма. В конце пути, что на деле является лишь началом всего, вы обязательно сравните ваше последнее эссе с первым. И тогда ты поймёшь, что всегда была мудрой. Разница была только в твоих стиле и орфографии. Ген и не заметил, как последние предложения говорил в пустоту. Он удивлённо взглянул в сторону матраса. Сделал полный оборот вокруг своей оси с максимально глупым выражением лица. — Кхм! — кашлянула в кулак Кохаку. — Держите. Асагири широко улыбнулся ученице, оказавшейся сзади, и с большой охотой принял из её рук тетрадь. — Фломастеры мне были нужны, чтобы отмечать записи разными цветами, — буркнула под нос Кохаку. — Я пряталась от спиногызов на чердаке, чтобы делать Вашу сраную домашку. Вот и всё. — Вау… Ты отмечала слова по французскому женского рода зелёным цветом, а мужского — фиолетовым? — Ага. То, что розовый цвет для девочек, а синий для мальчиков — такая фигня… — Согласен! — Ген направил свет фонарика от телефона на раскосые буковки. — Ты так тщательно подчёркиваешь конспекты! Достойно уважения. — По-другому просто не пойму. Я такая… Ну, не знаю, дура, что ли… Мне всегда было мало услышать или увидеть. Мне для полного запоминания надо ещё и пощупать. Ген свалился на пол, скрестив ноги. — Просто ты кинестетик, Кохаку-чан, — он перевернул страницу потрёпанной тетради. — Кина-кто? — Воспринимаешь бòльшую часть информации не через слух или зрение, а через другие ощущения. Например, через осязание. — Ха-ха, а есть те, кто через обоняние? — Есть, конечно, — Асагири звонко присвистнул. — Значит, мне ещё повезло. А Вы не свистите — денег не будет, — а ты прикольщица… Есть три типа людей: Кинро, Рури и Кохаку. — Ну а Вы… как лучше запоминаете?.. — Я? — ого, так Кохаку интересно! — Хммм, смею полагать, что на слух. — Понятно. Ген захлопнул тетрадку ученицы и торжественно протянул её ей. — Я хотел бы просмотреть твоё последнее задание. — И?.. — Где оно? — Не сделала. — Было слишком тяжело? В чём у тебя сложности? — удивлённо спросил Ген. — Ни в чём. Я… соврала, что не сделала. Я сделала, просто не сдала. — Почему? — Да потому что фигня! Потому что мозгов у меня маловато, вот почему! — Но ты же сделала его, верно? Могу я посмотреть? — Я плохо сделала. — Оо, ты правда так считаешь? — Ген даже как-то зловеще кивнул несколько раз вбок. У Кохаку аж глаза на лоб полезли. — Я плохо сделала! — повторила она громче. — Хорошо, — скрестил руки Ген, — тогда сама дай своей работе оценку. Какую дашь, такую и поставлю. — «Два». — Окей, поставлю тебе два сразу, как приду завтра в класс. — Нет! Стойте! — Кохаку потянула уже вставшего с пола Гена за ткань брюк. — «Три»! Я точно выполнила задание на тройку! — Да ну? Хорошо. Но… А что, если выше? Тогда ты испортишь свои четвёрки, что шли до этого. — Но я точно не могла выполнить последнюю домашку на оценку «хорошо». — Хочешь сказать, я научил вас последней теме настолько плохо, что ты даже не уверена в том, что написала? — Это не Ваша вина. — Тогда почему ты прячешь от меня этот вырванный листочек? — поднял вверх свои тёмные брови учитель. — Никогда не обесценивай свой труд, дорогая Кохаку. Мне важно каждое ваше задание. Если ты настолько не ценишь свои работы, это значит, что ты не уважаешь и меня. — Я вовсе не… — темень к тому времени была не такой глубокой. Глаза привыкли к недостатку освещения на чердаке. И Ген видел, что Кохаку смотрела на него со злостью. — Я уважаю Вас! — выкрикнула она с яростью, — даже домашки эти Ваши дурацкие выполняю! Я каждый день прихожу домой с работы уставшая, чтобы, блядь, сесть за что? За домашнюю работу! Хах, это же смешно!.. А вот Ген смотрел на Кохаку с отцовской гордостью. — Молодец, Кохаку. Ты очень способная ученица. И одна из лучших эссеисток на моей памяти. — Да-да, врите мне больше… — девушка согнулась в целях отдышаться после криков. — Не хочешь опубликовать своё эссе? — Шутите? — Нет, — осторожно положил ладони на плечи Кохаку Ген. — Впредь не обесценивай свои старания. Ты оскорбляешь меня своей неуверенностью. — Вы говорите так, словно возлагаете на меня какие-то надежды. А ведь учитель Уингфилд говорил, что я даже в следующий класс перейти не смогу. С такими-то отметками. — Это мы ещё посмотрим, — подмигнул Ген. — Ну что, покажешь мне своё последнее эссе? — Ладно… Оно в мусорной корзине. Молитесь, чтобы Рури не вынесла мусор. — Настолько ты… — Заткнитесь. Знаю. Кохаку специально отвернулась, когда увидела, что у Гена опять произошло «что-то». «Что-то», потому что не хватало кругозора. — Вы там всё? Я открываю люк? — вдруг он стесняется так делать при мне? — Спускайся первая. — Спущусь, ещё и руку Вам подам. — Ого! — Хиляк, — усмехнулась Кохаку.***
На следующий день на всеобщей школьной доске с именами участников олимпиады висели имена двух учеников из класса Гена:«Сенку — физика.
Кохаку — английская литература.
[Куратор: Ген Асагири]».
— Мдаа… Ишигами я ещё понять могу, а эта-то куда полезла? — ухмыльнулся Ксено, разглядывая знакомые и незнакомые инициалы. — Клянусь, чуть кофе не подавился, когда дуэт разумников увидел. — Куда надо, туда и лезут. — Дерзишь директору? — Я думал, мы друзья. — Как смело, мосье конфитюр. — То круассан, то конфитюр… — Кстати. Сегодня в учительскую пацан приходил — шнур такой худощавый (прям как ты) — мялся долго, имя учителя, к которому пришёл, вспомнить не мог, ты прикинь? — Что, так и не вспомнил? — Я ему говорю: «Опиши хотя бы внешний признак». — И он? — Не смог, — откровенно угарнул Ксено. — Сказал, что был слишком мал тогда, чтобы сейчас хоть что-то вспомнить. Помнит только то, что очень его любит или что-то в этом роде. — Интересно, может, это ко мне… — Мечтай. Если не ко мне, то не к тебе тем более. Ха-ха. Ща уржусь. — Возвращаясь к Сенку с Кохаку… — вернулся обратно в тему Уингфилд, — Асагири, эти двое правда будут представлять твой класс? Не прикол какой-то? — Не прикол. И «Пока двое», мистер Уингфилд, — уточнил Ген с язвой. — И они ещё всем покажут.***
Ген присел на край узкой одноместной кровати, явно не рассчитанной на двух распалённых мужчин. За окном шипел ливень. Как всегда безумно — на грани апокалипсиса, смерти. Ветки дерева стучали по стеклу, задавая одинокий ритм в этих глухих каменных стенах. В стенах, в которых были слышны только звуки сбившегося тяжёлого дыхания, налитого желанием обоих; собственного сердцебиения, что невыносимо гулко отдавалось в ушах, заглушая тарабанящие по железным трубам дома капли; монотонного нытья Гена, который вовсю метался на простынях, пока его запястьями прижимали к кровати, целуя в неумолкающий рот до одурения. Среди того, что вырывалось у Гена из глотки, Кинро иногда мог чутким слухом выхватить:«Выеби».
— Правда?.. Мы правда хотим это сделать? — переспросил он на всякий случай, задыхаясь, и вновь затягивая Гена в долгий ненасытный поцелуй. Затем Кинро, выдохнув извинение в чужие красные — от того, что их подолгу мусолили, задевая зубами, — губы, отстранился. В то время как Ген через густую дымку наслаждения в глазах наблюдал. Кинро обнажил свою загорелую шею, распахнув высокий ворот рабочей рубашки. На ней ещё остался темноватый след от синих чернил. Даже такая мелочь в нём возбуждала. Кинро вытянул из-под воротника душащий чёрный галстук, в конце концов открыв обзор на сильные ключицы. Это вызвало у Гена сдавленное «вау», и тот посмотрел на него с неуверенным вопросом в глазах. Гену казалось, он мог бы ухватиться за эти острые ключицы пальцами. — Ты красивый, — прошептал Ген с восхищением. Кинро с оттянутой улыбкой повернулся к другу спиной. Ген знал, что сейчас будет. Мужчина мучительно медленно снимал с себя рубашку, в конце задержавшись — не высунув из рукавов руки. Заставив одежду просто висеть. Испытывает Гена. La catin. Полупрозрачная ткань, пропускающая сквозь себя оранжеватый несмотря на обильный ливень свет фонарей с улицы, открыла Гену вид на острый контур сильной спины Кинро, постепенно переходящей в точёную талию. А затем — в узкие бёдра. Испытывает? Скорее, дразнит. Ген ждёт, когда в ответ на его «Ты красивый» последует «Я знаю». Кинро, когда разворачивается к Гену, вальяжно снимая очки, говорит вполне очевидное: «Ты тоже». Очки Кинро на полу. Галстуки двух мужчин связались в узел. Ген думал, что сойдёт с ума в этих четырёх стенах, отражавших его пошлый бред, слетающих с губ. Дождь всё шипел. Кинро осторожно протянул свои большие ладони к тонкой талии мужчины, что лежал на простынях, раздвинув перед ним ноги. Его грудь тяжело вздымалась и опускалась от волнения. А лицо просило. Тонкие длинные пальцы нежно провели по бокам Гена. Кинро костяшками оглаживал его изящный контур. — Мои пальцы холодные. Прости. Ген уверенно переплёл свои пальцы с чужими. Повёл вверх по своему телу. И Кинро, набравшись смелости, полез к воротнику чужой рубашки. Ген тихо вздохнул, когда мужчина, распахнув края его одежды, поцеловал его в шею. Затем спускался ниже, ниже и ниже — очень осторожно, с невероятным трепетом, словно имея дело с тончайшим фарфором. Ген раздвинул ноги шире и притянул друга к себе. Заключил между ног, обвил спину, позывно двигая бёдрами. Ближе к паху. Вот так. Кинро на это лишь усмехнулся. — Как похабно. Ген показал Кинро язык. — Я приму это на свой счёт, — мужчина погладил Гена тыльной стороной ладони по щеке. — Возьми его. Мой язык, — глаза Гена с ужасающей радостью улыбались, в то время как острые уголки губ хищно поползли вверх. — Я же такой болтливый. Оторви с корнем. Кинро с осторожностью коснулся своим языком языка Гена. По телу пошла мелкая дрожь. Другому хотелось больше. Быстрее. Жёстче. Асагири просунул свой язык меж зубов Кинро, шумно выдыхая ему прямо в лицо. Кинро вцепился в его плечи, обсасывая вертлявый язык, что нагло лез будто в самую глотку. Они коснулись губ друг друга. Давясь. Одними трясущимися руками спрашивая, всё ли в порядке. Это было состояние, когда глаза закатывались от ощущений. Ген готов был хоть умереть от рук друга в постели. Ниточка слюны потянулась вслед за губами Кинро, который, весь ненормально сострясаясь от нехватки воздуха, отодвинулся, чтобы хоть на мгновение отдышаться. Ген раскашлялся. На уголках его глаз скудно выступали слёзы. Он не мог перестать кивать. Или выкрикивать полный бред, тонко граничащий с адекватностью. И Ген схватил Кинро за щёки, шмыгая носом. Рот его то открывался, то закрывался. Беззвучно. — Ты… плачешь? — тёмные брови сдвинулись к переносице. Он крепко обнял Гена, покачивая. — Прости. Прости меня. Ты не хотел этого, да? Я не понял, что это ты просто… как всегда, — голос Кинро больно надрывался. Кинро хрипло посмеивался под завывания Гена, который просто терялся в голосах. — Нет!.. Нет! Блядь! Твою мать! Сука! — Ген, всё в порядке. Я с тобой, — он прижался своим лбом ко лбу Гена. И вздохнул, удерживая того в руках, чтобы не соскользнул. Не ударился. — Н-ненавижу!.. Tue-moi! Аh… Ah! Foutu! — Ген ныл в те самые ключицы мужчины, что так желал в самом начале. Он резко кивал, дёргался, пытался присесть, утягивая при этом и Кинро за собой. Минуты шли. У Кинро разбиты губы. Из носа вязким ручеём потекла тёмно-багровая кровь. — Ген… Всё хорошо, не волнуйся, — как бы ни держался, голос всё так же жалко умолял. Кинро не спешил вытирать кровь, потому что считал, что лишь усугубит волнение Гена. Терпел стоически, смешивая колючую соль из глаз с красными разводами на щеках. Тело дрожало. Ливень не смел прекращаться. Мужчина вставал на ноги и опять обнимал, размазывая кровь, слёзы и сопли по чужим седеющим волосам. Даже если Ген бил лбом. Даже если кричал во всё горло, иногда давая затрещину. Когда хромая нога подводила, Кинро отступался, падал. Ген переживал. Хуже. Выходило только хуже. Дрожащими пальцами Ген провёл по брекетам Кинро на зубах. Кинро оттянул верхнюю губу, чтобы дать тому сделать то, что он хотел. Лишь бы ему стало лучше. Пожалуйста. Пожалуйста. — Кинро, — улыбнулся Ген, которого всего нездорово потряхивало, поддевая ногтём железный замочек брекетов на чужих зубах, — я… я люблю тебя. Я… — Я тоже… тебя люблю, — прижался щекой к руке Гена Кинро, зажмурив глаза. — Что ты собираешься делать, милый? — Одно желание из списка на случай второго апокалипсиса, полагаю. — Что за желание? Г… Ген пропихнул большой палец в рот говорящему, призывая открыть шире. — Трахнуть тебя, когда ты носишь брекеты. — Что?.. Минет с брекетами? Ты можешь пораниться! Ген, ты шутишь… — Ну и что? — Что «ну и что»?! Даже если я буду предельно аккуратен… А если ты опять дёрнешься?! Ты об этом не подумал?! — И что с того, Кинро?! Это моё тело! И если я хочу его калечить, тебе не должно быть до этого никакого дела! — Асагири схватил двумя пальцами Кинро за едва выступающие худые щёки. — Никакого, блядь! — после крика, разнёсшегося по стенам, Гена словно отшвырнуло в сторону. Кинро смотрел застывшим взглядом по-прежнему вперёд. В место, в котором на его глазах упал силуэт. — Но мне… есть до этого дело… — он быстро захлопал глазами, игнорируя крупные капли, мутнящие серый обзор. — Если не мне, то кому?.. Если не твоё дело, то чьё? Ха… — утёр глаза локтем он. — Какое же... Предательство. Кинро делает два больших шага вперёд. Ген, не поднявшийся с пола, в непонятках смотрит на друга снизу вверх. Кинро делает третий шаг, но с грохотом падает. Стены сотрясаются. Ливень шипит за окном. Как телевизор с каналом, который никогда не работает. Как змея, выползающая из-под мокрого грунта. Ген отчаянно мотает головой. Кинро встаёт на локтях, улыбаясь разбитыми губами. Ген ловит такой его образ не в первый раз. Кинро шатает и просто мотает из стороны в сторону. Походка то ли пьяная, то ли больная. Он идёт вперёд, голыми стопами наступая на разбитые стёкла очков. Ген визжит что-то на выдохе. Его не слышат. За окном прогремел гром. Ген возвращает свой взгляд обратно. Синие, красные огни ударяют его по глазам, когда он пытается выцарапать взглядом своего друга. Ген слышит вой сирен, скрежет машин стоит в ушах. Дыхание затруднилось, как если бы он тащил на себе бессознательное тело. Опускает опухший взгляд вниз. Неестественно вывернутые суставы. Асагири смаргивает картинку, точнее, пытается, но она никуда не уходит. Кинро лежал как поломанная кукла. На лице застыла эмоция испуга. Руки его остервенело вцепились в грунт. Ливень смешал тело с грязью, тяжёлыми каплями втаптывая извернувшегося мужчину без ноги в землю. Ген не может перекричать погоду. Это был конец. Его собственный конец мира, который он не желал заставать в таком возрасте. — Ёбаный… Блядь! Чёрт! Да пошло оно! Ген просыпается в постели с застывшем в горле криком. Холодный пот. Ежедневный кошмар об одном и том же, чего точно не было. Не было? Не было? Холодный пот. Ежедневный кошмар. Мокрая от пота постель. Эрекция, нахлынувшая в самом начале сновидения. Ветка стучала в окно, словно просясь к одинокому педагогу в гости. Резкая вспышка экрана телефона. Пришло уведомление от того самого осточертевшего анонимного запугивателя.Тема: «Пропал без вести 7 лет назад…»
Ген смахивает это дерьмо и своими дрожащими пальцами набирает один и тот же номер. Его любимый номер, цифра за цифрой. И жмёт на зелёную кнопку с трубкой. Вслушивается, обняв худые колени, прикрыв красные опухшие веки, в монотонные гудки. А ливень всё шипел.***
Hi. Who me? Why?
Feet don't fail me now
Take me to the finish line
Oh, my heart, it breaks
Every step that I take
— Опять. ««Надвигающийся апокалипсис», — предупреждают учёные в n-ный раз. Природные катаклизмы и эпидемия, идущая с Запада. Наиболее высокая смертность была зафиксирована…» — Чёрт, а можно уже что-то другое? — шикнул на тусклый древний телевизор Ксено и отшвырнул пульт в сторону. Учитель ещё долго моргает в потолок — в ожидании, когда сон его настигнет сам. Или шум дождя сгинет навек.Don't make me sad
Don't make me cry
Sometimes love is not enough
And the road gets tough
I don't know why
Keep making me laugh
Ветер поднимал с земли листья, заключая их в вихре, и топил в глубоких лужах, что делались всё больше. Деревья качались из стороны в сторону. Он ворчал, что когда-нибудь их точно оторвёт из травы с корнем. Мужчина в очках открыл окно настежь и присел на подоконник, высунув ноги на улицу. Хотя, ветер сделал так, что окно, наверное, больше никогда и не закроется. Пальцами Кинро протолкнул наушник глубже в ухо, надеясь, что музыка и шум природы смешаются. Небо было серым, как глаза человека, которого он так сильно любит до сих пор. Сколько бы лет ни прошло.Let me kiss you hard in the pouring rain...
Композиция внезапно останавливается. Звонок. Кинро немного удивлённо поднимает трубку. — Кинро… пожалуйста, нам надо поговорить! — слышит он с другого конца провода. — О. Ген? — А ты правда Кинро?! Скажи, что это ты! — Ты звучишь взволнованным. Что-то случилось? — Ничего. Нет, правда, ничего, — тихо сполз вниз по стенке Ген, прижимая телефон ближе к уху. — Очень хотел с тобой поговорить. Кошмары снятся, сам понимаешь. О. Ты же помнишь, как мы сегодня зубы… то есть, ты чистил их, да… Давай это обсудим! — Конечно. Давай, — Кинро смотрел на то, как стремительно портится погода. — А что ты делал до этого? Тебя, если честно, плоховато слышно. Стоп. Что за свист ветра? Чувак, ты что, на улице? Охренел?! Заходи быстро! — Хахаха! Зайду, но можно моя песня до конца доиграет? — Какая, нахрен, песня?! Марш похоронный?! — Ну, любимая, — ответил Кинро легко. — Больно радостный ты в последнее время. — Люблю тебя просто очень сильно. А так, ничего хорошего. Всегда рад тебя слышать, даже если ты прерываешь мои любимые строки. — Подозрительный… — Хахахаха! — Вот опять! — Не ори, я тебе перезвоню ровно через минуту и 20 секунд. — Ээй… Ген ещё немного нервно дышит в трубку. — Слушай… А ты… — от чужого стремительного ответа он прикусывает язык. — Точно существую. Хватит уже. — Ты читаешь мои мысли, а значит, тебя точно нет. — Уморительное заявление, — вздохнул Кинро. — Ладно. Хочешь, я запишу тебе, как идёт дождь? Тогда точно убедишься. — Лучше сам заходи. Зачем мне эти дурацкие пруфы… — Точно? Ну, смотри у меня. Не сходи с ума без моего ведома. — Без твоего? Ты у меня всегда со мной. Всегда. — Надеюсь, что я в твоей голове Совесть и Миролюбие, а не весь остальной сор… После этих слов мужчина послушно скользнул внутрь комнаты и закрыл за собой окно. Ни ветра, ни объёмного шипения назойливого ливня. Руки ещё немного покалывало от внезапного тепла доисторического обогревателя, но это ничего. Всех ждут худшие времена — уверен он. А Гена ждут нелёгкие. Ему нужна должная поддержка. Одному придётся слишком тяжело… Даже такому стойкому и несносно целеустремлённому парню как он.So choose your last words
(Так что выбери свои предсмертные слова),
This is the last time
(Ведь этот раз — последний),
'Cause you and I
(Потому что ты и я),
We were born to die
(Мы были рождены, чтобы умереть).