«Si l'un d'entre vous gagne les jeux olympiques, je chanterai à la prochaine fête de l'école. Je jure que ce sera la pire chose que vous entendrez de votre vie. J'ai hâte de le faire. Vos grimaces». (Если кто-нибудь из вас выиграет олимпиаду, я буду петь на следующем школьном фестивале. Клянусь, это будет самое ужасное, что вы услышите в своей жизни. Я предвкушаю. Ваши гримасы).
***
Ген ощущает себя хорошо. Выспался, наелся всякой дешёвой заказной дряни, полежал в горячей ванной, свободно навыражался, ведь никто не слышит, кивал, дёргался как в последний день в жизни, ну и подготовил черновой план урока. Ох как хорошо. — Извините, мой дорогой класс, но даже учителям нужен отдых, — он смотрит, улыбаясь, на своё бледное отражение в зеркале, смотрит, как цвет лица обретает нездоровый тон, а под серыми глазами с каждым днём всё больше темнеет синева. А ведь он сейчас ещё и отдохнувший. — Лёгкое сотрясение мозга. Лёгкое… На этот раз мне свезло. Гена немного подташнивает после удара головой. Или, быть может, это из-за откровенного срача в комнате и стойкого кислого запаха протухающей в контейнерах еды, и он просто… драматизирует. Он оборачивается назад, чтобы охватить взглядом те горы мусора в доме, что набрались за время работы. Банки колы, брошенные мимо мусорного бака. Полупустые коробки от пиццы. Смятые и разорванные листы бумаги. Старые фотографии, на которых стёрто лицо. Он даже мысли не допускает об уборке. В душе и в голове хаос — да будет он и снаружи, да будет он убивать его и вокруг. Дом учителя английского и французского затопило от частых дождей. Само явление не удивляло, но жить в этом месте стало откровенно паршиво. Асагири ведь даже ещё не распаковал все вещи после переезда в этот странный городок. Некоторые ящики, пакеты, чемоданы лежали в лужах воды развороченными и попросту наполовину раскрытыми — мужчина вытаскивал оттуда только нужные ему вещи, какие вспоминал. Носки на ногах почти всегда пребывали мокрыми. Он научился не чувствовать отвращения от шлепков по залитому дождевой водой полу. В конце даже перешагивать перестал. Ген Асагири — редкостный лентяй, если дело касалось его одного. За окном полдня бушевало не пойми что, потому увидеть за стеклом нечто, похожее на долгожданный штиль, заставило его обрадоваться как ребёнка. Он накинул на худые плечи льняной халат и рванул наружу, чувствуя, как пальцы ног медленно коченели от холода. Давно он не ощущал такой мерзлоты. И первый за шесть часов лучик солнца обласкал серое, абсолютно незагорелое лицо Гена. Он, прикрыв веки, блаженно заулыбался. Приятный запах после дождя и блеклая радуга в небе. Что может быть лучше, когда ты ушёл на жалкую пародию на больничный? Серые глаза забегали по залитой солнцем территории, по блестящим лужам и увядающим от переизбытка влаги цветам. Двор у Гена всегда был большой, но мертвенно, так считает он сам, пустой. Детей у него нет и, вероятно, не будет. Если надумает по старому плану ставить качели, то это будет для себя-любимого. (И для Кинро, но теперешний он вряд ли позволит усадить себя в них). Ген не видел Кинро целых семь лет. А когда встретил вновь, не успел насытиться. Он не чувствовал особой радости, потому что не понимал. Ген не понимает себя. Там, в кладовой школы, он отвечал другу на механике, словно тот не пропадал, не умирал, как твердят некоторые источники информации, и всегда крепко жил в его подсознании. Ген знает эту грёбаную историю. Знает, но с большими пробелами, и расчёсывает псориазные от дозы пережитого стресса и сдохшего иммунитета локти до свежей крови, стоит ему вновь задуматься о том, какие сведения касательно старого друга имеет на руках. Он явно просрал что-то. И Кинро явно не просто так отмалчивается. Он даже толком не общается со мной. Мы не виделись слишком долго, чтобы так глупо забить болт на внезапную встречу и совместное (!) место работы. Я звал его в бар, мы иногда общались с ним на переменах, я звонил ему, если была свободная минута, но на этом всё. Всё! Мы оба погрязли в работе, я понимаю. Но почему. У меня. Такое ощущение. Словно я один рад, что мы вновь с ним вместе. Если бы Асагири 7 лет тому назад сказали, что его ждёт с Кинро долгая разлука, но потом снова встреча, он бы ответил наверняка, что запрыгнул бы на такого родного сердцу паренька с ногами, обнимал бы, целовал, позорился до последнего… Но чтобы «приветик! Ага, здравствуй», потом поцелуй от Гена в школьном дворе и в конце сухой невербальный «оревуар!» — это ещё тот сюжетный поворот. Асагири Ген — не самоед. И нет, он не будет думать, что его за семь лет столь очевидно разлюбили. «Я же такой прелестный, как такое возможно?» — стройный мужчина посмотрелся в лужу под ногами и понял, как же сильно он постарел. Да и видуха у него паршивая, кого он обманывает. Ну и Кинро далеко не Леонардо Ди Каприо. Вдвоём всратые. Нормально, абсолютно. Продолжаем жить дальше! Да. У Гена всегда был абсолютно пустой двор. И куча нераспакованных коробок в доме, потому что ему наплевать. Так что же это за загадочная коробка у его ворот? Он лентяй. Лентяй и склеротик лютейший, но коробку, ещё и такую большую, он не оставлял около дверей никогда. — Если мне крысу анонимус подложил… — учитель на цыпочках подкрался к полуоткрытой коробке, которая внезапно зашевелилась. Ген, взвигнув, отпрыгнул на два метра назад. Активно подпрыгивающая на земле коробка накренилась. Она качалась из стороны в сторону, что-то в ней активно копошилось, дёргалось, и Гену ничего умнее, чем ткнуть в коробку веткой, в голову не пришло. Он и ткнул. Большая коробка свалилась набок. Из неё кубарем выкатился некий мохнатый комок. — Это чё за херня?.. — мужчина и сам задёргался. В итоге, чёрным лохматым комом, шатающим коробку, оказался самый обыкновенный щенок с забавными глазками-пуговками. Ген нервно хохотнул. Это было неожиданно. Я думал, оттуда змеиный узел накинется мне на шею, а тут такой… дружочек. Маленький «дружочек» неумело тявкнул на Гена, заставив свои висящие ушки всколыхнуться. Щенок начал бегать вокруг своей оси как угорелый в попытках ухватиться за короткий виляющий хвост. А когда ухватился, укусил себя за него, что есть дури. И свалился набок в неглубокую лужу как неживая плюшевая игрушка, смешно поджав лапы. Так этот крендель, запутавшийся в собственном теле, и продолжил кусать себя за хвост в странном положении. …Милейший! Ген, сюсюкаясь, сокращал дистанцию, потому что захотелось прелестного ласково погладить по макушке. Судя по всему, раз коробку привалили к его воротам, щенок — подарок от кого-то. Стоп, подарок? А адрес откуда? А подарок ли это?! Будучи самым умным человеком в мире, Асагири взял активно кусающего себя за хвост щенка в ладони и несильно встряхнул, заставив того свои офигевшие карие глаза выпучить на новоиспечённого хозяина, и максимально строго спросил: «Чувак, ты блохастый?». К сожалению, щенок не мог ответить учителю, что он долбоёб. А вот начать лизать ладони он мог вполне. Ген от такого жеста миролюбия растаял. А ещё, он понял, что даже если он блохастый и являлся «какашкой» под дверь от не шибко умного анонимуса, то он превратит малыша в дар судьбы. Прокормит, выдрессирует, научит вынюхивать угрожателей и кусать за задницу, чтобы не тревожили больше. — Ты — самое лучшее, что происходило со мной за семь лет жизни, или сколько там, после расставания с Кинро! — мужчина обнял барахтающего щенка, прижав к груди, когда понял, что блох у товарища нет. Тот начал тянуть его за ворот и мусолить ткань лёгкого халата зубами. — Кинро, да-да, иди ты в задницу! Щенок круче! Когда маленького друга вновь опустили лапами на землю, он продолжил делать то, чем занимался ранее: лаять в пустоту, притворяться то ли кренделем, то ли неиронично круассаном и кусать себя за хвост, будто бы пытаясь его оторвать. Будто бы нервно. Ген понял, что что-то с этим чуваком не так. Они с щенком начали как две половинки одного целого одновременно «тикать». Мужчина кивал и выкрикивал нецензурщину. Щенок так делать не умел, поэтому просто продолжил терзать свой хвост с удвоенной силой. — Ты… Погоди секунду, пожалуйста, — он смерил, поставив тонкие руки на талию, периметр внимательным взглядом после того, как синдром малость отпустил. Брутально кашлянул в кулак и указал с умным видом пальцем вниз. — Je te vois, mon cher ami! Si tu ne me vois pas, ça ne veut pas dire que je ne te vois pas non plus. Tu n'es pas un enfant! Кинро последним лузером выплыл из-за тонкого деревца за воротами с поднятыми за головой руками, как преступник, и неловко помахал знакомому щенку ладонью. — Ничего не хочешь сказать? — Ген с ухмылкой сложил руки на груди. Сейчас будет оправдываться не лучше школьника. — Я… — мужчина напротив заливался багровой краской, — я увидел этого щенка, когда ехал домой!.. Он имеет кое-какие проблемы, схожие с твоими, я сразу подумал о тебе, взял его в охапку, и мы поехали!.. Ты болеешь, я решил, это отличная возможность проведать твоё самочувствие и посмотреть на реакцию на щенка! И… и в-всё… Вот. — Да ну, нах? — Дааа! Я даже записку тебе написал… ну, о том, что это для тебя, от поклонника, — невнятно пробормотал последние слова Кинро, и его друг звонко хохотнул, — но… записка… Они оба в шоке посмотрели на щенка, который, ясен пень, явно не рвал и не жрал бумажку, и коробка, очевидно, не из-за этого так сильно тряслась в самом начале. — Оооу… — жалобно вздохнул Кинро, мысленно убивая себя по-новой. — Класть любовную записку в коробку, в которой собака — не самый умный ход, ты в курсе? — Да я никогда и не заявлял, что блещу умом… Ген, тем не менее, встав на цыпочки, благодарно чмокнул друга в щеку, держа руки за спиной. — Спасибо, мне… очень приятно, — он выразительно захлопал тёмными ресницами, перекачнувшись на пятки. Знает своё главное оружие. Кинро понял, что эти взмахи ресницами были повальны. Взяв лицо Гена в свои тёплые ладони, он развернулся к нему в полной мере. Крепко вжался холодным носом в чужие прохладные щёки и, вздыхая, сказал: — Спасибо, что любишь меня — такого тупого… — Эээй, да ладно тебе… Бывает! — Асагири в этот момент резко дёрнулся. Съехавшая же на талию рука Кинро не позволяла ему упасть. — И я понимаю, Ген, что у человека куда более комплексное мышление, в отличие от животных. И что собака не может иметь синдром Туретта, — дыхание Гена, тем временем, опаляло его шею нещадно, — но этот малыш… Я… честно не уверен, но мне кажется, у него постоянные тики. Слабо выраженные, но как будто бы постоянные. Я его часто видел и подкармливал. — Добрая ты душа, как и обычно, — покачал головой тот. — Как назовёшь его? — Я?.. — Ну не я же, — закрыто улыбнулся мужчина. — Может, вместе что-то придумаем? Дадим ему кличку, — от своих же слов в душе Гена что-то перевернулось, и выражение лица обрело совсем другой тон. «Бабочки в животе, ага», — подумали бы вы. «У меня внутри что-то с треском сломалось», — сказал бы с многолетней горечью Ген. — Я не мастер в именах, — пожал плечами Кинро, медленно, с неохотой выпуская из хватки друга. — Как и моя мама. Меня буквально зовут «Золотой волк», ты о чём? — Реально трэш. — Сам думай, так что. Мужчина отсканировал взглядом щенка, в котором словно бес поселился. Кинро мог поклясться — он видел, как над макушкой Гена возникла яркая лампочка. — Дружочек! — Чего тебе? — Да не ты! — отмахнулся Ген, опять переходя голосом на сюсюкание с собакой, — а он! Я назову его Дружочком! — Именно «Дружочком»? — Да! — Окей. Осуждать не смею. И ещё кое-что. — Мм? — Собака реально круче меня? — брови Кинро обалдело взлетели вверх, морща лоб. — Ты не шутил? Я проиграл псу? — У пса, по крайней мере, нет от меня секретов. — Ген… — И я уверен, он будет проводить со мной куда больше времени, чем ты. Не будет избегать разговоров и после такого долгого расставания примет меня как самое дорогое, что имел! Как и я! Возможно, слова, что он сказал и скажет далее, будут слишком полны обиды. Возможно, Кинро это заденет слишком глубоко. Но Ген, пребывавший в задорном духе, не совсем осознавал ошибки. — И не кинет меня в пучину одиночества на семь долгих лет как последний!.. Кинро выглядит так, словно его с ног до головы окатили ледяной водой. И впервые в жизни педагог англо-французского осознаёт, что не знает, какой реакции стоит ожидать нового Кинро. Не от зашуганного студента с кризисом ориентации и большим комплексом в виде непривлекательной улыбки. От мужчины среднего возраста, что перешёл через насмешки. Непринятие. Предательство. И, в конце концов, Убийство. В Гена внезапно ткнули указательным пальцем, ставя обратно на положенное место, сокращая своими тяжёлыми шагами дистанцию до максимума. Ген моментом проглатывает последнее громкое слово. В дрожащих ладонях он продолжает держать Дружочка, остервенело прижав к груди. Потому что напуган. Собственным незнанием будущего. — З-закрой рот! — крикнул Кинро срывающимся голосом, ровно вышагивая вперёд, пока Ген не оказался прижат к двери собственного дома. — Ты… ты конченый эгоист и всегда им был! Ты даже не знаешь, через что я прошёл! Ты не знаешь, что я пережил и не имеешь никакого грёбаного права..! Сощурив взгляд кислотно-зелёных глаз, он глядит на Гена, которого трясёт. — И ты… — Кинро обречённо закрывает лицо ладонями. — Твою мать. Как же тяжело быть с тем, кому нельзя нервничать. — Кинро… — Тебе крупно повезло, что я имею к тебе чувства! — мужчина дал другу сильного щелбана по лбу. Затем ещё один. И ещё один. — Убить готов. Придурок сраный. — Аааа! Прости меня! Я вывожу тебя на такой грубый лексикон, но я правда… правда… — и Ген внезапно нагло скалит зубы, чем немало пугает Кинро. Тянет его на себя и затаскивает грубой силой к себе в дом, — правда хочу узнать о тебе побольше! Поэтому, устраивайся поудобнее и выбери, с чего начать рассказывать! — Нет. — Да! — Ген, нет! — У меня всё в порядке! И со мной явно ничего не случится, если я узнаю чуть больше, чем имею на данный момент! — «Чуть больше»? — Кинро упрямится и встаёт ногами как вкопанный. — Это ты называешь «чуть больше»?! Асагири властно хватает старого-доброго друга за галстук. Тонкие губы впиваются в чужие в страстном поцелуе — жадном — от которого закатываются глаза, а в лёгких начинает не доставать воздуха. — Ты думаешь, ты один прошёл через ад? — дышит запыханный Ген рвано, — я шесть лет занимался полной хуйнёй, которая тебе даже не снилась. — Да что ты говоришь? — Кинро грубо схватили пальцами за загривок и лбом, со стуком, прижались к его лбу. — Я понятия не имею, чем ты там так страдал, что умудрился исчезнуть из поля зрения страны и сдохнуть нахрен. Но просто знай: я тут не полный идиот, чтобы так просто забить на это дерьмо. Это то, с чем я жил. То, что пропустил через себя. И травма, которую я обрабатывал. — С психиатром? — хрипло рассмеялся Кинро. — Нет. — Тогда не считается, — он невесомо проводит большим пальцем по чужой скуле с некой пожилой влюблённостью в глазах, но Ген чувствует в этом жесте копящуюся злость. — Я еле сдерживаю себя, чтобы не нагрузить тебя тем, что ты не переживёшь. И я… — он резко хватает друга за ворот, шепчущими губами еле касаясь его уха, — будь моя воля, Ген, я бы просто дал тебе то, с чем пришёл в эту школу и оставил жить с этим. Чтобы ты думал, думал, думал. — И сам решил, как мне быть с этим. — И вспомнил. Ген смотрит на Кинро с обречением и ненавистью самого себя. Этот святой ублюдок… Я бы сам себя 100 раз убил за этот диалог. Кинро явно любит меня, раз я ещё жив, хотя я наговорил ему столько обиженного говна. Та мысль, что он меня отпустил за 7 лет — она недопустима. Как я мог, Асагири Ген? — Ты никогда не замечал за собой странностей? А за мной? У тебя всё в абсолютном порядке? — начал Кинро в ровном темпе. — Нет, у меня не всё в порядке. — Я хочу знать. — Я очень многое, — улыбается тот, нервно кивая вбок, — забыл о тебе. И когда я говорил… всё это время говорил себе «я забыл», «я забыл», я имел в виду, что забыл в… — В нездоровом плане. Я понимаю, — я единственный, кто понимает тебя. — Мне что, амнезиак кололи? В последнее время всё чаще замечаю, что у меня откровенные пробелы. Я помню кусочками. И в этом ужаснейшем пазле мне не хватает… тебя! Тебя, чёрт возьми! — Амнезия, вызванная порцией сильного стресса, — выдал Кинро, глядя на Гена уже с сочувствием. — Твой мозг пытался защитить тебя от него, иначе бы ты попросту свихнулся, ведь человеческий мозг — он сложный, — «Бог создал Человека совершенным». — И я, очевидно, — в его словах промелькивает дрожь, отчего-то до боли знакомая Гену, — был там ключевым моментом. — Нет… нет. Нет. Я не хочу верить. Кошмары. Все те кошмары, в которых ты ко мне являлся: Раненым, В запёкшихся разводах крови, При свете мигалок скорой помощи и полиции, Без одной конечности, Убитый… Были правдой? — Из нас обоих я оказался тем, кто не забыл. К сожалению, я оказался крепче. Тебя — Гена, который был крепким орешком, — так ведь на тебя говорили, верно? Я бы тоже хотел забыть — так, как ты, — но у меня не получается. Страшный сон, который пришлось пережить. И с которым… я никогда не буду ни с кем делиться. — Что с нами произошло?.. — Ген осторожно положил свою ладонь на чужую, ощущая, как мертвенный холод пробирает насквозь, а только-только утихомирившиеся тикозные порывы усиливаются. — Мне нужно знать. Раздели это знание со мной. Умоляю. — Чтобы ты окончательно поехал головой?! Ну уж нет, спасибо. — Я понимаю. Точнее, теперь понял, что пережил нечто страшное… вместе с тобой. Поэтому и лишился части воспоминаний. Но я думаю, я готов принять их! Правда! — Я помню этого нашего одного врача на двоих. И помню, как моя мама готова была меня прикончить там — в больничной палате, — когда я пытался наведаться к тебе и спрашивал у доктора, как твоё самочувствие. — Это воспоминание я имею. Но там же ничего особенно… — Ты не ударялся головой и в целом сохранился лучше, чем я, — «лучше, чем я» — Ген находит соскочившую на этих словах интонацию Кинро до невозможности болезненной. — И это довольно странно. Не находишь? Ген чувствует, в ходе размышлений, что действительно оказался слишком слаб. И чувствует, как тело желает отторгнуть нежеланную информацию. — Ты думаешь, мне стоит обратиться к психиатру? — Я думаю, тебе стоит жить с тем, что ты имеешь и не рыпаться. Меньше знаешь — крепче спишь, в твоём случае. — Кинро, мы что, убили кого-то? По Кинро видно, что вопрос был не самым удачным. — Я лично никого убивал, — украдкой сообщает он, пряча юркий взгляд за стёклами очков. — А вот я?.. Гена осторожно берут за руки и, прикрыв веки, медленно целуют в лоб, намекая, что вопросов на сегодня достаточно. Ген хочет, чтобы его так любили вечно. «А вот я?..» Кинро, из раза в раз прокручивающий вопрос в голове, сильнее жмётся к дорогому другу. Который дрожаще боится выпускать из пальцев его живой, совсем осязаемый образ, перестать чувствовать этот мужской терпкий запах и слышать низкий, тёплый к нему одному голос. И Ген стоит, зажмурив глаза, ведь это так приятно. «Убивал ли?» Я — нет. А вот ты… Они обнимаются так ещё долго, пока Ген не начинает шмыгать носом, ссылаясь на свой синдром, и бесконечно отворачиваться в сторону, утирая глаза длинными рукавами. «…Да». «Меня, например», — не говорит Кинро.***
И вновь Ген просыпается в холодном поту. В горле стоит вскрик, в глазах стелется ужас — необъятный, животный. Он комкает пальцами края одеяла и в панике оглядывается по сторонам, задавая самому себе один вопрос за другим: «Когда я успел заснуть?», «Почему чувствую себя так паршиво?», «Куда делся Кинро?». Ген не чувствовал присутствия друга в доме и вскоре подтвердил собственные догадки, проверив все абсолютно пустые комнаты. Никаких признаков жизни. Лишь один холостой педагог с помятой рожей среди гор хлама. Среди гор хлама. Что-то здесь не сходилось. Он начал выстраивать цепочку событий, массируя виски пальцами, сгибаясь из-за мощного кивка пополам, затем выпрямляясь снова. — Это что такое? — спросил Кинро вчера, брезгливо сморщившись, когда его глазам предстал бардак масштабов ужасающих. — Это… то, чего тебе видеть не стоило, — ответил тогда ему Ген беспокойно. — Быстро за уборку. Б-ы-с-т-р-о. — Прямо сейчас?! Ты, должно быть… — Да, прямо сейчас. Мы уберём хотя бы одну комнату. Как ты вообще можешь спать в таком мусоре?! Твоему здоровью никак не может стать лучше, если ты не создаёшь для себя комфортных условий жизни! — Да я вечность разгребать этот срач буду! — Тащи пылесос, тряпки, мусорный пакет, полироль, — он начал быстро сгибать пальцы, перечисляя, — дихлофос, средство для мытья пола, корзину для белья… — Ебать, хорош! — Я буду тебе помогать. — Хромого человека заставлять убираться — не очень благое дело. — Два инвалида — пара. Быстрее начнём — быстрее закончим. Ты лучше скажи, как за такой краткий промежуток времени довёл дом до состояния кратера вулкана? — Я всегда был бардачный! — Нет, не всегда, — навис над Геном Кинро и положил ему на макушку свою ладонь. — Я всегда буду появляться, если тебе нужна будет помощь, — Асагири поражённо смотрел в эти рассудительные глаза напротив, — если вдруг ты не знаешь ответа на какой-нибудь вопрос. Если не уверен в своих силах или не готов осилить что-либо в одиночку. Я всегда буду. — Будешь?.. — Просто «буду», — твёрдо произнёс он. Ген помнит, как долго они с Кинро вместе наводили порядок в одной несчастной комнате. Друг собирал мусор в пакет, по-дедовски неугомонно ворча, пока другой подобно корабельному салаге на коленях драил полы тряпкой. Они открыли окна по всему дому, вытряхивали ковры, обсуждали простые рабочие будни (как же Ген ждал таких простых диалогов с Кинро. Что тяжёлого в том, чтобы прийти к нему банально для беседы, а не по случаю свыше?). Им было весело. А один раз Асагири сформировал из белой пены средства для мытья пола мыльный комок и кинул его в родного товарища, заляпав тому очки. Взрыв чужого самообладания был мощнейший, пусть и шуточный. В итоге два педагога подрались, скользя голыми ногами по мокрым рыжим половицам. Гена даже никакая болезнь не спасла — Кинро не щадил его и в конце умудрился надеть ведро с водой (он свои старания ценит, воды в нём было не так много) коллеге на голову. Криков тогда было столько, как будто кого-то зарезали. Ген повалил друга на пол животом вниз с сильным грохотом, заставив того болезненно закряхтеть. Затем завёл чужие руки за спину, заломил их, устроившись на сильной мужской спине, и с победным «Le triomphe!» надел на себя очки Кинро. Трофей, а как же. Кинро, тем временем, под его телом барахтался как будто бы для приличия. Но со временем совсем расслабился и распластался всей своей тушей на полу. Не могло не смешить. Ген, пафосно восседающий на лежащем мужчине, схватил его за заднюю часть ворота и с силой потянул на себя. Кинро резко схватился пальцами за собственное горло — не ожидал, что начнут душить сзади. Ген в ответ начал тянуть сильнее. Свободной рукой он неосознанно скопировал чужой жест — коснулся ногтями собственного кадыка, — пока Кинро под ним задыхался. — У нас будет стоп-слово как раньше, ami? — В бдсм-игры… нельзя без стоп-слова, — прокряхтел тот с трудом. — Ты сейчас… убьёшь меня!.. Ген! Гену бы хотелось прямо сейчас поступить против чужой воли и пальцами подобраться ближе к напряжённой мужской шее — Кинро выгибался дугой назад, чтобы заглотнуть воздуха, — заключить дыхательные пути в тугой узел из воротника рубашки и… наблюдать. — А стоп-слово старое-то ты помнишь? — мурлыкнул Асагири, постепенно, незаметно для партнёра, ослабляя хватку. Лицо Кинро багровело на глазах. Он тяжело замотал головой. — Моли пощады на французском. — Pardon moi… Pardon! Je ne peux pas! — Oops! Répétez s'il-vous-plait! — он окончательно отпустил Кинро, подняв руки над головой. — Hahaha! Кинро закашлялся. Ген долго наблюдал за тем, как его друг как после долгого погружения под воду оледенело ловит губами воздух и в конце бессильно падает лбом вниз обратно на пол, зачем-то принимая позу бронхиального астматика (так Ген её называл, когда однажды заболел ею: животом вниз, колени под себя. Другие обычно имели иную позу, но ему так дышалось легче). В голове Гена что-то щёлкнуло. Кинро раньше был ужасным сабмиссивом. И сейчас, полагаю, не лучше. — Ты никогда не чувствовал грани, когда стоило остановить меня. — Я никогда не ловил ту самую грань, когда боль переходила в наслаждение. Для меня она была размыта, — объяснился Кинро хрипло, еле отдышавшись. — Бдсм — это баланс между болью и наслаждением. Наказанием и наградой. А я ужасно балансировал. — Твой кайф незаметно становился «собачьим кайфом». Из-за этого собаку подарил? — Н-не смешно. — Тебе нравилось принимать мои удары, — приторное наслаждение — вот что чувствовалось в каждом слове Гена. Будучи доминантом, он смаковал минуты на языке. — Ты никогда не уходил из-под града ударов по спине или шлепков по заднице и это… так мужественно! Но если дело шло к удушьям… — Мне нравилось ощущение полной отдачи тебе, Ген, — собачья преданность — вот что виднелось в глазах Кинро. — Я доверял тебе. Если я делал что-то не так или чувствовал себя морально плохо, я считал, что моё состояние внутреннее должно соответствовать состоянию внешнему. — Так ты и пришёл ко мне с этой странной просьбой в первый раз. — Я использовал тебя как замену селфхарму. Я осознал это не так давно. — Тебе становилось легче, когда я наказывал тебя? — Да. — Нравилось впервые в жизни не принимать решений и быть чьим-то полным подчинённым? — Я был без ума от этого. — Ты был бы идеальным мазохистом, Кинро. Но нет. Во всех смыслах нет. — В самом начале сессий… я очень боялся, когда ты душил меня раньше, — Кинро звучал по-детски наивно. Гена это даже как-то рассмешило. — А потом я… будто бы нашёл себя в этом стиле отношений. Это для меня был не вид игр и не проявление похоти. Это было то, как я справлялся со своими проблемами. И то, как я показывал тебе, что ты единственный, кто может делать подобное со мной. — Я понимаю это, — ласково погладил Кинро по щеке Ген, — и награда твоему послушанию всегда была и будет щедрая. Ты хороший мальчик, что придерживается правил, не так ли? — А можно мне «пять» за годовую? — рассмеялся мужчина открыто, не закрывая губ. — Можно. Ты мой самый прекрасный, — Ген скользнул взглядом вниз — к чужой ширинке на брюках. И хищно ухмыльнулся. — И давно у тебя стоит? — Как почувствовал, что мне крышка от твоего захвата воротником. — Какой честный ответ… Наверное, ты единственный человек, у которого может встать член от ощущения того, что его вот-вот прикончат. — Меня пугает, что я никогда не мог распознать, когда всё становилось слишком опасным. — А меня-то как. Ты несколько раз терял сознание во время наших сессий. — Я предупреждал, что не блещу умом. — Что с самооценкой? — На дне, — пожал плечами Кинро, — как и обычно. Ген помнит момент, когда Кинро, будучи «нижним», потерял сознание в первый раз. Это было как смесь холодного с горячим. Боль, когда после горячего кофе грызёшь кубик льда зубами и запиваешь кофе вновь. Ген помнит, как скакал на члене Кинро верхом. Как глубоко он вбирал его в себя, с наслаждением прикрыв веки, насаживаясь ниже и разводя свои стройные ноги в стороны. А парень лежал под ним с завязанными галстуком глазами. Дрожащие руки Гена — на его шее. По подбородку его текла слюна. Большие пальцы давили на кадык, и Кинро кашлял под этим давлением и метался по простыням из стороны в сторону. Но стоп-слова не произносил. Не кричал о прекращении. Не подавал знака, что ему плохо. Ген каждым нервным окончанием помнит ощущение, когда чужой член внутри него слабел в эрекции. Он недовольно мычал, помогая себе рукой. Глаза застланы мутной пеленой. В горле пересохло. Голова обманчиво легка, потому что не соображала. У Кинро были сильные конвульсии некоторое время назад. Асагири вжимал его в постель всем своим весом, вглядываюсь в чёрный галстук на глазах друга, позволяя трахать себя глубже. Но тогда… В тот самый момент… Кинро лежал неподвижно. Ген в непонятках моргнул на обессиленное тело несколько раз. Тяжело слез с него и губами скользнул по чужой солёной щеке. Ген помнит, как медленно целовал потерявшего сознание парня, и как горела шея того со следами от жёстких ладоней. И как он много плакал, когда понял, что произошло. И как обнимал, качая из стороны в сторону, друга, когда он очнулся. Кинро глупо переводил взгляд с потолка на Гена. Ген судорожно выкрикивал самые ужасные слова, какие знал, бил себя по щекам и царапал локти. Кинро потёрся носом о его плечи. Кинро сказал, что даже если бы Ген его убил, он бы ничего ему не сказал. «Конечно бы ты мне ничего не сказал. Придурок». В тот вечер Кинро обнимали так много, что его самого уже начало вымораживать от общества Гена, которого за один час стало слишком много. А ещё, от него жарко, а на дворе стояло испепеляющее лето. Его и по голове гладили, ему и стопы массировали и даже подрочить предлагали. Сошлись, в конце концов, на том, что в следующий раз рулит Кинро. (Кинро нахрен не сдалось думать над их сексом — он сказал «ок», чтобы от него просто отстали). «А вообще, когда тебя комфортят, это довольно приятно», — неловко сознался тогда он. «Ага, ты просто не привык к настоящей ласке», — Ген в последний раз перед сном коснулся губами чужого виска. — Чем теперь займёмся? Доуберёмся иии?.. — No comments. — Предлагаю решить проблему с твоей эрекцией, мой премилый дружочек. — Фу, Ген, ты же так собаку назвал! Я уже вообще ничего не хочу! — Как трахаться будем? Есть идеи? — Эээ, мне без разницы. — Оо! Так мы правда будем сейчас того-этого, да? — Ген похабно присвистнул. — Я чувствую себя разваренной картошкой. Хоть прямо здесь отымей. — Не стоило разбрасываться словами, — несколько раз кивнув вбок, он предупредительно потянулся к резинке штанов. — Фууу, Ген! — Да чё ты фукаешь как собаке? Выбирай: либо секс, либо еда. — Еда! — Чего я ожидал… — У тебя хотя бы есть что поесть?! — Мы выкинули 6 контейнеров еды и несколько коробок пиццы. О чём мы?! — С жуками навозными не сплю, — сквозь зубы процедил Кинро. — Сорри. — Тащи фартук. Я буду готовить. У Гена глаза на лоб полезли от такого заявления. — Тыыы? Готооовииить? — Я мужчина без каких-либо намёков на жену в прошлом и будущем. Как, по-твоему, я собрался выживать? — Как я?.. — Ты конченый, я — нет. Ген обиженно швырнул в Кинро светло-розовый фартук. Откуда он у него? Купил что по феншую после переезда. — Гордон Рамзи, тоже мне! — показал другу язык он. — Чего хочешь отведать? — Готовь что умеешь. — Не хочу хвастаться, но я могу приготовить любое блюдо, какое назовёшь. Если у тебя, конечно, ингредиенты имеются. — Ебать, хороший отмазон. — Пффф, — прыснул от этой вредной рожи дружбана Кинро, — ладно! Я умею готовить то, что умеешь готовить ты! Такой ответ тебе подойдёт? — Чё за фигня, братишка? — Открой в телефоне любой рецепт и читай. — А ты уверен, что умеешь готовить? — Ага. Просто вдруг ты захочешь какой-нибудь рататуй. — Я хочу рататуй. — Вот дерьмо, — Кинро заглянул в холодильник Гена. — Что за?!.. Ген, очухивающийся сейчас после сна, с трудом вспоминает, как его послали пинком под зад в супермаркет с длинным списком продуктов. И вспомнить не может, почему несмотря на вчерашнюю уборку в его спальне по-прежнему царит беспорядок. В холодильнике пусто. На кухне даже не пахнет едой. Он, шатаясь из стороны в сторону, с замыленным взглядом идёт в уборную. Смотрит на своё улыбающееся, с поднятыми бровями, лицо. Кивает зеркалу. Приседает. Чуть опять не ударяется головой. И суёт два пальца в рот, нагнувшись над унитазом. Я был вчера с Кинро. Я точно был с ним. Я разговаривал с ним. Думал о прошлом. Мы убирались. Я ходил в магазин. И я совершенно точно ел. Толчками из горла начинает выходить водянистая рвота. Скудно. Ген кашляет, обнимая свои предплечья. Из носа течёт, тики поражают тело по-новой. Вчера он повторил за Кинро то движение прикосновения к собственной шее. Так он заработал себе новый тик. Он повторил за ним движение. Повторил. Повторил же? Выблеванная еда говорила о том, что он ел её вчера, хотя на сто процентов не заказывал доставкой. Гена трясёт. Тонкие красные губы поджимаются в плаче, а на глазах выступают слёзы, потому что окончательно перестал понимать. Он сбит с толку. Я вчера читал рецепт с телефона. А значит… я мог приготовить еду и сам. А ещё, он понял, что насильно вызывать рвоту было необязательно. Это ничего не доказывало. За окном звонко залаял его маленький тикозный щенок. Асагири Ген, преподаватель английского и французского языков в одной из самых дерьмовых школ округи. Прорыдал в уборной собственного дома несколько часов и загрузил для учеников новую лекцию.***
Еле нашёл в себе силы убраться в доме. Не в одной комнате. В целом грёбаном доме. Ген смотрит на своё чуть посвежевшее лицо в зеркале с гордостью, довольно расположив руки на талии. Каким бы Кинро отголоском или отморозком воспалённого мозга ни был, «он» не соврал, что будет являться ко мне, когда я буду в «нём» катастрофически нуждаться. Ген причёсывается, бреет щёки, на которых всегда слишком скудно росла щетина (мысль о том, что брутальная бородка — это круто, была отфутболена им же) и принимается разбирать гардероб. Наконец-то ему не придётся перешагивать через бесчисленные чемоданы. По ходу дела он мерит костюмчики, о которых сто лет не вспоминал. Среди них находит один довольно большой ему по размеру. Такой он не помнит от слова «совсем». В голове возникает заманчивая мысль проверить сообщения в телефоне. Мало ли — анонимус очухался, что учитель не пришёл в школу, и извинился за кибербуллинг. Интуиция педагога не подвела. Загадочный угрожатель действительно настрочил сообщений за ночь что мама не горюй. Вот только мольбами о прощении там и не пахло. — Ты убийца и я знаю это, — пишет некто. — Ты полный долбоящер и я знаю это, — Ген обречённо хлопает себя по лбу. Но прочитать дальше решает несмотря ни на что. Интересно ведь, зараза!Личные сообщения с: DigitalDag.
DigitalDag: ты читал статьи, присланные мной? AsagiriGang: читал. И? AsagiriGang: что с ником? 🤨 Я тебя даже сначала не узнал, родного. AsagiriGang: и не присылай мне SMS на номер — рабочий и нет, будь добр. И хвастаться количеством симкарт — такое себе. DigitalDag отправила ссылку на статью. Упс. На этот раз ты женщина? Соррянчик. Хотя нет. Не позорь женщин, анонимус. Извинись. AsagiriGang: можно я просто буду спамить чат с тобой и не читать ничего? DigitalDag: да пожалуйста. AsagiriGang: чего ты добиваешься своими сообщениями? Ты из тех, кто угрозами доводит до суицида? Это со мной не работает. AsagiriGang: я самый жизнерадостный человек в мире😘 DigitalDag: чтоб ты сдох, маразматик. Да за что?! DigitalDag: твой друг был тебе дорог? AsagiriGang: естественно. DigitalDag: вы были любовниками? DigitalDag: пока ты не убил его? AsagiriGang: 💕💕💕💕💕 DigitalDag: кем вы были друг другу? AsagiriGang: 🌹🌹🌹🌹🌹🌹 DigitalDag: по одной из версий он пропал без вести и умер. По другой версии к этому причастен ты. AsagiriGang: а в третьей версии он пропал, умер и к этому ещё и причастен я? AsagiriGang: ультанул. DigitalDag: я предупреждаю тебя об опасности. Как я могу быть причастен к убийству того, кто… жив? (Я это знаю лучше всех). А во-вторых, я даже не гуглюсь ни черта! Я никакой не селебрити, про меня малое пишут в интернете. Не существует никакой «другой версии». Иначе я бы сейчас пребывал за решёткой! AsagiriGang: ты мне шлёшь сообщения о том, какой я больной человек чаще, чем я тикаю. А тикаю я постоянно. Новость о том, что ты знаешь, что у меня СТ — прекрасная, не ранила, а убила🙄🙄 DigitalDag: ты веришь в то, что твой друг может быть ещё жив? AsagiriGang: он и ЕСТЬ жив. DigitalDag:? Чёрт возьми! Я всегда буду верить только одному себе! AsagiriGang: он работает со мной. Мы коллеги. DigitalDag: шизофрения? Тульпа? Хуюльпа. AsagiriGang: ну да, я маразматик, а чего ты хотел(-а)? Сам(-а) так говорил(-а). DigitalDag: ты любишь переводить с одного языка на другой? AsagiriGang: обычно ты атакуешь меня фактами, как будто знаешь меня лучше, чем я знаю себя сам. Даже если враньё полное, всё преподносилось как «я всё о тебе знаю». Все кибербуллеры одинаковые! DigitalDag: информация, которой владею я, не гуглится. Ты любишь переводить? AsagiriGang: нет. DigitalDag: ты дал классу стих собственного сочинения и затем, когда все ушли, перевёл его сам. Прекрасный перевод. Сегодня его/её пробило на словесный понос. Даже как-то странно. AsagiriGang: откуда знаешь? Стой. Не отвечай. Мне без разницы. DigitalDag: ты пробовал переводить песни прежде? AsagiriGang: да. DigitalDag: мой никнейм. AsagiriGang: «Digital Daggers», ага. Знаю такую музыкальную группу. DigitalDag поделилась песней «Digital Daggers — The Devil Within». DigitalDag: запоминай следующие номера внимательно. Автоудаление. AsagiriGang: постой! DigitalDag: 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 10. 11. 15. 16. 17. 18. 26. 27. 28. 29. 30. 31. 32. 33. О. А это легко. AsagiriGang: я что, на ТВ? Откуда столько ребусов??? DigitalDag: я удаляю сообщение. Сам чат будет удалён через 4 минуты. Лох ты. Или лохушка. Я скопировал числа. …Да твою мать! Сначала «любишь переводить?», потом рандомные цифры. Ген, морща лицо, глупо таращится в экран телефона с минуту. Затем он даёт себе по лбу щелбан, трёт ушибленное место и продолжает усердно думать дальше. Ах. Ну конечно. AsagiriGang: те цифры — это строчки песни, на которые мне нужно обратить внимание, да? AsagiriGang: мне их нужно перевести? Эти строчки? DigitalDag: время продлено на 10 минут. Ого! А я хорош! AsagiriGang: вау, какой бесполезный набор строчек! DigitalDag: перевёл? AsagiriGang: а это на оценку? AsagiriGang: «I will keep quiet… You won't even know I'm here, you won't suspect a thing, you won't see me in the mirror? but I crept into your heart. You can't make me disappear, til I make you. I'm learning all your tricks. I can hurt you from inside… You'll never know what hit you. Won't see me closing in. I'm gonna make you suffer. This hell you put me in… My love is your disease. I won't let it set you free til I break you. I tried to be the lover to your nightmare. Look what you made of me. Now I'm the heavy burden that you can't bear». AsagiriGang: Перевод с англ.: «Я буду рядом, неподвижна… Ты даже не узнаешь, что я здесь! Ты ничего не заподозришь, не увидишь меня в зеркале. Но я подкрадусь к твоему сердцу. Ты не в силах от меня избавиться, пока я контролирую тебя. Я обучаюсь всем твоим уловкам, могу пронзить болью твою душу!.. Ты никогда не узнаешь, что ранило тебя, не увидишь, как я приближаюсь!.. Я заставлю тебя страдать… Этот ад, что ты поселил во мне. Моя любовь — твоя напасть… И я не отпущу тебя, пока не сломлю тебя!.. Я пыталась быть приверженцем твоих кошмаров, посмотри, во что ты превратил меня… Теперь я тяжкий груз, который ты не в силах вынести!». Меня немного напрягают строчки про любовь. Анонимус и ученик с признанием с доски — это один человек? DigitalDag: тебе нравится эта песня? DigitalDag: она станет твоей последней. AsagiriGang: 😭😭😭я хотел умереть под другую. DigitalDag: ? AsagiriGang поделился песней «Digital Daggers — Still Here». AsagiriGang: я хочу под эту. Она от того же исполнителя, но для меня имеет куда больший смысл. AsagiriGang: 1. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 18. 19. 21. 22. 33. 34. 35. 36. 37. А это МОИ строчки. Переводи, даю тебе 14 минут. Тут вся песня, в принципе, подходит. AsagiriGang: и да, ЭТО НА ОЦЕНКУ😉 ! Отправка сообщений пользователю DigitalDag ограничена. — Пфф, ну и лузер, — нахально оттягивает уголок губ Ген, выбрасывая телефон на кровать. — Поверить не могу, что кто-то из моих учеников смеет пранковать меня столь глупо. «Анонимус». Тоже мне…***
Второй тур олимпиады по английской литературе. Кохаку не ожидала, что пройдёт первый. Её академическое эссе было ужасно — она в этом уверена на все сто миллионов, как Сенку любит высказываться, процентов. И никакие допы с Асагири-сенсеем не спасли. Это был позор. Провал. L'échec! И, если к академическому письму ей некую странную любовь привили, рука набита, мозги запарены, то к чтению стихотворений ей… не дали ничего. Второй тур составляет чтение любого стихотворения наизусть — на выбор. Другие ученики готовили отрывки из пьес, ночами заучивали строчки, в то время как она явилась сдаваться с пустыми руками и головой. «В такой ужасной школе — и готовятся к какой-то там олимпиаде?» — спросите вы. «Сюда прибыли учащиеся разных школ, включая ту самую северную токийскую», — дрожащим голосом проблеет Кохаку. В этом году второй тур по всем предметам проводят в их школе, в этом задымленном и забытым Богом посёлке. Кохаку стоит в мешковатой толстовке с принтом вырвиглазного неонового цвета, переминаясь с ноги на ногу, потому что девочки из других школ оказались слишком прекрасны. Да, они оглядывались вокруг с нескрываемой брезгливостью и шарахались от «местных», ибо те выглядели как только покинувшие зону, но… их аккуратная школьная форма с гофрированными юбочками, их накрученные кудрявые хвостики на затылках и чистый интеллект в глазах… Кохаку даже не помнит, какая в их школе униформа. Частично помнит мужскую из-за Хрома и Сенку, которым срать в чём ходить, но в чём заключается женская — вообще без понятия. Директор-Ксено не ругает — и отлично. — Переживаешь, дорогая Кохаку? По Кохаку тотчас бегут мурашки. Она с застывшей эмоцией радости оборачивается назад и видит его. Асагири-сенсея. Как всегда с иголочки одетого и с приподнятыми уголками губ на бескровном лице. — Асагири-сенсей! — кричит девушка и чуть не сбивает классного руководителя с ног в крепком объятии. Она жмётся к нему теснее, жмуря глаза. — Я тоже соскучился, — он осторожно кладёт свои ладони на плечи ученице. — Ты прости, что на первый тур не заскочил. Мой больничный, по правде, до сих пор не окончен, но я не мог не проведать вас. — Я знала, что вы придёте! — А я знал, что ты обязательно пройдёшь во второй тур, — с заботой. — Какой тип эссе тебе попался? — Описательный. — Вполне неплохо! — Да, но… справилась я просто ужасно. Простите меня, я могла бы и лучше. Меня просто до невозможного бесит одна мысль об этом! — Ты справилась на славу, дорогая Кохаку!.. В этом году отбор был даже жёстче, чем в прошлом! — Тупица-Минами тоже прошла! — Всё, хватит. Никто из вас не тупой. Обе прошли. Отлично ведь! — Эээ, Вы как всегда, — хлопает себя по лбу ученица, рассмеиваясь. — Но… на этом мои триумфы, пожалуй, всё. Я за всю жизнь ни одного стиха не выучила. Что я буду рассказывать? — Так! — поднял вверх свой указательный палец Ген, — без паники! Кохаку просто стояла с выражением лица «так никто и не паникует», но решила своему гениальному преподавателю ничего не говорить — может, действительно выдаст мысль какую-нибудь дельную. Он и выдал: — Когда я был на курсе зарубежной литературы, мы многое анализировали, пропускали через себя текст и… — К чему Вы ведёте? У нас не так много времени, — занервничала девушка. — Мы также разбирали песни и фильмы — вот к чему я веду. Кохаку-сан, ты знаешь какие-нибудь песни? — Я слушаю только матерные. — А мультики ты смотрела? Может, какой-нибудь саундтрек с неплохим текстом помнишь? — Из игры сойдёт? Асагири посмотрел на ученицу с глуповатой улыбкой на лице. — Игры?.. — Видеоигры! «Horizon: Forbidden West»! — O la la… Про что хоть? — Про апокалипсис! Очень актуально, я считаю! А что? А это может сработать! — Там, конечно, строчки часто повторяются, но я уверена, что суперчувствую текст этой песни! — Но ты должна прочитать с выражением, учти. Не спеть. — Асагири-сенсей… Вы же сами только что сказали, что я не дурочка… — Прости, — на этом моменте Ген, откивав своё, заливисто засмеялся. Кохаку неловко подметила, что с ней он не сдерживает себя так сильно. — И… Кохаку-сан. — Дааа? — Могли бы мы, ну… — Дааа? — Перестать обниматься?.. То, с какой прытью Кохаку переметнулась в другую от учителя сторону, стоило видеть. Так, словно от него чем-то пахло. Новоприбывшие из других школ даже на мгновение прекратили спешку, чтобы посмотреть, в чём дело. — Ээээ! Я пойду искать Сенку! — отчаянно вскрикнула она перед тем, как стартовать прочь. — Ишигами-кун? Боже! Олимпиада по физике! Второй тур! — Во-во! Вообще без понятия, где он шляется! Кохаку — вся красная от смущения — внезапно подбегает к Гену ещё раз и берёт его за руку. На лице того — эмоция абсолютного непонимания происходящего. Она крепко сжимает его длинные угловатые пальцы в своих по-смешному коротких и с огромным пафосом выдаёт: — Я не могу ходить в мужской туалет. Зато можете Вы. — Ч-чего?! — Я проведу Вас в м-мужскую уборную, — она нервно накручивает хвостик на собственный палец, — там обычно н-нашего задрота и задирают… Мне кажется, что… — Я всё понимаю, — нет, он на самом деле не понял ни черта. Педагог не имел права противиться. Кохаку с наливающимися краской ушами и шеей принялась вести Гена к нужному месту — на втором этаже, к самой крайней уборной. И таким же быстрым мельтешащим шагом убежала, оставив его одного разбираться с этой абсолютной тишиной в кафельных стенах. И со Стэнли, который, грозно подняв Сенку за грудки над полом, тряс его, из раза в раз вколачивая в кабинку.***
— Что значит «Я не пойду»?! — Снайдер выпускает изо рта струйку сигаретного дыма, от которой Ишигами, кашляя, морщит лицо и начинает сильнее барахтать ногами. — Ещё как пойдёшь, задр. Ещё как пойдёшь. — Нет! Мне и на первом туре было делать нечего! — Тебе там что-то было непонятно?! Тебя что, зря на всю параллель расхваливали?! — Зря! — кричит Сенку злобно. — Из-за тебя я сейчас вообще могу опоздать на второй тур по физике, ты в курсах?! — Оо, значит, ты идёшь? — Стэнли медленно, но очень осторожно опускал школьника вниз. — Чего ты до меня вообще докопался?! Страхуешься?! В ответ парень многозначительно затянулся сигаретой-другой, устало облокотившись о стену. — Ксено на тебя большие и неоправданные надежды возлагает, шкет. Сенку важно отряхивает полы своего пиджака, выпрямляется как по линеечке и отчего-то скалит зубы, хмуря светлые брови. Это Стэнли уже не нравится. — «За Ксено усрусь», да, Снайдер? Тот резко, огромными шагами сокращает дистанцию между ними, заставив низкого паренька удивлённо вздохнуть. Он тушит сигарету о собственную ладонь у Сенку на глазах, намекая на свои силу и высокий болевой порог, до которого обычному смертному их захудалой школы ещё пахать и пахать. — Ещё что-то? — Чёртов гомик, запавший на директора, — и Сенку чувствует чужую нарастающую агрессию. И слышит знакомые ушам шаги, которых не слышал так давно. Сенку знает, что его спасут, поэтому успевает напоследок нахамить придурковатому американцу ещё раз. Это был день, когда Ген в злости, какой Ишигами не видал от их классрука, разогнал мальчишек по своим кабинетам. — Вас ждёт серьёзный разговор после эпопеи с олимпиадой. Обоих. От последнего брошенного Сенку в лицо оскорбления Снайдер отходит ещё долго. Его Асагири доводит до нужного класса чуть ли не за шиворот.