***
Студент-Кинро не помнит, с каких пор у него образовалась привычка прятаться в маленьких укромных местах. Маленькие помещения — самые уютные. Низкие потолки — не создают ощущения опасности. Вот только холодно до дрожи в кладовой дома. И нет, за ним нет никакой погони. И нет, дело не в родителях, — обхватив руками острые колени, сидя на деревянном ящике в полном одиночестве, Кинро свято в это верил. Родители всегда напрямую выражали любовь, так он думал, по отношению к сыну (хотя отец воспитывал в суровой мужской строгости, следуя которой объятий от него можно дождаться только на день рождения), а их гнева или недовольства в рутинных вещах Кинро не боялся. Было бы за что ругать такого прилежного. Иногда, разве что, внизу живота в узел скручивало от страха того, что не примут. Разочарование пугало больше, чем факт возможного наказания. Как представит, что мама плачет, потому что целовался на автобусной остановке с каким-то парнем в мешковатой толстовке вместо нежной девушки в вельветовой юбочке, так желчь органы проедает. Дело вовсе не в предках. Да и нет их сейчас дома. Уехали по делам. Привычка бесцельно сидеть в ограниченном пространстве не имела для него никакого смысла. Он делал так, потому что хотел. Душа изнывала по какой-нибудь маленькой трещине в стене, куда можно было на время втиснуться, спрятаться, не обнажаясь целиком никому. Сначала, не задумываясь, Кинро выделил себе маленький кусочек за шторами в гостиной — он раздвинул их и в пространство между самими шторами и окном кинул кресло-мешок; затем закрыл щель между занавесками, надёжно стянув края вместе. Сам парень остался в этом маленьком мирке, построенном им же за три секунды. Там были только приятно согревающее тело тепло от падающего из окна солнечного света, скрипучее и шуршащее кресло со скомканным пледом и он сам, обласканный лучами ранней весны. В полудрёме. Спать хотелось ему в последнее время нещадно, и спал он, потому, помногу, чем немало пугал маму. Позже в ход пошли места, в которых было не так комфортно: Кинро бывал на чердаке, заваленной старыми детскими игрушками и отцовскими инструментами; бывал на застеклённом балконе, на котором его после обнаружил маленький Гинро и наябедничал, что брат «играет в прятки, а его не позвал»; бывал на крыше и чуть не скатился вниз с мокрой после дождя черепицы. С тех пор больше так не делает. Вдобавок, наверху оказалось ничуть не легче моральнее, чем внизу. Кладовая комната — идеальный вариант. И мозг подавал импульсы держаться на этом сыром холоде, пока пальцы на ногах в конец не окоченеют. «Закаляюсь», — поддержал себя Кинро, проведя ладонями по покрытым мурашками загорелым предплечьям. Со мной что-то происходит. Что-то. Не знаю, что именно. Но так мне легче. Если очень хорошо поднапрячь извилины, то можно вспомнить, что первая встреча с его одногруппником, другом и, по совместительству… Кинро мотает головой, сквозь клацающие зубы выпуская изо рта пар. Холодно. Первая встреча с Геном, самая первая их встреча, произошла в кладовой университета на первом курсе. Восходящий, до предела зарекомендованный староста, коего идеализировали и кому по-чёрному завидовали, как обычно искал место без единой души — тихое и крохотное, — чтобы остаться с собой наедине, только с собой, и сделать себе (себе ли?) лучше. Пока не набрёл на плохо освещенную комнатушку, в которой обычно техничка хранила швабры, тряпки и сильно пахнущие моющие средства. Очкастого зеленоглазого паренька добрая женщина с лучиками морщинок на висках знала, поэтому на просьбу присесть у неё отдохнуть отреагировала положительно. «Сиди, — говорит, — мальчик, на здоровье. Играешь с кем-то во что-то?». «Да, и скоро я уйду», — ответил тогда Кинро. В судьбу не верил никогда. Но тут если не Бог помог, так Дьявол. Тоска гложила и сжирала парня до того, не восполняя. Он умел испытывать и показывать радость. Умел смеяться. И, кажется, умел любить. Этот сероочий щекастый паренёк, который засядет в пустую дыру в грудине надолго, явно был подослан кем-то сверху. Кинро ведь говорила мать, что за непосильные испытания человеку следует должное вознаграждение. Но почему, чтобы встретиться с ним, надо было жить перед этим как в изоляторе? Почему, чтобы встретиться с ним, ему понадобилось позже поплатиться за так называемые минуты счастья разлукой? Поломкой того странного кашеобразного внутри? Исчезновением? Ген ввалился в кладовую как валенок, дёргаясь при этом словно червь и выкрикивая оскорбления. Удивительное зрелище, напугавшее старосту до усрачки. Тот говорил что-то невпопад, изредка поднимая свой растерянный плывущий взгляд на Кинро, после чего резко перестал делать то, чем занимался, и улыбнулся, протягивая руку. Его звонкое «О, староста! Так вот ты где, а то мы обыскались!» звучит у Кинро в памяти отголоском прошлого, словно никогда не существовавшего, до сих пор. И парень тогда спросил у Асагири, кто именно его обыскался. В ответ — задорное: «Ладно, эт я обыскался. Хочу петь Эдиту Пиаф на универском концерте в честь дружбы народов. Запиши, а?». Звучит в разбитой голове идентично, вплоть до каждого эмоционального скачка Гена и лёгкого искажения букв из-за неестественного движения мимики. Ген тогда не знал Кинро как человека. И, вероятно, забыл такого, сразу как его имя внесли в список участников. А Кинро за ним как мог присматривал. Зачем? Проникся? Но чем? Нечем ведь проникаться. Полноценная их встреча произошла, когда староста ушёл с пары вместе с Геном, что как заезженная пластинка заладил «Австралия», да «Австралия». Большинству баранов из группы было смешно, учителя пробрало на злость, Гена съела обида вперемешку с сильным чувством несправедливости, а Кинро… А Кинро просто помнит выступление Гена, на котором он во время исполнения французской песни внезапно кашлянул в микрофон, и визг аппаратуры оглушил полжюри наповал. Он красиво её исполнил, тем не менее. Тем, кто засмеял его, должно быть стыдно. Он очень смелый. Хотел бы я быть таким же. И вот, сейчас парень сидит в обычной кладовой дома — в окружении ящиков с овощами, консервных банок на полках и витающего в воздухе запаха сырости. Он почти всегда здесь отсиживается. С каких-то пор. Мысли медленным ходом собирались в кучу, подобно дождевым росинкам скапливаясь в одну тяжёлую каплю, что позже разобьётся о землю. И у Кинро тоже было ощущение разбитости. Вспомнил утренний диалог с матерью. Прозорливая Широгане, заботливая и источающая свет, про неё ведь никто никогда не говорил плохо, обратилась к старшему сыну с неожиданными вопросами. Кинро готов был на себе кожу разодрать, лишь бы она их не задавала. Она спросила, бледно улыбаясь, что за юркий юноша сопровождает его чуть ли не каждый вечер. Как его зовут, почему так много времени проводят вместе, кем приходится. Кинро прикрывает дрожащими ресницами глаза, промерзая насквозь. Ещё немного, казалось, и иней на них налипнет. — Такие закадычные друзья, подумать только! — женщина с золотыми сыпучими волосами, обтекающими её красивые плавные плечи, приложила ладонь к губам и тихо в неё рассмеялась. Сын растерянно моргнул на постепенно приближающийся, выходящий из света изящный силуэт, вытягивающий вперёд свои длинные руки. — Когда ты только успеваешь находить друзей в университете?! Ты же так усердно учишься, — она потрепала Кинро по щеке, — сыночек мой, мамина гордость!.. Он обнял её в ответ, положив подбородок на макушку. — Но ты ведь не забываешь о своих обязанностях в университете, не так ли?.. Хотя я так рада, что у тебя наконец-то появился друг! — Нет, — отрезает Кинро, продолжая сжимать женские предплечья. — Что «нет»? — обеспокоенный взор — совсем изумлённый. Всегда заставлял всех мужчин в доме стыдливо опускать взгляд. — Нет. Не забываю. Ноль пропусков, безупречный табель и гарантированное место на практике. — Мой умный, умный мальчик… Я всегда считала тебя самым лучшим! — когда она так говорила, он почему-то чувствовал скорее грусть, нежели радость. Тут тон Широгане внезапно похолодел на несколько градусов: — Так что там с твоим другом? Кинро готов поклясться — он чуть не прикусил язык от неожиданности. Как там Ген говорит? Никогда не позволяй другим знать твой следующий шаг? — А что… может быть, собственно, с моим другом? — Кажется, вы с ним невероятно близки! — Достаточно… — Очень мило смотритесь вместе, — Широгане заботливо поправляет на сыне воротник. — Давно так тесно общаетесь? — Мы знакомы с первого курса. — Ты стал приходить домой позднее… Мы с папой сильно беспокоимся. — Нет повода для волнения, — мягко сказал Кинро, — я ведь живой, вот, стою перед Вами. — Ты его что, до дома провожаешь? — резко распахивает свои глаза она, вновь натягивая на лицо эмоцию «неподдельного материнского волнения». — Кинро, ответь честно, мама просто хочет знать. «Потому что любит». — Потому что любит. Кинро понимает, что его ждёт непростой разговор. Он сутулит спину, располагая сцепленные в замок пальцы за спиной. — Да, — говорит он размеренно, — провожаю. — Но зачем? — смена интонации. — Твой друг, должно быть, не в состоянии самостоятельно дойти до дома — это хочешь сказать? Или не имеет возможности говорить, чтобы вызвать такси? — Мама. Что плохого в том, что я помогаю ему дойти до дома? — Я не один раз видела его под нашими окнами. Кинро, ты эти дела бросай, чует материнское сердце — он может оказаться из… Опять. — Почему сразу из «этих»? — хмурит брови Кинро, — из геев, хотите сказать? — Кинро! Тебе повезло, что тебя не слышал отец! — Ничего такого. Вам стоит относиться к этому полегче. Он мой первый друг. И я люблю проводить с ним время. — Гинро видел, как вы стояли у наших ворот вместе, ты нёс его портфель и… Кинро задерживает на эти несколько секунд дыхание. — Целовались. И хочет не начинать дышать больше никогда. — Ему показалось. — Почему ты с ним водишься?! — строго вопрошает она. — Столько хороших людей в округе, сколько девушек симпатичных! А что ты будешь делать, если он перетащит тебя на свою сторону? Что буду делать я? Ты об этом подумал? Что будем делать? Я — наслаждаться. Ты — ненавидеть. — Я не могу не водиться с ним, — иначе я останусь совершенно один. — Его зовут Ген Асагири, — женщина, кривя брови, искажённо улыбается в каждое слово. — Я познакомилась с ним. Нечаянно, — цедит, — когда он в очередной раз сторожил тебя у входа. — О, и о чём разговаривали? — Кинро же пытался звучать как можно более непринуждённо. — Да так… Сказал, что «позаботится о тебе». — Как мило… — Я не задаю неприличных вопросов незнакомцам… — не знает, как бы выразиться поделикатнее. — Что с ним? — и с каждым словом её личико становилось только мрачнее. — А что с ним? — Сынок, мне не нравится тип, с которым ты связался. У него странные повадки. — Странные люди интересные. — Но не такие же, как он! У меня сложилось впечатление, как будто он вообще за свои действия не отвечает! Псих! — на этом моменте женщина сделала глубокий, судорожный вдох в попытках успокоиться. — Маму надо слушать, хорошо, Кинро? В твоём возрасте деткам хочется быть самостоятельными, но потом вы поймёте, что зря не слушали родителей. Гомосекуальность — психологическое отклонение, противоречащее природе. Мужчину не должно тянуть к другим мужчинам, это грешно, это противоестественно, ты же это понимаешь, потому что неглупый мальчик. И твой друг — тому подтверждение. — Вы совершенно не понимаете!.. — в горле застрял ком. — Я прожила много лет и знаю, о чём говорю. А твои бабушка и дедушка пережили конец мира сего. Ты бы не хотел расстраивать, ладно, не меня, которая просто хочет видеть тебя нормальным, счастливым… но давай будем иметь совесть не разочаровывать их, ладно? — Причём тут мои бабушка с дедушкой? А Вы не подумали, что, чтобы сделать меня нормальным, как Вы говорите, или счастливым… — Что за взгляд? Ты никогда так не смотрел на меня прежде. — Мне всё равно, что Вы, мама, думаете сейчас обо мне, — говорит он, продолжая хмуро глядеть исподлобья. — Но Вы не имеете права осуждать Гена. Никто не имеет права. И не важно, сколько кому лет. — Молодёжь не должна стремиться нравоучить взрослых. Только так мы сможем пережить апокалипсис. Не нарушая баланса мира. «Не нарушая баланса мира». Людям хочется жить. И это аксиома. Значение религии ожидаемо укрепилось в многих тех, кто смог пережить Апокалипсис. Кто-то создал новые виды «поклонения», кто-то построил секту, основываясь на принципах жизнедеятельности выживших. Многие ищут выход, ищут новые пути спасения. И один из них — преследуемый моей семьёй. Не самый худший вариант. И Кинро думает, стоит ли начать рассказывать историю, о которой потом будет долгое, очень долгое время убиваться в холодной кладовой комнате. — Он болен, — сообщает он твёрдо, — и я единственный, кто проявил к нему доброту. Теперь Широгане стоит, удивлённо приоткрыв рот. — Он не может без меня. На мне ответственность за него с тех пор. Ну не брошу же я его? Не хочу, чтобы эта тема поднималась снова. Мне осталось потерпеть немного. Совсем немного. — Ты… общаешься с… — Фактически, с инвалидом, — отчасти соврал Кинро. — Боже… бедный мальчик, — светло-карие глаза быстро-быстро заморгали. — Пусть не держит на меня — грешную — зла, что была так холодна с ним… — Я не думаю, что он обижен. Он хороший человек. — Такой молодой, — покачала головой Широгане, приложив ладонь к щеке. — Но ты общаешься с ним, ведь не потому что..? — ждёт от сына окончания фразы. Не спешит продолжать. Кинро смотрит на родное лицо долго. Назад дороги нет. Накормит ложной информацией до отвалу, переживёт позор и подумает с чистой головой, как им с Геном быть дальше. — Потому что ему нужна помощь. Чтоб я сдох. Реакция напротив — неоднозначна. — Помощь? — Как моральная, так и физическая. Он ничего не может делать самостоятельно. Почти ничего. — Кинро, этот парень, который имеет смутные намерения, как бы тебе объяснить, имеет явные проблемы с головой… Тебе же будет хуже, если не перестанешь общаться как можно раньше. Понимаю, тяжелёлая судьба у человека, но беса в голове зачем с ним разделять? — Что? — Он кричит матом, кривляется, свистит, падает на землю, — она нервно перебирает пальцы на руках, теребит обручальное кольцо на безымянном, — а это… не есть пример адекватности. Ты очень добрый мальчик, но я, как любящая мама, запрещаю тебе проводить время с тем, кто… — Да почему вы все думаете, что он ненормальный?! — Кинро впервые в жизни сорвался на крик в этом доме. — Ты сам утверждаешь, что он болен! Ты… почему ты повышаешь на меня голос? Разве я в чём-то не права?! — Не права! — повышает градус конфликта Кинро, — Вы не правы абсолютно во всём, потому что… да потому что… — Потому что ты пытаешься защитить знаешь кого? — Ооо, я прекрасно знаю, кого я хочу защитить!.. Я знаю это лучше вас всех! Глаза предательски застлали слёзы. Но позорно плакать он не собирается перед ней. По крайней мере, не сегодня. — Да Ген поадекватнее всех в этом дурдоме будет! — грудь судорожно вздымается в напряжении, — он вообще… в-вообще не имеет никаких сраных недостатков кроме этой болезни! Да у него психика устойчивее, чем у меня!.. — наверное. — Он хочет учиться, хочет путешествовать, быть чьим-то хорошим другом несмотря на то, что ему так тяжело ужиться с этим… — Кинро чувствует, как голос всё же сорвался на плач в конце. Ненавижу себя. — Чем он болеет? Кинро стеклянно таращится прожжёнными обидой, с паутинкой красных капилляров глазами, из которых уже потекли слёзы, на маму перед собой. Равнодушие. Вот чем отдавала её аура. Кинро хочет за всё попросить прощения перед Геном. — Синдром Туретта. Кинро небрежно утирает локтем мокрые глаза, не зная, как будет здороваться с другом дальше. Широгане тяжело вздыхает, продолжая при этом глядеть с ноткой недоверия. — Синдром, значит. — Расстройство центральной нервной системы. Ген имеет дело с тиками разного характера. — Я уже видела много людей, страдающих им, но Ген… — Он переживает его в комплексной форме, — шмыгает носом тот. — У него довольно частые моторные и вокальные тики и могут быть разнообразными: он может повторить движение за кем-то и заработать себе новый тик, начать вести ладонями по воздуху, сесть на пол или просто дёрнуться, свистнуть, закричать. Они не опасны для общества. Почему после прошлого «апокалипсиса» вы везде видите ненормальных? Много «психов» — фактор вымирания? Может, время задуматься, в порядке ли вы сами?! — Раньше ты так не делал, — перешла на строгий тон женщина. — Кинро, почему ты с ним начал общаться? Чем он тебя так увлёк, что ты готов со всеми пересобачиться? Кинро криво ухмыляется. — Из жалости. Я общаюсь с ним из ужасного чувства жалости. Кинро, что мёрзнет в кладовой и давно потерял счёт времени, вжался носом в собственные колени. — Я знала, что ты у меня добрый мальчик, — сказала тогда Широгане, щуря глаза от лезущей на щёки улыбки, — но больше так не делай. Кинро закрывает своё багровое лицо ладонями, дрожаще вдыхая ноздрями сырой воздух в комнате. Мама тогда поверила в этот позорный бред, потому что он как раз кстати прошёл курс инклюзивного образования. И готовился проходить практику с детьми, имеющими дело с ограниченными возможностями. Сначала он будет ассистентом у вожатого лагеря, курирующего группу, в которой дети с задержкой интеллектуального развития учатся и играют вместе со всеми. Он попробует себя в этой роли, он очень постарается. Затем будет ассистентом в группе с другими инклюзивными случаями. И, если покажет себя с хорошей стороны, его повысят в должности, а затем, быть может, оставят. Кинро находит в своём выборе места практики (и, кто знает, места работы) некое искупление за те ужасные слова, сами вылетавшие из глотки при разговоре. Никто из университетской группы не хотел идти мучаться в какой-то лагерь в горах — мёрзнуть, вставать рано утром, проверять каждого ребёнка, мирно сопящего в койке, на состояние здоровья и так далее. Кинро же идёт туда целенаправленно. Даже если придётся очень постараться. Даже если придётся рисковать собственной жизнью. Нашло ужасающее осознание, что расстаться с жизнью — легко. Телефон в кармане внезапно завибрировал, разбитый экран резко вспыхнул. Парень был даже рад, что его самобичевания будут прерваны.Чат с: AsagiriGang
[Сегодня] AsagiriGang: привет, твои родаки свалили? Кинро хочется смеяться на грани истерики. ReglasSonReglas: да. А что? AsagiriGang: го видеозвонок? Я завтра на пары а то не иду. ReglasSonReglas: что случилось? AsagiriGang: да как обычно чё-то тикнул и со стула неудачно упал. Рука болит, как будто сломал. ReglasSonReglas: ты сейчас серьёзно?! Мне приехать?! AsagiriGang: я ещё не знаю, перелом ли, но я в травмпункте. Приезжать не надо, бро, спасибо 💋💋💋 AsagiriGang: просто позвони мне по видеозвонку, личико своё красивое покажи! >~< ReglasSonReglas: только чуть позже, ладно? Но если надо приехать, скажи. AsagiriGang: ты занят? ReglasSonReglas: Немного. AsagiriGang: хммммммм. ReglasSonReglas: ??? AsagiriGang: если ты опять сидишь где-то в маленьком месте, то особо этим не увлекайся. ReglasSonReglas: у меня всё нормально. AsagiriGang: не спорю. Где сидишь на этот раз? Ты как кошка, которая прячется от стресса под диван. ReglasSonReglas: в кладовой. AsagiriGang: там же пиздец как холодно у вас! ReglasSonReglas: нормально. Полезно. AsagiriGang: жопу застудить очень полезно :)))) щас как дать бы тебе по башке :)))) ReglasSonReglas: отстань, я просто закаляюсь холодом. AsagiriGang: перед лагерем? ReglasSonReglas: да. Точняк. И у тебя рука болит, так что я бы не советовал бить меня ;). AsagiriGang: ню-ню. Теперь Кинро просто хочет смеяться, перечитывая переписку или листая её вверх, вспоминая старые. AsagiriGang: вот только селфхарм не есть хорошо, Кинро-чан. Селфхарм? AsagiriGang: ладно, оставлю, пожалуй, тебя. Да и печатать тяжко. ReglasSonReglas: выздоравливай, Ген. Замолчал. AsagiriGang: сам выздоравливай, придурок. ReglasSonReglas: ты обижен на меня? ReglasSonReglas: Ген? AsagiriGang: переписываться хоть можешь? ReglasSonReglas: могу. Я уже вышел. Греюсь. AsagiriGang отправил ссылку на документ. AsagiriGang: наши ублюдские желания на случай апокалипсиса слишком ублюдские. ReglasSonReglas: почему? AsagiriGang: потому что я свои по-любому не смогу исполнить, даже если 100 лет проживу, а ты весь квест-лит пройдёшь как по спидрану. ReglasSonReglas: почему? AsagiriGang: да потому что что за «Попробовать мороженое с тремя шариками в рожке»?! Ты мечтаешь об обыденном, в то время как я чуть ли не единорога хочу в мешок поймать! ReglasSonReglas: мне кажется, у тебя получится… AsagiriGang: мечтай о высоком, шери! ReglasSonReglas: а ты о низком не мечтай. Что за пошлости в списке? AsagiriGang: зря мы объединили наши желания в один список, думаю… ReglasSonReglas: Ген. AsagiriGang: ? ReglasSonReglas: извини, что так внезапно, просто… если со мной вдруг что-то случится, возьмёшь мой список себе? Он всё равно лёгкий. Ты быстро справишься. AsagiriGang: ты чё пугаешь, пиздюк. ReglasSonReglas: проживёшь жизнь за обоих. AsagiriGang: ты меня прямо расстроил… ReglasSonReglas: Я не очень оптимистичен. AsagiriGang: тогда ты заберёшь мой, если я умру первее. Выполнишь то, что я не успел. А успею я них-ре-на. ReglasSonReglas: ты не умрёшь раньше меня. AsagiriGang: с чего такая уверенность? ReglasSonReglas: ни за что, Ген. Если ты меня бросишь, предпочту насолить всем, кто насолил мне и самоубьюсь без зазрения совести. AsagiriGang: хороша заява… А сопливое обещание исполнить все желания из списка кто выполнять будет? ReglasSonReglas: просто я ya'aburnee, и это во-первых. А во-вторых, я твой список никак не смогу осилить. Там половина со мной связана. Предлагаешь мне отдаться другому очкастому мужчине на бдсм-сессию? Или я сам себе всё устроить должен? AsagiriGang: О БОЖЕ, НОУ. AsagiriGang: а что такое «ябурне»? ReglasSonReglas: арабское эмоциональное выражение надежды одного человека на то, что он умрет раньше другого человека, чтобы показать, насколько невозможно было бы жить без него. Ya'aburnee буквально — «ты меня похоронишь». AsagiriGang: фигасе… ReglasSonReglas: «ya'aburnee» говорят в надежде, что любимый человек вас переживет. Болезненное, но прекрасное выражение желания избавить себя от боли жизни без любимого человека. AsagiriGang: мерси боку, Кинропедия! ReglasSonReglas: не за что. И это, кстати, непереводимая штука. В смысле, слово на арабском вроде одно, но чтобы объяснить, например, тебе, мне понадобилось печатать минуту. AsagiriGang: ты просто печатаешь медленно! AsagiriGang: но это безумно интересно! ,,, >~<,,, Я бы хотел побольше таких узнать. ReglasSonReglas: люблю подобные слова. Начал интересоваться ими со знаменитого «испанского стыда», хоть это и немного другое. «Vergüeza ajena». «Стыд за другого». Но вдохновение пошло почему-то вот с этого. AsagiriGang: ооо, прикольно, спасибо, что рассказал. И я, кажется, могу дополнить твой ряд французскими непереводимками😈 ReglasSonReglas: «непереводимками»? AsagiriGang: ну, типа, нет у них нужного эквивалента в чужом языке! Как… мило. AsagiriGang: слушай… а давааай удалим из списка желаний по одному? ReglasSonReglas: и всунем туда «найти как можно больше «непереводимок» из разных языков»? AsagiriGang: ты ж моя светлая головушка! От Гена, всё же, слышать похвалу куда приятнее. ReglasSonReglas: но учти, Ген, должны быть именно слова, которые иноязычнику придётся объяснять и объяснять, чтобы тот понял соль. А не всякое «я не знаю, как оно переводится, поэтому записывай, Кинро-чан, и страдай». AsagiriGang: например, как «farpotshket»? ReglasSonReglas: это что за покемон. AsagiriGang: предмет, который окончательно сломали, пока пытались починить. Меня так назвала училка один раз. Хотела заставить меня не дёргаться, а я распереживался и кааак ультанул. «Ну ты farpotshket, Асагири!». ReglasSonReglas: как здорово! ReglasSonReglas: то есть, ситуация отстойная. Но слово хорошее. То, что надо. AsagiriGang: а я ещё знаю ваби-саби:'))) ReglasSonReglas: аха-ха-ха! Нет, ну это и я знаю! А как тебе saudade? AsagiriGang: эспаньола!!! 💃💃 ништяккк ヽ(>∀<☆)ノ Они могли буквально прочувствовать вдохновение друг друга сквозь расстояние, переписываясь без пожирающих голову мыслей, — пока на руку Гена не наложили бинты и не отпустили с обыкновенным растяжением обратно. Кинро дал обещание, что они вместе будут собирать интересные непереводимки с разных уголков мира. Ведь это — их общее желание. Ген в этот момент впервые понял, как сильно не хочет, чтобы эта жизнь заканчивалась. — Я не хочу жить без тебя! — выпалил на эмоциях Асагири в тот вечер, еле набрав одной рукой знакомый номер телефона. — А я без тебя — умирать, — ответил Кинро.***
За последние несколько дней из хороших новостей разве что то, что визит к Сенку задался на славу. Бьякуя, живи сто лет, ради всего святого, до чего же приятный мужик! Говорит на непонятном мне то ли пиджине, то креоле, правда, но ничего — сконтачились на космическом нейронном уровне. Ген как и обычно направлялся в свой класс, держа в одной руке чемоданчик, а другой прижимая папку с учебным планом к груди. Мгновение, и он сидит на полу. Ещё мгновение, и он уже что-то резко вскрикивает, зажмурив глаза. Говорят, что после 26 человеку с моим синдромом либо становится легче, либо — ещё хуже. А мне-то уже давно не 26. Скрип двери. И полуудивлённая мордашка Гена, просунутая в щель между проёмом и незакрытой дверью класса, вытягивается в недоумении. Всё-таки, уши не подвели — там в действительности есть человек. В его кабинете перед доской стоял не кто иной как Кинро, хмуро смотрящий не некую надпись на тёмно-зелёной поверхности. В пальцах он нервно теребил тряпку и мел, изредка поглядывая на часы. Гена это немного рассмешило, поэтому вместо пресловутого кашля в кулак он решил выпрыгнуть у друга за спиной с криком «Бу!». Ну, родимая, понеслась. — Бу! — то, что перед этим Ген с потрохами сдал своё нахождение фирменным дебильным присвистом, можно опустить. А какая разница? Кинро и от этого безобидного свиста подпрыгнул. — Аааа! Ч-чёрт! — мужчина в шоке повернул голову назад и начал медленно, хромым шагом, отступать к доске, закрывая её собой. — А что это ты у нас тут делаешь? — Доску твою грязнючую вытираю! — Эээ? Кинро поспешил продолжить то, чем занимался — он принялся на скоростях водить зажатой в кулаке тряпкой по доске с разводами. Асагири, однако, был бы не Асагири, если бы не был любопытной задницей. Учитель англо-французского повис на локте своего коллеги, чтобы оттащить того назад и открыть несчастный обзор. Глаза его при этом ненароком падают на до боли знакомый платок Кинро, сложенный в аккуратный треугольник в нагрудном кармашке того. — А ну, показывай, что там написано! — Да как будто ты сам не знаешь! — крикнул Кинро, отталкивая друга от себя. — Дай мне минуту! Некогда хитрое выражение лица Гена внезапно обрело тусклый тон. Его тонкие губы теперь стеснительно поджаты, его губы — грустно сводятся вместе. А сам он отходит на несколько шагов назад, положив руки в карманы своего воронье-чёрного пиджака и опустив ресницы в пол. — Ты был не обязан стирать это с доски… Ох уж эта напряжённая доля секунды, в которой каждый неловко мнётся. — Ну и как давно ты получаешь подобные «насмешки»? — спросил Кинро с присущей ему педагогической строгостью в голосе. — Ген, я давно заметил, что с тобой что-то не так, но подобное — это уже перебор. Хамство. Немедленно проведи со своим классом беседу. Точно. Чуть не забыл. Вторая хорошая новость за эти поганые деньки: благодаря подобным нелепым «угрозам» я теперь знаю наверняка, что мистер анонимус-кибербуллер-я-всё-про-тебя-знаю — это учащийся этой школы. Ещё и мой ученик, судя по всему. Больно большим количеством информации владеет обо мне и моём прошлом. Такое ощущение, будто я сам себе и угрожал всё это время. Автогол засчитан, вратарь из сборной Франции, Асагири Ген. — Я только начал улучшать с ними отношения, — выдал Ген сухо. — Вот и славно. Время воспользоваться авторитетом. Они тебя должны уважать, — Кинро с громким стуком положил мел на железную полочку у доски и аккуратно вытер пальцы. — Ни стыда, ни совести. — А мел-то тебе зачем нужен был? Кинро недовольным взглядом вперился в фигуру Асагири. — Некто написал две буквы: «T» и «S». Я сначала подумал, что допишу что-то нормальное, чтобы задумку разрушить. Но в голову ничего гениального не пришло, так что решил просто стереть. И что за вопросы? Вот только до этой замечательной аббревиатуры было ещё и слово «Fucking», которое я еле успел стереть. Повезло. — Хахаха, прости… — Асагири резко посмотрел вверх, выпучив глаза. И сразу же вернул свой серьёзный взгляд обратно. — И не переводи стрелки на меня. Какого... хрена? — Кинро, я правда не могу с ними поговорить. — Почему же? — важно скрестил руки на груди мужчина. — Есть люди из класса, которым я успел понравиться. И есть те, кто ненавидит по сей день. Если я выскажу ученикам мысль по поводу угрожателя, я боюсь, как бы они не рассорились. — Пусть ссорятся, негодяй быстрее найдётся. Теперь недовольным взглядом обзавёлся Ген. — Да и… не думаю, что столь дружный(?) класс устроит гражданскую войну из-за нового классного руководителя, — быстро оправдался тот. — Не делаешь ситуацию лучше. Вот вообще не делаешь, — мужчина рухнул на корточки. — Они вроде в прошлый раз, ещё до твоего прихода, бастовали, что не против самоисключиться, если все и одним разом. — Что?! Да быть такого не может! — взорвался Ген, — многим из моего класса важно образование! — Видать, не многим, — тут Кинро вновь сделал осечку. Подумал, что обидел. — А может, ты им действительно, не на шутку, ну, понравился, что они решили взяться за голову… — Они… они не могли сказать такого, хотя бы потому что они не настолько дружны, чтобы завести речь о самоисключении всех, но зато, видите ли, всего класса! — три быстрых кивка вбок, — Кохаку и Минами глотки друг другу перегрызть готовы, и фиг знает, что они там не поделили на этот раз: одно неверное движение, и курок возведён. Триггер! На секунду отвернусь, и Минами оттаскивает Кохаку за волосы, а та потом как даст ей кулаком!.. — Только они не в ладах?.. Остальные могли бы быть готовы на товарищеское исключение? — Весь класс раздражает Сенку-чан. Кохаку и вовсе несколько раз запирала его в женском туалете, чтобы «не бесил лишний раз». — Ещё кто-то? — Хром часто жалуется, что его обижает Цукаса. Укио ни с кем не общается. К Юдзурихе у всех неоднозначное отношение. — Ладно. Понял. Принял. — Я прочувствовал каждого из них, — быстро-быстро захлопал глазами Ген, — и я знаю, что если в класс просочится информация, что кто-то из них анонимно всячески достаёт меня или шлёт сообщения оскорбительного и запугивающего характера, в их и без того шаткий коллектив поселится недоверие друг к другу. — Сообщения? — переспросил Кинро, вновь меняясь в лице. — Это уже не шутки. И не детские проказни, Ген. Сегодня он не боится писать тебе всякое дерьмо, завтра он будет рассылать угрозы всем подряд. Твоя задача как учителя — это поставить его на место. Показать, что поступать так — бесчеловечно. — Я это понимаю. — Не все такие же крепкие как ты. А если он доведёт кого-то другого до суицида? — мужчина тяжело выдохнул. — Я знаю, каково это. Резко замолкает, но после твёрдым тоном продолжает: — Когда тебя доводят до отсутствия страха смерти. По телу Гена бежит табун мурашек. Мозги проецируют воспоминание, надёжно закопанное и закованное в сталь сотни цепей. И тут же удаляют его. Как не до конца распакованная папка, которую решили запечатать по новой. Ген давно живёт с необъяснимым чувством упущенного. Кинро о 7-летней разлуке говорить отказывается наотрез. Ген не хочет его заставлять. И не хочет, где-то в глубине души и в тесноте пульсирующих извилин, узнавать правду. Асагири — крепкий орешек. Если ему не по силам, значит, никому. Так на него говорили. А что, если этот «крепкий» сломается? А что, если правду будет пережить сложнее, чем он думал? Чем Кинро вообще занимался в период отсутствия и полного, без признаков жизни, молчания? Ген с силой зажмуривает глаза, вжав голову в напряжённые плечи, сдавленно из раза в раз повторяя первый слог слова, что никак не вылетит. И Кинро чувствует себя в этот момент тварью какой-то, потому что находит тики у бедного Гена действительно, не на шутку... милыми. Ощущает себя полным дебилом, потому что «как можно не умиляться этим смешным присвистам и кивкам посередине предложения?». Мне нет оправдания... Однажды Ген в студенческие годы заработал себе забавный тик: не так громко, но довольно высоко вскрикивать «ю-хуу!», жмуря глаза как ребёнок, после прогулки в парке аттракционов. Его дружбан понял, что, до свидания, точно поехал кукухой, когда начал реально ждать этого «ю-хуу!» парня. — Та… таа… так называемый угрожатель п-приукрасил мою учительскую рутину местным новостным потоком, — Асагири, сжимая пальцами ткань внутри карманов пиджака, вновь начал неприятный ему разговор. У него участились случаи моторных и вокальных тиков. — Что я могу сказать? Просто замечательно, — процедил Кинро сквозь зубы. Грозно обнажившиеся железные замочки на них, тесно обтянутые металлической дугой, ярко блеснули отразившимся бликом. Напоминая Гену о том, что образ Кинро всё же ныне другой. Не тот, который на долгое время отпечатался в голове как монохромная фотография на плёнке. Почему я вообще уцепился за тот устаревший образ. Идиот. — Что он там тебе прислал? — сощурив свои зелёные глаза, спросил мужчина. — Ты закидывал его в чёрный список? — Новости из прошлого. Странного прошлого. Да, закидывал в чс, но у шпаны оказалась бесконечная туча аккаунтов, — по порядку ответил Ген. — Может, уйдёшь из соцсетей на время? — А работа? И этот человек умудряется писать мне в прямые «сообщения», если я его оставляю в непрочитанных. Мне кажется, угрожатель от меня что-то хочет. — Денег? Шантажировать много ума не надо. Мне кажется, угрожатель мне пытается на что-то намекнуть. — В любом случае, друг… Я честно не хотел, чтобы ты узнал об этом. Ещё и подобным образом. — К сожалению, я услышал о надписях от Ксено, а не из твоих уст. С каких пор ты боишься делиться со мной проблемами? — Потому что они мои личные, — произнёс Ген, еле держа дрожащую и дёргающуюся голову на собственной шее. — Потому что не хотел тебя этим нагружать. — Ты меня нагружаешь только когда молчишь и избегаешь темы. — Как будто ты не избегаешь, — Асагири нахмурил брови, как-то неестественно зажавшись. — Я просто хотел по-быстрому разобраться, чтобы тебя не коснулось… Кинро нечего ответить. — У меня скоро урок начнётся, — продолжил он с улыбкой, чтобы не было молчания. — Я не знаю, что именно тебе пишут. Но если ты будешь готов поделиться этим в полной мере, я всегда здесь. В этой школе. В своём корпусе. — Хорошо. Спасибо тебе. — Если даже не захочешь делиться, тоже нормально, — добавил тот. — Главное, чтобы обошлось. — Согласен. — Не забывай меня, — Кинро легко похлопал друга по плечу перед уходом. И, закинув свои длинные руки за собственную голову, потягиваясь, покинул кабинет Гена. А то больше никогда меня не увидишь. — Только посмею забыть снова, да? — бросил в мертвенно охладевшую пустоту Ген.***
Итак, сегодняшний урок начался немного не так, как до этого. Прибытие учеников. Приветствие хором учителя, который мог и не приходить так рано в кабинет. Но он обосновал это тем, что он учеников своих уважает, и на вопрос «как раз кстати»: «Почему всегда такой непонятно нарядный?» ответил то же самое — проявляет в уважение (и изо всех сил надеется на него в свою сторону); в слух «Цацек много не цеплять на себя, иначе С-шники спиздят» не верит. Последнее класс понял сам, к счастью. Напоминало прекрасный мотивационный фильм с кучей негативных отзывов «The Freedom Writers». (Классный руководитель класса «С» не совсем понимал, почему в последнее время зрители главную героиню-учительницу всё рьянее осуждают). Как Ген и говорил, урок начался несколько иначе. Сразу после краткого приветствия он, разодетый в тёмные одеяния: чёрный просторный пиджак, водолазку, такого же мрачного цвета выглаженные и накрахмаленные брюки, стоя со строгим выражением лица, объявил минуту молчания. Никто из находящихся рядом этого не ожидал. — В честь учеников нашей школы, в столь юном возрасте погибших вследствие погодных факторов вымирания надвигающегося апокалипсиса, — Ген не совсем верил в конец света, если быть честным, но «апокалипсис и его факторы вымирания» — таково общепринятое официальное понятие, — держим минуту молчания. По вашему мнению, они заслуживают нашей минуты урока? Наших внимания и не безразличия? — Заслуживают, — первая поднялась из-за парты Кохаку. И столь огромные, небесного цвета глаза скрылись за лохматой чёлкой. — Вставайте, и без звука, если считаете также. Держали минуту молчания все. Нагнетаемая атмосфера была ощутима физически. Педагог считывал лица всех, кто стоял и держал беззвучие, кто морщил лоб с напуганными глазами, думая, из какого класса и кого это так угораздило; запоминал лица тех, кто делал это неохотно — будто бы по стадному рефлексу. Он очень надеялся, что это не так. Должен же быть детской жестокости предел. Было объявлено окончание минуты. Но Ген не мог позволить себе спокойно сесть за стол. Большинство ребят последовало его примеру и не спешило занимать свои места. Дети жестоки, особенно в наши тяжёлые времена. Но они такие лишь потому, что взрослое поколение не влечёт существование человечно. Никакой чуткости в душах. Потому что считают, что в новом созданном, а уже подыхающем царит безнаказанность. — …Кражи, убийства, алкоголь, наркота и прочая чернуха. Правильно, мы же умрём не сегодня, так завтра, верно? — ученики дружно подняли свои удивлённые глаза на шатающегося учителя. — Вот я могу убить. Могу сесть в машину и сбить человека насмерть. А какая разница? Я не понесу за это никакого наказания. — Вы можете сесть в тюрьму, — спокойно ответила Кохаку. — А я должен её бояться? — ядовитая улыбка. Быстрый взгляд в сторону. Секундное выпучивание глаз. — Хах. Вот ты, Кохаку, боишься колонии? — Почему мы вообще говорим об этом? — последовало возмущение от Цукасы. — Минуточку, пожалуйста! Я обратился к дорогой Кохаку и жду от неё ответа. Не потому что сомневаюсь в ней или хочу что-то нарыть. Я хочу знать её мнение, потому что она может оказаться невероятно мудра, будучи человеком с опытом. — Я боюсь тюрьмы, — честно ответила Кохаку. — Почему боишься? Если бы знала наверняка, что мир умрёт завтра, всё равно бы боялась? — Но мы не можем знать наверняка. — А если можем? — не отставал тот. — Тогда бы не боялась. Мне было бы всё равно, где я. И так, и так умру. — Таков твой ответ, верно? Девушка думает. — Мне было бы жаль просидеть за решёткой в последний для всех день, — произнесла она заторможенно. — Я ведь могла бы провести его с сестрой. Или с друзьями. — Хорошо. Поразмысли над этим углубленно, подобная тема для академического эссе может попасться тебе на олимпиаде. — Так Вы из-за этого спросили?! — Это важно для всех, — вздохнул классный руководитель с печалью, продолжая часто «тикать». — Вы должны жить не так, чтобы ваше очернённое имя ушло в небытие. Понятно? Сегодня вы угрожаете кому-то, рассылаете всякую дрянь другим людям, глумитесь над тем, над чем нельзя, оскорбляете и унижаете… — он внимательно обводит класс строгим взглядом. — Что после вас останется, что? Скажите мне. Ничего? «Хорошо, если ничего», не так ли? С такими мыслями вы хотите умирать? И нет, я не прошу вас входить в историю или совершать научные открытия. Всего лишь взываю к совести. Больше половины учеников пристыженно опустили глаза и не поднимали до окончания монолога. — После вас останутся лишь ваши жалкие попытки возвыситься над другим путём принижения и высмеивания. Останутся уродливые карикатуры и кривые надписи на доске. — Н-не останутся!.. — вскрикнул Тайджу внезапно. Классный руководитель ему учтиво кивнул. — Не важно, умрём мы завтра или нет, будут о вас помнить или вы просто забудетесь как чей-то смутный сон. Живите как люди и, кто знает, быть может, счастливые оставшиеся в живых лет так через сто восстановят факт вашего существования. Или хотя бы не скажут ничего плохого. Вы должны быть горды своими существованием и поступками, иначе мир строился заново зря. Более учитель на уроке моралями не раскидывался. Просто принял во внимание, что Минами была первая, кто сел по началу его речи. И сидел, изредка поглядывая исподлобья.***
— Вы, — Минами резко захлопнула дверь перед Геном, не давая покинуть кабинет. — Что-то случилось? — наклонил голову вбок он, обнимая тестовые листочки в незакрытой папке, щуря свой пасмурный взгляд. — Случилось, — её красный рот скривился. — Вы мне не нравитесь. — Жаль. Потому что я правда хотел нра… — И это омерзительно. Ген сжал бумаги в руках сильнее. Кивнул вбок. Присвистнул. — Я знаю, чем Вы занимаетесь на самом деле и собираюсь вывести Вас на чистую воду! — Чище некуда… — нервно хихикнул тот. — А что я, собственно, сделал? Девушка принялась поспешно рыться в сумочке, в которой — видит Ген — лежат скомканные и скрученные в трубочку тетради среди всякого «дамского» хлама. Она выудила оттуда такие же мятые фотографии, скреплённые вместе брошью. — Вы домогаетесь до учеников, — побагровела Минами, — и у меня есть материальные доказательста! Вы… и Ваши грёбаные слова о любви… — Дай-ка взглянуть на фотографии, с твоего позволения. — Только с этого расстояния! — ученица зацокала на шпильках назад и показала учителю изображение издалека. Ген оттянул уголки глаз в разные стороны, щурясь. — Я, конечно, сильно извиняюсь, но я ничего не вижу. — Да чтоб Вас!.. — Ты что, даже подходить ко мне близко боишься? — Я не боюсь. Вы мне банально противны. — Раз я тебе противен, может, пнёшь по полу в мою сторону хотя бы одну фотографию? Крайне любопытно, что я успел учудить, будучи полдня на работе, полдня дома. Ах, да, а ещё, отвечая на ваши звонки. Тайджу додумался позвонить мне в 2 часа ночи, чтобы спросить, как варить рис. Не то чтобы я спал, но читать с телефона туториал своему ученику под светом луны — перебор. Внёс малипусенькое правило — совсем по фигне не звонить. Про консервную банку тогда гиперболизация была. — Врёте, — нахмурилась та, — вы не сидите дома, а трапезничаете на свиданиях со школьниками! — Ты про Сенку? — Ген на нервах, тик стал рваться наружу всё чаще. — Именно! — Он сам хоть знает, что пришёл со мной не на дополнительные занятия, а на рандеву ля романтик? — Смешно. Какой препод станет тратить своё драгоценное время на дополнительные без оплаты? Чёртов Сенку нищий, да-да, я уже всё продумала! — Я буду тратить. С радостью. — Вы были дома у Кохаку! — Был. — Даже не скрываете! — Я и к тебе наведаюсь. — Бля. От ситуации хотелось плакать и смеяться одновременно. Если Ксено узнает об этом сюре, он наверяка покрутит идиоту пальцем у виска. «Ты разве не со своим воображаемым другом того-этого?». — Минами, заканчивай и направь свой потенциал сбора информации в другое русло, пожалуйста, — посоветовал Ген. — У меня есть фотографии и другого типа! Ген просто устало вздохнул. — Вот! Что вы делаете на этой фотографии?! Он подошёл немного ближе в целях взглянуть. — Понятия не имею. — И это ваш ответ?!.. — Звонок другу можно? — Просто ответьте, что происходит на фотке. Стоит признать, кадр, запечатлённый девушкой, был действительно странный. И, с какого ракурса ни смотри, яснее картина не становилась. Но Ген присутствовал на изображении точно. — Хоть убей. Не помню. — Конечно же Вы не помните, — усмехнулась Минами, — это ведь фотография далеко не вчерашнего срока. Хотелось бы сказать, что пазл про анонимного угрожателя складывадся воедино, но пока рано говорить что-либо. Асагири настоятельно попросил дать ему рассмотреть фотографию вблизи. — Откуда она у тебя? — почесал свою макушку пальцами Ген. — Какого года фотография? — Нет ни одного человека, на которого я не могла бы нарыть компромата, — увильнула та. — Минами, плохо так делать, ты знаешь об этом? — Не Вам, который признаётся в любви школьникам, об этом говорить. — Любовь не романтическая и даже не семейная. — Просто заткнитесь, — цыкнула Минами нервно, распихивая нарытое по отсекам сумочки. — Имею смелость предположить, что я на ней… — мужчина внимательно всматривается в каждую деталь, — наклонился?.. Я узнаю некоторые свои черты лица, но и то с трудом. — Раскройте глаза шире. Пришлось последовать «совету». — Хорошо, я куда-то иду, наклонившись. Минами, тем временем, вскипает на глазах. Её миловидные рожки на ободке, казалось, встанут штыком ещё сильнее. — Вас ведут в наручниках, — бросила она сдавленно. Быть того не может. — За что ведут? Когда ведут? — удивился учитель. — Я не знаю! Откуда мне вообще знать?! — Минами была зла. — Но если за подозрения в педофилии, Богом клянусь… — Немного не педагогично сейчас скажу, но, судя по шакальному качеству фотографии, она такой давности, что я физически не мог быть, кхм. — Что за бред? Ребёнка ведут в наручниках? Хотя, ладно, Кохаку же вели… — Именн… Стоп, что? — Но одно мне не понятно: что за провалы в памяти? Вы не помните, арестовывали ли Вас или нет? — вновь кривит свой ярко окрашенный рот. — Поздравляю, у Вас амнезия и шиза, пора изолироваться из общества нафиг. — Мне кажется, я там пьяный, поэтому не помню ничего. Ты посмотри на моё скошенное лицо. — Что?! — Не удивлюсь, если это мой выпускн… Хахахах! Точно! Я узнаю этот галстук с суши-узором! — мужчина заливисто смеялся, пока сильный кивок не поразил шею. — Тч… Ай! Зато теперь точно вспомнил, что это мои одногруппники на фотографии надо мной подшутили… Порой у них бывали жестокие шутки. Судя по лицу, я был пьян и крайне недоволен. — Я не знаю, стоит ли Вам верить… — Твоё право, — пожал плечами Ген. — Извини, что заставил думать плохие вещи. Ты правильно делаешь, что подозреваешь. Но неправильно, что ищешь что-то на других. Неэтично. Личное пространство есть личное пространство. — Я понимаю! — И я имел полное право не рассказывать тебе, что делаю на фотографии. Студент отмечал выпускной, впервые в жизни выпил, — Асагири на механике полез чесать локоть, задрав рукав. — Но, тем не менее, Вы не должны были говорить… таких громких слов как любовь на уроке, — девушка опустила макушку. Ген вспомнил вид класса во время сегодняшнего задушевного монолога. — Прости. Был не прав, — он согнул спину в искреннем поклоне. — И я надеюсь, эта нелепая ситуация вскоре забудется. — Л-ладно. Все совершают ошибки. Педагог девушке учтиво кивает. Минами делает шаг в сторону, пропуская учителя к выходу. Я тоже совершила ошибку. Наверное. Ген недолго смотрит на Минами перед уходом. На её нараспашку открытую красную сумку, полную разных бумаг. На распущенные светлые волосы, которые по этикету стоило бы собирать. Но теперь она хотя бы носит ободок. Пусть и несколько вульгарный — с демоническими рожками. — До свидания, — произносит она, всё равно не желая, чтобы он на неё смотрел. — До свидания. Кивок. Два быстрых. Угасание. Как уголки одной картины съедаются до самой середины поэтапно. Дезориентир. Мир прогружается обратно по пикселю. Тошно. Ген очухивается в лежачем положении на полу среди разбросанных вокруг тестовых листов, вывалившихся из папки, и фотографий, плавно летающих по воздуху. Он медленно приподнимается на локте, исследуя пространство на странности, потому что навзничь не падал ещё никогда. Переводит взгляд на вторую свою руку и находит её на Минами. Минами — в полусидячем положении, прижав руки к груди. Удивлённая. Нет. Напуганная. — Ты в порядке? — Руку уберите, — предупреждает с грозой в голосе. — Руку… уберите! Ген поднимает руки вверх, ошарашенно глядя на быстро собирающую в сумку свои разлетевшиеся от падения вещи. Она вытащила трясущимися руками из сумки телефон. Сделала несколько фотографий учителя. — Постой! — вскрикнул Ген со вспышкой боли в глазах, — что только что произошло?! — Ничего не произошло, — задрожала ещё больше Минами. — Но с Вами нужно что-то делать. — Не делай поспешных выводов, — он чувствует, как медленно, но верно иссякает нежное, еле выстроившееся подобие доверия. И как ужасно раскалывается никчёмная голова. Если можешь, конечно же. — Д-да нет же! — замотала головой девушка. Поборов себя, она подбежала к мужчине вплотную и помогла подняться на ноги, придерживая за локти. — Говорю, с Вами надо что-то делать! — В каком это… смысле? — в глазах периодически темнело. — Вы это не так, как обычно! Вы лежали долго, я не знала, что делать, потому что испугалась. Пойдём. Быстрее пойдём. Прошу Вас. — Я не понимаю, — приложил ладонь ко лбу Ген. — Сколько я лежал? — Не знаю! Минут пять, может, больше, может меньше, — она нервно кусает губы, сдирая зубами красную помаду с них. — Вы… Вы резко дёрнулись в сторону и… — Ударился головой, да? — он смотрит на свою ладонь, что была прижата к голове. Кровь. — За фотографии не осуждайте. Я не доверяю Вам полностью, поэтому они побудут пока у меня. — Если тебе так безопаснее. Дерьмовее просто некуда. Они выходят из кабинета вместе. Ген идёт, водя ладонью по стене. Минами, цокая на высоких каблуках, составляет компанию. — Асагири-сенсей, у вас бывали такие случаи прежде? — Да. Минами молча подала Гену платок. — Вы мужчина. — И? — Не очень люблю мужчин порой из-за излишней озабоченности девушками. — Понятно. — Но Вы… Физически плохо. Даже просто слушать стало невероятно тяжело. — …В Вашем случае я скорее за малыша Сенку переживала, знаете? — Почему… это? — Нуу, Вам, вроде как, мужчины нравятся, — краснея, хлопая накрашенными ресницами, произнесла Минами. — Откуда такие мысли? — Да так, — ученица загадочно ухмыльнулась. — Но Вы можете быть и другой ориентации, поэтому на максимум доверия не надейтесь. В Америке ученики могут спокойно обвинить учителя в приставаниях, если тот оставил его у себя в кабинете. И пофиг, если это просто допы. Вы у меня на мушке, просто знайте. И… осторожнее впредь будьте. — По отношению к вам? — Агаа. И головой больше не бейтесь. Придурок. — Спасибо. Постараюсь. Придурком учителя обзывать не стоит. Они синхронно остановились у двери в медпункт. — Минами, прости за нескромный вопрос. — Мм? — Правда на любого человека можешь информацию найти? — на этих его полных усталости словах девушка скорчила мордашку, полную жалости. — Я в последнее время правда не веду себя как истинный педагог… Я не знаю, — обхватил голову ладонями он, — я в большой растерянности. — А кого Вам нужно найти?.. — Одного человека. Друга моего пробить по статусу. — Статусу? — «Жив-мёртв». Минами снова поджимает обкусанные губы. — Апокалипсис постарался? Нет ничего такого просить об этом, даже если Вы мой учитель. Многие теряют своих близких из виду или просто теряют ввиду нынешних мировых событий. — Я рад. В смысле, что ты так отнеслась к просьбе. — Вам не помешало бы как следует отдохнуть. И я сделаю всё возможное. Позвоню Вам, как сделаю уроки. — Вау, хахаха… Буду ждать. — Спойлер: я херово делаю уроки. — Нормально. У меня, блин, нет сил что-то ещё говорить. — А что у Вас с другом? — Я перешлю тебе чужое сообщение. Там подробно описана ситуация, — Гену становится не по себе ещё и морально. — Написано, как человек, талантливый практикант, вернувший детей с гор домой во время бури, пропал без вести много лет назад. Новостной пост. Гадство. Как этот угрожающий долбоящер смеет мне кидать подобное про моего любимого. А если звонить по номеру с смс, говорят, что этот номер уничтожен. И никак на анонимуса не выйдешь. — Ваш друг пропал без вести? — Технически — да. — Он может быть ещё жив! А если достаточно времени не прошло, чтобы огласить пропавшего умершим, то вообще шик! — Шик? Мне даже полиция ничем не помогла, — я окончательно свихнулся. Надеюсь на помощь от школьницы и жалуюсь ей на жизнь. — Но есть кое-какая другая пугающая вещь. — Какая? — Когда я пробовал отправить ему почту, мне звонили, — мужчину пробирает холодная дрожь, — и говорили, что это невозможно. Потому что получатель погиб. — Что?.. Ах. Мне жаль! — Я просто хочу знать, что с ним происходит. Я погряз в крайне странной ситуации. — Но, знаете, у моей мамы один раз тоже так было, — принялась утешать Минами. — Она заказала себе кое-какую косметику, а ей позвонили с почты и спросили, жива ли она. Такое происходит, если работник официальной бумажной волокиты всякой ошибся в твоих документах. — Вот как. Приму во внимание. Ген наконец-то входит в кабинет медпункта, попрощавшись с Минами во второй раз. С надеждой, что жизнь вскоре станет хотя бы чуточку спокойнее.***
После посещения медпункта Ген с перевязанной головой возвращается в свой класс, чтобы проверить всё внутри напоследок и закрыть дверь. На доске — вновь треклятая надпись, и ему уже хочется выть от безысходности. Рука сама тянется к ведру с тряпкой. Читать, что там опять за насмешка нет никакого желания. Но, увидев кривые-косые бледные буквы на ремиксе языков в полной мере, учитель англо-французского проглатывает язык. Моментально багровеет осунувшимся лицом, осев задницей на пол. Не угрожатель.Надпись на доске:
«Асагири-сенсей, я Вас люблю!
From: je ne vous le dirai jamais.
To: beloved».