***
Чанбин присел на сухой ствол дерева, что перегораживало просеку на выходе из леса у слободы. Он задумчиво вертел в руках неширокое длинное полотенце, которое обычно постилали посреди стола, чтобы класть на него куски хлеба или булки... По краю оно было расшито цветочками с желтыми шариками цветов. Именно этими цветами пах Веснушка. Именно их видел Чанбин в руках у Есана тогда. Он ведь, кажется, сказал, что принёс их Чонхо? Надо спросить, где он нашёл их. Обязательно надо. Они, может, уже и отцвели, но... Чанбин провёл пальцем по вышивке. Она была тонкой, очень аккуратной, в одну ниточку. И каждый цветочек был как будто пуховочка, выделялся, так и хотелось потрогать. А еще хотелось припасть к ним губами и вдохнуть запах, который оставил на них тот, кто с такой любовью сначала вышил эти цветы — а потом, всхлипывая, шепча что-то и заливаясь прозрачными слезами, повязал полотенце, чтобы остановить кровь, на лапу волку, которого спас от... от самого себя. Чанбин ведь и сам не понимал, как дошёл в своём бешенстве и отчаянии до чёткого решения убить Чонвона. Но именно это решение и убрало все внутренние заслоны, распустило все оковы, именно оно и выпустило наружу его зверя. И этот зверь сумел зашвырнуть его человеческое сознание куда-то так далеко, что он вообще мало что помнит из тех нескольких минут, в которые его Веснушка своими криками, своими словами уговаривал волка не убивать проклятого Чонвона, чтоб его лешие в овраге драли кольями! Почему волк не убил самого Ликса, Чанбин тоже не знал. А от одной мысли о том, что мог сделать Чанбинов зверь с Веснушкой, кроме того, чтобы убить, у него стыла кровь в жилах, и он лишь резко пытался вдохнуть, покрываясь холодным потом. Ясно было одно: надо было прекращать все эти игры Ликса с его зверем. Омега должен знать, что это небезопасно. Он должен понимать, с кем имеет дело. Но — как теперь вот? Признаться в том, что всё это время рядом с ним был он, Со Чанбин? Что это он заваливал Веснушку под себя и вылизывал с наслаждением? Что тыкался в живот и лизал омежке острые сладкие коленки? Что это ему Ликс рассказывал все свои сокровенные тайны — о которых, конечно, никогда бы не рассказал, если бы Чанбин был человеком. Что именно ему на него же и жаловался? Да, волк его не понимал, как не понял бы и человек, но что это будет значить для Ликса? Не подумает ли он, что Чанбин жестоко его обманывал, пользовался его доверчивостью, наивностью, неопытностью? Снова — пользовался... Снова... Чанбин прикрыл глаза, чувствуя, как его охватывает отчаяние безнадежности. Он не видел выхода из этого положения. Не видел... Нет, он наверняка был, но Чанбин не мог его найти, измученный сегодняшним днём, дракой с Чонвоном, своими ранами — их не было видно на теле, кроме царапины на руке, но боль от них никуда не делась, а Чонвон неплохо так его поломал, прежде чем.... Прежде чем. "Завтра, — подумал Чанбин, устало опуская плечи, — я подумаю об этом завтра. И что-то обязательно решу". Он аккуратно скатал полотенчико и положил в карман. Ликс встретил его на пороге. В руках у него была котомка. Он радостно блеснул на него глазами и быстро что-то сказал, кланяясь. Чанбин вымученно улыбнулся мальчишке. Он понимал, что должен поинтересоваться, откуда на лице Ликса большой, в полщеки синяк. И поэтому просто мягко огладил его и спросил: — Больно? Ликс должен был принять это за вопрос "Что это?" Но как он может ответить? И как Чанбин его поймёт? Ликс немного покраснел и вдруг осторожно прижал своей рукой ладонь Чанбина к своей щеке и прикрыл глаза. Альфа растерялся. Он замер, пытаясь понять, как надо действовать дальше, но лишь стоял и смотрел на своего Веснушку. Он... соскучился? И по нему, по Чанбину? Не только по волку? А у мальчишки между тем на губах появилась мягкая и тёплая улыбка. — Ликс-си зарастэ-а Тчан-бин... Ликс-си сур-симо нян мано... Тчан-бин куэрро-ссо Тчан-бин? Ликс-си ссурис-со Минги-хён... нян Юх-хо ссурис-со. — И он оторвал руку от ладони Чанбина и потянул из котомочки кусок мыла и большое новое мочало, явно только что накрученное. "Он ждал меня, — обожгло какой-то странной, острой и болезненной радостью Чанбина. — Он меня ждал, не волка! Ну, то есть не только его!" — Мыться? — дрогнувшим голосом спросил он у тревожно и нетерпеливо заглядывающего ему в глаза мальчишки и показал на купальню Юнхо. — Ты договорился с Минги и Юнхо? И Ликс радостно закивал, повторяя имена хозяев купальни. — Я построю дом, — обидчиво рассказывал Чанбин Ликсу по дороге. — И там будет большая купальня, ясно? И я закажу Юнхо большой чан на двоих. И мы будем там мыться, и не надо будет просить ни у кого, ясно? — Нян Мой, яс-стно... Ликс-си яс-стно... — вдруг сказал Веснушка. Серьезно так сказал и засмеялся, когда увидел вытаращенные глаза Чанбина. А потом горделиво добавил: — Ликс-си гворвор-рить... Есан-хён сморг... хр... фхф... науч-чать... — Я и сам могу, — тут же снова надулся Чанбин. — Я ещё лучше могу учить тебя! Ты только спроси, я сразу скажу, как говорить. Ясно? — Ликс-си яс-стно, нян, яс-сно... — с готовностью кивнул Ликс. И они снова почему-то засмеялись.***
Ликс сам полез в чан к Чанбину. Вот честно, у альфы и мысли не было соблазнять Веснушку или что-то там ещё. Он на самом деле так устал, что даже ни одной привычной кобелиной мысли у него не было, ни когда они шли до купальни, ни когда он благодарил мягко усмехающегося Юнхо, который как раз забирал из купальни какие-то вещи, чтобы уступить её Чанбину и Ликсу. Ни даже когда кивнул Ликсу на дверь и тихо сказал: — Спасибо, Ликс, дальше я сам... Подождёшь меня на улице? Или в дом иди... Но Ликс смотрел непонимающе, а Чанбин слишком устал, чтобы объяснять. Так что он просто отвернулся и стал раздеваться, думая, что сейчас омежка смутится и убежит, поняв, что альфа... Ага, щас. Когда он повернулся, чтобы удобнее ступить на лавку, с которой залезали в чан, он чуть не поскользнулся, так как колени у него сразу ослабели и дрогнули. Так же, как дрогнуло и всё остальное, что было выше колен. Ликс деловито приплясывал в двух шагах от него, явно ожидая, пока, наконец, Чанбин растелешится, — совсем голенький. И ничегошеньки не стеснялся. И лишь когда он поймал обалделый взгляд Чанбина и сам скользнул невольно по его телу рассеянным взглядом, вдруг покраснел и что-то пробормотал невнятное, но явно смущённое. Чанбин призвал всё своё мужество и напомнил себе, что купальня чужая, раскладывать Ликса прямо на лавке — ужасная, хотя и крайне притягательная мысль, которая полностью чужда представлениям о приличиях. Поэтому он быстро отвернулся и постарался, думая о плесени под камнями и бледных поганках на поляне в лесу, залезть в чан быстро и ловко. А вот Ликс бухнулся, как и в прошлый раз, в глубокое место, окатив Чанбина брызгами, но вынырнул сам, и на моське его было удовольствие. Чанбин понял, что недооценил любовь мати Луны к насмешкам, когда подумал, что испытания этого дня для него закончились. Потому что, пока он старательно пытался успокоиться, отвернувшись от Ликса и вяло поплёскивая водой себе на плечи, омега успел обмылить мочало и бодро спросил, показывая на плечи Чанбина что-то на своём свистящем. Чанбин хотел — ну, правда — хотел отказаться сначала. А потом подумал: а какого лешего? Он что — железный что ли? Хочет омега — пусть моет. Чанбин же его мыл. Вот пусть и отрабатывает должок. И он, чуть нахмурившись, кивнул головой: валяй, Ликси, давай. Соблазняй. Вот, правильно, вот сюда ещё опустись рукой, чтобы точно почувствовать, насколько Со Чанбин обожает мыться. До дрожи и стояка — обожает. Но Ликс, даже задев несколько раз каменно стоявший член Чанбина, не смутился. Ну, то есть щёки у него горели неугасимой зарёй, но он лишь чуть покусывал губы, видимо, решив, что Чанбину, сука, мало его горячего обнажённого тела рядом, — и трудолюбиво омывал альфу. Везде. Вот — везде. А когда спустился руками на задницу альфы, тут же испуганно поджатую, и стал обтирать мочалом и её, неторопливо так, вдумчиво, Чанбину вдруг показалось, что омега прикрыл глаза и тихо коротко муркнул. Показалось, конечно, м-мати Луна... Показалось же?.. Ну, и результат всего этого безобразия был, конечно, предсказуемым. Когда Ликс, чтобы помыть Чанбину голову, нажал на его плечи, показывая, что надо присесть, Чанбин опустил руки на его бёдра, как бы опираясь. И стал их гладить — эти бёдра. Ликс что-то снова мурлыкнул, но это и всё. Не вырывался, не возмущался. Лишь покраснел ещё сильнее и сжал губы, которые невольно стали подпрыгивать, когда руки Чанбина, пользуясь тем, что омыленная вода стала уже непрозрачной, начали хозяйничать по ногам, животу и попке Ликса достаточно откровенно. Нет, альфа только сжимал и поглаживал, лаская нежную кожу и приятно плотные мышцы. Он наслаждался ощущением гибкого и упругого тела в своих руках, а Ликс между тем мягко втирал мыло ему в волосы, как когда-то он сам делал это для омеги. И Чанбин, прикрыв глаза неожиданно и для себя тоже, тихо и глухо застонал, чувствуя себя счастливым. Вот так просто — счастливым. Мати Луна, а что ещё надо-то? В волосах — крепенькие пальчики, которые нежат и ухаживают, а в руках — послушное и невероятно приятное на ощупь тело. Пожрать бы ещё, конечно. Но это был бы уже перебор в удовольствии... м-да. От этих благостных мыслей его отвлёк Ликс, который окатил его голову из рядом стоящего бака с чистой водичкой, которая была немного холоднее, чем та, что была в чане. Чанбин чуть дрогнул — и Ликс виновато что-то зашелестел, а потом вдруг шаловливо улыбнулся и перевернул ковшик с водой себе на голову — как когда-то успокаивал Чанбин его. Альфа блаженно засмеялся и вдруг, повинуясь непреодолимому желанию обласкать этого юношу, потянул его к себе. И омега поддался. Он послушно уронил ковшик и положил руки на плечи альфе, не отрывая от его лица пытливого и светящегося каким-то странным нежным светом взгляда. А потом опустил взгляд. И Чанбин тут же приник к его губам, целуя настойчиво, но осторожно, мягко, никуда не торопясь. Он посасывал губы, которые податливо приоткрылись ему навстречу, облизывал их, снимая с них сладковатую свежесть, его руки заскользили по обнажённой коже Ликса, мягко оглаживая, прижимая тонкое и гибкое тело омеги к своему. Он перехватил его голову за затылок, чуть повернул и впился в его рот уже более жёстко и настойчиво, покусывая и требуя пустить в горячую глубь. И Ликс снова покорился: открываясь, впуская, приглашая... Его руки обняли плечи Чанбина и стали мягко их поглаживать, робко ощупывать, сжимать кожу, а потом омега вдруг чуть подпрыгнул и легко уселся Чанбину на бёдра, обхватывая их своими длинными ногами и опустившись попкой чётко в опущенные ладони Чанбина. Тот прижал омегу к краю чана и стал страстно охаживать сладкую Ликсову шею горячим языком, урча и крепко сжимая упругие половинки. Не сразу, увлёкшись этой жаркой и прекрасной игрой, но Чанбин почувствовал, насколько возбуждён его мальчик. Его естество отирало живот альфы, задевая и тревожа его собственный член, который отзывался на это как на самую жаркую ласку. Нет, брать омегу сейчас, грубо развернув и прижав к дереву чана, Чанбин не станет, нет. Но вот отдать кое-какой должок он ведь тоже может... И он скинул Ликса с себя, развернул к себе спиной и заставил руками опереться о бортик чана. А потом нашёл его член и начал его ласкать. Ликс застонал. О, да... это был тот самый стон. Глубокий, низкий, жаркий, как сотня солнц по венам, как огонь по крови — приятно до боли. Чанбин ласкал его уверенно, размеренно двигал рукой, а другой рукой направил свой член между сжатых судорогой удовольствия ножек Веснушки и стал тереться между ними, чувствуя огромное наслаждение от шёлка его кожи. Ликс стонал... стонал... стонал, ничего не стесняясь, не боясь, что его услышат. Ему было хорошо. Чанбин дарил ему яростное, горячее наслаждение — и от осознания этого чуть не кончал. Наконец, омега начал подрагивать сильнее, забормотал между стонами, схватил альфу за руку, плотнее зажал член Чанбина между своих ног и... — Тчан... Бин... маян-но мано... нян мано... увххх.... моа! моа! моа! Би-и-иннн...